Глава 19. Домашнее задание говоришь, племянник, дала вам учительница?

Домашнее задание говоришь, племянник, дала вам учительница? Тема «На кого хочешь быть похожим»? И ты выбрал меня?.. — Мурат довольно провел ладонью по усам, выпрямляя их, так что они стали еще более залихватскими...

— Ну, ублажил дядю ты, ублажил... Значит, рассказать тебе, как я революцию встретил, как сражался с врагами новой власти? О чем мечтал?.. И ты все запишешь?.. Хочешь показать, что сила человека в благородстве цели, которую он поставил перед собой?.. Н-да... Это, конечно, мудро и правильно... Но важна не только вершина, на которую карабкаешься... Что у человека за душой имеется, от этого тоже зависит успех... С чего же начать?

Значит, племянник, хочешь услышать, как я воевал... Вот думал: дай-ка поведаю все без утайки, и тебе полезно, и сам заново всмотрюсь в свое прошлое. Глядишь, и откроется истина, разберусь, отчего у меня эта боль да сомнения...

... Пиши, племянник, пиши, правильно расставляй слова, чтобы никто не догадался, что твой прославленный дядя никогда не ходил в школу...

***

Поначалу Чубову казалось, что его опасения напрасны и летнее наступление пройдет успешно. Он жаждал победы. Он молил о ней судьбу с той самой минуты, как гнетущую тишину фронта взорвал гул артиллерийской подготовки и над немецкими траншеями стали взмывать вверх фонтаны земли. Недолго длилась артподготовка, и Чубов знал почему — из-за отсутствия снарядов. И когда из траншей стали выскакивать русские солдаты и с грозным «Ура!» побежали по полю к немецким позициям, полковник не выдержал, устремился следом за ними, пытаясь перегнать солдат, чтобы они видели: командир полка вместе с ними, впереди них. Ему удалось оказаться в первых рядах наступающих, и он тоже кричал до боли в горле: «Ура!» В нужный момент, как он и приказывал, на поле появилась кавалерия. Он узнавал казаков и горцев в лицо, он кричал им что-то подбадривающее, но они не слышали и не видели его. Чубов пожалел, что сам не на коне, не рядом с ними. Он видел, как кавалерия обрушилась на немцев, как сверкали шашки, опрокидывая бегущие фигуры наземь... И тут же немецких траншей достигла пехота и стала орудовать штыками, выкорчевывая из щелей затаившихся германцев.

Они почти добрались до второй траншеи, когда их накрыла немецкая артиллерия. Взрывы снарядов раскидали наступающие цепи, втаптывали в землю лошадей и всадников. Заметались по полю казаки, горцы, солдаты. Мимо полковника испуганный конь волочил казака, не успевшего выдернуть ногу из стремени. Поле превратилось в ад, где смерть на выбор жадно секла молодых здоровых парней. На глазах Чубова происходило то, что он предвидел.

— Ложись! — закричал он. — Занять оборону! Коней — в укрытие.

Никто не слушал его. Всадники мчались назад во весь опор. Солдаты наперегонки пытались поскорее возвратиться в свою траншею. Они едва успели занять оборону, когда показалась цепь идущих в контратаку немцев. Сейчас бы ударить нашей артиллерии. Но она молчит, и опять ясно почему: нет снарядов.

— К отражению атаки готовсь! — кричал полковник. — Огонь!

Нет, таким жидким огнем не остановить германца. Чубов заметался по траншее, приказывая интенсивнее вести огонь, а потом и сам пристроился к брустверу и стал стрелять из пистолета в приближающиеся фигурки в касках...

... Пришлось-таки оставить траншею — уже нечем и некому было ее отстаивать. Невзгоды отступления обострили у Чубова чувство негодования и злости к тем, кто бросил войска на верную гибель. Он замечал, что недовольство из года в год разрастается, безмерно множится, и вот уже ненавидишь не только врагов, но и тех, кто мешает достижению успеха, а потом и тех, кто неудачлив, не сумел добиться победы. А затем раздражение, вызванное неурядицами, провалами, превращается в ненависть ко всем и вся, к соратникам, друзьям, близким; захватывает в свою орбиту все больший круг людей, пока не начинаешь ненавидеть и самого себя хотя бы за то, что появился на свет в этакое время.

