Клец, или Правда о случае мистера Вольдемара

От авторов. «Правда о случае мистера Вольдемара» — известный рассказ Э.По. Все цитаты из детского фольклора, приводимые в тексте, абсолютно подлинны и почерпнуты авторами как из собственной памяти, так и из собственной дочери.

В июне Путин собрал олигархов на традиционную встречу: обычно во время таких посиделок они ему говорили, что делать, а в благодарность получали гарантии независимости и другие мелкие подарки.

Большой стол был, как всегда, уставлен пирожными и лимонадом (крепче лимонада никто из олигархов не употреблял). Олигархи рассаживались, хихикая и весело толкаясь. Они не собирались целый месяц, за это время каждый успел прикупить новые игрушки и цацки. Один хвастался шоколадной медалью, другой — заводиком, третий прикупил железную дорогу, совсем как настоящую, с вагонами, и теперь радостно раскладывал ее на столе. Как всегда, двое ссорились, выясняя, чья Семья лучше и у кого Папа круче. Обычно Путин с улыбкой умиления посматривал на резвых гостей, наполнявших Кремль весельем и непосредственностью. Но на этот раз Владимир Владимирович был хмур и сосредоточен.

— Ребята,— начал он грустно.— Я вам очень благодарен за все. Но обстоятельства требуют, чтобы одного из вас посадили.

— Как — посадили?— залепетали потрясенные олигархи.— Куда посадили?

— Сдали, слили, поставили в угол,— терпеливо объяснил Путин.— Чтобы народ видел, как идет борьба с коррупцией. Мне правда очень грустно, братцы. Но, во-первых, интересы государства превыше всего, а во-вторых, это же понарошку.

— Такая игра?— с пониманием спросил Березовский, очень любивший новые, азартные игры.

— Да, Боря,— печально кивнул Путин.— Трудная, опасная и увлекательная игра. Называется «Бутырочка». Вам остается только выбрать, кому водить.

— Давно пора,— рассудительно сказал старший олигарх Владимир Петрович, друг толстого Юры.— Мы всегда говорили.

— А кто за мною повторяет, тот в уборную ныряет,— неодобрительно сказал Путин, в упор посмотрев на непрошеного союзника. Владимир Петрович стушевался.

Путин вышел, оставив за себя Волошина, чтобы тот доложил о результатах олигархических разборок. Некоторое время гости сидели молча, переваривая услышанное.

— Березовского! Березовского!— зазвенело сразу несколько голосов, когда прошел первый шок.

— Меня?— переспросил шустрый быстроглазый Боря, надкусывая расползающийся эклер.— Да, меня можно. Меня всегда можно.— И говорил, и ел он с необыкновенной быстротой, держа пирожное двумя передними лапками и обгрызая его острыми зубками, при этом успевая внимательно оглядывать каждого и стремительно, как белка скорлупой, сыпать словами.— Меня очень можно, но по трем причинам бессмысленно. Во-первых, если все время одного меня, то это не борьба с коррупцией, а игра в одни ворота. Меня в прошлом году уже осалили, и кому было лучше? Спросите Евгения Максимовича, было кому-нибудь лучше? Во-вторых, я народный депутат, и у меня неприкосновенность. А снимать ее с меня вы замучаетесь. И в-третьих, я все равно выкручусь. Это все знают. Так что меня бессмысленно.— Он доел пирожное и обвел коллег карими, чуть навыкате, хитрыми глазками.

— Надо жребий бросить,— предложил пухлый, рассудительный Фридман в маечке с огромной буквой «Альфа» на пузе.

Стали бросать жребий. У единственного курящего — Потанина — нашлись спички. Решили, что кому достанется обломанная, тому и водить, то есть сидеть, но хитрый Абрамович заметил, что у Потанина все спички обломанные, так что кто первый потянет, тот и продует. Тогда стали сдавать карты — кому выпадет туз пик. Карты нашлись у Ходорковского, но опытный Смоленский заранее просмотрел колоду и обнаружил, что все шестерки из нее давно слиты, потому что шестерки умирают первыми, а зато есть шесть тузов пик и два джокера. Такими картами хорошо было играть в «Акулину». Поиграли немного в «Акулину», Швидлер проиграл два пирожных, но Волошин постучал ручкой по бутылке лимонада и напомнил олигархам, что они больно уж развозились,— надо дело делать.

— А давайте в вышибалу!— воскликнул резвый, спортивный Мамут.— Вон у меня и мячик есть!

