теоретическое обоснование и конституционное закрепление.

I. ПРИНЦИП НАРОДНОГО СУВЕРЕНИТЕТА: ТРАДИЦИИ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОБОСНОВАНИЯ ВО ФРАНЦИИ.

1.1. Зарождение идеи народного суверенитета во французской политико-правовой мысли Нового времени

1.2. Принцип народного суверенитета в идеологии французского конституционализма в ХХ в.

II. ИСТОРИЧЕСКИЙ ОПЫТ КОНСТИТУЦИОННОЙ РЕАЛИЗАЦИИ ПРИНЦИПА НАРОДНОГО СУВЕРЕНИТЕТА ВО ФРАНЦИИ.

2.1. Эволюция республиканской традиции конституционализма во Франции: поиск моделей народовластия

2.2. Конституционная система Четвертой республики и ее противоречия

III. СОВРЕМЕННЫЙ ФРАНЦУЗСКИЙ КОНСТИТУЦИОНАЛИЗМ И ПРОБЛЕМЫ РЕАЛИЗАЦИИ ПРИНЦИПА НАРОДОВЛАСТИЯ.

3.1. Пятая республика во Франции: основы конституционного строя

3.2. Система прямой и представительной демократии в современной Франции

3.3. Французский регионализм и его роль в реализации принципа народовластия

Обращение к проблематике, связанной с теорией суверенитета, – это характерное явление переломных, революционных по своему духу эпох. В основе дискуссий о суверенитете лежат не только попытки закрепить те или иные принципы легитимизации государственного строя, но и стремление уточнить сами понятия «право», «власть», «право на власть», выявить их сущностный смысл, исторический контекст и актуальные политические аспекты. С этой точки зрения очень показательна дискуссия о понятии «суверенная демократия», развернувшаяся в России в поздние годы. Сам термин «суверенная демократия» был введен в употребление, чтобы обосновать ту мысль, что внутренняя политика России должна быть по существу «внутренней», то есть без какого-либо вмешательства извне. Эта мысль – совершенно риторическая не только с точки классической зрения теории суверенитета, но и в силу здравого смысла. Но она вызвала активную полемику в обществе по вполне очевидной причине – декларация суверенитета страны на международной арене отнюдь не исчерпывает проблему толкования принципа народного суверенитета, то есть понимания глубинных механизмов формирования публичной власти, конституционного правопорядка, системы представительства, моделей социальной мобилизации и консолидации общества. С этой точки зрения изучение моделей народовластия, сложившихся в других государствах, представляет не только академический научный интерес, но и важный фактор реализации народного суверенитета в собственной стране.

Франция как никакая другая страна всегда приковывала к себе внимание историков, юристов, политиков. Она принадлежит к числу государств, внесших особый вклад в развитие конституционно-правовой теории и практики. Своеобразие этой страны, свободолюбие ее народа, провозгласившего в преамбуле своей Конституции слова: «Французский народ торжественно провозглашает свою приверженность правам человека и принципам национального суверенитета», заслуживает уважения и изучения ее конституционных основ, ведущих свое начало с известных событий 1789 г. и принятия Декларации прав человека и гражданина. В XIX веке Франция получила характерное прозвище «лаборатории конституций» (Д. Моннье), а в ХХ веке – «Музея конституций» (Ж. Ведель). Действующая конституция 1958 г. республики является шестнадцатой по счету. Три конституционных монархии, пять республики, две империи и несколько переходных режимов – столь бурной и богатой на события конституционной истории не знает ни одна страна мира. Причины пестрой смены французских конституционных систем, как правило, сводились к борьбе разных социальных классов, политических группировок и партий. Однако за этим внешне почти хаотичным калейдоскопом республик, монархий и империй можно обнаружить долговременную тенденцию поэтапной выработки, осмысления и реализации принципа народного суверенитета, то есть формирования подлинного народовластия. История этого процесса неразрывно связана с современными политико-правовыми процессами во Франции, с дискуссией о путям совершенствования существующего конституционного правопорядка.

I. Принцип народного суверенитета:

традиции теоретического обоснования во Франции

1.1. Зарождение идеи народного суверенитета во французской политико-правовой мысли Нового времени

Суверенитет является одной из фундаментальных категорий теории государства и права. Проблемы суверенитета сложны теоретически и достаточно остро стоят в политическом плане, причем главной трудностью на сегодняшний день является то, что «у теоретиков и политиков имеются серьезные разночтения в понятиях». Вместе с тем можно выделить ключевые характеристики правовой категории «суверенитет», имеющие глубокие исторические истоки и связанные с формированием теории суверенитета в ее современном сущностном контексте. Французская политико-правовая мысль внесла особенно важный вклад в формирование этой «исторической», а точнее сказать «сущностной» версии теории суверенитета.

Сам термин «суверенитет» берет свое начало в старофранцузской языковой традиции. Слово sovrains, произошедшее от средневекового латинского superior, superanus, означало здесь буквально «более высокий». В широком смысле «суверенами» в средневековой Франции называли как короля, так и феодалов, тех, кто не только имел верховную власть, но просто занимал достаточно высокое положение в сословной иерархии и обладал особыми привилегиями в правовой сфере.

«Отцом-основателем» современного понятия «суверенитет» считается французский политический мыслитель Жан Боден (1530–1596), хотя в действительности заслуга концептуального разграничения понятий «суверенитет» как характеристик источника власти и носителя власти принадлежит голландскому юристу Гуго Гроцию. Именно Гроций ввел категории «общий субъект» суверенитета (государство) и «собственный субъект», под которым понимается непосредственный носитель суверенитета. Идеи Гроция вели к формированию классической (голландско-англо-американской по происхождению) республиканской концепции, в рамках которой ключевое место будет уделено идеям естественных прав человека и договорного гражданского общества. Спецификой же взглядов Бодена, напротив, стали отказ от противопоставления народа и государства и доказательство сущности суверенитета как органической характеристики всего общественного строя. Подобный концептуальный подход был связан с попыткой Бодена обосновать историческую природу и политическую целесообразность абсолютизма. Но в перспективе он имел огромное значение и для формировании оригинальной французской традиции республиканизма.

Понятие суверенитета государственной власти Боден использовал для критики феодальной децентрализации и религиозного сепаратизма. Он сформулировал и обосновал понятие суверенитета именно как существенного признака абсолютистского государства: «Суверенитет – это абсолютная и постоянная власть государства... Абсолютная, не связанная никакими законами власть над гражданами и подданными». Суверенитет, по Бодену, означает, прежде всего, независимость государства – от церкви, от германского императора, от сословий, от другого государства. Суверенитет как верховная власть включает права издавать и отменять законы, объявлять войну и заключать мир, назначать высших должностных лиц, осуществлять верховный суд, право помилования, права чеканить монету, устанавливать меры и веса, взимать подати. Но Боден полагал, что все эти исключительные прерогативы основываются не на насилии, а на особой правовой природе государства. Государство Боден определял как «правовое управление многими семьями», поскольку именно в семье он видел изначальный источник суверенного авторитета. Поэтому государство, как правовой институт, – это совокупность именно семей, связанных узами органического права, а не отдельных лиц, влекомых собственными эгоистическими интересами и потребностями. С другой стороны, изначальной основой семьи, а впоследствии и государства Боден считал частную собственность, подчеркивая, что общность имущества противоречит божественным установлениям и природе человека.

