Уход от конфликта

В исследованиях реакций человека на экстремальные обстоятельства приводит­ся немало примеров своего рода «ступора», возникающего при сильном стрессе, и физического ухода от необходимости принятия решений. В психологии широко из­вестны описания того, как в серьезных аварийных ситуациях вместо активного при­нятия соответствующих мер профессионально подготовленные к этому люди либо впадали в «оцепенение» и пассивно ожидали действий других, либо просто покида­ли свое рабочее место (Китаев-Смык, 1983, с, 62-63). Существуют и физиологичес­кие механизмы такого «ухода», например, в виде обморока, «отключающего» человека от стрессогенной реальности. Ту же функцию выполняют замещающие дей­ствия», снижение мыслительной активности, «застревание» на второстепенных раз­мышлениях и т. д. Таким образом, проблема «ухода» как адаптивной или дезадаптивной формы реагирования на сложные ситуации не нова для психологии.

Уход от проблемы, которую создает конфликт, может иметь бессознательный или сознательный характер.

Бессознательный уход от возникающих у человека проблем получил наибольшее освещение в психоаналитической традиции. Напомним, что, в соответствии с представлениями классического психоанализа, в этом случае в психике человека и возникают те бессознательные конфликты, которые, воздействуя на мотивацию, начинают управлять его поведением.

К защитным механизмам личности, обеспечивающим охрану психики с помо­щью бессознательных психических процессов, в классическом психоанализе относятся: сублимация, замещение, вытеснение, регрессия, проекция, рационализация, реактивное образование, идентификация и фиксация поведения. А. Фрейд допол­нила этот перечень следующими защитными механизмами: изоляция (отстраняю­щая ассоциативные связи в случае осознания опасности); компромисс (обеспечивающий лишь частичную реализацию болезненных импульсов); отрицание реаль-

ности (игнорирующее существование угрожающих внешних факторов); смещение (заменяющее резкие и тяжелые тенденции менее резкими и тяжелыми); уничтожение (ликвидирующее предшествующий акт осуществлением последующего); формирование реакции (обеспечивающее преувеличение противоположной тенденции) (Овчаренко, 1994, с. 172). Современные авторы еще более расширяют представление о защитных механизмах, добавляя к ним аскетизм, интеллектуализацию, девальвацию и др.

Одной из ведущих форм бессознательного ухода человека от проблем и необходимости их решения является вытеснение.

Вытеснение — это одно из главных понятий психоанализа, который определяет его как «защитный механизм психики, благодаря которому из сознания изгоняются неприемлемые для сознательного Я (Эго) переживания — влечения и импульсы, а также их производные — эмоции, воспоминания и др.»; «активное неосознаваемое действие, процесс и "защитный механизм", обеспечивающие вымещение из сознания в бессознательное какого-либо содержания и/или недопущение неосознаваемого влечения до осознания» (Психоанализ. Популярная энциклопедия, 1988, с. 123-124.).

Место вытеснения (подавления, репрессии) среди других защитных механизмов личности не определено окончательно. Сам Фрейд придавал вытеснению особен­ное значение («Учение о вытеснении — фундамент, на котором зиждется все зда­ние психоанализа, — составляет существеннейшую часть его»), позволявшее рас­сматривать его как главный и универсальный психический механизм. Однако се­годня специалисты склонны считать, что вытеснение начинает действовать тогда, когда не «срабатывают» другие механизмы защиты, например проекция, реактив­ное образование и т. д. (Психоанализ, 1998, с. 124).

Вытесненное стремится вернуться в сознание, поэтому Я (Эго) затрачивает уси­лия на поддержание вытеснения. По Фрейду, существует первичное вытеснение, которое и удаляет из сознания в бессознательное нежелательные мысли, пережи­вания, воспоминания и т. д., и вторичное вытеснение, которое обеспечивает удер­жание вытесненного в бессознательном.

Из других ведущих защитных механизмов личности, описанных психоанализом и широко используемых современной практической психологией, необходимо от­метить рационализацию — «один из защитных механизмов личности, обеспечива­ющий блокировку осознания истинных мыслей, чувств и мотивов деятельности че­ловека и формулировку более приемлемых для личности объяснений ее поведения; бессознательное стремление индивида к рациональному обоснованию и объясне­нию своих идей и поведения даже в тех случаях, когда они иррациональны» (Овча­ренко, 1994, с. 210).

Невроз заменяет в наше время монастырь, в который обычно удалялись все те, кото­рые разочаровались в жизни или которые чувствовали себя слишком слабыми для жизни. 3. Фрейд

В психоанализе описаны не только отдельные механизмы защиты психики, ной более сложные поведенческие формы «ухода», например, такое явление, как «бег­ство в болезнь». Фрейд рассматривал его как спо­соб регрессивного реагирования на неудовлетво­рительную ситуацию. Современная психология и психиатрия склонны трактовать «бегство в бо­лезнь» преимущественно как одну из форм реак­ций человека на неблагоприятную психотравмирующую ситуацию, что выражается в попытках

избежать конфликта посредством развития каких-либо болезненных симптомов (Психоанализ, 1998, с. 60). Хорни пишет о стремлении невротика к «компромисс­ным решениям», которые «менее удовлетворительны, чем решения нормального че­ловека, и достигаются дорогой ценой для личности в целом», потому-то их часто называют «невротическими решениями» (Хорни, 1993, с. 23).

