Ночные испытания

Под капельницами меня продержали двое суток и на третьи сутки перевели обратно, чтобы подготовить к операции. Трое опытнейших нейрохирурга три часа колдовали над моей головой. Операция прошла удачно, но опухоль удалили не полностью. Она уходила в жизненно важные участки мозга, которые трогать было нельзя.

Первая ночь после операции прошла в отделении реанимации больницы. Там я всю ночь лежал в полудреме под кислородом, слушал, как мерно пищит аппарат на стене возле уха и наблюдал за тем, как каждый час автоматически накачивался и спускался на моей руке манжет для измерения давления.
К середине ночи я уже мог предугадывать момент начала следующего цикла и готовился к нему немного заранее. Я вытягивал и расслаблял руку на кушетке за миг до того, как аппарат начинал работать. В ту ночь никаких происшествий не было.

На следующий день после операции меня перевели в пост-операционную палату. Когда я оказался на своей кровати, в палату тихонечко впорхнула жена. Оля присела рядом с кроватью и стала легонечко приобнимать меня, еле заметно касаясь кончиками трепещущих пальцев. Она обнимала и окутывала меня своей душой, словно сизая голубица своими крылами. Олины глаза светились лучезарным светом подлинного счастья. Она чуть слышно шептала: «Слава Богу, живой!!!». В этот миг время словно остановилось для нас, и мы оказались далеко – далеко от больничной палаты, мы были в стране лучезарного света, там, откуда пришли наши души. Мы словно снова вернулись Домой.

В этот день профессор сделал обход. Он обходил палату за палатой в сопровождении полного штата врачей. Дойдя до нашей палаты, он внимательно разглядел меня, проверил моторно-двигательные реакции тела, подвижность рук, ног, глаз, и, удовлетворенный, отошел в сторону.
- А где ваша роскошная рыжая бородка? – Спросил профессор, с лукавою улыбкою на устах.
- По сравнению с Вашей, она никуда не годилась, вот я и сбрил. – Отшутился я.
На самом деле, врачи велели мне сбрить бороду перед операцией, чтобы она не мешала вставлять кислородную трубку.
Профессор улыбнулся, но не стал продолжать разговор, он просто продолжил обход. Но я догадывался, что ему было важно проверить результат проведенной лично им операции.

Днем я чувствовал себя вполне сносно, но по ночам мне становилось очень худо. Эта ночь и последующие за ней несколько ночей превратились в настоящие ночные испытания.

За окном бушевало лето. Столбик термометра уже больше недели находился в районе отметки тридцать семь градусов. Такая жара совсем не типична для Питера. Город, в том числе и наша больница, оказались к ней не готовы.
В палатах отсутствовали кондиционеры, а окна, которые мы открывали днем, не спасали от жары. Воспользоваться же ночной прохладой не позволяли соседи по палате. Они боялись сквозняков, предпочитая обливаться потом в душной палате. Спертый воздух угнетал и не давал спать. Приходилось все эти ночи проводить в полудреме.

Я наблюдал за собой как бы с двух точек одновременно, я ощущал себя изнутри и наблюдал за собой как бы со стороны. Получалась что-то вроде двойного восприятия. Такая суперпозиция в работе внимания позволяла очень оперативно и четко отслеживать малейшие изменения в теле и вовремя реагировать на них, когда бы они ни происходили, днем, или ночью.
Я наблюдал за собой, даже переживая ужасную боль. Двойное восприятие позволяло мне не вовлекаться в процесс, а наблюдать за ним как бы со стороны.

Пульс в голове бил барабанную дробь. Бум, бум, бум, бум...
Малейшее движение резко усиливало и без того ужасный стук в голове.
От этого стука невозможно было избавиться. Я и не пытался. Я понимал, что в голове звучит пульс моего собственного сердца.
Я слышал ритм жизни, которая могла в любой момент оборваться, а я хотел жить, я страстно хотел жить. У меня жена и ребенок, которого мне надо поднимать на ноги.