Итак, государственная власть, по Бодену, суверенна, то есть верховна по своим исключительным прерогативам и постоянна во времени и пространстве. Суверенитет может принадлежать либо одному лицу (королю), либо одному собранию (парламенту), либо всему народу, смешанная форма государства с разделением государственного суверенитета невозможна. Смешанной может быть только правительственная (исполнительная) власть. В любом случае суверен вне (выше) закона и не связан волей других субъектов политической системы в законодательной, исполнительной, судебной государственных сферах. При этом власть суверена принципиально ограничивается естественными и божественными законами. Государственность возникает в ходе исторической эволюции общества и ее высшая цель заключается в том, чтобы, гарантируя мир внутри общности и защищая общность от нападения извне, обеспечивать естественный ход человеческой жизни. Поэтому государственной власти, стоящей выше всяких человеческих законов и свободно распоряжающейся жизнью и смертью своих подданных, нельзя вмешиваться в дела семьи, нарушать принцип веротерпимости, и в особенности взимать подати с подданных без их согласия, помимо воли собственника.

Подобная логика рассуждений подводит Бодена к мысли о том, что суверенитет можно рассматривать двояко. С одной стороны, единственным политическим субъектом, обладающим суверенитетом, является государство – в лице монарха или парламента. Но с другой, источником суверенной власти выступает само общество: «Суверенитет кроется в совокупности свободных и разумных существ, составляющих народ». Именно поэтому прерогативой суверенного государства является издание законов, но не создание права: «право несет с собой справедливость, а закон – приказ». Но эта мысль Бодена не ведет к идее народовластия – речь идет об органическом понимании самой власти, которая не может быть в своих сущностных проявлениях и признаках противопоставлена народному сообществу как его естественный, внутренний закон жизни.

Характерно, что к демократии Боден относился отрицательно: в демократическом государстве очень много законов и властей, а общее дело в упадке; толпа, народ – «зверь многоглавый и лишенный рассудка» – не может постановить что-нибудь хорошее, преследует богатых, искореняет и изгоняет лучших, избирает худших. Не одобрял Боден и аристократию, государство, где власть принадлежит коллегии знатных: среди аристократов умных людей мало, в результате правит глупое большинство; принятие решений связано с раздорами, с борьбой партий и группировок; государство недостаточно энергично подавляет возмущения народа, вечно восстающего против вельмож. Наилучшей же формой государства Боден считал монархию. «Если мы будем рассматривать природу более внимательно, то повсюду увидим монархию, – пишет Боден, – Среди пчел есть вожак, в стаде оленей всегда есть главный, среди стада овец выделяется баран, и в более отдаленной от живой природы вещах один всегда поражает своим превосходством: алмаз – среди камней, золото – среди металлов, Солнце – среди звезд и, наконец, единый Бог среди – повелитель и творец всего мира». Монарх так же естественно, как бог Вселенной, без помех повелевает подданными; он обладает властью по собственному праву (вначале приобретенному силой, затем передаваемому по праву наследования).

Боден оспаривал мнение о том, что монархия может быть избирательной – в период выборов неизбежны смуты, раздоры и междоусобицы; выборный монарх не заботится об общем достоянии, поскольку неизвестно, кто сменит его на престоле. Но он подчеркивал, что единство, неделимость суверенитета государственной власти на практике вполне совмещаются с дифференциацией власти и управления, которые не всегда находятся в тождестве. Носитель суверенной власти поручает временно и на определенных условиях осуществление некоторых функций власти назначаемым должностным лицам. В этом случае складывается «королевская монархия» – государство, в котором верховная власть (суверенитет) целиком принадлежит монарху, а управление страной (порядок назначения на должности) сочетает принципы аристократические (на ряд должностей, преимущественно в суде и войске, король назначает только знатных) и демократические (некоторые должности доступны всем).

Политико-теоретические взгляды Бодена по своему интеллектуальному содержанию и историческому смыслу представляют собой настоящий прорыв в понимании сущности правовой государственности. Его концепция абсолютистской монархии, ставшая ответом на общественные проблемы эпохи религиозных и гражданских войн, во многом предварила формирование просветительских концепций общественного договора и конституционализма. Причем, в отличие от голландских и английских мыслителей XVII в. Боден опирался на представление о естественности (первичности) социальных связей, а не индивидуальной правосубъектности. Эта черта воззрений Бодена позволяет соотнести их с оригинальной французской традицией в понимании сущности национального сообщества.

Среди историков нет согласия относительно того, когда во Франции возникают нация, национальная идея, национальное чувство и национальное сознание. Одни авторы ищут начало нации как социального явления и связанных с этим идей, представлений и эмоций в Средневековье, в первую очередь в эпохе Столетней войны. Другие связывают их возникновение с происходившим в конце XV–XVI в. образованием централизованного национального государства. Третьи склонны относить их появление к периоду, который начинается с Французской революции конца XVIII в. и завершается в последние десятилетия XIX в. Однако при всех неясностях и разногласиях очевидно, что уже в Средние века во французском языке существовал термин нация, а значит, имелся и связанный с ним некий комплекс идей и представлений.

Следует отметить, что характерной чертой исторического развития Франции было то, что французское государство создавалось как государство-нация. Уже в Средние века начала вызревать идея, что все французы составляют одну нацию и эта нация занимает территорию, на которую распространяется власть династии Капетингов. Сам термин нация появляется во французских источниках с XII в. и происходит от латинского natio (рождение, племя, народ). Поначалу он употреблялся именно в латинской форме natio, которую со временем вытеснила французская nacion, а позднее nation. Слово natio обычно указывало на людей, объединенных общим происхождением.

Французская монархия все явственнее выступала как централизующая и унифицирующая сила, нацеленная на то, чтобы преодолеть местный партикуляризм и заставить все королевство жить по одним законам, подчиняться одним властям, исповедовать одну религию. Это стремление нашло выражение в известной формуле: «Один закон, одна вера, один король» («Une loi, une foi, un roi»). Именно на этом фоне с конца XV в.понятие «французская нация» и вошло окончательно в обиход. Французы уже в это время начинают считать себя объединенными не только властью короля, но и общим происхождением и историей.

