Белоцерковское перемирие

После побед Хмельницкого под Желтыми Водами и Корсунем в его армию в Белую Церковь потянулись це­лые отряды восставших. Перед этим они расправлялись на местах со своими угнетателями.

Из отписки путивлъского воеводы Н. Плещеева царю Алексею Михайловичу 9 июня 1648 г.: «А стоит-де, го­сударь, ныне гетман Хмельницкий с самовольными и за­порожскими казаками за Днепром в городе Белой Цер­кви, а с ним, гетманом, казаков тысяч с двенадцать. А татарове, государь, стоят за Днепром же в урочище на Телячьем броду тысяч с двадцать. А казаки-де, государь, собираются во всех литовских городах по сю сторону Днепра и идут беспрестанно к гетману Хмельницкому».

Вскоре повстанческая армия насчитывала уже более пятидесяти тысяч. А люди все приходили. Это были и выписчики из казаков, и крестьяне, и мещане группами со своими выборными атаманами. Их нужно было разместить, вооружить и организовать в армию, способную вес­ти войну с регулярным шляхетско-магнатским войском. И Хмельницкий полностью отдается этому делу. В пер­вую очередь были доукомплектованы и реорганизованы шесть старых реестровых полков — Чигиринский, Черкас­ский, Корсунский, Каневский, Белоцерковский и Переяс­лавский, во главе которых еще раньше были поставлены новые полковники из числа виднейших руководителей восстания. По образцу реестровых были сформированы новые территориальные полки с центрами в городах: на Левобережье — Прилуцкий, Миргородский, Нежинский, Борценский, Ичнянский; на Правобережье — Киевский, Уманский, Винницкий. Образование таких полков с развитием восстания продолжалось и в дальнейшем.

Отсюда, из-под Белой Церкви Хмельницкий рассыла­ет по всей Украине свои универсалы, призывая украин­ский народ на борьбу за освобождение от иноземных по­работителей, которые и теперь «многий свои на нас стя­жают и совокупляют войска... абы со всеми силами своими, пришедши на Украину пашу Малороссийскую, латво[60] нас огнем и мечом завоевати, жилища наши разорити, в прах и пепел обернути, нас самих выбити, других в немилосердную неволю забрати».

Смятение в правящих кругах Польши, вызванное разгромом шляхетского войска восставшими казаками и крестьянами, еще больше усилилось, когда на борьбу против господ поднялись крестьяне и мещане в самой Польше.

10 мая на границе Литвы в местечке Меричи смерть настигла 52-летнего короля Владислава IV. Магнатская группировка решила воспользоваться этим, чтобы сместить Оссолинского и посадить на его место своего став­ленника. Это заставило канцлера предложить Хмельницкому мир. Посредником вновь выступил Адам Кисель, обратившийся с письмом к гетману.

Кисель, как всегда, демагогически писал:

«Прошедшее предадим забвению. Война и исчадья^; ее — голод, язва — суть наказания, посылаемые свыше, и Речь Посполитая восчувствовала их ныне в полной ме­ре. Желать продолжения оных на гибель отечества есть дело беззаконное. Мщение божеское следует отклонять молитвами, свои укрощать раскаянием и печься о зажив­лении, а не о растравлении ран. В межусобной брани славнее для победителя влагать в ножны меч свой, неже­ли обнажать его на новое поражение. Хмельницкий! Не оскорбляй величия божия, не нарушай спокойствия об­щего, отошли татар в их улусы, распусти казаков, от­правь посланников своих в Варшаву с изъяснением ис­тинных причин возмущения вашего и обид, нанесенных войску и тебе самому, удостоверь Речь Посполитую в вер­ности, впредь никогда не изменяемой...»

Когда Хмельницкий прочел это письмо старшине, со­бравшихся охватил гнев и возмущение:

— Прекратить восстание?! Ишь чего захотел, шляхет­ский лизоблюд! Не бывать этому!

И каково же было удивление старшины, когда Хмель­ницкий, выслушав всех, высказал мысль, что к письму Киселя следует прислушаться и согласиться на пере­мирие:

— Не о том речь моя, чтобы прекратили мы дело на­ше, а о том, чтобы хватило нам времени организовать войско, чтобы заручиться поддержкой со стороны царя русского. А для будущей войны с поляками и защиты народа нашего от их зверств ехать полковникам по всей Украине и поднимать далее народ на войну.