Стали играть в вышибалу, но увлеклись, перешли сначала на «картошку», потом на футбол. Березовский засветил в глаз Гусинскому, тот расплакался и стал кричать, что в его лице в глаз получила свобода прессы и мировое еврейство, остальные разделились: кто-то бросился его утешать, кто-то издевался.

— Ню-ю-юня!— дразнился Березовский.— Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!

— Я мировому сообществу скажу!— плакал Гусинский, размазывая сопли по щекам.

— Ябеда-корябеда, турецкий барабан!— кричал Лесин.— Кто на нем играет — противный таракан!

— Ребзя, так нехорошо,— примирил всех рассудительный Потанин.— Мы в игрушки играемся, а тут решается судьба страны. Давайте выбирать.

— Голосовать! Голосовать!— радостно запищали олигархи. Голосование прошло бурно, но во всех случаях давало одинаковый результат: по каждой кандидатуре голосовали все, кроме того, кого предлагалось слить. В результате явного лидера выявить не удалось.

— А давайте посчитаемся!— нашелся Ходорковский.— Я помню, когда Толю Быкова сдавали, так тоже считались. И все были довольны.

— Кто знает хорошую считалочку?— возликовало собрание.— Давайте, давайте!

— Я знаю,— сказал Чубайс.— Эне, бене, раба, квинтер, контер, жаба.

— Неинтересно!— вскричал Вяхирев.

— Зато коротко,— солидно сказал Чубайс.— Мобильно.

— Нет, нет! Давайте лучше мою! Дзюба-дзюба-дзюба-дзюба, дзюба-дони-дони-ми, а дони ши, а дони ши, о шани буба-буба-буба-буба, а-а-а, а дони ши,— Вяхирев трижды хлопнул в ладошки,— а-ми (и еще трижды хлопнул), замри! Эне-бене-рики-таки, шурба-урба-сентебряки, эус-беус-космодреус-бис, на веревочке повис. Рыжая Наташка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся. Лягушка прыгала-скакала и Наташке в рот попала, бамс!

— Эту абракадабру никто, кроме тебя, не запомнит,— надулся Лисин.

— Ну и что, я и посчитаю,— уверенно сказал Вяхирев и, не дожидаясь ничьего согласия, завел свою песнь, но машинально посчитал и Волошина, после чего был лишен права голоса. Волошин долго еще глотал валокордин и сосал нитроглицерин.

— Я знаю, я знаю!— закричал темпераментный Бендукидзе, большой гурман.— За стеклянными дверями стоит Мишка с пирогами (Лесин поморщился). Мишка, Мишенька, дружок, сколько стоит пирожок? Пирожок-то стоит три, а водить-то будешь ты!— и он резко выбросил палец в сторону Евтушенкова.

— Неправильно, неправильно!— закричал Евтушенков.— Это неправильная считалка! Вот я другую знаю!— и он принялся считать, четко отрубая ритм и резко тыча пальцем в грудь каждого считаемого:

Солнечный круг,

немцы вокруг,

Путин пошел на разведку!

В ямку упал,

ножку сломал

и на прощанье сказал:

«Пусть всегда будет водка,

колбаса и селедка,

и зубной порошок,

чтобы чистить горшок!»

Горшок выпал Гусинскому, но тот немедленно среагировал:

— Я горшки обошел и до Ленина дошел!

По законам олигархии, если кто быстро перепасовывал наезд, того не трогали и даже уважали.

— А давайте «раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять»,— предложил Чубайс.

— Что ты все скучные какие предлагаешь!— осадил его Березовский.— Это каждый дурак знает!

— Я дурак? Я дурак, да?— обиделся Чубайс.

— Да!— с вызовом ответил Березовский. Он никогда не боялся спорить с властью, особенно после получения депутатской неприкосновенности.

— Я дурак, а ты умный, по горшкам дежурный!— заявил Чубайс. Олигархи зааплодировали: им нравилось, когда Березовского ставили на место.

— А я вот какую знаю,— вступил Абрамович.— Меня на Чукотке научили. Шла машина темным лесом за каким-то интересом, инте-инте-интерес, выходи на букву С!

Все с любопытством посмотрели на Смоленского. Еще не было случая, чтобы Смоленский не отмазался.

— А буква С не подошла, выходи на букву А!— не оплошал он и на этот раз.

— Отоврался! отоврался!— радостно кричали олигархи, хлопая Смоленского по плечам. Авен насторожился и поежился.