С идеей нации тесно было связано понятие родины. Это слово в латинском варианте «patrid» употреблялось с конца XII в.; французский же эквивалент «la patrie» появился у гуманистов начиная с XVI в., а вскоре возникли понятия патриот и патриотический. На исходе Средневековья понятие родины приобрело статус основополагающей ценности, ради которой светские и духовные власти требовали от всех безусловного самопожертвования. Всем подданным полагалось не жалеть своей жизни во имя защиты страны (родины). Богословы сравнивали смерть человека ради общего дела (страны, родины, государства – эти понятия являлись синонимами) с жертвой Христа во искупление рода человеческого. Не случайно, что многие историки считают ключевым моментом становления национальной идеи во Франции события Столетней войны. Созданная в этот период французскими юристами концепция родины как мистического тела королевства и популярная в патриотической поэзии времен Столетней войны идея защиты единой родины-Франции, внедряясь в сознание французского дворянства, формировали у него сознание принадлежности к единой государственно-политической общности. Образ короля-суверена и принцип верности королю и монархии вплоть до конца Старого порядка оставались существенными элементами национальной идеи во Франции. Концепция Бодена органично соединила эту линию в развитии общественного сознания с зарождавшейся теорией суверенитета.

В эпоху Просвещения идеи нации и суверенитета получили мощный толчок для развития. Постепенно вырабатывалась принципиально новая концепция нации как самобытного и суверенного сообщества, независимого от короля. В ее формировании главную роль сыграли философы-просветители, которые, с одной стороны, прославляли патриотический идеал, а с другой – считали его несовместимым с абсолютистским режимом. Отсюда вытекали идея необходимости изменить политическую систему и прославление греко-римской античности в противовес последующим варварским векам. Формировалась интеллектуальная традиция, в которой понятия нация, родина и гражданин были неразрывно связаны между собой как различные аспекты народного бытия. Рассуждая о формировании того, что он называл духом народа, Ш. Л. Монтескье отмечал роль природного фактора, культуры в самом широком смысле слова и исторического опыта. «Многие вещи управляют людьми, – писал он в «Духе законов», – климат, религия, законы, правила правления, примеры прошлого, нравы, обычаи, и как результат всего этого, образуется общий дух народа». Вольтер в числе факторов, формирующих нацию, называл общность законов и языка: «Чтобы нация превратилась в единый народ, чтобы она стала могущественной, выносливой, мудрой, конечно, необходимо очень много времени.... На протяжении столетий необходимо сочетание благоприятных обстоятельств, чтобы образовалось большое сообщество людей, объединенных общими законами; то же самое необходимо и для того, чтобы возник язык». Не в последнюю очередь благодаря Вольтеру понятия дух нации (I'esprit de la nation) и национальный дух (I'esprit national) получили широкое хождение в литературе XVIII в.

В наиболее зрелом варианте представление о нации как суверенном сообществе граждан, наделенных равными и едиными правами, оформилось в философской концепции Ж.Ж. Руссо. Руссо отличал народ от толпы как «особого рода ассоциацию, объединенную общим благом и политическим организмом». При этом народ, использующий свое право суверена и законодательствующий в качестве ассоциированной общности, Руссо называл нацией. При этом Руссо полагал, что нация – это естественно формирующееся сообщество людей, которое может существовать и без государства. Признаками, отличавшими одну нацию от другой, у Руссо также выступали в первую очередь национальные обычаи и характер: «Каждая нация обладает особым, своеобычным характером, каковой можно определить, наблюдая не какого-нибудь единичного ее представителя, но целый ряд таковых». Образ нации у Руссо можно назвать органическим: нация развивается, подобно живому организму, переживает младенчество и зрелость. Поэтому большую роль Руссо отводил национальному воспитанию. По мнению Руссо, «именно воспитание должно придавать душам национальную форму и так направлять мнения и вкусы граждан, чтобы они были патриотами по склонности, по страсти, по необходимости. Дитя, раскрывая глаза, должно видеть отечество, и до смерти не должно ничего видеть, кроме отечества».

Представление о «естественном состоянии» как отправной точке истории общества, в том числе складывания государственных форм и системы права, являлось характерной чертой просветительской идеологии. Руссо придал ему ярко выраженный демократический характер. В своих произведениях он доказывал, что появление государства было результатом добровольного общественного договора, заключенного людьми ради обеспечения гражданских прав и достижения благополучия. При этом Руссо отрицал роль насилия в формировании государства и считал, что общественный договор позволяет достичь состояния гражданской свободы. В отличие от свободы естественной, гражданская свобода не противопоставляет людей, а предполагает их тесное сотрудничество, формирование гражданской ассоциации. «Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, – рассуждал Руссо, – и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в неразрывную часть целого».

Руссо считал, что поскольку государственная власть имеет договорную природу, то под сувереном следует понимать народ как единое целое. Это целое он называл Республикой, или Политическим организмом. Сформулировать принципы общественного договора, по мнению Руссо, призван Законодатель, выражающий общую волю всех граждан, а не сумму отдельных интересов. Основной задачей Законодателя является поиск такой формы гражданской ассоциации, которая бы защитила личность и имущество каждого его члена, обеспечив, тем самым, справедливость для всех и свободу для каждого из граждан.

Таким образом, в XVIII в. под влиянием просветителей вырабатывалось особое понятие нации, основанное на принципах народного суверенитета и общественного договора. Эта новая идея нации-суверена, нации как сообщества граждан, свободных и равных в правах, нашла отражение в публицистике предреволюционных лет. Но при этом, если просветители либерального направления акцентировали индивидуально-личностное начало как конституирующее общество и формы правления, то просветители демократического направления, напротив, видели такое начало главным образом в воле коллективного суверена, своего рода коллективного действующего лица, определяющего тип общества и его политического устройства. В результате сложилось противоречие между либеральной и демократической интерпретациями принципов естественного права и общественного договора.

Либеральная традиция, представленная Монтескье, Вольтером, физиократами утверждала верховенство гражданских прав личности. Свобода, гражданское равенство, собственность были кардинальными ценностями этого либерального видения общества и политики. Демократическая традиция усматривала в праве собственности социальное право, источником которого является общественный договор, и потому подвластное регулированию со стороны общества с целью последовательного утверждения принципа равенства. Либеральная же традиция, напротив, считала это право естественным, предшествовавшим социальной организации, а потому и находящимся вне компетенции сообщества граждан. Таким образом, согласно либеральной мысли, право собственности призвано было гарантировать каждому гражданину определенную независимость от решений политической власти.

В противоположность либеральной традиции в демократической традиции, получившей обоснование в сочинениях Руссо, Дидро, Мабли, под естественными правами понимались, прежде всего, права нации, коллективного суверена и утверждался приоритет общенациональных интересов над частными интересами граждан. Права каждого гражданина, важнейшими среди которых, согласно демократической традиции, считались равенство и свобода, обуславливались его участием в формировании общей воли всех членов общества и в подчинении ей.