... Грузились в эшелоны поспешно. Состав подали прямо в открытое поле. Лошади упирались, настороженно храпели, не желали идти по шатким деревянным настилам в теплушки.

Мурат сдул крошки с куска сахара, поднес к коню, который ему достался в наследство от погибшего Джамбота.

— Застоялся, мой красавец, — конь потерся шеей о плечо горца. — Ну вот, теперь наша очередь, пойдем, — он успокаивающе похлопал ладонью по его шее.

Животное не упиралось, доверчиво ступило следом за новым хозяином на дощатый настил...

От горцев и казаков не ускользнуло то, что за Петро явился офицер в сопровождении солдат. Василий нахмурился, чиркнул креслом, раздул фитилек:

— Чего-то, братцы, нечисто дело: в штаб с конвоем повели...

— Кого не надо — не поведут, — деловито заявил Науменко. — У него бумажки нашли, эти, листовки... Такую пачку... Тридцать штук... Смуту они сеяли: «Домой, домой»...

— Да Петро читать не умеет! — изумился Василий. — Петро эти бумажки на курево давал людям. И мне, и каждому!..

— А тебе что? — рявкнул на него Хоменко. — Как стоишь, сволочь? Смирно!..

Заиграл горн, и послышалась команда:

— Дивизион, стройсь! Быстрей, шельмы!

Когда горцы и казаки выстроились, Хоменко предупредил их:

— В дороге с посторонними не разговаривать, на вопросы не отвечать... Понятно?

— Так точно! — охотно рявкнул Науменко.

— Нет, не понятно! — неожиданно перекрыл его голос Халит. — Зачем мы все-таки едем в Петроград?

— Отставить разговорчики! — оборвал его Хоменко и, спохватившись, доверительно добавил: — Сам не понимаешь? Шпионы кругом! Повторяю: в столицу направляемся, чтобы сменить дивизию и... для безопасности Отечества...

... У взорванного моста замер длинный состав эшелона. За поворотом виднелся и второй. Ткнулась в реку железная ферма моста. По ней бродили саперы, пытаясь уяснить, как быстро сложить из шпал опоры и переправить на тот берег эшелоны. А пока шел ремонт моста, казаки и горцы высыпали на насыпь, облепили крыши вагонов, буфера, толкались в проемах дверей...

Чуть в стороне от дороги, на поляне, находился Чубов с группой офицеров. Со стороны эшелона донеслись громкие крики, аплодисменты, гул многоголосой толпы. Чубов прислушался, кивком головы приказал офицерам следовать за собой и поспешно направился к насыпи.

— Что-то, братцы, случилось, — насторожился Халит и предложил: — Ай да и мы!..

Добежав до эшелона, казаки и горцы увидели сбившихся в многотысячную толпу солдат, окруживших плотным кольцом трех штатских. Один из них, рабочий в кепке и кожаной тужурке, стоял на стуле и, обращаясь к толпе, гневно кричал:

— Вас, товарищи солдаты, обманули. Вас ведут на братоубийственную войну!..

Чубов, энергично расталкивая казаков и горцев, настойчиво продвигался к оратору. Халит поискал глазами Мурата и предложил:

— Пойдем и мы туда...

Над головами людей разнесся надрывный голос, обращенный к оратору:

— Да кто ты такой, чтоб вещать?!

— Скажу и это, — охотно откликнулся выступающий, и Мурат уловил знакомые нотки в его голосе. — Мы — трое делегатов, направленных к вам Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Сейчас не одни мы такие разговоры ведем. Думаете, только «дикая» дивизия нацелена на Петроград? Нет. Генералы двинули на нас многие части...

— Во-он оно что!.. — ахнул кто-то.

— Но и мы не дремлем, — продолжал оратор. — Ощетинился Петроград. На сотни километров растянулись позиции, занятые рабочими дружинами. Партия направила во все части посланцев, чтобы втолковать солдатам, что к чему, объяснить, какую бойню задумал Корнилов. Вам не следует идти в Петроград!..

Мурат, привлеченный голосом оратора, вытягивал шею, стремясь рассмотреть его, а потом, обогнав Халита, спешно стал пробиваться вперед.

— Так вы, выходит, Керенского защищаете?! — раздался вновь надрывный голос.

