Мёртвые обезьяны

Человек.doc

ОЛЕГ КУЛИК

Кулик играет на барабанах.

КУЛИК. Притча. Сидят рядом два просветлённых. Просветление – это состояние абсолютной цельности. Просветлённый – это тот, кого нет. Он просто канал открытого взгляда. Просветлённые находятся в одном пространстве и говорят всегда одно и то же. Поэтому просветлённые на одинаковую ситуацию скажут всегда одно и то же. И приходит к этим двоим искатель. Типа меня. Что-то понявший. Что-то сообразивший. Подходит к одному учителю, бьёт посохом о землю и начинает какой-то дикий дурацкий танец. Учитель говорит: Прекрасно!

Ученику это очень нравится. Он подходит к другому Учителю, бьёт посохом и делает точно такой же танец. Учитель говорит: Ужасно!

Вопрос: почему?

Кулик продолжает играть на барабанах.

АКТЁР. Меня зовут Олег Кулик. Я современный художник. Для современного художника важный момент: постоянное задавание вопроса – чем он занимается. Для него это вообще главный вопрос. Для всех остальных художников понятно, чем они занимаются. Несут в мир свет. Просвещают. Раскрепощают. Делают что-то прекрасное. А что делает современный художник и кому оно надо?

Я всегда делал несколько проектов параллельно и выбрал в очередной раз какой-то проект, который тянул за собой много беспокойства и очень мало денег. И моя первая жена задала мне вопрос: Чего ты хочешь? По сути. В чём мечта? Явно тебя деньги не интересуют. И даже слава. Геморроя же очень много. Ты всегда выбираешь проект, который наименее выгоден даже в плане славы публичной.

Я ответил: Наверное, я хочу бессмертия.

Она сказала: Это как-то слишком абстрактно и от ума. А выбор твой подсознательно происходит. Я смотрю на тебя – а ты все силы инвестируешь в тот проект, который вряд ли вообще скажется.

Я ответил, что человек не поймёт рационально, зачем я это делаю, но при этом я странным образом понимаю, что этот проект будет очень сильно влиять на человека своей абсурдностью. Я понимаю, что здесь зарыта какая-то тайна.

Сил очень много, та слава и деньги, которые придут, – их будет достаточно. А эта тайна - куда более волнующая вещь.

Я занимаюсь тем, что обнаруживаю теневые стороны у общества. Я для себя определяю этот поиск так: где живое перемещается в мёртвое. Как получилось, что общество построило целую машину по переводу живого в мёртвое неестественным образом?

МЁРТВЫЕ ОБЕЗЬЯНЫ

Я осознал, что общество очень похоже на музей природы. Музей природы отличается ото всех остальных музеев. Музей машин, кораблей, ассенизации, кино – это музеи искусственного мира, того, что человек произвёл против природы. Вопреки ей. А есть музей природы, где человек показывает людям, как всё в природе есть. Потому что люди эту природу уничтожили или находятся на большом расстоянии, и её невозможно показать. Поэтому человек эту природу убивает, даёт в руки художнику, и художник её оживляет уже навечно. Самые популярные музеи в мире – это музеи природы. Туда люди ходят смотреть… даже нельзя сказать, что на живую природу. «Живая» она в кавычках.

Я делаю серию «Мёртвые обезьяны». Я фронтально фотографирую чучела мёртвых обезьян из музея, и взгляд получается как бы живой, уставленный тебе в глаза. И я делаю выставку – ряд обезьян, которые на тебя смотрят. Когда публика приходит в зал, она видит мощные портреты, и абсолютно непонятно, что они мёртвые.

Когда ты подходишь, ты уже замечаешь такую странную сухость, веки вывернутые, маленькие швы, потресканность кожи, ниточку висящую… Ты ведь уже эмоционально пережил, что это такие выразительные, хар а ктерные, рожи, похожие на человеческие – и вдруг оказывается, что это всё трупы со стеклянными глазами. Им 150 лет. Очень странный конфликт живого и мёртвого. Мёртвый взгляд, который эмоциональнее живого.

Я человек командный. Мне нужны собеседники. Обычно надо на ком-то проверять свои схемы. Над этим проектом я работал вместе с… какое есть имя, одновременно и мужское и женское? Валя. Неважно, мужчина это или женщина. Давайте говорить, что это мужчина. Так будет более выпукло. Иначе всё гораздо скучнее, предсказуемее, очевиднее и болезненней… Здесь важнее момент общения. Любовная линия была абсолютно вторична и для неё и для меня. Важнее была потрясающая коммуникация. Редко есть человек, с которым ты общаешься несколько лет и каждое слово, каждый взгляд… Это до сумасшествия доходит. А для Вали это ещё и большая работа с большим художником. Ты понимаешь, что художник тебя любит. И очень интересно следить за ходом его мысли. Назовём эту историю не любовной, а творческой. Это будет чище. Нежность и приятные чувства можно испытывать не только к противоположному полу. Бывает творческая страсть.