Единство и непримиримое противоборство либеральной и демократической линий в развитии французской республиканской идеологии нашло яркое отражение в годы Великой французской революции. Характерным примером является содержание Декларации прав человека и гражданина 1789 г. Ее первоначальный вариант тяготел к либеральным идеям. На смену абсолютистскому принципу «государственного интереса» приходит не руссоистский принцип «общей воли» народа, а «принцип верховенства нации». Декларация провозглашала, что «источник суверенитета зиждется, по существу, в нации. Никакая корпорация, ни один индивид не могут располагать властью, которая не исходит явно из этого источника» (ст. 3). При этом сама нация трактовалась как гражданское договорное сообщество, объединенное признанием безусловной ценности естественных прав и свободы каждого человека: «Цель всякого политического Союза – обеспечение естественных и неотчуждаемых прав человека. Этими правами являются свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению». (ст. 2).

В версии якобинцев Декларация уже приобрела ярко вырожденные руссоистские черты. «Народ французский, убежденный в том, что забвение естественных прав человека и пренебрежение к ним – единственные причины бедствий человечества, принял решение изложить в торжественной декларации эти права, священные и неотъемлемые, дабы все граждане, имея возможность постоянно сравнивать действия правительства с целями всякого общественного учреждения, никогда не допускали угнетать и унижать себя тиранией, – утверждалось в Декларации 1973 г., – Дабы народ всегда имел перед глазами основы своей свободы и своего счастья, должностные лица – правила выполнения своих обязанностей, законодатель – предмет своего назначения. Вследствие этого он провозглашает перед лицом верховного существа следующую декларацию прав человека и гражданина».

В еще более жестком варианте демократическая версия теории суверенитета отразилась в воззрениях Максимилиана Робеспьера. Согласно Робеспьеру, в фундаменте политического союза должны лежать три начала. Первое из них – охрана и обеспечение естественных прав гражданина, развитие всех его способностей. Второе – право каждого гражданина на участие в законодательстве и управлении, обусловленное естественным равенством и прирожденной свободой людей. Третье – верховенство власти народа в государстве. Но именно третье оказывается ключевым, поскольку «конституционное правление», основанное на договорном принципе, является эффективным лишь в условии спокойного и преемственного развития. А вот защитить суверенитет народа, по мысли Робеспьера, способно лишь «революционное» правление, то есть революционная диктатура, действующая в интересах всего народа.

Робеспьеризм привнес в республиканскую идеологию тот этатистский (государственнический) пафос, который ранее был представлен в идеологии абсолютизма. Диктатура Робеспьера со всеми ее многогранными проявлениями – от экономической политики максимумов до культа Верховного существа, от политического террора до революционных войн в Европе – была в конечном счете направлена не столько на централизацию власти, сколько на тотальную идейную и политическую консолидацию самого общества. Робеспьеризм как политическая философия стал ярким проявлением этатистского мышления, не оставляющего пространства для групповых интересов, регионального сепаратизма, индивидуалистического эгоизма в тех случаях, когда речь шла о главном – интересах общих национальных, солидарных.

Ту же линию специфическим образом продолжил и бонапартизм эпохи Первом империи. Политические воззрения Наполеона Бонапарта, конечно, нельзя характеризовать в контексте демократического конституционализма, однако бонапартизм в первую очередь предполагал ограничение любых корпоративных интересов, противопоставленных интересам нации. Авторитарная диктатура, действующая во имя интересов нации, рассматривалась как наилучший гарант индивидуальных социальных прав и экономических свобод, гражданского мира. При этом сам Наполеон предпочитал говорить не о диктатуре, а о своеобразной «гелеоцентрической» государственной системе: «Правительство поставлено в центр общества подобно солнцу – различные общественные институты должны вращаться по орбите вокруг него, никогда не отдаляясь. Правительству необходимо поэтому так обеспечивать взаимодействие всех этих институтов, чтобы они способствовали поддержанию общей гармонии».

После краха Первой империи и невзирая на политические реалии эпохи Реставрации противостояние либерального и демократического течений французской общественной мысли возобновилось с новой силой. Французские либералы выработали новую концепцию народного суверенитета и новое видении нации. Их идейный лидер Бенжамен Констан выступил с парадоксальной на первый взгляд идеей ограничения суверенитета народа. «Принцип суверенитета народа, т.е. главенство общей воли по отношению к любой отдельной воле, неоспорим, – писал Констан, – Этот принцип применим ко всем институтам. Теократия, королевская власть, аристократия, господствующие в умах, суть общая воля. Одним словом, в мире существует только две власти: одна из них незаконная – это сила; другая легитимная – это общая воля. Но одновременно с признанием прав этой воли, т.е. суверенитета народа, необходимо немедленно как следует осмыслить его природу и определить его широту. Без ясного и отчетливого определения победа этой теории могла бы обернуться катастрофой при ее применении. Абстрактное признание суверенитета народа никоим образом не увеличивает сумму свобод индивидов; и если придать суверенитету широту, которой он не должен иметь, свобода может быть утрачена вопреки этому принципу или даже благодаря ему». Далее Констан весьма пророчески рассуждал: «Когда установлено, что суверенитет народа не ограничен, в человеческом обществе создается и бросается наугад порция власти, которая сама по себе слишком велика и представляет собою зло, в чьих бы руках она ни оказалась. Доверьте эту власть одному, или многим, или всем, – она равным образом будет злом. Вы будете упрекать носителей власти, вы будете поочередно обвинять монархию, аристократию, демократию, смешанные правления, представительную систему… Совершенно очевидно, что в обществе, основанном на суверенитете народа, суверенитет не принадлежит никакому индивиду, никакому классу, который подчиняет все оставшееся общество своей частной воле; но неверно, что все общество в целом обладает в отношении всех своих членов безграничным суверенитетом».

Отталкиваясь от таких рассуждений Констан выдвигал ключевой принцип либеральной политической мысли: «Сувереном является всеобщность граждан в том смысле, что ни один индивид, ни одна группировка, ни одна ассоциация, объединяющая часть граждан, не может присвоить себе суверенитет... Суверенитет существует лишь ограниченным и относительным образом». Но что способно ограничить суверенитет народа? Французские либералы считали, что, прежде всего, необходимо отказаться от ложного принципа, в силу которого народ может управлять только непосредственно и самостоятельно. Прямые выборы должны сочетаться с широкой системой цензовых ограничений. В частности, речь шла об установлении имущественного ценза. Но главную роль приобретает сама конфигурация государственной управленческой машины – формирование жесткой системы разделения властей в рамках правового государства.

Альтернативную позицию занимали представители разнообразных революционно-демократических и социалистических группировок и течений. Французский революционер и социалист О.Бланки отмечал: «Нечего скрывать, что между классами, составляющими нацию, происходит война на смерть. Из этой истины вытекает, что подлинно национальной партией, в ряды которой должны вступать все патриоты, является партия масс».