Волной прокатился ропот по многотысячной толпе. Прокатился — и снова наступила тишина. Оратор весело усмехнулся и задорно бросил шутку:

— Да кто ж он мне такой, Керенский-то, чтоб я его защищал? Свояк, что ли?

И тут откуда-то издалека донесся одинокий выкрик:

— Долой Керенского!

Солдатская масса разом грозно выдохнула:

— Долой!!!

Чубов просиял, обрадованно кивнул офицерам на толпу, двинулся к оратору. Но его опередил Мурат.

— Николай! Ты?! — закричал он и бросился обнимать выступавшего, обхватил его за талию, стащил под веселый гомон людей на землю.

— Мурат... Мурат... — растроганно шептал Николай.

Горец, не отрываясь от друга, взволнованно, не веря своим глазам, восклицал:

— Ой, Николай! Ай, Николай! Николай-а?!

Чубов, воспользовавшись паузой, поднялся на стул:

— Солдаты! Когда я вел вас в атаку, я не оглядывался. Я знал: вы идете следом за мной. Я верил вам — вы верили мне. Мы с вами честно служим России...

— Господин полковник! — прервал его Халит. — Зачем мы идем в Петроград? Сменить кавалерийскую дивизию?

— Это чепуха! Ложь! — укоризненно покачал головой полковник и доверительно признался: — От вас скрывали правду. — Он достал из кармана мундира телеграмму и зачитал ее в напряженной тишине: — «Предписываю войскам занять Петроград. Временное правительство, продавшее Россию Германии, свергнуть. Власть возьму в свои руки. На нас смотрит вся Россия. Генерал Корнилов».

— Станичники, Керенский-то изменник! — воскликнул Василий.

— Да, Керенский изменник, — согласился Чубов. — Кто виноват, что наступление было не подготовлено всерьез, провалилось и мы похоронили тысячи солдат? Керенский! Кто довел народ до нищеты и голода? Керенский! А кто покарает Керенского? Мы! И только мы! Вот для чего мы идем в Петроград! Спасти свободу! Круто повернулся к офицерам: — Господа! Готовьте полк к отправке!..

— Погодите, господин полковник, — закричал Халит.

— Чего годить? — разозлился Науменко. — Россию спасать надо. Вишь, Керенский продать ее наметил.

— На нас одних надежда! — выкрикнул рябой солдат и в ожидании похвалы посмотрел на полковника.

— Да, верно! — подхватил Чубов. — Мы служим не царям! Мы служим отчизне! И мы не потерпим нового царька Керенского! Долой Керенского!

— Долой!!! — дружно и яростно ответили солдаты.

Чубов обратился к Николаю:

— А вас, делегатов, мы попросим поскорее возвратиться в Петроград и передать всем: мы идем в столицу только для того, чтобы вышвырнуть вон предателя Керенского! Мы несем в Петроград счастье и свободу! — и без всякого перехода вдруг неожиданно скомандовал: — Солдаты! Слушай мою команду! Поротно... становись!!!

Загудела толпа, зашевелилась. Казаки и горцы бросились строиться. Николай отпустил плечи Мурата, встрепенулся, выхватил пистолет, выстрелил в воздух раз, второй, третий... Солдаты остановились, оглянулись...

— Товарищи солдаты! — закричал Николай. — Почему вы не спрашиваете: пустим мы вас в Петроград или не пустим? Так вот знайте: НЕ ПУСТИМ! Ненавидят вас в городе. Детей вами пугают. Люди в городе голодные, за хлебом день стоят, ночь стоят, а вас в город не пустят. И старики, и женщины, и подростки — все взяли в руки оружие, чтобы не пустить вас в город! Толпа негодующе зашумела:

— Шпион он, братцы! Он за Керенского!..

— Нет! — перекричал всех Николай. — Керенский и нам не нужен. А ну его к... Богу! — Он обернулся к полковнику: — Но нам не нужен и военный диктатор Корнилов! Он метит в цари! Поэтому мы и станем стрелять в вас первыми!

— Да шпион он! Не видите, что ль?! — закричал есаул.

— Николай — не шпион! — закричал Мурат. — Он — друг мой. Он как правда. Я всем его словам верю. Он много лет назад сказал, что сбросит своего тезку царя Николашку... И сбросил!

