Я требую по векселю уплаты1

От Шейлока ждут доброго слова, а он уперся, стоит на своем, не отступается от своего требования. Заимодавец настаивает: пусть должник возместит неустойку.

Так вот что делает ростовщика бессердечным, так вот почему человек превратился в кровопийцу: он дрожит за свой капитал. Если вексель вовремя не оплачен, должника надо наказать. Ростовщик привержен к букве закона, а закон — на стороне Шейлока.

В таких условиях накопитель обычно выигрывает, одерживая, однако, пиррову победу: разросшийся капитал убивает в нем человека. Но только изъятие богатства в представлении Шейлока является настоящим убийством: «Лишаясь средств для жизни — жизни всей лишается».

Мысль о пагубном воздействии золота впервые выражена в «Ромео и Джульетте», странными узами связана эта трагедия с комедией «Венецианский купец». Юный любовник, который забыл обо всем на свете, кроме Джульетты, неожиданно обнаруживает проницательность в своих суждениях о жизни. Купив отраву, Ромео вознаграждает аптекаря:

Вот золото, возьми. Для душ людских

В нем яд похуже. В этом жалком мире

Оно убийств куда свершает больше,

Чем эта смесь несчастная твоя,

Которую ты продавать боишься.

Не ты мне — я тебе сейчас дал яду. (V, 1, 117)

Чем больше человек пропитан этой отравой, тем ценнее он для Шейлока: «Словами «он хороший человек» я хочу сказать, что он, понимаете, человек состоятельный» (I, 3, 223)2. Так в «Венецианском купце» раскрыта отталкивающая психология буржуа, намечена коллизия капиталистической формации: состоятельность, собственничество выступают против человечности, занимают ее место. Здесь берет начало «Человеческая комедия», созданная Бальзаком, но открытая Шекспиром.

Страсть к богатству, узаконенная обществом и вошедшая в его нравственный кодекс, не успела вытравить все лучшее в Шейлоке. Он самозабвенно любит свою дочь. Когда она бежит от него, прихватив драгоценности, он искренне переживает двойную утрату — любимого существа и части богатства.

Но на суде над Антонио он не бессилен. Он не сдается, горе его не сломило, он докажет свое право и получит назад свое имущество. Его противники считают, что он «злобный пес». Пусть. Они и раньше не принимали его за человека. Так или иначе Шейлок будет стоять на своем. Он полагает, что в противном случае развалится торговля, погибнет ростовщичество, хаос придет на смену порядку. На то и дан закон, чтобы люди спокойно совершали сделки и не опасались за свой капитал. Громовым голосом хозяина жизни Шейлок настаивает перед судом: «Я требую по векселю уплаты».

Все, даже противники Шейлока, признают: он прав, требуя, чтобы Антонио, как это оговорено в векселе, отдал фунт своего мяса. Все признают, что закон — на стороне ростовщика. В этих условиях борьба развертывается не за падшую душу финансиста, а за жизнь Антонио. Закон оказывается немилосердием. Во всей стране царит порок, прикрытый маской порядочности:

В судах нет грязных, низких тяжб, в которых

Нельзя бы было голосом приятным

Прикрыть дурную видимость. В религии —

Нет ереси, чтоб чей-то ум серьезный

Не принял, текстами не подтвердил...

Нет явного порока, чтоб не принял

Личину добродетели наружно. (III, 2, 262)

Шейлока вполне удовлетворяет такая жизнь. Что ему до несправедливости по отношению к кому бы то ни было, если его дела идут хорошо! Если его что-нибудь волнует, так это: кредит, доход, сделка, векселя, курс, проценты, неустойка.

Так впервые в мировой литературе раскрыты экономические интересы буржуа, заполнившие все его существование. Категории общественного бытия входят в плоть и кровь художественного образа. Тем самым Шекспир достигает историзма, недоступного его современникам и многим писателям XVII — XVIII веков.

Кристофер Марло в пьесе «Мальтийский еврей» (1588) вывел яркий образ Варравы. Богатый купец живет в атмосфере вражды, и это усиливает разрушительную энергию, издавна таившуюся в нем. Он мстителен. Но окружение героя, его общественные связи раскрыты слабо. По этой причине и зловещий «демонизм» Варравы выступает как субъективное свойство жестокого еврея.

Шекспир же показывает, почему Шейлок стал Шейлоком и как он врос в почву новых общественных отношений. Шекспир более глубоко раскрывает связи и конфликты людей. В «фунте мяса», который требует Шейлок, воплощена идея несовместимости гуманизма и ростовщичества. Не вырезать фунт мяса — это все равно что посягнуть на священную силу долгового обязательства, в данном случае векселя. Выполнить договоренность, «уплатить» по векселю неустойку означает отнять жизнь у Антонио.

Решение Шейлока известно. Оно поражает нас своей жестокой непримиримостью. Между тем поведение ростовщика, его интересы объясняются причинами не только личного порядка. Устами Шейлока глаголет общество хищных собственников. Недаром он глубоко уверен, что действует в соответствии с установлениями, имеющими высшую силу в государстве.