Поскольку для социалистов именно народ становился истинной нацией, на первый план для них вновь выходит принцип народного суверенитета – в его изначальной, как им казалось, а отнюдь не в либеральной трактовке. И это представлялось тем более важным, что, с их точки зрения, буржуазия постоянно стремилась стать сувереном, «оставить суверенитет себе», тогда как «Революция – это народ». «Два принципа разделяют Францию, – отмечал Бланки, – принцип легитимности и принцип народного суверенитета.... Идея народного суверенитета объединяет всех людей будущего, массы; измученные эксплуатацией, они стремятся разбить рамки, в которых задыхаются. Нет третьего знамени, нет третьего пути».

Пафос борьбы с буржуазией и возвеличивание революционной роли народа достигло апогея в эпопее Парижской Коммуны. Французский либерализм не познал существенных политических побед и взлетов на протяжении почти всего XIX столетия. При этом Франция пережила две революции, смену двух империй и двух республик. Поражение в войне в Пруссией привело к радикальному обновлению политической элиты страны. На авансцену вышло новое поколение республиканцев, готовых к временных компромиссам с монархистами и бонапартистами, но добивавшихся установления прочного конституционного правопорядка.

1.2. Принцип народного суверенитета в идеологии французского конституционализма в ХХ в.

Несмотря на относительную стабильность конституционного режима Третьей Республики, пережившего даже тяготы Первой мировой войны, обновленное республиканское движение во Франции не отличалось ни организационной, ни идеологической монолитностью. В его рамках объединились как сторонники классической либеральной идеологии, так и представители умеренно-демократических фракций. Их шаткое сотрудничество первоначально основывалось на жестком антиклерикализме – многие республиканцы состояли членами масонских лож, отрицавших общественную роль церкви. В эпоху Первой мировой войны разношерстный республиканский лагерь склонялся и к националистической пропаганде. Но более масштабной идеологической программы создано не было. На фоне постепенной активизации социалистического и коммунистического движения («левой Франции») республиканский политический лагерь начал превращаться в либерально-консервативную «правую Францию». Правые провозглашали своей основной задачей достижение гражданского согласия во французском обществе на компромиссной основе, с помощью прагматичной умеренной политики. Но эта стратегия практически исключала концептуальное решение проблемы народного суверенитета и, как следствие, утрачивала перспективу и прочную социальную опору.

Альтернативный взгляд на основы французского республиканизма предложили представители партии радикал-социалистов, созданной в 1881 г. под руководством Жоржа Клемансо. Радикалы отвергали идею социального компромисса и связанную с нею политику «оппортунизма». Они последовательно высказывались за искоренение клерикализма, демократизацию государственного устройства. А с начала ХХ в. партийная доктрина радикалов все в большей степени стала отражать идеи французского солидаризма. Это течение общественной мысли Франции внесло огромный вклад в разработку самой широкой политико-правовой и социально-экономической проблематики. Его лидеры Л. Буржуа, Ш. Жид, Л. Дюги выдвинули и новые ориентиры в развитии идеологии французского конституционализма.

Французские солидаристы отталкивались от идеи «естественной солидарности», понимая под ней «взаимную зависимость всех частей одного и того же организма», универсальную для любых форм жизни. Но чем более сложным, дифференцированным является организм, тем более интенсивной и одновременно конфликтной становится взаимосвязь его внутренних элементов. С этой точки зрения современное общество с характерными для него высокой степенью разделения труда, идеологическим плюрализмом, разнообразием политических и государственно-правовых моделей, создает предпосылки для гибельного нарастания социальных конфликтов, но предоставляет и возможность для развития высших форм солидаризма. Солидаристы подчеркивали необходимость усиления роли социального правового государства, призванного служить «органическому закону общественной жизни», требовать от индивида правовой дисциплины и укреплять социальный мир. «Демократия не есть только форма правления, – писал Леон Буржуа. – Она есть форма организации всего общества в целом. Политическому равенству должно соответствовать равенство экономическое: республика должна быть демократической и социальной».

Буржуа в своей книге «Солидарность» (1897) утверждал, что солидаризм является социализмом, но социализмом неколлективистским, отрицающим классовую борьбу и господство государства над человеком, обосновывавшим единство свободы личности и ее социальной ответственности. Юридические аспекты этой идеи подробно раскрыл в своих трудах Леон Дюги. Он полагал, что социальная солидарность («социальная норма») имеет естественную природу, но складывается постепенно. Первоначально от любого индивида требуется лишь уважать любое действие, продиктованное интересами социальной солидарности, не препятствовать его реализации. Эта установка соответствует общим правилам экономического поведения, взаимодействия людей в ходе производства, обмена и потребления материальных благ. Более высокий уровень – это требование воздерживаться от любого действия, цель которого противоречит солидарности. Подобный императив поддерживается моральными нормами. Высшей точкой в развитии общества становится ситуация, когда каждый индивид осознанно исходит из необходимости совершать активные действия, направленные на укрепление солидарности. Принудить человека к такому поведению может юридическая норма. Однако Дюги отказывался видеть в праве насилие со стороны государства. Он считал, что на определенном уровне развития цивилизации социальное принуждение действительно обеспечивается государством. Но сила не может быть источником права, как не может быть основанием и солидарности. Важно, чтобы юридически оформленные права и обязанности основывались на чувстве справедливости. «Для возникновения нормы права, – писал Дюги, – необходимо, чтобы отсутствие санкции этой нормы противоречило чувству справедливости, чтобы действие, нарушающее данную норму, рассматривалось как действие, посягающее на одну из форм справедливости». Тем самым, по мнению солидаристов сама дискуссия об источниках и пределах народного суверенитета является во многом искусственной – источником права является не рациональная политическая воля большинства или меньшинства, а социально-этический строй самого общества. Конституционная система, лишенная этой основы, неизбежно выхолащивается и превращается в подобие партийного политического клуба.

Переход радикалов на солидаристские позиции вызвал их сближение с лево-центристскими республиканскими группировками и активизацию всей левой оппозиции во Франции. Своего пика этот процесс достиг во второй половине 1930-х гг. в период существования левой коалиции Народный фронт. Однако именно в эти годы наглядно проявился и тот барьер, который препятствовал реализации левой стратегии народного суверенитета – чем больше идеи солидаризма смещались в плоскость реальной политики, тем меньшую роль в их воплощении играли социально-этические механизмы, а на первое место выходила активная регулирующая роль государства. Многие республиканцы расценивали эту тенденцию как угрозу демократии и подрыв народного суверенитета. Впрочем уже в межвоенный период среди французских юристов начало распространяться и иное мнение о роли государства в реализации народного суверенитета. Ярким примером являются воззрения основоположника французского институционализма Мориса Ориу.

