НА ЗАПОРОЖЬЕ

В августе 1647 года под предлогом осмотра погранич­ных крепостей на Украину прибыл ближайший помощ­ник короля коронный канцлер Оссолинский. Трудно сей­час сказать, была ли согласована с Хмельницким эта поездка. Однако ясно, что в создавшейся тогда обстанов­ке король по-прежнему придавал большое значение свя­зям с казаками.

Прибыв на Украину, Оссолинский убедился, что Барабаш и Ильяш перешли на сторону магнатов. Хмельниц­кий оставался единственным человеком, который мог со­действовать в осуществлении планов короля.

Поэтому встреча Оссолинского с Хмельницким про­ходила втайне. Присутствовали лишь ближайшие сто­ронники Хмельницкого — Федор Вешняк, Кондрат Бур-ляй и еще несколько казаков Чигиринского полка.

Невеселой была эта встреча. Хмельницкий, который потерял все, и казалось уже, не было никаких надежд на будущее, выглядел хотя и мрачным, но бодрым. Оссо­линский, будучи канцлером, обладая огромной властью, наоборот, выглядел усталым. Его старая, согнутая годами фигура в дорогом одеянии выражала печаль от всего виденного и услышанного. Он вертел в руках золотую табакерку, и бледные его губы слегка подрагивали.

Медленно покачивая головой с выпуклым восковым лбом, Оссолинский, не спеша подбирая слова, говорил, что единственное желание наияснейшего короля — обе­зопасить южные и западные границы, сломить силу та­тарского разбойничьего гнезда и даже покорить его. Без этого Польша будет вечно в тисках. Он осторожно раз­вивал план будущей войны, спрашивал о возможных пу­тях продвижения татар, советовал, как лучше проводить набор казаков, чтобы в первое время не всполошить шляхту. Старшины молча слушали канцлера, и в голове у каждого из них рождались свои планы, свой подход к делу. Когда канцлер кончил, Хмельницкий поднялся и проникновенным голосом проговорил:

— Приносим бесконечную благодарность его величе­ству за оказанное нам доверие, но не скроем, что пору­чение его осуществить трудно: казаки стеснены корон­ным гетманом, не готовы еще к такому предприятию. Необходимо время, чтобы склонить к этому запорожцев. Строгий режим, введенный польскими властями на Укра­ине, тоже усложнит и замедлит набор казаков. Несмотря на это, будет, сделано все, чтобы угодить его величеству.

Оссолинский удовлетворенно кивнул.

— Его королевское величество подтверждает ваше право, Панове, на набор казацкого войска и поручил мне передать вам на его снаряжение эти деньги. — Оссолин­ский протянул Хмельницкому пакет. — И жалует тебя, Богдане, гетманом Запорожским, с чем и передает знаки гетманского достоинства. Правда, показывать их до поры не следует.

Хмельницкий и его товарищи переглянулись. На ли­цах их была и радость, и озабоченность. С одной сторо­ны, это было лестно. С другой, прими Хмельницкий сей­час королевское знамя и гетманскую булаву — про­тив него поднимется вся старшина. Нет, если суждено ему быть гетманом, то только после избрания народом и всем войском на Запорожье. Королевская милость уже запоздала. Но и прямо отказываться тоже нельзя. Этим и короля можно оскорбить, да и Оссолинский насторо­жится.

Хмельницкий встал и, приложив руки к груди, торже­ственно поклонился.

— Я приношу сердечную благодарность светлейшему пану канцлеру и наияснейшему королю. Королевское знамя — это святыня, оно тронуло нас до слез и окрыли­ло наши надежды. Принимаем его как хоругвь казацкого войска. О булаве же и думать не смею. Боюсь, не связала бы меня эта великая власть, мне же нужно быть сво­бодным, чтобы как можно лучше послужить своему коро­лю и отечеству.

Оссолинский прикоснулся к плечу Хмельницкого, и на его грустном лице мелькнула улыбка.

— Это новое доказательство бескорыстной верности и скромности пана Хмельницкого.

Из записки государева гонца дьяка Григория Кунакова о казацкой войне с Польшею. 1649, март: «Владислав король... пожаловал Богдана Хмельницкого гетманством Запорожским и послал ему свое жалование, а впредь обе­щал ему король прислати на жалованье черкасам и на челновое дело[35]... 170000 злотых польских».