Солдаты придвинулись к Мурату, затаили дыхание, вслушиваясь в каждое его слово.

— Николай неправду не скажет. А он говорит: беду, горе мы несем людям. Старики, женщины, дети — все винтовки против нас берут! Вот пойми ПОЧЕМУ!

Задумался Мурат, и вместе с ним задумалась многотысячная толпа. Минута прошла в полной тишине. Каждый думал. Думал и полковник. Николай обвел глазами толпу и решительно откашлялся. Но секундой раньше заговорил Чубов:

— Мы не будем стрелять в женщин, стариков и детей. Это обещает и генерал Корнилов. Прогоним Керенского и возвратимся на фронт...

— Опять на фронт? — ахнули в толпе.

— В опасности наша земля, Отечество, — резко ответил Чубов.

— Лишние слова говорите, господин полковник, — покачал головой Николай. — Ответьте только на вопросы солдат: когда конец войне? Когда отпустите домой солдат? Когда бедняки получат землю?.. Говорите же, мы ждем!..

Солдаты притихли, напряженно ожидая, что скажет Чубов.

— Вы не солдат, и вам не понять нас, — сказал полковник. — Здесь армия, здесь присяга. Я тоже солдат, и я не уполномочен...

— А я уполномочен! — прервал его Николай. — Товарищи солдаты, слушайте приказ: именем Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, именем революции приказываю: седлайте коней и — по домам!

Солдаты растерялись: и хочется им выполнить этот долгожданный приказ, да кто знает, имеет он силу или нет...

— Мурат! — закричал Василий. — Он твой друг, ты нам и скажи: слушаться нам твоего Николая аль нет?

— Как скажешь — так и сделаем, — подал свой голос и Сафар.

— Солдаты! — закричал Чубов. — Сперва надо Керенского сбросить!

— Погоди, — тихо прервал его Мурат, — мой голос хотят слышать... — помолчав, он поднял голову и сказал: — Я с Николаем полмира прошел. Никогда он меня не подводил. Но сейчас я его слушать не буду. Он говорит — по домам! А я не пойду домой — я в Петроград пойду. Но не с тобой, господин полковник, а с Николаем! Кто хочет со мной — пожалуйста! Кто хочет домой — скачи домой!

— Домой! Домой! Домой! — пронеслось по насыпи, и толпа разорвалась, рассыпалась...

— Солдаты! — пытался остановить их Чубов. — Есть дисциплина! Есть воинский долг!

— Хватит! — оттолкнул его Сафар. — Домой! Эй, горцы, выводи коней! В горы поедем!

И вот горцы уже выводят коней из вагонов, спешно седлают, отмахиваются от уговаривающих их офицеров... Домой! Домой!

***

... Сквозь толпу рабочих, запрудивших огромный цех петроградского завода, пробивалась невысокая задиристая девчушка. Мурат видел мелькающую в гуще людей белокурую головку, с интересом следил, как она протискивалась меж тесно стоявшими рабочими и упрямо пробиралась к столу, на который взобрался Николай. Голос его гремел под сводами цеха, и совсем не обязательно было приближаться к столу, чтобы услышать гневную речь.

— Германский империализм замыслил удушить нашу республику. Немецкие дивизии двигаются на Петроград. Они мечтают потопить нашу революцию в крови! — взмахнул рукой Николай, и толпа беспокойно загудела.

По узенькому проходу, пробитому девчушкой в море людей, медленно продвигался чубатый детина, свистящим шепотом просил:

— Погоди, Глаша.

Но девчушка, энергично работая локтями, обернулась к нему, потянула за руку... Мурат усмехнулся: ни дать ни взять — огромная баржа, которую тянет маленький катер; такую картину он часто наблюдал на Миссисипи.

— Над республикой нависла угроза! Социалистическое отечество — в опасности! — сурово бросил в толпу Николай и сделал паузу...

Уцепившись за рукав парня, Глаша приподнялась на носках, но ей все равно было плохо видно. И тогда детина, ухватив ее обеими руками за талию, легко поднял вверх. Глаша громко на весь цех удивилась:

— Андрюха, глянь, усищи какие! А на носу очки!

Парень послушно повернул голову и увидел кавказца, что, выставив ногу, картинно стоял перед толпой. Левая рука его лежала на кинжале, правая упиралась в бок. Поверх черкески была наброшена черная бурка со светлым башлыком. Глаза сверкали сквозь очки.