В своем концептуальном труде «Основы публичного права» Ориу попытался возродить этатистское понимание суверенитета, но соединить его с республиканской, а не монархической идеей. «Национальный суверенитет есть суверенитет государства, поскольку он содержится в корпоративно организованной нации», – утверждал Ориу. Для доказательства этого тезиса Ориу принципиально разделяет три понятия: «суверенитет государства в конституционном смысле слова», «суверенитет нации» и «демократия». Суверенитет государства Ориу считал сущностной чертой конституционализма, то есть изначальный свойством политической организации общества. Этот суверенитет Ориу рассматривал как «внутреннее усилие государства, направленное на самоограничение в интересах политической свободы». Таким образом, суверенитет конституционного государства, по мысли Ориу, прежде всего, является верховной властью. Суверенитет же нации является лишь одним из видов суверенитета конституционного государства, который исторически формируется значительно позже, чем «правительственный», то есть властный. Ориу считал, что вопрос о суверенитете нации возникает тогда, когда, с одной стороны, начинает чувствоваться необходимость ограничения абсолютной власти правительства, а, с другой стороны, люди замечают, что существует некий установившийся порядок вещей, которому власть должна подчиняться. Этот установившийся порядок вещей и отождествляется с нацией, как корпоративно организованной группой, охватывающей одновременно и правительство, и управляемых, и господствующей над ними всеми.

Появление демократии, на первый взгляд, ничего не меняет в этих сущностных основах конституционализма – под давлением народных масс происходит лишь дальнейшая эволюция государственного устройства, призванная закрепить принципы политического и социального равенства. Но Ориу подчеркивал, что в действительности эпоха демократии приводит к неизбежному противопоставлению принципов народного и национального суверенитета. Причина заключается в том, что народовластие может пониматься в «органическом» смысле или в «революционном» смысле.

Ориу полагал, что «нация – это социальная группа в корпоративном смысле вместе со всей своей социальной и политической организацией, следовательно, со всеми своими правящими классами и как со своим правительством, так и со своим народным классом». Социальным сообществом нация является постольку, поскольку она господствует над всеми своими составными элементами, следуя универсальному правилу – организованное целое осуществляет господство над каждым из своих органов в силу принципа порядка, содержащегося в самой организации. Таким образом, В общем нация – эго корпоративное и органическое сообщество, принцип национального суверенитета можно определить как органический по своему характеру.

Народ, по мнению Ориу, представляет собой «антикорпоративный и неорганический коллектив, то есть коллектив, в котором смешаны все слои и классы и в котором нет порядка, в котором нет даже постоянных органов правительства, где движение целого определяется непосредственно импульсом большинства собравшихся индивидов; это – возврат к орде, стаду, толпе, возврат к тому, что в социологии называется стадным состоянием». Таким образом, если национальный суверенитет – это господство организованного целого, то народный же суверенитет – это господство неорганического целого, для которого революционные инстинкты оказываются более значимыми, нежели категория социального порядка. Поэтому, народный суверенитет по своей сути враждебен представительному правлению и ведет к непосредственному правлению, когда «народ, как неорганизованная совокупность граждан страны, смешивается с толпой, и суверенитет народа становится суверенитетом толпы, используемым для избрания себе властелина».

Конституционная теория М. Ориу во многом была направлена на преодоление угрозы «левого бунта» и закрепление режима «управляемой демократии». Но в исторических условиях середины ХХ в. идеи «органического порядка» и «корпоративного единства» получили и совершенно иную направленность – они легли в основу идеологической доктрины фашизма. Во Франции фашистское движение классического типа в предвоенные годы так и не сложилось. Однако после военного поражения 1940 г. режим Ф. Петена взял курс на фашизацию французского общества.

В качестве стратегической цели правительством Петена была провозглашена «национальная революция», основанная на идеалах «Труда, Семьи и Родины» (вместо лозунга французского республиканизма «Свобода, Равенство, Братство»). «Национальная революция» рассматривалась как путь к ликвидации классового антагонизма, «порочной» парламентской демократии, обеспечению «нового социального порядка». В области трудовых отношений ставилась цель «покончить со старой системой классовой борьбы». Для регулирования отношений корпораций и отношений между ними была разработана «Хартия труда», которая закрепила статус всех отраслевых объединений как «единой профессиональной семьи», подчиненной идее «объединения и гармонии интересов». Правительство Петена провозгласило начало борьбы за возрождение христианской цивилизации, «моральное и социальное очищение французской расы» на основах корпоративного единства и органического конституционализма. «Человек, по своей природе, обладает основными правами, но они гарантированы ему сообществами, которые его окружают: семьей, которая его воспитывает, профессией, которая его кормит, нацией, которая его защищает, – утверждалось в конституционной декларации «Принципы единства» 1940 г. – Всякий гражданин, который ищет свое личное благо вне интересов сообщества, идет против разума и своего собственного интереса».

Борьба против фашизма в рядах движения Сопротивления объединила самые разнородные политические силы – от либералов-республиканцев и католиков до националистов и коммунистов. Этот внутренне конфликтный политический альянс стоял у истоков и конституционного режима Четвертой республики, сформировавшегося после окончания войны. Большинство партий склонялись к идее восстановления парламентской демократии по образцу Третьей республики, но с более ярко выраженным социальным характером государственности. Опорой нового конституционного строя должна была стать система многопартийной демократии. Тем самым, восторжествовала концепция национального суверенитета, разработанная французскими республиканцами еще на рубеже XIX-XX вв. и направленная на формирование договорного гражданского общества. Это курс вызвал резкое неприятие у двух крупнейших послевоенных партий – коммунистов и голлистов (сторонников лидера Сопротивления генерала Шарля де Голля). Те и другие оказались в «принципиальной оппозиции». Но если коммунисты не могли рассчитывать на статус правящей партии, то голлисты становились все более серьезной политической силой.

На фоне многопартийных правящих коалиций Четвертой республики, скованных правительственной дисциплиной, сложной системой взаимных «пактов» и полуофициальных договоренностей, а потому идеологически безликих и пассивных, голлисты выделялись ярким идейным пафосом. Шарль де Голль не был, конечно, оригинальным политическим мыслителем. Но он сумел в емкой и образной форме сформулировать современную версию концепции конституционализма, основанную на идее органической демократии.

Отправная идея де Голля – о приоритете нации в общественном развитии – была традиционной для французских правых (республиканцев). Но в сочетании с идеей «сильного» государства и социальным реформизмом она превращалась в новое идейно-политической явление. Де Голль ассоциировал нацию скорее с государством, нежели социальным сообществом, но не с государством как управленческой системой, а с государством, выражающим национальный дух, несущим историческую ответственность за судьбы нации. Поэтому в качестве основы государственной политики де Голль видел принцип национального величия, а не национального суверенитета. Эта идея была далека от обычного национализма. Франция воспринималась ими как особый организм, обладающий собственными интересами, целями, жизнью, помимо интересов и жизни отдельных граждан, как вневременное сообщество всех поколений французов, живших в прошлом, и тех, кто будет называть себя французами в будущем.