Не все поддержали Хмельницкого, потребовалось созвать большую раду. И вновь ударили сигнальные ору­дия, забили барабаны.

Всю ночь Хмельницкий не смыкал глаз. Снова и снова призывал к себе старшин, просил убедить казаков, народ, что для них сегодня перемирие нужнее, чем даже ляхам.

Когда на следующий день, 1 июня, поднялось солнце, большой белоцерковский майдан был забит людьми. Толь­ко казаков пришло более 20 тысяч, а всего на раду стек­лось до 70 тысяч человек. Такого еще не видывали.

Когда на помост вышел со старшиной Хмельницкий и поднял над толпой свою гетманскую булаву, все замерли. Молча слушали, когда Хмельницкий говорил о письме Киселя и необходимости перемирия, и когда громовым, слегка дрожащим от волнения голосом читал свое письмо народу. И лишь когда закончил, майдан взорвался, слов­но вулкан, гневно и решительно. Казалось, разъяренная толпа сомнет помост. Но гнев ее лишь доходил до него и откатывался назад, укрощенный словами Богдана. И на­род отступил.

Шестьдесят верных и надежных казаков были разосла­ны по всей Украине с универсалом Хмельницкого наро­ду, составленным и подписанным 28 мая 1648 года. Именуя себя гетманом «славного войска Запорожского и всея по обеим сторонам Днепра сущей Украины Малороссий­ской», Хмельницкий обратился к народу с призывом «вос­стать соединенными силами против врагов веры благочес­тивой и свободы».

В это же время решили направить в Варшаву для пе­реговоров об условиях мира посольство из казацких стар­шин, уже не раз бывавших там, — полковников Федора Вешняка и Лукьяна Мозырю, сотника Григория Бута, писаря Ивана Петрушенко.

Задумали направить письмо королю — якобы не зна­ли о его смерти. Такое письмо обязательно будет прочи­тано на сейме.

Утро 2 июня 1648 года. Зал роскошного Белоцерковского дворца, где была устроена канцелярия, наполнился июньским солнцем, и все его убранство, украшения и по­золота постепенно преображались. Утренняя свежесть бодрила, работалось легко. Сидевший за столом Выговский еле успевал записывать за гетманом:

«...Наияснейший милостивый пан король, пан наш ми­лостивый и благодетель! Смиренно повергаем к стопам Вашего величества нашу верность и казацкую нашу службу. Хоть мы уже и наскучили Вашей королевской милости своими беспрестанными жалобами о нестерпимых обидах, какие нам чинят господа старосты и помещики украинские, но негде нам искать обороны: только на господа бога да на милосердие Вашего величества полагаем надежду...»

Перечислив все обиды, которые причинило украинскому населению местное шляхетство, как польское, так и украинское, гетман велел писарю особенно подчеркнуть то обстоятельство, что поднятое оружие «и пролитая христианская кровь есть дело рук некоторых магнатов польских..., следующих тиранским своим склонностям и вымыслам на пагубу народа русского». Сделав предположение, что Потоцкий действовал против воли короля, Хмельницкий объяснил, что они вынуждены были поднять оружие в свою защиту, и просил короля проявить к казакам отеческое милосердие и заступничество, оставив их при прежних правах и вольностях.

Хмельницкого неотступно преследовала мысль о будущем. Тысячи восставших крестьян и казаков, составляющие его войско, не помышляют о возможности какого-либо мира. У них лишь одно желание — навсегда избавиться от панского гнета. Каждый из них мечтал о земле и воле, которые гетман обещал в своих универсалах. Но Польша огромная и еще очень сильная страна, для которой плодородные земли Украины с даровыми раба­ми — бездонный источник богатств; ни магнаты, ни шлях­та от них добровольно не откажутся. Может, решение, придет потом, с новыми победами, в которых он теперь не сомневался, а пока необходимо выиграть время и заручиться расположением нового короля. Нужно хорошенько продумать инструкции послам. Требования к королю и сейму должны быть умеренными, чтобы не озлобить их. Диктуя Выговскому инструкцию, он, как и в письме ко­ролю, сначала говорил о притеснениях, которые терпят казаки со стороны польско-шляхетской администрации, выдвигая это как основную причину выступления, а по­том уже перечислил требования, которые должны предъ­явить послы — увеличить реестр казаков с 6 до 12 ты­сяч; выдать жалованье, которого уже пять лет не получа­ли реестровцы; восстановить права православной религии и возвратить православные церкви, захваченные униа­тами.