Все описанные выше явления относятся к формам ухода от столкновения с про­блемой, от необходимости ее решения, причем ухода бессознательного. Обратим внимание на то, что хотя мы разделили такие виды реакций человека на возникаю­щие у него проблемы, как уход (избегание конфликта) и подавление в виде «борь­бы», в психоанализе они рассматриваются вместе, а понятия «вытеснение» и «по­давление» фактически используются как синонимичные, что делает невозможной (в рамках психоаналитической традиции) — дифференциацию этих явлений (что, впрочем, не означает их тождества).

В отличие от психоанализа бихевиористская традиция, как известно, не интере­совалась внутренними переживаниями человека, в ней практически не нашли отра­жения рассматриваемые нами проблемы. А вот в когнитивистских исследованиях, в частности в теориях когнитивного соответствия, можно увидеть описания «внут­ренней работы» по «уходу» от конфликта.

Механизмом этого ухода является переинтерпретация возникшей проблемы та­ким образом, что она не воспринимается как конфликт, требующий решения.

Применительно к внутриличностным конфликтам в качестве иллюстрации это­го механизма можно сослаться на феноменологию явления когнитивного диссонан­са, описанного Фестингером. Оказываясь в ситуации когнитивного конфликта, вы­званного столкновением несовместимых когниций, человек может переинтерпретировать их таким образом, что они не кажутся ему несовместимыми («курить вред­но— «да я практически и не курю, так, балуюсь, можно сказать»; «курение помогает мне справляться с напряжением и перегрузками, так что для меня оно даже, пожа­луй, и полезно»).

Описанию когнитивной логики интерперсональных отношений посвящена тео­рия структурного баланса Ф. Хайдера. Сталкиваясь с противоречиями в своих представлениях об отношениях с другими людьми, их поведении, отношении к нему и т.д., человек испытывает дискомфорт и стремится каким-то образом преодолеть это противоречие. Напомним, что Хайдер описывает несколько возможных меха­низмов этого преодоления, основанных на переинтерпретации возникших рассо­гласований. Можно изменить отношение к человеку, который совершил поступок, несовместимый с дружбой, можно изменить отношение к самому поступку, можно, наконец, снять с человека ответственность за этот поступок. Мать, сталкивающая­ся с недопустимой грубостью сына-подростка, должна как-то реагировать на проис­ходящее, но если она не знает, что делать, ей придется признать свое бессилие в этой ситуации. Матери не хочется чувствовать свою беспомощность, и она говорит себе: «Какой он стал нервный, он слишком переутомляется, скорее бы каникулы, ему просто надо отдохнуть», что означает: «Он не виноват, он хороший мальчик, это просто нервы».

Безусловно, далеко не всегда переинтерпретация означает стремление челове­ка уйти от своих проблем. Она может иметь вполне рациональный характер, свя­занный, например, с пересмотром своего отношения к ситуации, ее действительной значимости для него.

Конфликтологи считают уход от конфликта рациональным, если есть основания предполагать, что дальнейшее развитие событий будет благоприятным для участ­ника конфликтной ситуации, либо принеся ему успех без особых усилий, либо, улучшив расстановку сил в его пользу, предоставит ему более выгодные возможно­сти для решения ситуации.

В интерперсональном взаимодействии уход от конфликта может быть реализо­ван в двух основных стратегиях поведения. Одна из них — это собственно уход, избегание ситуации, проявляющееся в игнорировании проблемы, ее «откладыва­нии», нежелании вступать во взаимодействие с партнером по поводу возникших разногласий, а то и просто в ограничении контактов с ним. Другой вариант — это стратегия уступчивости, когда человек решает возникшую проблему за счет отказа от собственных интересов, своей позиции и идет навстречу интересам партнера. Такой выбор также можно считать рациональным, если предмет разногласий оце­нивается не столь высоко, чтобы вступать из-за него в «борьбу» или переговоры с партнером, во всяком случае, ущерб, который может быть нанесен в этом случае отношениям этих людей, кажется уступающему более существенным. Однако уступ­чивость, за которой стоит неспособность или нежелание решать свои проблемы, не может считаться оправданной. Психологов особенно интересует уступчивость не как разовый способ решения проблемы, связанный с особенностями конкретной ситуации, но как постоянный стиль поведения. Например, одним из деструктивных следствий «жертвенного» поведения становится то, что человек, избирающий для себя подобный стиль взаимодействия с близкими, вольно и невольно продуцирует у них чувство вины, осложняющее их взаимоотношения и нередко принимающее де­структивные формы. Если мать часто говорит о «жертвах», приносимых ребенку, «предъявляет ему счет», то тем самым она может вызвать у него чувство вины, про­тив которого он может начать со временем протестовать. Ребенку трудно постоян­но жить с этим ощущением, и он начинает думать: «Я ее об этом не просил, это она сама сделала, она сама в этом виновата!», и обращает свою агрессию против матери.

С. Минухин и Ч. Фишман приводят прекрасный пример разрушительных форм взаимодействия в семье, где все — мать, отец и их дочь Марта — стремятся избе­жать конфликтов, а родители нередко решают проблемы своих отношений за счет дочери.