Создать государство, достойное национального величия Франции, по мысли де Голля, можно лишь на основе последовательной реализации принципа народного суверенитета. Это принцип де Голль фактически противопоставлял «режиму партий» Четвертой республики и ассоциировал и прямой, а не представительной демократией. «Так как я был убежден, что суверенитет принадлежит народу только тогда, когда он имеет возможность высказывать свою волю непосредственно и во всей массе, я не мог допустить, чтобы этот суверенитет был разделен между политическими партиями, выражавшими различные интересы», – писал де Голль. Помимо практики референдумов основой реализации народного суверенитета де Голль считал сильное государство, возглавляемое всенародно избираемым президентом. Эти идеи и легли в основу конституционного строя Пятой республики.

II. Исторический опыт конституционной реализации принципа народного суверенитета во Франции.

2.1. Эволюция республиканской традиции конституционализма во Франции: поиск моделей народовластия

В эволюции французской республиканской традиции условно можно выделить четыре этапа. Первый из них связан с эпопеей Великой французской революции и опытом революционного конституционного строительства. Второй охватывает почти весь XIX в., когда на фоне быстрой смены политических режимов происходило закрепление специфических характеристик французского республиканизма. Третий период, сопряженный со становлением и конкуренцией двух полярных моделей демократии – представительной (многопартийной) и органической, – распространяется на последние десятилетия истории Третьей республики, краткосрочное существование петеновского фашистского режима и недолговечную Четвертую республику. И, наконец, четвертый период связан с возникновением и развитием конституционного режима Пятой республики, воплотившего оригинальный синтез идей органической демократии, этатизма (государственничества) и социального реформизма, национального величия и народного суверенитета.

Первый шаг к конституционному закреплению принципа национального суверенитета был сделан уже в самом начале Великой французской революции. В конституционных актах 1789–1795 гг. национальный суверенитет трактовался преимущественно в двух аспектах: формально-юридическом и фактическом (политическом). Формально национальный суверенитет закреплялся как единая, неделимая, неотчуждаемая и неотъемлемая власть организованной в государстве совокупности всех граждан. Это положение очень четко раскрывалось в Конституции Французской Республики 1791 г., где говорилось: «Суверенитет принадлежит нации: он един, неделим, неотчуждаем и неотъемлем. Ни одна часть народа, никакое лицо не может присвоить себе его осуществление». Правосубъектность нации закреплялась, прежде всего, в рамках конституционного (учредительного) процесса. Принадлежность к французской нации как политическому союзу предполагала и свободное распоряжение естественными правами и свободами, закрепленными в «Декларации прав человека и гражданина». Но о народовластии речь пери этом не шла – в стране создавалась конституционная монархия, где король выступал в качестве представителя нации, а избирательное право вводилось с широкими цензовыми ограничениями.

Якобинская конституция 1793 г. впервые закрепила основы республиканского строя во Франции, провозглашенного годом ранее. По своей доктрине эта конституция представляла собой наиболее радикальную модель реализации руссоистской теории народного суверенитета. Она закрепляла верховенство «суверенного народа», как совокупности всех французских граждан», исключительные прерогативы народа в качестве законодателя. Особо оговаривалось, что «Ни одна часть народа не может осуществлять власть, принадлежащую всему народу». Закрепляя права личности, конституция 1793 г. подчеркивала, что их реализация целиком и полностью «зиждется на народном суверенитете».

Конституционная модель, сформулированная в 1793 г., практически отождествляет понятия Республика и Нация, рассматривая народ в качестве единого политического сообщества. Нация-республика в понимании революционеров, злоупотреблявших символикой римской республики – это возрождение античной полисной традиции. Но в итоге огромная страна с республиканской формой правления, «не имея систематизированного законодательства, рассчитанного на управление такого рода государством, и никаких прецедентов, должна была попытаться быть одновременно республикой Руссо, американской республикой (то есть довольно слабым союзом небольших республик) и античным полисом (преимущественно римской республикой)». Не случайно, что такая конституционная модель практически не имела шансов на стабилизацию и более или менее долговременное существование.

После краха якобинской диктатуры республиканский строй во Франции был восстановлен в духе либеральной цензовой демократии. Акцент был перенесен на институт гражданства и детальное регулирование системы разделения властей. «Основой суверенитета» провозглашалась не воля народа, а «единство всех граждан». Завершалась же конституция весьма двусмысленной констатацией политической ответственности самого народа: «Французский народ свидетельствует настоящей конституцией свою верность Законодательному корпусу, исполнительной директории, администрации и судьям; свидетельствует верность отцов семей супругам и матерям, любовь молодых людей, мужество всех французов».

После нового зигзага политической истории, связанного с эпопеей Первой империи и эпохой Реставрации, французский республиканизм вернулся на политическую авансцену уже к середине XIX в. Однако предыдущие десятилетия не были провалом в истории французской конституционной традиции. Бонапартистская империя оставила после себя юридический памятник огромной важности – Гражданский кодекс, а разработка конституционных хартии 1814 и 1830 гг. стали важным шагом на пути формирования специфически французского конституционализма – сочетания яркой политизации с прагматичностью и юридической преемственностью, гражданского пафоса с принципами этатизма и бюрократической централизации.

Революция 1848 г. возродила мощную республиканскую традицию, а вместе с нею и принцип народного суверенитета. Республиканизм середины XIX в. предложил новую и вполне реальную альтернативу системе патронажа, на которой дворяне и роялисты основывали свою власть. В качестве противовеса их влиянию республиканцы выдвинули на ведущие позиции избирательные комитеты, политические партии и разного рода общества, где обычные люди, объединяясь, могли противостоять нотаблям и поколебать их монополию на занятие государственных должностей.

Однако французский республиканизм не стал в прямом смысле слова массовым движением. Апеллируя к народным массам, он одновременно формировал новую политическую аристократию – профессиональный политический класс. Правда, в 1848 г. это еще не стало заметным явлением. Более того, революционный республиканизм вовлек народные массы в политику, для особое значение имело не только провозглашение республики, но и введение всеобщего избирательного права. Принцип народного суверенитета впервые получил полномасштабное воплощение в рамках системы представительной демократии. Но народные массы были увлечены революционным порывом. Поэтому после того как республиканское правление утвердилось, оно вошло в неизбежный конфликт с теми сторонниками республики, чей экстремистский характер мешал им находиться на стороне какой-либо власти. К тому же французский республиканизм по прежнему обнаруживал «склонность к широким жестам во имя человеколюбия и к благородным поступкам, которые не служили классовым или частным интересам». Как следствие народные симпатии очень скоро были большей частью утрачены республиканцами, а сам республиканский лагерь оказался расколот на сторонников трех разнонаправленных течений: сторонников веры в идеальное правительство (неосуществимой на практике), представителей протестной («народной») оппозиции всякой власти и партию нового истеблишмента, ценившую политический компромисс и преемственность. Этот раскол открыл дорогу бонапартизму Второй империи.