В эту ночь, наполненную ритмичным боем моего собственного сердца, я вновь и вновь мысленно повторял: - «Я хочу жить, я хочу жить, я хочу жить…». -В этих словах не было ни утверждения, ни просьбы, ни молитвы. В них сконцентрировалось мое непреклонное намерение жить.
Слова вторили пульсу моего сердца - гулкому барабану, звучащему в моей голове: «Бум, бум, бум, бум, - я хочу жить, - бум, бум, бум, бум, - я хочу жить…».
Моя прошлая, запутанная, никчемная жизнь закончилась на операционном столе, а теперь в голове, под гулкий бой сердца, звучало мое заклинание, пробуждающее к новой жизни: «Я хочу жить, я хочу жить, я хочу жить…».

Боль стала моим якорем, за который цеплялся изо всех сил. Начни бороться с болью, она бы превратилась в тирана, от которого не уйти и не скрыться, а я сделал боль своим другом, и она помогала мне выжить.
По ночам боль становилась моим настоящим спасением. Когда в полудреме сознание мутнело и начинало уплывать, норовив обезображенной, кровавой амебой выйти из тела, я сознательно возвращался к ощущению боли. Я держался за барабанный пульс в моей голове, как за остров спасения в наплывающем хаосе кровавой мути. Боль помогала проясняться сознанию и удерживаться в измученном теле. Моей главной задачей было дожить до утра. Утром ночные кошмары стихали, и можно было дотянуть до следующей ночи. Ночью ад возвращался.

Врачи давали обезболивающие таблетки, но даже с ними первые три ночи, со дня перевода из реанимации, были настоящим кошмаром. На четвертую ночь я почувствовал, что боль сменила окраску. До сих пор она была яркая, чистая, а теперь она стала разливаться по телу тревожной, горячей волной. Такая боль возникает, когда в рану попадает инфекция и начинается заражение. Лежа в полудреме, я думал: «Похоже, что начинается воспаление. А как хорошо было в реанимации, там дают кислород…, кислород…, мне нужен кислород…, мне нужен кислород чтобы снять воспаление, мне нужен активный кислород, - да это же перекись! Стоп, просыпаюсь».
Перекись водорода дает активный кислород, который жизненно необходим живым тканям для восстановления, она является мощным антисептиком, которым пользовались еще наши деды.

Выйдя из дремы в час ночи, я разбудил жену, которая спала на соседней кровати.
- В этой клинике принято, что за своими больными ухаживает кто-то из родственников.
Сюда люди едут издалека, и, в большинстве своем, в сопровождении близких.
После операции жена и днем и ночью ухаживала за мной.

- Оля, мне срочно нужна перекись водорода.
- Ты что, с ума сошел? Час ночи! Где я тебе найду перекись в это время?
- Найди, пожалуйста. Где-то должна быть дежурная аптека. Найди аптеку, и принеси мне перекись. Мне очень нужно. Поторопись, пожалуйста. Это важно.

Оля взяла сумку и деньги и ушла в ночь искать то, что просили. Часа через полтора она вернулась, принеся с собой заветный флакончик. Я тут же вылил его себе на голову.
Глаза жены округлились, но она промолчала. Оля привыкла мне доверять в подобных вопросах.
Под повязкой стали раздаваться характерные шипение и потрескивание - это перекись делала свое дело. Боль ушла. Я смог расслабиться и провалиться в дрему.
В четыре часа ночи та же муть снова вернулась, а Оля принесла всего один пузырек. Она не догадывалась, что я тут же вылью весь пузырек. Ей пришлось вновь идти в аптеку - второй раз за эту же ночь. В этот раз она сходила быстрее и принесла сразу несколько пузырьков.
Я вылил на голову сначала один, а потом второй пузырек. Оля молча глядела на это. Пусть делает все что задумал, все равно спорить с ним бесполезно. После того, как мне полегчало, мы оба одновременно заснули.