Нельзя сказать, чтобы условия, на которых должно было основываться перемирие, отвечали желаниям всего казаческого сословия и тем более крестьян. Под защиту в основном брались зажиточные группы казачества. Ведь они владели мельницами, прудами, лугами, хуторами, а бедные казаки жили промыслом и рыбачеством, да и то значительную часть отдавали шляхтичам-полковникам. В составленных документах проявилась ограничен­ность позиции Хмельницкого. С одной стороны, он выражал чаяния народа, стремящегося к лучшей жизни, к освобождению страны от шляхетско-магнатской тирании, и в то же время соблюдая интересы старшины, богатых казаков, выходцем из которых был сам. Такая двойствен­ность политики Хмельницкого приводила к противоречи­ям в повстанческом лагере...

13 тот же день, 2 июня, были написаны еще два пись­ма великому коронному маршалу Адаму Казановскому и князю Владиславу-Доминику Заславскому с просьбой хлопотать перед королем о сохранении давних прав За­порожского войска. В письме Заславскому Хмельницкий не удержался и вместе с заверениями, что виновники вос­стания — не они, казаки, а магнатская шляхта, все же предупредил: «Если, упаси господи, еще кто на нас на­падет, богом клянемся, что ему еще больше достанется, чего мы никому не желаем!»

Еще не зашло солнце, как казацкие послы с вручен­ными им письмами, инструкцией и устными наставления­ми Хмельницкого отправились в Варшаву.

Утром 3 июня к Хмельницкому явился посланец Киселя монах Хустского монастыря Петроний Ласка с офи­циальным предложением о перемирии. В тот же день мо­нах отправился в обратную дорогу с ответом, что гетман готов встретиться с Киселем для переговоров.

Хмельницкий не верил, что посольство принесет же­лаемые результаты, и хотя для видимости повелел вой­ску приостановить военные действия и отпустил татар, был постоянно наготове к новым выступлениям. Давно зная Киселя, его лицемерие, он ожидал от него какой-то пакости и не ошибся. Отправляя к Хмельницкому монаха Петрония Ласку, Кисель тут же пишет письмо архиепископу гнезненскому М. Лубенскому, в котором называет Хмельницкого «изменником». Он писал: «Измен­ник этот рассылает свои письма везде по городам, где только находятся русские, из которых одни по безумию, и другие из ожесточения принимают свою погибель за счастья». И он просил направить войско, чтобы разгромить «казака-изменника» и «спасти спокойствие, счастье и славу Речи Посполитой».

Сейм открылся 9 июня 1648 года и сразу же прим! королевства, архиепископ гнезненский Матвей Лубенский, к которому взывал Кисель, потребовал объявить «посполитое рушение»[61], набрать немедленно и отправит на Украину против восставших не менее 36 тысяч войска, причем «не хлопов, а единственно людей благородного происхождения и чужеземцев».

Поскольку гетманы, которые могли возглавить войско, находились в татарском плену, сейм предложил поручить командование огромной по тем временам армией трем региментариям[62], магнатам: Доминику Заславскому, Николаю Остророгу и Александру Конецпольскому. О них говорили тогда: «Князь Доминик — перина, подчаший[63] — латына, хорунжий — дытына[64]». Так оно было. Первый — князь Доминик Заславский, сандомирский воевода из дома Острожских, владелец огромных поместий, предпочитал в своей жизни одни лишь забавы и роскошь. Изнеженный и малоспособный, далекий от военного дела, он предпочитал пуховую перину твердому седлу. Второй военачальник, коронный подчаший Николай Остророг, известен был в Польше как человек ученый, славный своим дипломатическим искусством, но в коей мере не военный. Третий — молодой коронный хорунжий Александр Конецпольский, пылкий и гонористый, особенно ненавидящий Хмельницкого. Для него война была скорее очередным приключением, чем серь­езным делом.

К региментариям сейм приставил 32 советника с титулами «военных комиссаров» и неопределенными полномочиями. Те из шляхты, кто серьезно относился к делу, с горькой иронией говорили, что этих 35 командующих было достаточно, чтобы проиграть не одну, а 35 битв.