— Ленин призывает к защите революции! — объявил оратор.

Рабочий в широкой кепке вдруг задвигал локтями, пробиваясь к столу, закричал глухим голосом:

— Товарищ, хватит агитировать — записывай меня!

Вся толпа мгновенно ожила и двинулась со всех сторон вперед. Громкий голос Николая перекрыл шум:

— Желающие в пехоту — сюда ко мне. А кто в кавалерию — к горцу!

Мурат с достоинством встретил взгляды людей. Николай соскочил со стола. Рабочие качнулись вперед, окружили его, Николай деловито стал записывать добровольцев.

— Котов Василий?.. По батюшке как? Никитич... Следующий...

Мурат с горечью прислушивался к тому, что делается у соседнего стола. Ни один человек не направился в его сторону. Безусый паренек с карандашом во рту повертел в руках тетрадочку, вопросительно посмотрел на горца, вздохнул:

— Дело добровольное... Не хотят в кавалерию.

Сверля недобрым взглядом толпу, Мурат возмутился:

— Не хотят?! Птицей быть не хотят?! Лучше этим, как его, что носом землю роет?!

— Кротом, — подсказал паренек.

— Коня! — приказал ему Мурат — Федька, слышь, коня! Сюда веди! — а сам побежал к Николаю; черной птицей мелькнула бурка в воздухе. Горец ловко вспрыгнул на стол, взмахнул рукой. Громкий выстрел плетью по воздуху громыхнул по цеху, заставив вздрогнуть рабочих. Мурат зло бросил в толпу яростное: — Эй вы! — Многое хотел он крикнуть им, но разве найдешь в горячке такие слова, чтобы проняло всех? Мурат соскочил на пол, встал перед Андреем, заглянул в лицо детине, спросил, прищурив в хитринке глаза: — Ты большой, а я маленький, да?

— На родню не смахиваем, — с легкой усмешкой ответил тот.

— Не такой большой, как ты, — охотно согласился Мурат и бросился к коню, которого ввел в цех недоумевающий Федька.

Абрек встал на дыбы. Горец упруго выпрямился в седле, шашка сверкнула над его головой. Толпа ахнула, расступилась. Мурат осадил коня перед Андреем, задорно крикнул:

— Эге! На коне каждый орел! — и внезапно нагнулся к Андрею, деловито спросил: — Немцы на кого похожи?

Детина недоуменно повел плечом и, не найдя ответа, пошутил:

— Выходит, что на... немцев.

— Э-э! — отмахнулся от него Мурат и доверительно сообщил столпившимся возле него рабочим: — Пушка по ним стреляет — не боятся, пулемет — не боятся... Аэроплана тоже не боятся! — и внушительно прошептал: — Шашки боятся! Кавалерии! Летишь, бурка развевается, шашка блестит! Немцу страшно. Он пушку бросит, пулемет бросит, бежать начнет, — и неожиданно с обидой закончил тираду: — А вы все — к Мухину! Друг он мне, Николай, а обидно! — и он, показав Андрею пальцем на Глашу, заявил: — Ей нужен не крот — ОРЕЛ!

В толпе рабочих засмеялись, зашумели. Андрей обиделся:

— Так я же эту животину только и видел, что под жандармами. С какой стороны к ней подойти — не знаю!

— Научу, — снисходительно пообещал горец.

Федька подчеркнуто чинно, с чувством собственного достоинства раскрыл тетрадь, расправил ее ладонью, испытывая терпение людей, послюнявил карандаш во рту, долго прилаживал кончик его к бумаге...

— Записывай, — торопил его Андрей. — Зыков...

— Сразу писать? — искоса, с лукавой улыбочкой посмотрел на него Федька. — Зыкова? За какие заслуги? — и снисходительно сообщил: — К нам так просто не запишешься — у нас не пехтура, — и скомандовал, показав на стоявшего поодаль в ожидании Мурата: — Айда туда, ребятки! Сам испытывать будет.

Когда рабочие выстроились неровной шеренгой, горец неторопливо прошелся перед ними, всматриваясь в лица, ткнул пальцем в молодого паренька в косоворотке, показал ему растопыренными двумя пальцами на свои глаза, приказал:

— Смотри сюда. Не отводи!