На следующий день было воскресение, в отделении был лишь один дежурный врач. Им оказался помощник Ростовцева - Вячеслав Яковлевич.
Взглянув на высыхающую повязку, он произнес:
- Перекись? Ну, ничего, пусть высыхает. Только, пожалуйста, не лейте ее больше на голову. Ладно? Там еще не зарубцевавшиеся швы, а под ними - мозги. Не дай Бог что произойдет, а нам отвечать. Договорились?
- Между прочим, сегодняшней ночью удалось избежать воспаления. Если не ошибаюсь, то воспаление мозга – это менингит. Но, я постараюсь больше не лить перекись на голову. Во всяком случае, без крайней надобности делать этого не буду.
Я старался соблюдать наш договор, но жизнь стоит дороже, и мне пришлось его нарушать.

Впоследствии я еще много раз проделывал эту процедуру, а врачи, узнав об этом, в ужасе округляли глаза. Мол, как же так? А если перекись даст ожоги кожи? - Ожегов кожи не наблюдаю. На протяжение нескольких месяцев я активно втирал перекись в лысину, которая появилась после облучения. Иногда кожа на пальцах рук немного белела и пальцы начинало пощипывать, но потом все бесследно исчезало. В результате такого втирания, от послеоперационных шрамов на моей голове практически не осталось следа.

На пятые сутки после операции, в понедельник, в отделении снова появились врачи. Чтобы убедиться, что все нормально, и нет никаких осложнений, Ростовцев решил сделать пункцию спинномозговой жидкости всем, кого оперировали на прошлой неделе. Я вошел в их число.

Мне пришлось долго уговаривать свое тело, чтобы оно пошло на эту процедуру. Тело упиралось, волны страха то и дело прокатывались по мне от макушки до пят. Я смог совладать с собой только после того, как напомнил себе о своей жене, которая сидела за дверью процедурной и напряженно ждала результата. Этот анализ был необходим для того, чтобы Оля смогла расслабиться и хоть немножечко отдохнуть.
Когда в шприце Ростовцева появилась хрустально прозрачная жидкость, он со вздохом облегчения и радости показал его мне, а потом – моей жене. Все было в норме. Дмитрий Михайлович и не догадывался, каких усилий нам это стоило.
Увидев результат анализа, Оля вздохнула с огромным облегчением, словно с ее плеч свалилась огромная тяжесть. Она счастливо расцеловала меня и со спокойной совестью поехала домой отдыхать. Ей надо было восстановиться, ведь она провела рядом со мной уже несколько суток.
В эту ночь я остался один.

После отъезда жены, весь день пролежал животом на подушке, - так, чтобы то место, где брали пункцию, максимально расслабилось. Это принесло некоторое облегчение, но силы были истощены. Ближе к ночи я почувствовал, что голова опять закипает, и меня вновь начинает мутить.

Я уже давно заметил, что по ночам выползают всякие темные твари. Четыре предыдущих ночи приходилось усердно молиться, и только с рассветом ночные «гости» уходили, оставив меня в покое. Эта ночь не была исключением. Повылазив из разных щелей, ночные «гости» накинулись на мое сильно ослабевшее тело. В голове вновь поднялась кровавая муть, справиться с которой мне было уже не по силам.
Сердце каждым ударом плющило мою голову, словно молотом на наковальне. Лежу, читаю молитвы и чувствую, что голова закипает. Еще чуть-чуть и начнется воспаление. Всю перекись, что принесла жена прошлой ночью, я уже вылил. Больше ничего не осталось.
Встаю с кровати. Меня начинает мутить еще сильнее, но делать нечего, надо найти в себе силы, чтобы бороться.
Если просто лежать, ничего не делая, то болезнь очень быстро начнет хозяйничать в слабом теле. Я хочу жить, значит, буду бороться. В коридоре воздух должен быть свежее, там должно стать полегче.
Начинаю привидением шарахаться по коридору. Никак не могу найти дежурных медсестер. Скорее всего, они находятся где-то в палатах у тяжелобольных.
Мне так плохо, что не могу вспомнить, где сестринская, и не хочу заглядывать по палатам, чтобы не беспокоить больных. Из-за ужасной боли голова стала словно чугунной. Тяжесть такая, что она буквально прибивает к полу. Но делать нечего, надо бороться. Так и брожу приведением из одного конца коридора в другой.
Вдруг мне на встречу из палаты выныривает человек в больничной пижаме и с забинтованной головой. Он подходит ко мне и шепотом спрашивает:
- Тебе плохо?
- Ужасно плохо, ищу пятый угол.
- Давай помогу.