Однако какими бы ни были командующие, как бы иронизировали над ними сами поляки, решение о «посполитом рушении» было принято, руководители его утверждены, и миссия казацких послов, таким образом, оказалась заранее обреченной. Их поселили в отведенном для них подворье, отобрали письма и приказали ждать и никуда не выходить.

Лишь 10 июля на сейме было наконец зачитано письмо Хмельницкого к королю и инструкции казацким пос­лам. Они вызвали бурную реакцию. Одни сенаторы ре­шительно заявили: «Прощения не давать, а начать ре­шительную войну против взбунтовавшихся казаков». Другие выступали за переговоры. После долгих споров пришли к решению: сбор ополчения проводить, а к каза­кам послать комиссаров во главе с Киселем для переговоров.

Затем в посольскую избу призвали казацких послов. Когда те вошли в залу, наступило настороженное молча­ние. Присутствующие сенаторы, одни с интересом, дру­гие с ненавистью смотрели на послов Хмельницкого. Особенный гнев проявляли восточноукраинские магнаты, богатства которых захватил восставший народ. И все из-за попустительства этого либерала — коронного канцлера Оссолинского! Хватит! Его нужно убрать и канцлером по­ставить своего человека, который бы твердой рукой усми­рил схизматиков[65] и вернул им отобранные земли. Чтобы скомпрометировать в глазах шляхты Оссолинского, они настояли на публичном допросе казацких послов о свя­зях покойного короля и Оссолинского с Хмельницким. Казаки еще не успели освоиться с обстановкой, как ти­шину нарушил резкий голос маршалка посольской избы:

— Объясните нам, давал ли король Владислав IV Хмельницкому привилей на право набора казаков? Из каких средств были отпущены деньги на их содержание и для построения чаек?

Вопрос застал врасплох не только послов, но и Ос­солинского. В посольской избе, как и в сейме, хорошо по­нимали его смысл и с настороженностью ожидали, что ответят послы. От этого зависело многое. Казацкие по­сланцы молча переглянулись, и один из них, выйдя чуть вперед, проговорил в сторону задавшего вопрос.

— Если какой-либо привилей и был когда-либо вы­дан королем, то о нем нужно спросить самого Хмельниц­кого и старшину. Хмельницкий же нам ничего не говорил о сношении с Оссолинским и не давал об этом никаких приказаний, отправляя нас на сейм.

Лаконичный и твердый ответ свидетельствовал, что от послов большего не добьешься. 12 июля казацких депутатов вызвали в сенат и зачитали ответ, в котором были изложены требования: немедленно освободить всех пленных польских дворян, вернуть взятое в сражениях оружие, разорвать союз с татарами, отослать в Варшаву виновников бунта.

Молча выслушали послы этот приговор сейма и уже хотели возвратиться на свои квартиры, но тут поднялся архиепископ Лубенский и сообщил им, что сейм принял нижайшую просьбу Хмельницкого и в основном удовлет­ворил ее. Многое скрывалось за этим решением. И то, что великопольская шляхта, видя, что казацкие требова­ния не ущемляют ее интересов, по поддержала восточно-украинских магнатов, и то, что восточноукраинские маг­наты не смогли использовать сейм, чтобы сбросить корон­ного канцлера Оссолинского и посадить на его место сво­его человека, и то, что удовлетворение требований Хмель­ницкого, по мнению того же Оссолинского, давало воз­можность отколоть казаков от крестьян, привлечь на свою сторону и таким путем покончить с восстанием на Украине. Но все-таки «посполитое рушение» объявили и руководителей его назначили. Новый поход шляхты на Украину был не за горами.

Ответ сейма должен был передать Хмельницкому польский дворянин Вольский. Он и отбыл в середине июля с казацкими послами в Белую Церковь. А вслед за ними туда же отправились и назначенные сеймом для переговоров комиссары Кисель, Сальский, Дубравский, Обухович.

В начале августа 1648 года комиссары прибыли на Волынь, которая также пылала восстанием. Кисель, ис­пугавшись, решил не идти дальше, а послать к Хмель­ницкому своих представителей. Вместе с казацкими по­слами и Вольским они направились в Чигирин.

Дата добавления: 2015-08-21