Николай озадаченно спросил, глядя на вцепившихся напряженным взором в зрачки друг друга горца и рабочего:

— Что делаешь, Мурат?

— Мне с ним в атаку идти, — сурово ответил горец.

Николай подмигнул рабочим и отошел. Спустя минуту Мурат удовлетворенно хмыкнул и спросил паренька:

— Звать как?

— Виктором кличут, — вытер заслезившиеся глаза паренек.

— Федька, это наш, запиши! — скомандовал горец и подступил к рабочему в спецовке.

Андрей нетерпеливо ждал своей очереди. Глаша, не посмевшая встать в строй, широко раскрытыми глазами следила за горцем. Когда рабочий, не выдержав взгляда, сконфузился, Мурат рассердился, махнул рукой в сторону Мухина:

— Николай, этот — твой!

Протиснувшись между рабочими, Глаша направилась к горцу. Мурат вздрогнул, увидев перед собой женщину.

— И меня испытай, — сказала она, насупив брови.

— Женщин не берем.

— Почему женщин не берете? — метнулась Глаша к Николаю.

— Берем, — успокоил ее тот.

— Смотри, — помявшись, нехотя сказал Глаше Мурат.

— Не подкачай, Глаша, — подбодрили девушку из строя.

Глаша оказалась с характером. Пот выступил на лбу горца. Отведя взгляд, он сказал смущенно:

— Не могу женщинам в глаза смотреть...

Первое испытание оказалось не самым трудным. Здорово, конечно, когда конь под тобой птицей расстилается, шашка блестит, бурка за плечами полощется. Но конь может оказаться с норовом. Не каждому даст оседлать себя, а сядешь в седло — старается сбросить, затоптать. Вьюном под тобой вертится, брыкается, на дыбы встает — попробуй догадайся, что он еще выкинет в следующее мгновение. И чем ты неопытнее, тем труднее тебе справиться с горячим конем, словно чует он — слабоват наездник. А как блестит обнаженная шашка! Да только вытащить ее из ножен мало, надо еще научиться рубить ею. И тут свои хитрости имеются. Дай шашке не тот уклон, не вложи вовремя силу в удар да не поддерни на себя — так и ляжет плашмя. И бурка сковывает, тянет назад... Чтобы всеми премудростями верховой езды овладеть, чтобы стать грозой для врагов, тебе вновь и вновь приходится скакать, взмахивать шашкой, рубить лозу, не ломая ее, а отсекая, да еще следить за тем, чтобы конь не понес, не ускакал в сторону от длинного ряда подставок с торчащей лозой...

Мурат сам показывал, как надо сидеть в седле, как готовиться к удару, концентрируя силу в руке, как размахнуться и опустить шашку, как при этом управлять конем. Все у него получалось ловко! Рабочие не верили Мурату, который уверял их, что за месяц обучит всем премудростям будущих конников. Больше времени не было. Их ждали на фронте.

Но пока их посадка в седле была неуклюжа; кто съезжал на бок, кто то и дело взмахивал руками, пытаясь сохранить равновесие. А Глаша, та вообще хваталась рукой за гриву коня, только так и могла усидеть.

... У Андрея свалилась кепка, но он весь в порыве, энергично размахнувшись, с силой опустил шашку на тонкую лозу. Лоза согнулась под ударом, но не отвалилась. Почему? — недоумевал Андрей. Мурат приподнял его руку с шашкой, показывая всем, что Андрей бил тупой ее стороной. Горец не стал его стыдить, а поскакал к старту, на полном ходу ловко достал с земли кепку...

... И это было не самое трудное — научиться скакать и рубить лозу. Вот когда ты попадаешь впервые в ад, который называется артиллерийским обстрелом, и над тобой каждую минуту, жутко свистя, пролетают снаряды и рвутся в нескольких метрах, взметая ввысь землю со снегом и камнями, обрушивая их на тебя, и земля, родненькая землица, к которой ты прижимаешься изо всех сил, будто это твоя страстная полюбовница, вся дрожит, шарахается под тобой, — все становится вдруг зыбким, вселяющим страх, который не можешь никак унять, и видишь, что даже кони, стоящие в низине, жмутся один к другому, сбились в кучу, их бьет мелкая дрожь, у них раздуваются ноздри, — вот тогда охватывает тебя такая жуть, что еще миг — и сам станешь молить о скорой смерти...