Мы идём с Валей в музей, фотографировать чучела. Недалеко от нас в этом музее стоит мама с мальчиком. Мальчик смотрит на обезьянку, которая застыла в полёте и спрашивает: Мама, а почему обезьянка не прыгает?

А мама отвечает: Так обезьянка мёртвая.

Мальчик смотрит и говорит: Как это мёртвая?

Мама говорит: Дядя-художник её убил и сделал вот так. Чтобы ты в школе хорошо учился. Чтобы не ездил в Африку, не заболел ничем, а сидел у себя в однокомнатной квартирке тесной и мог посмотреть, как живёт обезьянка.

Ну, может быть не буквально так. Но что-то похожее говорит.

И до мальчика вдруг доходит, что эта живая обезьянка убита. Живая весёлая обезьянка, которую он уже успел полюбить. Вот мама, вот люди ходят, вот обезьянка. Он видел их в кино. Он привык видеть живых кошечек и собачек. Не похожих на людей, но приятных. И никак не мёртвых. Он вообще мёртвых никогда не видел. Он маленький. Если родственники умирали, ему это старались не показывать. Для мальчика смерть – это ужасная тётя, которая очень далеко. Детей от смерти оберегают. Для взрослых даже эта тема – табу. Об этом невозможно поговорить откровенно практически ни с кем. Кроме каких-то конченых циников или подготовленных людей. Это гораздо большее табу, чем секс, насилие и деньги. Пока я есть – смерти нету, когда есть смерть – нет меня… Мальчик знает: смерть это то, чего нет. И вот оно есть.

А мы стоим с Валей и смотрим на это через стекло. Там большая витрина, с разных сторон можно было рассматривать обезьянок… И мы видим, что у ребёнка слёзы. Он не верит. Он пытается оживить. Всё что он знает про мёртвых – это лежащие тела, но никак не такой полёт. Вот оно это страшное наебалово, которым общество тебя изначально кормит: природа – это то, что мёртвое. А социальные механизмы, витрины, асфальт, дома, искусство, театр, школа… Всё то, что видит ребёнок – это всё живое. А природа – это то, что должно быть убито и хорошо показано. Безопасно. Не пахнет. Не гадит. Спокойный и хороший гарнир для механистической искусственной реальности.

И первое столкновение человека с этим свойством современного мира – это шок. Слёзы. Не столько жалко обезьянку. Ломается девственность. Мальчик понимает: всё, что он может увидеть живым – это мёртвое, а всё мёртвое – это живое. Это переворачивает человека. Умирает его душа. Мы увидели, как человек был убит. Сильнейший акт социальной кастрации. Человек идёт через это очень долго и, как правило, ему не удаётся оправиться.

У Вали очень эмоциональная реакция. Практически тоже слёзы. На это накладываются какие-то детские воспоминания: «Мама с папой меня всегда выгоняли в комнату играть игрушками, а сами активно обсуждали духовные вопросы. Блаватскую и Алистера Кроули. Я всё это слышу, но мною никто не занимается. Ребёнок для них был не интересен. Папа режиссёр, мама психолог. А ребёнок… Получи кусок еды, а дальше занимайся собой сам».

У Вали на эмоциональном уровне происходит узнавание. А у меня радость и всплеск творческого потенциала. Я увидел шок этого ребёнка, и в его слезе отразилась вся механика общества. Как эта машина медленно и методично переваривает всё живое, чувствующее, пахнущее, сиюминутное и таинственно-непредсказуемое и превращает всё это в предсказуемое, вечное, залитое формалином. И эта территория расширяется и расширяется, чтобы человек мог спокойно сидеть, рассуждать и формулировать. Предсказуемая внешняя жизнь и полный хаос внутри. Полная противоположность тому, каким космос является: ясность внутри и внешний хаос, в котором благодаря этому компасу можно разбираться и исследовать.

Но для ясности внутри нужна большая сила. А люди с такой силой никому не подчиняются и не способны создать массы. Значит, эту силу и ясность надо убить и породить внешнюю ясность и предсказуемость. Правила движения, правила поведения, правила отношений. Контроль, контроль и никакой спонтанности.

И первый урок человек получает в музее природы. Здесь трупы. Ожившие трупы: обезьянки, тигр бросается на оленя, птичка чистит крылья. И сильный запах формалина. Покойницкой. Это и есть запах жизни. А заботливая мамаша объясняет, что это всё для твоей же пользы. Чтобы никуда не ездил, сидел в вонючей подмосковной школе и изучал историю какого-нибудь политического движения амбициозных дядек, которые выстраивают счастливую жизнь для него. Для этого убивают всё вокруг и помещают в витрину, чтобы мальчик мог перемещаться между витрин по определённым правилам, всё изучать и в итоге сам оказаться в витрине.

И у меня родился вопрос: а почему там нет человека?

Дата добавления: 2015-08-21