— Нечестно!— сказал он. Я лучше знаю. Катилась мандаринка по имени Иринка, в школу не ходила, двойку получила. А когда пошла опять, получила цифру пять. А когда пошла домой, получила цифру ноль!

Ноль выпал Лесину. Лесин был человек с железными нервами.

— Я в такие бессмысленные игры не играю,— пожал он плечами.— Что за бредовый текст! Я предлагаю старый, проверенный вариант: эники-беники-ели вареники, эники-беники-клец!

Клец выпал Гусинскому. Но Гусинский тоже был не пальцем делан и немедленно нашелся:

— Там продолжение, продолжение! Эники-беники-клец, вышел советский матроц!

Матроц, как всегда в считалочках Гусинского, выпал Березовскому.

— Это что еще за матроц!— возмутился Березовский.— Матроца не бывает! Это все ваши еврейские штучки!

— Еврей, еврей!— заобзывались олигархи, обрадовавшись поводу потыкать пальцем в одного из себя.

— А ты не еврей, да?— обиженно спросил Гусинский.— Я еврей, а ты не еврей?

— А я карачаево-черкес!— радостно запрыгал Березовский, показывая удостоверение.

— А я чукот, а я чукот!— весело вторил ему Абрамович, тоже размахивая удостоверением.

— Не чукот, а вовсе чукча!— поправил его Фридман.

— Сам ты чукча, а я чукот!

Воцарилось веселье. Кто-то тыкал пальцем в Гусинского и обзывался, кто-то пел, кто-то скакал на одной ножке. Чубайс чеканил мячик. Потанин бегал вокруг стола и в избытке жизненных сил пел песню:

— Сидели два матроца, курили папироцы! Один не докурил, собаке подарил!

— Кто обзывается, сам так называется,— угрюмо сопел Гусинский.— Я Биллу Клинтону скажу.

— Собака побежала, начальнику сказала!— продолжал петь Потанин, забравшись на стол.— Начальник рассердился и в чайник провалился!

— Ребята, ребята!— пытался Волошин урезонить расшалившуюся тусовку.— Вы же так и не выбрали! Напоминаю: если вы не выберете одного, придется посадить всех!

Это отрезвило собравшихся. Олигархи тяжело плюхнулись на стулья и налили себе лимонаду.

— А я знаете как умею?— сказал Лесин, отдуваясь.— Я вот какую знаю: давайте, выставляйте кулаки!

Все выставили пухлые кулачки.

— Не один, оба!— командовал Лесин.— Ты, Лисин, не отвиливай!— подбодрил он почти однофамильца.— А теперь поехали: шла кукушка мимо сеток, а за нею стая деток, все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!»

Церемония была действительно сложной, как и большинство лесинских церемоний, и такой же юридически безупречной. Ткнутый пальцем в итоге очередного произнесения «Кукушки» убирал один кулак. Кто первым оставался без кулаков, тот выходил. Последними с кулаками остались, естественно, Гусинский и Березовский. Напряжение нечеловечески возросло.

— А я еще вот какую знаю,— быстро затараторил Березовский.— Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала…

— Не сбивай, Боря,— сквозь зубы сказал Лесин.— У нас общие правила для всех.

Гусинский обреченно зажмурился.

— …Все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!» — закончил Лесин. Березовский вышел. Гусинский остался.

— Ты знал, ты знал!— кричал Гусинский.— Это несчитово! Все подстроено! Это ты, Чубайс, наглая рыжая морда!

Чубайс отвернулся. Он никогда не мстил обреченным и только жалел, что однокашник проигрывает так некрасиво. Это клало тень на профессию.

— Ладно, Вован,— сказал Ходорковский.— Все было честно, все видели.

— Ну почему всегда я!— расплакался Гусинский.— Как обыск, так у меня, как в масках — так у меня!

— Да хоре, Вова!— не выдержал Евтушенков.— Чего ты как маленький! Ты же сам попросил, чтобы к тебе пришли в масках! Ты их сам заказал, чтобы рейтинг поднять! (Имелся в виду забавный эпизод, когда в офис Гусинского явились веселые гости в масках зайчиков, белочек и трех поросят, чтобы немного развеять олигарха, чье угрюмое оппозиционное бурчание всем надоело.)

Гусинский понял, что отступать некуда. Он приготовился проигрывать с достоинством.

— Ну хорошо,— сказал он важно.— Уговорили. Но только на моих условиях.