О т е ц. Когда я чувствую, что назревает ссора, когда жена начинает злиться или я начинаю злиться — только она злится сильнее, чем я, и заводится все больше и больше, пока я не почувствую, что лучше мне остановиться, — тог­да я просто встаю и либо ухожу из дома, либо иду в другую комнату, лишь бы это прекратилось.

М и н у х и н. И это помогает?

О т е ц. Помогает, только она потом злится на меня еще день или два. Она со мной не разговаривает.

М а т ь. Мы дошли до того, что ты не разговариваешь со мной целый месяц, и я отвечаю тем же.

М и н у х и н (Марте). И что тогда делаешь ты?

М а р т а (смеясь). Ну, я ухожу в свой собственный мир. Там безопаснее и спо­койнее.

М и н у х и н. Это значит, что мама в своем углу, папа в своем углу и ты уходишь в свой угол? Прекрасная семейка! И как вы из такого положения выходите? Ты не пытаешься поговорить с мамой или папой или попробовать их поми­рить?

М а р т а. Конечно, пытаюсь, только это очень неприятно. Они друг с другом не разговаривают, а потом мне начинает казаться, что я сделала что-то не то, потому что мать иногда может, сама того не замечая, рявкнуть на меня из-за чего-нибудь. Я начинаю думать, что я такого сделала, и решаю помалкивать, просто ухожу а свой собственный мир, чтобы не беспокоиться, как бы они снова меня не оттолкнули, не рявкнули на меня.

О т е ц. Марта, я на тебя не рявкаю.

М а р т а. Ты — нет, а мама рявкает. Но отец всегда со мной разговаривает. Вро­де как: «Ну, если твоя мать не хочет разговаривать, что ж, и прекрасно». Го­ворит что-нибудь в этом роде, и все. Но тогда я чувствую себя виноватой, потому что должна бы что-то сделать. Я живу с ними в одном доме и должна стараться, чтобы им жилось лучше. Понимаете, я должна заставить их разго­варивать друг с другом и жить хорошо.

Минухин.И тебе это удается?

М а р т а. Нет. Тогда я наказываю себя за это и начинаю объедаться (Минухин, Фишман, 1998, с. 238-239).

В данном случае разрушительная сила ухода членов семьи от существующих меж­ду ними проблем проявляется более всего в болезненном состоянии дочери. П. Пэпп вообще считает случай, когда родители «переводят свой конфликт в другое русло через посредство ребенка, у которого развивается симптом», очень распространенным в терапевтической практике (там же, с. 245). Однако в той или иной мере все участни­ки дисфункционального общения страдают от нежелания признать свои трудности и работать с ними.

К. Абульханова-Славская, говоря о неспособности человека разрешать жизнен­ные противоречия, пишет об уходе в более широком смысле: «Уход личности прояв­ляется в самых разнообразных формах: уход из семьи, в другую профессию, в другую возрастную группу и т. д. Однако этот феномен при разнообразии его жизненных форм является симптомом того, что личность хочет избежать трудностей. Любая форма ухода, как правило, связана с противоречивой ситуацией, в которой оказалась лич­ность, с ее неспособностью продуктивно разрешать противоречия или их длительно выдерживать» (Абульханова-Славская, 1991, с. 53-54).

Поскольку все дальнейшее изложение будет посвящено конфликтному взаимо­действию и разрешению конфликтов, мы больше не будем возвращаться к проблеме ухода от конфликтного взаимодействия, завершить рассмотрение которой необхо­димо обращением к факторам, детерминирующим этот способ реагирования на кон­фликты.

Когда речь идет об основаниях той или иной формы поведения, мы сталкиваемся с традиционной для психологии множественностью интерпретаций, вытекающей из теоретических расхождений между представителями различных направлений. Для психоанализа «уход» человека от болезненных переживаний закономерен, по­тому что так устроена его психика. Для психологов, ориентированных на бихевио-

ризм, стойкий паттерн поведения является результатом научения. Экспериментальные исследования делают акцент на индивидуальных различиях в выборе активного или пассивного реагирования на стрессовые воздействия.

Важно, однако, на наш взгляд, дополнить эти обычные объяснения рассмотрением проблемы в более широком социокультурном контексте.

Представляется, что устойчивые тенденции в неконструктивном выборе страте­гии ухода от конфликта могут быть связаны с явлением, которое хорошо известна специалистам по конфликтам. Отечественный исследователь Б. И. Хасан назвал его «конфликтофобией». Оно связано с присущими обыденному сознанию негативными установками по отношению к конфликтам, за которыми стоит страх перед возможным разрушительным влиянием, из-за чего конфликт воспринимается человеком как опасность, угроза собственному благополучию, отношениям с людьми своей репутации и т. д. «Конфликтофобия» проявляется в сильном эмоциональном реагировании на конфликтные ситуации, стремлении поскорее «избавиться» от конфликта, например, с помощью подавления, избегания, ухода от конфликтов.

Истоки «конфликтофобии» могут корениться, конечно, и в глубинной природе, человека, в его потребности в защищенности, в позитивных связях с людьми (по Фромму), нарушение которых порождает чувство одиночества, беспомощности и т. д. Поэтому люди стремятся поддерживать хорошие отношения дома и на рабо­те, не любят осложнять отношения и плохо переносят межличностные трудности. «Стремление к взаимной близости сохраняется у каждого человека с детства и на протяжении всей жизни; и нет ни одного человека, который бы не боялся его потерять» (Fromm-Reichmann, 1959; цит. по: Лабиринты одиночества, с. 67). Вместе с тем негативные установки в отношении конфликтов могут в немалой степени усиливаться социокультурными факторами.