До меня с трудом доходит, что это Миша. Тот самый Миша, с кем мы лежали в одной палате до операции, и из-за которого у меня начался приступ, приведший в реанимацию.
Его оперировали в те дни, когда я был под системой. Он уже пошел на поправку, а у меня была, пожалуй, самая тяжелая ночь из всех, что я провел в этой больнице.

- Миша, ты, что ли? - шепчу, как и он, чтобы никого не разбудить.
- Да, я. Вспомнил, наконец?
- Ну, слава Богу, раз ты здесь, помоги, а то мне так хреново, что думаю, что не доживу до утра.
- Первым делом надо открыть окно, чтобы впустить свежий воздух. Михаил ведет меня под руку к медицинскому посту, помогает усесться на кресло и распахивает окно. От невыносимой боли я уже совсем ничего не соображаю.
- Миша, я загибаюсь, голова сейчас закипит. Меня мутит так, что, кажется, сейчас сдохну.
- Не сдохнешь. Сейчас принесу лекарства.
Он дет мне несколько каких-то таблеток и воды.
- На, выпей.
- Миша, у меня голова закипает, надо что-то сделать. Жены нет, и перекись закончилась, нечем голову остудить.
- Сейчас что-нибудь придумаю.
Михаил открывает холодильник, что стоял в коридоре и выгребает оттуда лед. Затем он всыпает лед в полиэтиленовый пакет и кладет его мне на голову.
- Сейчас схожу за полотенцем.
- А полотенце зачем?
- Я укутаю лед, чтобы он таял медленнее, иначе через пару минут это будет мешок с водой, и она обязательно протечет на тебя.
- Да хрен с ней, пусть течет.
- Хрен, не хрен, а полотенце я принесу.
Миша принес полотенце, и, как можно тщательнее укутал им мою голову со льдом. Конечно, лед все равно растаял, и вода все залила. Но лед таял чуточку медленнее, и этого времени хватило, чтобы меня остудить.
Сидя со льдом на голове, я начал ужасно браниться. С каждым матерным словом, из меня словно выплескивалась эта ужасная боль, и та тяжесть, что чугуном сидела в моей голове. Миша все это слушал с каким-то сочувствием. В какой-то момент, поток бранных слов стал иссякать, вместе с ними ушла и тяжесть из моей головы. Сознание стало проясняться.
Я поворачиваюсь к Михаилу и говорю:
- Миша, спасибо, ты спас мне жизнь!
- А помнишь, ты поднял бучу в палате с мытьем полов и окон? Ты же тогда мне жизнь спас. А то так бы и лежал на своей кровати, не понимая, что умираю.
Ты правильно сделал, что назвал вещи своими именами, это заставило меня осознать, что со мной происходит и начать бороться за собственную жизнь. Мне было просто плохо, и все. Я и не думал, что все так серьезно. А когда ты засуетился в палате, я нашел в себе силы, чтобы подняться и пойти в коридор, это меня и спасло. Там, в коридоре, башка так раскалывалась, - просто ужас какой-то, но я живой. Спасибо тебе! Теперь мы квиты.