Все сплелось: всеобщий закон, индивидуальный интерес, необычные страсти ростовщика. Страсти в «Венецианском купце» выступают в социальном обличии, и, кроме того, они осознаны самим Шейлоком — это не слепые чувства. Шейлок ненавидит Антонио и объясняет почему: «Взаймы дает он деньги без процентов и курса рост в Венеции снижает» (I, 3, 224). Угроза капиталу Шейлока — вот основание его непримиримой вражды.

Есть еще одна причина ненависти. Венецианский купец Антонио слывет за человека в высшей степени благородного и гуманного. Но почему-то он с самого начала, задолго до суда, ведет себя высокомерно по отношению к Шейлоку, груб с ним, унижает его достоинство.

Шейлок знает, почему Антонио заносчив. Потому что он, Шейлок, — еврей. Тут гуманист Шекспир стал на сторону скупого. Драматург вложил в уста Шейлока слова, позволяющие понять его трагедию: «Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина?» (II, 1, 257).

Вместе с тем человеколюбие Шекспира требовало и ненависти, подразумевало брезгливое отвращение к алчному ростовщику. Боец капитала Шейлок шествует рука об руку с законом, и оттого он еще опасней для людей.

Как с ним быть? Пьеса не оставляет никакого сомнения в том, что Шекспир не отвергал буржуазной деятельности вообще — он был против хищничества, ставшего системой.

Первый вариант сопротивления Шейлоку состоит в разрыве всех связей с ним. Так поступает слуга Ланчелот Гоббо, так поступает дочь ростовщика. Но как далека, однако, смуглая красавица от идеала, хотя добродетельный Лоренцо души в ней не чает. Джессика совсем не похожа на романтическую Джульетту. Она расчетлива. Увлеченная Лоренцо, она знает цену богатству и уходит из дома не с пустыми руками. Ее любовь до цинизма откровенна, нравственное начало ее страсти не очень ощутимо. В девушке, порвавшей с Шейлоком, есть что-то шейлоковское, она дочь своего отца.

Как бы там ни было, ее уход не сломил могущественного финансиста. Нет, разрыв не средство борьбы.

Образ Джессики соотнесен с образом Порции, которая нашла средство одолеть Шейлока. Вначале она, подобно дожу и Бассанио, взывает к добрым человеческим чувствам и призывает Шейлока быть снисходительным. Она хочет, чтобы он не слепо следовал букве закона:

Земная власть тогда подобна божьей,

Когда с законом милость сочетает. (IV, 1, 285)

К этим словам присоединился бы без раздумья и автор пьесы, которому Порция близка своим бескорыстием, своим великодушием, своей изобретательностью ума. До приезда в Венецию она занята лишь тем, что высмеивает многих претендентов на ее руку да выражает свое благоволение к Бассанио, благоволение, которое просто невозможно принять за горячее чувство. Видно только, что она ценит в нем человека, презревшего золотой и серебряный ларцы и остановившего свой выбор на свинцовом.

Неотразимой становится Порция в сцене суда. Убедившись, что Шейлок не отступится от своего иска, она пускает в ход его же оружие, по-своему толкуя закон. Она рассуждает об условиях векселя и претензиях ростовщика так, будто они формально не соответствуют закону Венеции. Шекспироведы давно уже сошлись на том, что несомненные адвокатские способности Порции уступают убедительности ее доводов.

Возможно, что сам автор не совсем доверял ее логике, а возможно, не придавал особого значения формально-юридической стороне дела. Главное, чтобы восторжествовала справедливость.

Участие Порции в процессе — очень удобный сюжетный ход, с помощью которого связаны основные линии действия: на суде мы видим всех героев «Венецианского купца», здесь же происходит и кульминация борьбы; но главное не в изобретательной композиции, а в живой драматической схватке, в игре умов, приведшей к победе над грозным Шейлоком.

Низвержение Шейлока было осуществлено не столь дорогой ценой, как примирение Монтекки и Капулетти. Однако в трагедии «Ромео и Джульетта» куда больше человеческой радости и счастья любви, чем в комедии «Венецианский купец», заканчивающейся весьма благополучно.

Мрачный образ Шейлока, его психология и вся его борьба за господство не укладываются в рамки веселой комедии. В жанровом отношении «Венецианский купец» скорее драма. Счастливый финал совпадает с зарождением трагического чувства у Шекспира. Автор был потрясен миром Шейлока.

Еще предстояло написать самые веселые комедии: «Венецианский купец» создан до комедий «Как вам это понравится», «Много шума из ничего», «Двенадцатая ночь, или Что угодно». И все-таки «встреча» с Шейлоком оставила глубокий след в душе Шекспира.

Примечания

1. «Венецианский купец» в переводе В. Вейнберга (Шекспир У. Соч., т. 2. М., 1930, с. 286).

2. Здесь и ниже «Венецианский купец» в переводе Т. Щепкиной-Куперник. См.: Шекспир Уильям. Собр. соч., т. 3.

Дата добавления: 2015-09-03