Человеческая общность немыслима без сотрудничества своих членов. Все виды социальных структур во все времена были ориентированы на человеческую соли­дарность, сплоченность, что является основанием их устойчивости. Любое жизнеспособное сообщество всегда будет в той или иной форме порицать или прямя осуждать разрыв отношений, плохие взаимоотношения, одиночество, неудачный брак и т. п., которые рассматриваются как социальная неудача. Например, стереотип американской культуры предполагает, что «люди, живущие обособленно — это одинокие неудачники, холодные, недружелюбные и непривлекательные»; «сказать: "Я одинок" — значит признать, что ты, по существу, неполноценен, что ты никем не любим» (Лабиринты одиночества, 1989, с. 187). Обыденное сознание призывает нас избегать конфликтов, считая, что «худой мир лучше доброй ссоры». Действительно, трудно спорить с тем, что жизнь в согласии лучше, чем противоречия, споры, враждебность и конфликты. Альтернативой «конфликтофобии» как страха перед конфликтами является не «конфликтофилия», как любовь или страсть к конфликтам, но их более реалистическое принятие отношение к ним как к одной из встречающихся форм человеческих отношений, а не как к свиде­тельству собственной несостоятельности и вины.

Первичная задача любого общества — со­хранить сотрудничество людей в коопера­тивных формах труда, и любое положение вещей, делающих всех членов общества врагами друг друга, для него фатально. М. Мид

Уже отмечалось, что в течение долгого перио­да советское обществоведение исходило из идеи бесконфликтного развития социалистического

(коммунистического) общества. Идеалы бесконфликтности распространялись на области внутриорганизацнонного и внутри группового взаимодействия, а также в сферу межличностных отношений. Если конфликтов не должно быть в обществе, то их не должно быть и в хорошей семье, и в «здоровом» коллективе. Расхожее пред­ставление о том, что в правильном и справедливо устроенном обществе вообще нет и не может быть конфликтов, распространялось и на межличностные отношения.

Однако благополучное общество, стабильный коллектив и счастливая семья от­личаются от неблагополучного общества, нестабильного коллектива и несчастли­вой семьи вовсе не отсутствием проблем, а тем, что они умеют их решать. Представ­ление о том, что благополучие означает отсутствие проблем и конфликтов, неиз­бежно приводит к их игнорированию или подавлению. Исследования, в частности, показывают, что типичными стратегиями поведения советских учителей при воз­никновении конфликтных ситуаций с учениками были именно подавление (сделать замечание, «призвать к порядку», пригрозить наказанием и т. д.) и игнорирование (сделать вид, что ничего не происходит). И это в немалой степени было следствием стереотипа, согласно которому профессионально обязательные качества учителя — это умение наладить отношения и найти подход к каждому учащемуся, быть беско­нечно терпеливым, никогда не испытывать раздражения, пользоваться бесконеч­ным доверием и любовью своих учеников и т. д. Один из самых авторитетных совет­ских педагогов В. Сухомлинский писал; «Умение избежать конфликта — одна из составных частей педагогической мудрости учителя». Понятно, что в этом выска­зывании, скорее всего, имелась в виду способность предвидеть обострение отноше­ний и предупредить его.

Однако примитивные толкования подобных суждений создавали представление, согласно которому конфликты с учениками не совместимы с образом идеаль­ного педагога. Отсюда понятно, что если конфликты все же возникают, то могут вести к снижению личностной и профессиональной самооценки учителей. Приведенный пример не свидетельствует о наличии каких-то особых требований именно к учителям; они были характерны практически для всех представителей «челове­ческих» профессий, например, если ты — хороший руководитель, у тебя не будет разногласий с подчиненными.

Подводя итоги, можно констатировать, что проблема ухода от конфликта как формы реагирования на трудную ситуацию явно нуждается в более основательной разработке. Однако она мало интересует специалистов по конфликтам, рассматри­вающих уход от конфликта как его фактическое отсутствие. Среди других направ­лений наибольшее внимание этой проблеме уделил психоанализ, его описания за­щит личности широко используются психологией, однако не все его представления релевантны феноменологии, рассматриваемой в других концептуальных рамках. Вмес­те с тем психоанализ занимает довольно однозначную позицию в оценке ухода от конфликта (вытеснения, подавления и т.д.) как неконструктивного решения (по представлениям психоанализа, вытесненное из сознания в бессознательное не ис­чезает и оказывает самое существенное влияние на состояние психики и поведение человека). Другие психологические направления также в той или иной форме отме­чают неконструктивность ухода как реагирования человека на возникающие конф­ликты.

«Подавление» («Борьба»)

Хотя мы и отмежевались от понятия «борьбы» в ее философском и социологи­ческом значении, ограничивая проблемные рамки конфликтных явлений, здесь и далее мы, считаясь с традицией, сложившейся в конфликтологической литературе, будем использовать понятие борьбы в узком смысле как стратегии, направленной на подавление одной из сторон конфликта другой.