«Побег»

Утром мне сделали перевязку и МРТ. Когда снимки были готовы, Ростовцев пригласил меня к себе. Я рассказал ему о своих ночных приключениях.
- Да, туго вам пришлось. Но все это с лихвой компенсируются одной вещью.
- И какой же?
- Вы живой.
Он смотрел на меня своими ясными синими глазами и улыбался лучезарной улыбкой.
Затем Дмитрий Михайлович взял со стола мои снимки, попросил придвинуться к нему поближе, и стал их показывать.
- Судя по характеру ваших снимков, у вас не злокачественная, а доброкачественная опухоль. Поздравляю! Вот, посмотрите сюда. У этого рубца, что образовался после операции, очень четкие края, нет никаких размытостей. Срез над мозолистым телом уплотнился - это кальциевая оболочка. Все вместе означает, что опухоль, которую мы удалили, больше не растет, и на этом месте очень скоро образуется хорошая мозоль. Но, еще рановато делать окончательные выводы. Впереди гистологический анализ. Он даст четкое понимание характера той опухоли, которую мы удалили.

И без того анализа я точно знал, что опухоль не доброкачественная, но я еще не осознавал истинных причин того, почему рост опухоли почти прекратился. Причины крылись и в тех лекарствах, что дал мне травник, и в «поездке», которая пробудила мое тело к жизни.

Из-за летнего зноя в помещении больницы находиться было очень тяжко. Поэтому, после консультации у Ростовцева я спустился в больничный дворик, расстелил плед на травке в тени деревьев и прилег на него. Подошла жена. Она удивилась, обнаружив меня на улице. Я рассказал о своих ночных испытаниях и заявил, что хочу уехать домой.
- Ты что, совсем с ума сошел? Тебе еще больше недели до выписки! Кто тебя в таком состоянии выпустит?
- Выпустят, мне это жизненно необходимо. Я уже несколько ночей нормально не сплю, а после операции обязательно надо отдохнуть, иначе, может случиться непоправимое.
Я достаю сотовый телефон и звоню Ростовцеву:
- Дмитрий Михайлович, дорогой, пожалуйста, выпусти меня из больницы. Мне обязательно надо поспать, а у вас я уснуть не могу, слишком душно.
Ростовцев подумал немного, а потом говорит:
- Хорошо. Ваша жена рядом? Пусть она зайдет ко мне, я подготовлю документы на выписку.

Это было очень рискованное дело, отпустить больного домой через несколько дней после операции. Но Дмитрий Михайлович пошел на этот шаг, чтобы я смог отдохнуть. Кроме того, Ростовцеву было необходимо сохранить тишину и спокойствие в отделении, тем боле, что прецедент уже был, а в палатах - не один десяток больных.
Мои снимки и пункция спинномозговой жидкости явно показывали, что со мной все в норме. Раз больной настаивает, то можно и выписать.

Люди приезжают сюда издалека, и очень часто больные предпочитают долечиваться у себя, поэтому их часто выписывают, через несколько дней после операции, если показатели стабильны.

Оля, удивленная согласием Дмитрия Михайловича на мою выписку, пошла к нему, чтобы оформить необходимые документы. Помощник Ростовцева вынес бумаги, которые надо было мне подписать. Это был отказ от госпитализации.
Пока Оля занималась бумагами, у меня над головой поднялся ужасный шум. Чем-то встревоженные вороны стали кружить над зданием клиники большой черной стаей. Они с громким карканьем носились надо мной, а некоторые из них норовили сесть прямо над моей головой. Возбужденные вороны кричали и кружили, словно стервятники над ускользающей добычей. Они кружили над нами, до тех пор, пока мы не уехали.