Возвращение республиканцев к власти в 1870-х гг. первоначально не привнесло почти никаких принципиальных новаций в конституционную практику реализации народного суверенитета. Первые десятилетия существования режима Третьей республики во Франции были периодом острого противоборства сторонников и противников республиканского строя, частой смены правительственных кабинетов, всплесков массового политического недовольства. При этом, специфика французской политической культуры, сочетающей традиционную (католическую), этатистскую (бонапартистскую), либеральную и радикально-демократическую субкультуры, способствовали закреплению многопартийной системы и практики фракционной парламентской борьбы. В такой ситуации стабилизация конституционного режима зависела не столько от создания сбалансированной, эффективной конституционной модели, сколько от способности лидеров крупнейших политических партий найти основу для коалиционного объединения, достичь политического компромисса.

Специфика политического режима предопределила и формально-юридические особенности конституции Третьей республики. Она не только не приобрела кодифицированный характер, но и оказалась ориентирована только на регулирование системы разделения властей. Три основных конституционных закона 1875 г. – Закон об организации государственных властей, Закон об организации Сената, Закон об отношениях государственных властей, – в совокупности содержали всего 24 статьи. Дополняющий их закон об избрании депутатов вводил прямые, всеобщие, тайные и равные выборы. Но даже эта демократическая система представительства не могла изменить политическую архитектуру Третьей республики. Ее устойчивость зависела не от способности политических партий предложить долговременную стратегию национального развития, опираясь на широкую поддержку избирателей, а от успеха коалиционной тактики и поиска межпартийных компромиссов. По сути это и стало причиной краха Третьей республики.

2.2. Конституционная система Четвертой республики и ее противоречия.

Задача по формированию нового конституционного строя была поставлена ведущими политическими силами Франции еще до окончания Второй мировой войны. Председатель Временного правительства генерал де Голль считал, что этот вопрос должен решаться при самом непосредственном участии всех французских граждан. В октябре 1945 г. был проведен референдум, по результатам которого было принято решение о выборах Учредительного Собрания, наделении его полномочиями по разработке новой конституции и вынесении этого проекта на новый общенациональный референдум. Выборы принесли успех партиям, активно использующим «политический капитал» Сопротивления.

Конституционная комиссия, включившая представителей левоцентристских партий, подготовила к апрелю 1946 г. проект конституции. Он предполагал создание классического режима парламентской демократии, в том числе пропорциональной системы избирательного права, однопалатного парламента, избирающего президента и председателя совета министров. Конституция должна была гарантировать базовые социальные и экономические права граждан. Преамбула особо подчеркивала возможность национализации «всякого имущества, эксплуатация которого имеет общественное значение или характер монополии». Проект конституции был одобрен Учредительным Собранием, но в мае 1946 г. был отклонен на референдуме. Потребовались выборы второго состава Учредительного Собрания. Компромисс между ведущими партиями позволил быстро завершить работу над новым проектом конституции и утвердить его на референдуме 13 октября 1946 г. С 24 декабря 1946 г. конституция Четвертой республики вступила в силу.

Конституция 1946 г. провозглашала единство и неделимость демократической, светской и социальной Республики, конституированной в виде Французского союза (членами которого вместе с европейскими территориями признавались заморские департаменты и подмандатные территории). В статье 3 принцип национального суверенитета трактовался следующим образом: «Национальный суверенитет принадлежит французскому народу. Никакая часть народа, никакая отдельная личность не может присвоить себе его осуществление. Народ осуществляет его в конституционных вопросах, посредством избрания своих представителей и через референдум. Во всех других делах он осуществляет его через своих депутатов в Национальной Ассамблее, избранных на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права, тайным голосованием».

В состав Конституции был введен текст Декларации прав человека и гражданина. Важнейшим конституционным принципом стало провозглашение «социального государства», в котором права личности сочетаются с «общим благом» и ограничиваются общественными интересами.

Основным органом государственной власти становился двухпалатный парламент, состоящий из Национальной Ассамблеи и Совета Республики. В отличие от традиций Третьей Республики, нижняя палата являлась абсолютно главенствующим органом парламента. Национальная Ассамблея признавалась единственно законодательствующим органом, который не мог никому делегировать свои законодательные полномочия. Она избиралась по пропорциональной системе в составе 627 депутатов. Совет Республики составляли 320 депутатов, избиравшиеся на 6 лет коммунами и департаментами на основе косвенных выборов (через коллегию выборщиков), с обновлением на 1/2 в три года. Полномочия верхней палаты по сравнению с сенатом Третьей республики были сведены до минимума. С формально-правовой точки зрения в образовании верхней палаты не было большого смысла. Однако помимо дани традициям, авторы конституции учли мнение патроната, оказывавшего огромное влияние на политическую жизнь в регионах.

Конституция закрепила полномочия президента как главы государства, но ограничила их представительскими функциями. В отличие от конституции Третьей республики, президент был лишен права роспуска нижней палаты, назначения по своему выбору высших должностных лиц. Любые акты президента требовали контрассигнации председателя кабинета и одного из министров. Избрание президента на 7 лет стало совместной прерогативой Национальной ассамблеи и Совета Республики. Исполнительная власть вручалась Совету министров во главе с его председателем. Председатель назначался по представлению президента, министры – по представлению президента или председателя. В обоих случаях назначение могло производиться только после вынесения вотума доверия со стороны Национальной Ассамблеи. Деятельность правительства была поставлена под полный контроль нижней палаты.

Полномочия по изменению и отмене конституции не были предоставлены парламенту. Конституционная власть доверялась либо Учредительному собранию, либо осуществлялась на основе референдума. Ограниченные функции конституционного контроля предоставлялись создаваемому впервые Конституционному комитету в составе президента, председателей обеих палат парламента и ежегодно сменяемых представителей палат. В качестве координирующих органов создались также Собрание Французского Союза и Экономический совет.

Уже после первых же выборов, прошедших в ноябре 1946 г., стала очевидной расстановка политических сил – на фоне двух «флангов» (коммунисты и голлисты) сформировалось широкой поле для центристских многопартийных коалиций. Сложившее парламентское большинство сохранялось до выборов 1951 г. Чтобы не допустить усиления крупных оппозиционных партий в преддверие выборов правительство ввело новую избирательную модель – мажоритарно-пропорциональную систему выборов в один тур по партийным спискам (с правом объединения списков при распределении мест уже после проведения выборов).

После выборов 1951 г. в парламенте сформировалась правящая правоцентристская коалиция. Ее позиции были очень уязвимы. Любые законопроекты могли быть блокированы объединенными усилиями коммунистов, социалистов и голлистов. Но борьба между левыми и националистами оказалась еще более непримиримой, чем их противостояние с центристскими партиями. В правящем лагере также происходила сложная партийная перестройка. В январе 1956 г. состоялись очередные парламентские выборы, не изменившие политическую ситуацию. Более того, начало колониальных войн Франции вызывало все новые правительственные кризисы. В парламенте развернулись дебаты о путях конституционной реформы. Становилось очевидным, что требуется коренная перестройка государственного строя.

Дата добавления: 2015-10-13