Уже отмечалось, что психоанализ, наиболее «продвинутый» в описании внут­ренних проблем человека, не различает «уход» и «подавление» как разные типы внутренней реакции человека на свои проблемы. Недостаточная четкость термино­логических границ не означает, тем не менее, действительного отсутствия разли­чий между этими явлениями. Возможно, эти различия в немалой степени связаны с тем, что процессы ухода детерминируются бессознательными механизмами, а по­давление или борьба чаще осознаются человеком. Например, чуткий к психологи­ческим нюансам русский язык считает, что «бороться с (самим) собой» означает «подавлять в себе какие-либо чувства, желания, порывы и т. п.» (Фразеологичес­кий словарь русского языка, 1986, с. 42). Эта борьба часто может протекать в форме внутреннего убеждения самого себя, когда вместо реального диалога одна, «силь­ная» сторона побеждает другую, «слабую» (вспомним хотя бы такое выражение, как «заглушать голос совести»).

Западный культурный контекст «борьбы» продемонстрирован, в частности, Дж. Лакоффом и М. Джонсоном в анализе концептуальной метафоры «Спор — это вой­на». Рассматривая эту метафору, авторы подчеркивают: «Важно отдавать себе отчет в том, что мы не просто говорим о спорах в терминах боевых действий. Мы действи­тельно можем побеждать или проигрывать в споре. Мы воспринимаем лицо, с кото­рым спорим, как противника. Мы атакуем его позиции и защищаем свои собствен­ные. Мы захватываем территорию и теряем ее. Мы разрабатываем и используем стра­тегии. Если мы убеждены, что позицию нельзя защитить, мы можем ее оставить и выб­рать новое направление наступления. Многое из того, что мы совершаем в споре, частично структурируется понятием войны» (Лакофф, Джонсон, 1987, с. 127-128),

Авторы приходят к выводу, что мы «живем» этой и подобной ей метафорами, ибо «она упорядочивает те действия, которые мы совершаем в споре» (Лакофф, Джон­сон, 1990, с. 388-389). Истоки любой метафоры коренятся в нашем опыте. И мета­фора «спор — это война» отражает тот факт, что, несмотря на его институциализи-рованные формы, «основная структура конфликта остается, по существу, неизмен­ной» (Лакофф, Джонсон, 1987, с. 130).

Тем не менее «цивилизованность» все же заставляет нас избегать реальных фи­зических столкновений, будь то взаимоотношения между отдельными людьми или государствами. «В результате мы развили социальный институт вербального спора, Мы все время спорим в попытке получить желаемое, и иногда споры "вырождаются" в физическое насилие. Такие вербальные битвы осмысляются в значительной мере в тех же терминах, что и физические» (там же). И будь то семейная ссора или акаде­мическая полемика, ведущаяся с соблюдением всех принятых традиций, в любом случае, утверждают Лакофф и Джонсон, спор ведется в терминах войны, потому что таковое его понимание встроено в концептуальную систему культуры, в кото-

Современная культура экономически осно­вывается на принципе индивидуального со­перничества. Отдельному человеку прихо­дится бороться с другими представителями той же группы, приходится брать верх над ними и нередко «отталкивать» в сторону. Превосходство одного нередко означает неудачу для другого. Психологическим ре­зультатом такой ситуации является смутная, враждебная напряженность между людь­ми. Каждый представляет собой реального или потенциального соперника для любого другого. К. Хорни

рой мы существуем. Впрочем, авторы осторожно оговаривают, что речь идет об определенном типе культуры и что такое понимание спора (а в рамках развиваемых авторами рассуждений и используемого ими контекста мы вправе отождествить его с понятием конфликта) может быть культурно ограничено.

Характерно, что в русском языке в старину вой­на, битва имели наименование «брань» (вспомни­те известное «поле брани»). В. Даль приводит к этому понятию следующий синонимический ряд: «Брань — ссора, перекоры, свара, раздор, несо­гласие, разлад, вражда, враждование; ругня, ругательство; бранные, ругательные, поносные слова; драка, колотня, свалка, рукопашная, побоище; война, сражение, бой, битва» (Даль, 1958, т. 1, с. 123). В разных понятиях общепринятой лексики люди улавливают общее, родовое значение современного понятия «конфликт», ко­торое — как все значения — представляет собой обобщенную идеальную модель объекта, представленную в сознании субъектов и фиксирующую существенные свой­ства объекта (Петренко, 1988, с. 18). Все использованные синонимы чем-то «похо­жи», а выбор какого-либо из них определяется тонкими нюансами общего значения.

Интересно, что характер интерпретации понятия «конфликт» зависит от богат­ства и своеобразия «конфликтного опыта»: так, как уже упоминалось, в одном из отечественных исследований было показано, что участники групп с низким уровнем конфликтности соотносили конфликт прежде всего со столкновением позиций и то­чек зрения, а участники групп с высоким уровнем конфликтности связывали значе­ние конфликта с синонимами более сильной эмоциональной нагрузки — «раздор», «стычка», «схватка» и т. д. (Тащева, 1986). «Расшифровка» понятий в речи облегча­ется благодаря контексту слова, т. е. высказыванию в целом, включенность слова в определенный контекст обеспечивает его понимание, в обыденной речи люди, как правило, не нуждаются в терминологическом уточнении.