— Какие условия?— насторожился Волошин.— Если отдельные олигархи думают, что могут диктовать свои условия государству, то государство им очень скоро докажет совершенно обратное…

— Не надо, Саша,— отмахнулся Березовский.— Все свои. Говори, Володя, свои условия.

Все-таки никто не знал, на каком количестве осаленных олигархов остановится Путин, и следовало на всякий случай оговорить пристойную обстановку.

— Во-первых, не больше чем на четыре дня,— важно начал Гусинский, вообще очень любивший общее внимание. Он почувствовал, что в его положении есть существенные плюсы: теперь все остальные олигархи перед ним как бы слегка виноваты, он мученик и может диктовать условия.— У меня переговоры.

— У всех переговоры,— крикнул Абрамович.

— Ладно, ладно,— записал Волошин, имевший указание не слишком перечить олигархам, когда они наконец изберут агнца на закланье.— Четыре дня.

— Или даже три,— нажал Гусинский.

— Первое слово дороже второго!— рассердился Волошин.

— Первое слово съела корова,— с достоинством парировал Гусинский.

Олигархи одобрительно зашушукались. Вообще с тех пор как Гусинского решили закласть, его авторитет неуклонно возрастал. Березовский ему даже немного позавидовал и решил, что в следующий раз надо будет посчитаться как-нибудь так, чтобы подставиться самому.

— Итак, на три дня,— продолжал Гусинский.— Мобильник, конечно, сохраняется, это вне обсуждения…

— Мобильник не положено,— виновато сказал Волошин.— Холодильник.

— Да, холодильник, телевизор — это само собой, это я даже не упоминаю. Номер желательно двухместный,— Гусинский из книг знал, что в одноместном скучно.

— Двухместных нет,— покраснел Волошин.— Только трехместные.

— Да вы что!— возмутился Гусинский.— Совершенно уже деградировали, вообще! Двухместных номеров нет! У нас правовое государство или что?

— Знаешь, Володя, ты не заносись,— отечески сказал Волошин.— Ты все-таки не на курорт едешь. Еще девочек закажи.

Олигархи подло захихикали. Перемены их настроений, как и во всяком детском сообществе, были стремительны: недавний кумир немедленно обращался в изгоя.

— Джакузи ему, джакузи!— закричал Лисин, тыча пальцем в Гусинского.

— Массажиста!

— Фрикасе и консоме!

— Тише!— утихомирил их Березовский.— Не зарекайтесь, братцы. Завтра любой из нас может вот так же…

Воцарилось подавленное молчание.

— Да!— вспомнил Лесин.— Мы же со статьей не определились!

— Статья! статья!— зашелестело вокруг стола.

— Валютные махинации,— задумчиво перечислял Волошин.— Изготовление и распространение клеветнических измышлений… ах нет, пардон, это отменено. Незаконная приватизация… но под это можно всех… А!»Русское видео»!— внезапно осенило его.

— А клеветнические измышления никак нельзя?— с надеждой спросил Гусинский.— Или, может, хоть измена Родине? Это страшно поднимет рейтинг, страшно!

— Никак,— покачал головой Волошин.— У тебя не набирается на измену.

— Ну может, двойное гражданство?

— У всех двойное гражданство!— по обыкновению крикнул Абрамович.

— А, ладно, черт с вами,— сказал Гусинский.— «Русское видео» так «Русское видео». Хотя предупреждаю — по этому делу вы ничего не накопаете. Там все чисто.

— Да знаю я,— отмахнулся Волошин.— Нам же и надо, чтобы все чисто. Главное — видимость, остальное — радио.

Олигархи поняли, что собрание закрывается, и потянулись к выходу, толкаясь и облегченно подпрыгивая. На прощание все со значением подошли к Гусинскому, которого прямо из Кремля увозила черная машина, и пожали руку.

— А с тобой я больше не дружу,— сказал Гусинский Березовскому.— Не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок.

— Ой-ой-ой!— передразнил Березовский.— Какие мы нежные! Рева-корова!

Но на ухо Гусинскому шепнул:

— Если что, Вова, мы с тобой. И письмо подпишем, и — если они вдруг условия не соблюдут — напильник в буханке передадим…

Березовский очень любил книжки про Тома Сойера и хорошо знал, как организуются побеги.

И они разошлись. А Гусинский остался водить. Через три дня его выпустили. Тогда олигархи снова собрались считаться. Но это уже другая сказка.

Дата добавления: 2015-09-02