ГОД В ПОЛЕТЕ

Год кругосветного путешествия Тим провел в полете. Сначала маленький

двухмоторный самолет перенес Тима и Треча в Стамбул. Тим снова смотрел с

высоты на мужчин и женщин, гнавших своих ослов через горы. Но на этот раз

они уже не казались ему такими чудными, как тогда, когда он увидел их

впервые. Их одежды напоминали костюм Селек Бая и некоторых слуг в замке. И

хотя он совсем не знал этих людей, проходивших там, внизу, они ему чем-то

нравились. Он испытывал к ним невольную симпатию и сочувствие, вроде как к

точильщикам в Афганистане.

В Стамбуле они пробыли неделю. Тим сопровождал барона в мечетях и

картинных галереях и, пожалуй, начинал даже находить удовольствие в этом

путешествии. Из-за последних событий в замке он совсем было пал духом и

едва не потерял всякую надежду когда-нибудь вернуть свой смех.

Но теперь он снова верил, что через год все будет по-другому. В те

минуты, когда он думал о Селек Бае и о своих друзьях в Гамбурге, он

чувствовал спокойную уверенность, что смех его по окончании этого

путешествия сам собой упадет ему в руки, как падает с дерева созревшее

яблоко. Эта надежда таила в себе опасность, что Тим не станет ничего

больше предпринимать, чтобы изменить свое положение, и примирится со своей

злосчастной судьбой.

Но в то же время внешнее спокойствие Тима имело свое преимущество:

барон считал себя в безопасности. Треч думал, что Тим и вправду смирился

со своей участью, и стал менее пристально следить за мальчиком. С каждой

неделей, с каждым месяцем росла его убежденность, что Тим Талер все больше

и больше привыкает к роли богатого наследника и учится находить в ней

удовольствие и что теперь он уже никогда не захочет променять образ жизни

путешествующего миллионера ни на что на свете, даже на свой смех.

Тим и правда во время этого путешествия гораздо реже, чем раньше,

вспоминал о своем потерянном смехе. В шикарных отелях к богатым

постояльцам относятся с большой предупредительностью, и, если директор

такого отеля замечает, что постоялец высокого ранга не любит смеяться,

весь персонал отеля, начиная с швейцара и кончая горничной, словно по

мановению директорской руки, перестает улыбаться в его присутствии.

Но жизнь даже для очень богатых людей состоит не из одних шикарных

отелей. И когда Тим один или в сопровождении барона совершал прогулки

пешком, он замечал - потому что не мог этого не заметить, - что мир полон

смеха.

После Стамбула Тим во второй раз увидел Афины. За Афинами последовал

Рим, за Римом - Рио-де-Жанейро, за Рио-де-Жанейро - Гонолулу,

Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Чикаго и Нью-Йорк. Затем они отправились в

Париж, Амстердам, Копенгаген и Стокгольм, на Капри, в Неаполь, на

Канарские острова, в Каир и на юг Африки. Потом полетели в Токио, Гонконг,

Сингапур и Бомбей. Тим видел Кремль в Москве и мосты в Ленинграде, видел

Варшаву и Прагу, Белград и Будапешт. И повсюду, где бы ни приземлялся их

самолет, Тим слышал на улицах смех. Смех всего мира. Он слышал смех

чистильщиков в Белграде и мальчишек-газетчиков в Рио-де-Жанейро; смеялись

продавцы цветов в Гонолулу и цветочницы с корзинами тюльпанов в

Амстердаме; паяльщик в Стамбуле улыбался так же, как водонос в Багдаде;

люди шутили и хохотали на мостах Праги и на мостах Ленинграда, а в театре

в Токио аплодировали и покатывались со смеху точно так же, как в театре на

Бродвее в Нью-Йорке.

Человеку нужен смех, как цветку солнечный свет. Если бы случилось так,

что смех вымер, человечество превратилось бы в зоосад или в общество

ангелов - стало бы скучным, угрюмым и застыло в величественном равнодушии.