Таким образом, анализ языковых данных не оставляет сомнений в том, что в обыденной речи интерпретация понятия «конфликт» осуществляется в терминах «борьбы» с ее объемным синонимическим рядом. «Включенность» понятия «конф­ликт» в подобный контекст не может не приводить к соответствующей эмоциональ­ной нагруженности содержания понятия.

Впрочем, борьба может интерпретироваться не как социокультурный феномен, но как врожденный инстинкт биологического происхождения. Наиболее известная точка зрения такого рода принадлежит К. Лоренцу, считающему, что в основе этого врожденного инстинкта лежит борьба за выживание. Его развитие в ходе длитель­ной эволюции связано с функциями, обеспечивающими биологическое преимуще­ство сильным индивидам — их выживание, улучшение генетического фонда вида, его распространение на более широком пространстве и др. (Лоренц, 1994).

Понятию борьбы посвящена специальная глава «Техника борьбы» в книге «Трак­тат о хорошей работе» польского праксеолога Т. Котарбинского. Он является одним из немногих исследователей, которому принадлежит попытка анализа явления,

обозначенного им самим как «негативное взаимодействие». Наряду с этим он использует термины «негативная кооперация» или «борьба», под которой понимается «любое действие с участием, по крайней мере, двух субъектов (исходя из предпосылки, что и коллектив может быть субъектом), где, по крайней мере, один из субъектов препятствует другому» (Котарбинский, 1975, с. 206).

Этим понятием автор объединяет самые разнообразные виды деятельности — вооруженные действия и соревнование, спорт и интеллектуальное соперничество (споры) и даже интриги, шантаж и др.; по мнению Котарбинского, общее во всея этих видах деятельности, позволяющее объединить их единым термином «борьба», это то, что «люди нарочно затрудняют друг другу достижение целей, усиливая давление принудительных ситуаций, критических положений, ситуаций с единственным выходом...» (там же, с. 224).

На основании описания Котарбинского, а также работ других специалист можно выделить группу методов, соответствующих понятию «борьбы». Они объединяют различные приемы давления на партнера, направленные на ослабление его позиции и соответствующее усиление собственной, что должно, в конечно; счете, привести либо к принятию противостоящей стороной предлагаемой ей позиции, либо — по крайней мере — к отказу от своей позиции и выходу из ситуации.

Стратегия подавления приобретает отчетливое своеобразие, когда речь заходит о формах интерперсонального взаимодействия.

Доминирование является стратегией исключительной ориентации на свои собственные интересы при пренебрежении интересами партнера и его позицией. Участник конфликта использует все доступные ему средства, чтобы добиться своего, разрешить возникшую проблему в свою пользу, получить максимум желаемого. При этом он либо игнорирует ту «цену» в отношениях, которая будет заплачена в результате его действий, либо не отдает себе в этом отчета. Считается, что данная стратегия поведения за счет напористости и давления на партнера может обеспечить человеку возможность тактического выигрыша в какой-то конкретной ситуации, однако вызывает негативную реакцию окружающих и постепенно приводит к осложнению отношений с ними. По результатам проведенных нами исследований, людей, «трудных» в общении, часто отличала выраженная ориентация на достижение собственных целей, стремление добиваться своего, не считаясь с интересами и желаниями другого. Такая установка на жесткую реализацию своих интересов любой ценой неизбежно проявляется в поведении человека. Его нежелание считаться с кем-либо или с чем-либо, кроме собственных интересов, приводит к тому, что он начинает испытывать трудности в решении проблем, зависящих от других. С этим и связана общая оценка, которую дают конфликтологи стратегии доминирования. Предполагается, что чем более долговременные отношения связывают участников взаимодействия (семья совместная работа, общая или сопредельная территория и т. д.), тем более важным является сохранение их отношений, которые не должны приноситься в жертву сию минутному выигрышу.

Мы ограничимся этим общим описанием стратегии «борьбы» как формы реаги­рования на возникающую конфликтную ситуацию, поскольку конкретные формы ее реализации дальше будут предметом нашего более подробного рассмотрения.

Диалог

Проблема диалога, имеющая междисциплинарный характер, в последнее время активно разрабатывается в различных областях знания, что приводит как к контек­стуальному, так и содержательному разнообразию понятия диалога: говорят о ре­чевом диалоге, диалоге культур, диалоге позиций и даже о диалоге «человек — машина» (Человек в мире диалога, 1990).

Заранее отказываясь от попытки серьезного анализа этого понятия, я буду использовать его как собирательное обозначение стратегий, используемых с целью поиска оптимальной альтернативы решения проблемы или выработки интегративного решения, объединяющего противостоящие позиции, или компромисса, их при­миряющего.

Отечественные исследователи в своих рассуждениях принимают за основу кон­цепцию диалога, которая в течение ряда десятилетий разрабатывалась М. М. Бах­тиным (и которая, по мнению некоторых исследователей, имеет много общего с те­орией речевого общения Л. С. Выготского). По Бахтину, «диалогические отноше­ния... это почти универсальное явление, пронизывающее всю человеческую речь и все отношения и проявления человеческой жизни вообще, все, что имеет смысл и значение. Где начинается сознание, там... начинается и диалог» (Бахтин, 1972, с. 71).