Переезд в Мариинку

Уезжая из клиники, я ни о чем не думал, не думал о том, что мне все еще нужна медицинская помощь, и что, сбегая от врачей, я подвергал свою жизнь серьезной опасности, ведь мне удалили не прыщик, а опухоль мозга. На тот момент моему телу были жизненно необходимы отдых и сон, остальное не имело значения. В глубине души я точно знал: Бог хранит меня, и все будет так, как Богу угодно.

Моя жена, полностью настроившись на меня, была максимально текучей. Она даже и не пыталась урезонить меня, понимая, что спорить со мной бесполезно, и что для нее самое главное - быть рядом с мужем. Так Оля стала моей Берегиней.

Дома, не раздеваясь, я упал поперек дивана и сразу уснул, проспав всю ночь до утра.
Утром проснулся с ужасной головной болью. Голова вновь начала «закипать».
Я вылил еще перекиси себе на голову, но это почти не помогло, зато повязка на голове пришла в полную непригодность. Нужно было срочно сделать перевязку.
Нормальную перевязку могли сделать только врачи. В больницу возвращаться я не собирался, и Оля уговорила меня сходить на перевязку в поликлинику. Голова просто раскалывалась от боли. Стало понятно, что мне туда не дойти. Пришлось вызвать такси.

Перевязку делали две старушки. Они трясущимися от волнения руками неумело наложили бинты.
Мне стало совсем плохо, начало сильно тошнить. Не успев добежать до туалета, меня вырвало прямо посреди коридора. В поликлинике поднялась суета. Врач-невролог завела меня к себе в кабинет и уложила на кушетку. Потом она сделала какой-то укол. Стало легче. Я расслабился и стал засыпать.
Уже засыпая, слышал слова невролога: «Как же они выпустили вас в таком виде? Там вроде бы очень опытные врачи, а диуретиков вам не назначили. Как же так? Я вызвала Скорую, вас отвезут обратно в больницу. Я не имею права отпускать вас в таком виде домой».
Я хотел было встать и уйти, но меня сморило в сон. Неврологу пришлось продолжать свой прием под богатырский храп странного пациента, свалившегося к ней, как снег на голову, и спящего на кушетке за ширмой.

Когда приехала Скорая помощь, врачи разбудили меня и проводили в машину, где я снова уснул, а рядом сидела жена, оберегая меня.
Когда Скорая подъехала к Поленово и меня разбудили, я отказался туда возвращаться. Тогда меня отвезли в ближайшую дежурную больницу. Ею оказалась Мариинская больница, которая находилась совсем рядом с Поленово.
Здесь царила совершенно иная атмосфера. Все корпуса Мариинки утопают в зелени высоченных деревьев. В тени огромных, разлапистых тополей и ясеней прохладно и дневная жара почти не чувствуется.
Мы настежь открывали окна, чтобы впускать свежий воздух и любоваться чудесной зеленью парка. Стоя у окна, я наблюдал за людьми, неспешно гуляющими по аллеям, а за ними виднелось здание клиники, в которой мне сделали операцию.

На перевязке, мой лечащий врач, Марина Олеговна, брезгливо глядела на чудо-повязку, что мне наложили в поликлинике. Но когда она сняла бинты, взгляд ее изменился.
- Скажите, пожалуйста, а кто вам накладывал швы?
- Вячеслав Яковлевич, а что?
- Узнаю знакомую руку. Слава мой лучший ученик! Он частенько захаживает к нам в гости.

Ничего себе, как все оказалось связанно! Ассистент докторов, спасших мне жизнь, оказался учеником моего нового лечащего врача, заботливо делавшего мне перевязку.
Дальше мы болтали о каких-то незначительных вещах, а в это время я думал: «Удивительное дело, сбежал из больницы, где работают лучшие нейрохирурги в мире, а попал в руки учителя их ассистента».
В Мариинской больнице я пролежал положенный срок до тех пор, пока не сняли швы.
Мариинка стала настоящим санаторием с видом на ту клинику, где мне спасли жизнь.
Пути Господни – неисповедимы.

Дата добавления: 2015-09-06