И каким бы серьезным ни казался Тим барону и всем окружающим, в душе

его жило страстное желание снова научиться смеяться. И каким бы он ни

казался довольным, он с радостью поменялся бы судьбой с любым нищим в

Нью-Йорке, если бы получил за это в придачу право смеяться вместе со всем

миром!

Но его смехом распоряжался другой человек, находившийся всегда рядом с

ним, иногда на расстоянии всего лишь нескольких шагов, он без-раздельно

владел его звонким, заливистым мальчишеским смехом. И Тим, как это ни

печально, почти привык к этому. Его занимало теперь совсем другое. Он

учился.

Он учился всему, что должен знать и уметь так называемый "светский

молодой человек".

Он уже умел есть по всем правилам омаров, фазанов и черную икру; умел

глотать устриц и выбивать пробку из бутылки с шампанским; умел говорить на

тринадцати языках все приличествующие случаю любезные фразы, начиная с

"очень рад был с вами познакомиться" и кончая "спасибо за честь и

удовольствие"; он знал, сколько полагается давать на чай во всех

знаменитых отелях мира; мог сказать экспромтом небольшую речь, обращаясь к

графам, герцогам и принцам, соблюсти при этом все правила этикета и не

ошибиться в титулах; он знал, какие носки и галстук подходят к костюму;

знал, что после шести вечера не полагается надевать коричневые ботинки

("After six no brown [после шести не надевай коричневого (англ.)]", -

говорят англичане) и что нельзя отставлять мизинец, держа в руке чашку; он

изучил немного французский, английский и итальянский - главным образом в

пути и не пользуясь словарем, он научился проявлять заинтересованность,

когда ему было скучно; научился играть в теннис, управлять яхтой, водить

машину и даже чинить ее в дороге. Он научился так хорошо притворяться, что

барон был в полном восторге.

Хотя Треч почти в каждом городе вел тайные переговоры о маргарине, Тима

решили на этот раз пощадить. Ему разрешили делать, что он хочет. Только

иногда ему приходилось здороваться и прощаться, а в крайнем случае,

обедать или ужинать с каким-нибудь господином - или очень знаменитым (и

тогда корреспонденты фотографировали их вместе), или таким, который мог

оказаться полезным акционерному обществу. Так Тим познакомился с одним

английским герцогом, который выступал в защиту точильщиков Афганистана, и

с аргентинским фабрикантом мясных консервов, защищавшим привилегии

английской аристократии.

Судя по календарю, Тим во время этого путешествия стал старше всего на

год. Скоро ему должно было исполниться шестнадцать. Но за эти месяцы он с

бароном чуть ли не трижды облетел на самолете весь земной шар. А мальчик

со смекалкой мог за это время много чего узнать и обдумать. И Тим теперь

знал, что булочная-кондитерская фрау Бебер, где пахло хлебом и сдобой,

была ему бесконечно милее и дороже, чем какой-нибудь отель "Пальмаро" или

замок в Месопотамии.

Кстати сказать, барон со странным упорством избегал путей, проходивших

через родной город Тима. Тим не раз выражал желание его посетить, но Треч,

который никогда в жизни не говорил прямо "нет", либо пропускал его просьбу

мимо ушей, либо ссылался на неотложные дела в других городах.

Год кругосветного путешествия подходил к концу, и Тим особенно

старательно разыгрывал перед бароном роль спокойного и счастливого

наследника. Но чем ближе был день его рождения, тем больше он волновался.

Когда барон начинал теперь смеяться в его присутствии, Тима охватывала

дрожь. Однажды ночью - это было в Брюсселе - Тиму приснился во сне

прошлогодний разговор по телефону с господином Рикертом в замке барона.

Когда он проснулся, разговор этот все еще звучал у него в ушах, и он

отчетливо помнил, как господин Рикерт сказал:

"Крешимир знает..."

Что знает Крешимир? Путь к его потерянному смеху?