Г. М. Кучинский в своей работе по психологии внутреннего диалога отмечает, что «наиболее существенной чертой диалога является взаимодействие выраженных в речи различных смысловых позиций. Исходя из этого, легко определить внешний диалог как такую форму субъект-субъектного взаимодействия, при которой различ­ные смысловые позиции развиваются, выражаются в речи разными говорящими, и внутренний диалог, в котором выраженные в речи и взаимодействующие смысло­вые позиции развиваются одним говорящим» (Кучинский, 1988, с. 18-19).

По мнению Бахтина, внутренняя речь человека имеет диалогизированный ха­рактер, что определяет ее динамику и проявляется в том, что отдельные единицы этой внутренней речи напоминают реплики диалога. Тем самым человек «внутри себя» «говорит сам с собой».

Таким образом, диалог — это не всякий «разговор с другим» или «с самим собой». В диалоге обе смысловые позиции получают равное право выражения. Более того, «специфика внутреннего диалога связана с тем, что иная, отличная от исходной, смысловая позиция не просто известна человеку, а воспроизводится им как само­стоятельный смыслопорождающий центр. Происходит не цитирование иной смыс­ловой позиции, ее пересказ или оценка и т. п., а взаимодействие с иным смыслопорождающим центром, реагирующим самостоятельным ответным словом» (Кучинс­кий, 1988, с. 64-65). При этом диалог противопоставляется монологу, для которого характерна «выраженность в речи говорящего одной смысловой позиции. Причем во внешнем монологе эта речь обращена к другому человеку, а во внутреннем монологе речь обращена к самому говорящему, предназначена ему» (там же, с. 19).

Приведенное понимание монолога как доминирования одной смысловой пози­ции в ситуации внутреннего или интерперсонального противостояния будет скорее отвечать развитому ранее понятию борьбы как попытки доминирования, навязыва­ния одной позиции. Монолог — это асимметричное взаимодействие, предполагаю­щее преимущественное воздействие одной, более активной стороны на другую. Внут-

ренний монолог — это реализация одной смысловой позиции, воздействие человека на самого себя, хотя он может выполнять при этом разные функции — убеждение, «уговаривание» самого себя, проговаривание каких-то умозаключений и Понятно, что внутренняя речь во многом отлична от внешней, это «речь для себя; (Выготский), «не предназначенная для другого» (Рубинштейн).

Понятно, что диалог реализуется в различных формах. Это может быть диалог, котором стороны, разделяя общие позиции, в процессе их обсуждения соглашаются друг с другом, поддерживают друг друга, обнаруживают новые грани в своих взглядах и тем самым приходят к новому углубленному и развитому пониманию, может быть и такой диалог, предметом которого является противоречие или несовместимость позиций сторон, и тогда он принимает характер спора, полемики и. даже их «борьбы» друг с другом. Это относится и к внешнему, и к внутреннему логу. Реальность полемики с самим собой проявляется в том, что в напряженны моменты внутреннего диалога человек может невольно произносить отдельные его реплики вслух, в буквальном смысле «разговаривать сам с собой».

В ситуации интерперсонального конфликта человек нередко ведет как диалоге самим собой (например, «обсуждая» свои чувства и переживания), так и диалоге партнером, объясняя ему свою позицию, приводя аргументы, высказывая мнение по поводу его точки зрения и т. д. Может быть диалог и с воображаемым партнером, которому поверяются свои чувства, переживания, обиды и т. д. М. М. Бахтин опре­делял «внутреннее полемическое слово» как «слово с оглядкой на враждебное чу­жое слово» (Бахтин, 1979, с. 228). Таким образом, в конфликте диалогическое взаи­модействие приобретает особенно сложный характер: человек ведет с партнером диалог, который может сопровождаться внутренним монологом или даже внутрен­ним диалогом, спором с самим собой. Интересно, что, по мнению Бахтина, именное диалогах-противостояниях (это одно из ключевых понятий его концепции), могущих иметь как внешний, так и внутренний характер, слово наиболее диалогизировано; в каждом слове выражается весь человек.

Понятно, что диалог по сути своей предполагает наличие разных смысловых пози­ций, которые не совпадают полностью. Г. М. Кучинский предлагает различать следу­ющие характеристики участвующих во внутреннем диалоге смысловых позиций: «своя» — «чужая», «центральная» — «периферийная», «доминирующая» — «подчи­ненная», «актуализированная» — «фоновая» (Кучинский, 1988, с. 176). Исходя из этого, внутренний диалог, который человек ведет со своим оппонентом в ходе меж­личностного конфликта, можно рассматривать как организованный между «своей» и «чужой» смысловыми позициями (что не означает внутреннего конфликта для че­ловека), а диалог во время внутреннего конфликта — как «борьбу» «своей» и «сво­ей» позиции, из которых одна впоследствии может стать доминирующей или же бу­дет найдена иная, «третья» смысловая позиция, объединяющая две прежние с помо­щью новой конструктивной альтернативы или предлагающая компромисс между ними.

В контексте нашего обсуждения чрезвычайно важным моментом является то, что «для М. М. Бахтина способность участвовать в диалоге предполагает способность воспроизводить чужую речь в собственной» (Кучинский, 1988, с. 24-25). По­нятно, что общение с другим человеком предполагает «способность воспроизводить его внутренний мир в собственном» (там же, с. 56). Этот опыт интериоризируется в навыки общения с самим собой, в навыки различения в своем внутреннем

голосе разных смысловых позиций. Как отмечает Кучинский, «корни внутреннего диалога находятся в способности человека воспроизводить чужую речь в собствен­ной, а также реагировать на свою речь как на чужую» (там же, с. 62).