— Шпарит проклятый немец! — чертыхнулся матрос. — И снарядов не жалеет! — Он кивнул на окопы: — Совсем твои ошалели, — и презрительно сплюнул сквозь зубы: — Салаги!

Мурат перевел бинокль с германских позиций на свои окопы, всмотрелся в распластанные фигурки, над которыми взмывали грибки взрывов, тяжко вздохнул. Прав матрос: растерялись ребятки. Плохо, когда в первый бой попадаешь под такой сплошной огонь вражеской артиллерии, а пойдет немец в атаку, что станут делать? Сейчас уже побросали винтовки. Мурат вытащил трубку, набил ее табаком, прикурил и, поднявшись во весь рост, направился к окопам.

— Эй, кавказец, куда ты? — закричал ему вслед матрос.

— Сейчас испугаются — всегда дрожать будут, — ответил горец.

— Чумной! — вновь чертыхнулся матрос. — Чем ты им поможешь?! — он по собственному опыту знал, что с этим страхом каждый должен справиться сам.

Снаряды подрезали ветви, крошили стволы, накрывали окопы. Шарахались из стороны в сторону кони, еще сильнее жались к земле-матушке люди. Андрею казалось, что он один остался живым в этом аду. Разве уцелеет кто-нибудь, когда такое творится вокруг? Всех немцы угробили, а теперь вдруг огонь только по нему. Все снаряды в него летят! И каждый взрыв отзывается в нем дрожью и проклятием. И вдруг он услышал над собой знакомый голос:

— Правильно, сынок, пока пушки стреляют, лежать надо.

Андрей с боязнью оторвал голову от земли. Мурат, пыхтя трубкой, поглядывал на него с ободряющей улыбкой. Рядом взорвался снаряд, осыпал землей и снегом горца, но он не стал стряхивать с себя комья.

— Лежи, лежи. Дурак, кто голову зря подставляет под осколки, — запросто кивнул он Андрею и пошел вдоль окопов.

Андрей приподнялся на локтях. Горец останавливался возле бойцов, говорил им что-то, и ему словно не было дела до снарядов, рвущих землю. Один из них ударил совсем рядом с ним. Волной воздуха чуть не сбило с ног Мурата, но он устоял. И неведомо было Андрею, что из груди Мурата едва не вырвался стон. Он проглотил его и пошел дальше, нагнулся к брустверу, поднял опрокинутую взрывом винтовку, стряхнул ее, подул, сбивая с затвора снег, подал молодому бойцу, сказав с упреком:

— Поставь в окоп рядом с собой, а то испачкается...

Как мало надо человеку в самый трагический момент жизни для того, чтобы поверить в себя. Только что бойцам казалось, что все кончено, что наступил последний час в их жизни. И вот все так же дрожит тело, все так же в ушах звенит гром, а в душе потеплело, потому что появилась надежда, и уже кажется — не все потеряно, не так страшен черт, как шум разносит. Ходит же перед окопами Мурат, и ничего с ним не случилось. Бодрый и спокойный... Люди ожили, заулыбались, стали переговариваться.

— Завороженный, что ль? — кивнул на командира молодой боец.

А «завороженный» Мурат, обойдя окопы, медленно направился к опушке леса и, только поравнявшись с матросом, позволил себе глухо застонать. Неожиданно он тяжело повалился на землю.

— Помоги мне снять сапог, — попросил он озадаченного матроса.

Сапог был полон крови. Матрос покачал головой, представив себе, как горец ходил под обстрелом с засевшим в ноге осколком и каждый шаг пронизывал его болью, страшной, нестерпимой.

— Или не больно было? — поведя плечом, спросил он.

— Зачем кричать? — поморщился Мурат и показал на грудь: — У них тут больнее было.

Глаша обматывала ему рану, когда раздался сигнал атаки.

— Коня! — закричал горец и в ответ на протестующий жест девушки успокоил ее: — На коне и хромой — всадник! Коня! — Гарцуя на Абреке перед окопами, он скомандовал: — По коням! За мной, ребятки! — И никому в голову не пришло, что командир ранен...

Дата добавления: 2015-08-21