Тим твердо держал свое обещание ни при каких обстоятельствах не

устанавливать связи со своими гамбургскими друзьями. Но он мечтал о том

времени, когда кончится наконец этот год и его соглашение с бароном

потеряет силу.

За несколько дней до дня рождения Тима они прилетели в Лондон, где

мистер Пенни в присутствии барона вручил Тиму большой пакет с акциями. Это

были акции гамбургского пароходства!

Мистер Пенни был уже осведомлен о том, что Треч прочел на промокашке

его тайный договор с Тимом Талером, и, оправившись от первого потрясения,

нашел эту новость очень приятной. Ведь барон так и так должен быть

поставлен в известность о передаче акций.

В самолете - наконец-то они летели в Гамбург! - Тим сказал барону:

- Вы говорили с мистером Пенни так же вежливо и любезно, как обычно.

Разве вы на него не сердитесь, что он потихоньку от вас купил у меня акции

с решающим голосом, которые я наследую?

Барон расхохотался:

- Мой дорогой господин Талер, я бы на месте Пенни поступил точно так

же. За что же мне на него сердиться? У нас все время идет тайная борьба за

акции с решающим голосом. Большей частью их на сегодняшний день владею я.

Но не станем же мы выцарапывать из-за этого друг другу глаза. Мы словно

львиная семья: когда добыча велика, мы сначала немного погрыземся при ее

дележе, но старый лев всегда получит львиную долю. А старый лев - это я.

Зато как только добыча поделена, мы снова дружная львиная семья, и никому

нас не разъединить.

- Даже Селек Баю? - тихо спросил Тим.

- Селек Бай, - в раздумье ответил Треч, - пожалуй, представляет собой

некоторое исключение, господин Талер. Он воображает, будто очень хитер и

оборотист, а на самом деле это вовсе не так. Иногда он доставляет нам

кое-какие неприятности. Но в большинстве случаев его происки нас только

забавляют. Вообще-то у нас его любят.

- А армия в Южной Америке?.. - не удержался Тим.

- Эта "армия", господин Талер, состоит по большей части из наших людей.

И оружие, которое Селек Бай покупает для солдат на свои личные деньги,

поступает с наших военных складов. Так что деньги Селек Бая снова

возвращаются в нашу фирму. Это такой круговорот. Как вода в природе. И те

деньги, которые Селек Бай тратит в Афганистане на борьбу против нашего

влияния, тоже текут главным образом в наш карман.

- А как обстоят дела с сортовым маргарином? - спросил Тим без всякой

видимой связи.

Но барон тут же уловил скрытую связь. Он сказал:

- Попытка Селек Бая помешать нашим маргариновым планам - тоже одна из

его дурацких затей.

Сердце Тима забилось сильнее. Знает ли барон, что он подписал контракт

выцветающими чернилами Селек Бая? Тим не решался спросить его об этом. Но

барон сам ответил на его вопрос:

- В той авторучке, которой вы подписали контракт, разумеется, были

самые обыкновенные чернила, господин Талер. Слуга в доме Селек Бая - из

моих людей. Он своевременно накачал в ручку другие чернила. Но даже в том

случае, если бы ваша подпись на контракте исчезла, там осталась бы подпись

вашего опекуна. Ведь я подписал каждый экземпляр дважды: один раз - за

фирму, а другой - как ваш опекун.

Тим ничего не ответил. Он глядел через маленькое окно самолета вниз на

землю. Он видел башни - кажется, это были башни Гамбурга.

О, как хотелось сейчас Тиму быть самым обыкновенным, никому не

известным мальчишкой и бегать где-нибудь там, внизу, по улицам! Этот мир

акций, контрактов, крупных торговых сделок был ему не по силам - он в нем

задыхался.

Он думал теперь о Джонни, Крешимире и господине Рикерте. Послезавтра,

на следующий день после своего дня рождения, он сможет с ними увидеться.

Конечно, если они в Гамбурге. И если они еще живы...

Дата добавления: 2015-08-21