В психологии внутриличностная коммуникация, или диалог рассматриваются как важнейшая характеристика внутреннего мира личности. Е. Л. Доценко, иллюстри­руя сказанное примером практической работы с клиентом над его проблемой, считает, что «обнаруживается принципиальная возможность представления структу­ры внутреннего мира человека в качестве сообщества относительно самостоятель­ных иерархически разноуровневых субъектов, а внутрипсихические процессы как взаимодействие между этими субъектами» (Доценко, 1997, с. 92). В. В. Столин под­черкивает «факт вовлечения субъекта в различные и пересекающиеся, т. е. проти­воречивые отношения. Возможность рефлексии, возможность критики и несогла­сия с самим собой возникает отнюдь не в силу каких-то имманентных свойств бес­телесного "духовного Я". Эта возможность создается реальной вовлеченностью в различные системы связей, которые и определяют возможность различных точек зрения субъекта на мир и в том числе на себя самого» (Столин, с. 178-179).

Идея множественности личности как своего рода совокупности субличностей уже затрагивалась нами. Внутриличностный диа­лог — это коммуникация наших субличностей, частей нашего «Я». Сошлемся еще раз на Доцен­ко, который указывает, что, например, «каждый отдельный мотив, в свою очередь, можно считать самостоятельным "субъектом", поскольку он, не­сомненно, является источником активности, а своим субстратом имеет ту предметную реаль­ность, с которой соотнесен» (там же, с. 87-88).

Пары противоположностей обладают есте­ственной тенденцией встретиться посере­дине, но эта середина — никогда не комп­ромисс, выдуманный интеллектом и навя­зываемый враждующим партиям. Скорее — это результат конфликта, который нужно выстрадать. Такие конфликты не разреша­ются интеллектуальным трюком или вы­думкой — их нужно прожить..В действи­тельности нужно подогревать такие конф­ликты, пока они не достигнут полного раз­маха, так что противоположности могут мед­ленно сплавиться друг с другом. Это своего рода алхимическая процедура, а не рацио­нальный выбор или решение. Страдание показывает, до какой степени мы невыно­симы для самих себя. «Примирись с вра­гом своим», внешним и внутренним! Вот в чем проблема. Такое примирение не уни­зит ни тебя, ни твоего врага. Я полагаю, что правильную формулу нелегко найти, но если это удается — вы становитесь целост­ным, а это, я думаю, и есть смысл челове­ческой жизни. К. Юнг

Обсуждая далее практическую работу с конф­ликтами, мы увидим, что внутриличностная бло­кировка как непринятие каких-то фрагментов «Я» становится предметом психологической ра­боты, а восстановление внутриличностной ком­муникации — целью терапевтического процесса. Эта внутренняя работа, как правило, совсем не напоминает спокойный разговор.

Таким образом, проведенный анализ подтвер­ждает как тезис об интерсубъективной природе внутреннего конфликта человека, так и право­мерность использования понятия диалога в ходе наших дальнейших рассуждений. Именно поня­тие диалога представляется нам наиболее релевантным для описания той внутрен­ней или внешней «работы», которая является одной из форм преодоления проти­воречия, лежащего в основе конфликта человека с самим собой или с другими лю­дьми.

Резюме

1. Универсальной реакцией человека на возникающие противоречия, раздвоен­ность, дезинтеграцию (как в самом себе, так и в отношениях с другими людьми) является стремление преодолеть эту дисгармонию. Здоровый человек наделен стремлением к преодолению противоречий, возникающих как в его внутреннем мире, так и в пространстве его жизненной ситуации, включающей мир отношений со значимыми для него другими людьми.

2. Принципиальными альтернативами реагирования человека на возникающие у него противоречия (с самим собой или другими людьми) являются уход (избегание), подавление («борьба») и диалог.

3. Уход от конфликта может иметь сознательный или бессознательный харак­тер (феноменология бессознательного была предметом пристального внима­ния и описания в психоанализе). «Защитный» уход от конфликта часто протекает в форме «внутренней работы» по переинтерпретации проблемы, в ре­зультате чего она перестает восприниматься как конфликт, требующий решения. Неконструктивная стратегия ухода от конфликтов, их игнорирования может быть социокультурно связана с присущими обыденному сознанию не­гативными установками в отношении конфликтов как таковых. И хотя уход от конфликта, осуществляемый в результате пересмотра ситуации, может иметь и рациональный характер, в целом он расценивается как неконструктивная форма реагирования на конфликты.

4. «Борьба» с самим собой или другим человеком является попыткой решить внутри- или межличностное противоречие с помощью подавления одной из сторон конфликта другой. Для обыденного сознания характерна интерпрета­ция понятия «конфликт» в терминах «борьбы» с ее объемным синонимическим рядом.

5. Стратегии, используемые с целью поиска оптимального решения проблемы, выработки точки зрения, интегрирующей противостоящие позиции, или ком­промисса, их примиряющего, могут быть объединены собирательным поня­тием диалога.

6. Понятие диалога рассматривается нами как наиболее релевантное для опи­сания той внутренней или внешней «работы», которая является одной из форм преодоления противоречия, лежащего в основе конфликта человека с самим собой или с другими людьми.

Дата добавления: 2015-10-13