Разговор с канцлером показал казакам бессилие коро­ля и еще более утвердил их в мысли, что освобождения от шляхетского своеволия они могут достичь только пу­тем восстания. В связи с этим решили собраться на новое совещание. В историю оно вошло как «совещание в роще».

В конце сентября 1647 года недалеко от Чигирина в одном из заросших густым черным лесом оврагов соби­ралось казачество. По зову Хмельницкого съезжались со всей Украины. Это были его соратники, единомышленни­ки, которые откликнулись на его призыв. «Пусть будет вам известно, — говорил Хмельницкий, — я решился мстить панам-ляхам войною, не за свою только обиду, но за попрание веры русской и за поругание народа рус­ского! Я один бессилен, но вы, братья, мне помогите...» И ему отвечали: «Станем с тобою: поднимется земля рус­ская, как никогда еще не поднималась».

Были здесь и те, кто по-иному представлял себе сво­боду Украины и даже считал, что все это химеры оскор­бленной старшины. Но они хотели более подробно узнать, что задумал Хмельницкий.

Хмельницкий стоял перед собравшимися с королев­скими привилеями в руках. Подле него были те, кто присутствовал при передаче их Хмельницкому и мог это засвидетельствовать.

Выступление Хмельницкого перед собравшейся стар­шиной — единственное дошедшее до нас свидетельство, раскрывающее содержание его политической деятельно­сти накануне освободительной войны. Оно известно из книги Самуила Грондского «Казацко-польская война», опубликованной в 1789 году, автор которой записал ее со слов Ивана Выговского. Грондский и сам встречался с Богданом Хмельницким, выполняя дипломатические по­ручения к нему от польского короля Яна Казимира, шведского Карла X Густава, князя Трансильвании Дердья II Ракоци, у которых он служил.

В начале своего выступления Хмельницкий расска­зал, что на его просьбу рассмотреть и решить дело с Суб­ботовом его в Варшаве осмеяли.

— Так они относятся не только ко мне, так ляхи отно­сятся ко всему народу украинскому, который считают быдлом и схизматиками...

Хмельницкий на минуту умолк, вытер разгорячен­ное лицо рукавом малинового кунтуша и страстно вос­кликнул:

— Ужели будем терпеть? Ужели оставим в бедствии братьев наших русских, православных?

Лицо Хмельницкого было суровым и жестким, глаза испытующе и требовательно смотрели на присутству­ющих.

— Проезжая по Руси[36],везде я видел страшные при­теснения, тиранство. Несчастный народ вопиет о помо­щи: все готовы взять оружие, все обещают стать с на­ми заодно... Чего мы только не терпели! Вольности на­ши уничтожены, земли отняты, большая часть свободных рыцарей обращена в холопов: они отрабатывают барщи­ну, ходят за лошадьми, топят печи папам, смотрят за собаками, как рабы, бегают с письмами. Чтобы извести казачество, число реестровых уменьшено до шести ты­сяч, да у тех жизнь не лучше рабской. Полковники, сот­ники — все начальство у нас не выбрано нами, а из шляхты. Они пользуются казаками, как слугами, для своих домашних работ. Жалованье, положенное издавна от короля и Речи Посполитой, по тридцать золотых на каждого казака, они берут себе и дают только тем, кто заодно с ними. Если в походе казак захватит татарского коня — тотчас отнимут, языка ли поймает казак — пол­ковник пошлет его к коронному гетману с жолнером и скажет, будто отличился жолнер, а казацкую отвагу на­рочно скрывают. Нередко бедный казак должен идти с рарогом или раструбом[37] через дикие поля, неся подарок какому-нибудь пану, подвергаясь опасности быть пойман­ным татарами, и на это не смотрят: пропал казак — и был таков! А сколько раз предавали казаков жестоким казням! За малейшую вину убивают даже детей! А сколь­ко раз чинили ругательства над женами и дочерьми нашими!.. А как страдают крестьяне под гнетом своих старост и надсмотрщиков! Но всего ужаснее — пресле­дуют веру нашу, принуждают нас к унии, разоряют на­ши церкви, продают утварь церковную, ругаются над святынею и священниками, изгоняют пастырей...

Молча слушали присутствующие Хмельницкого. Одни готовы были немедленно выступить вместе с ним против ляхов, другие, особенно те, кто позажиточнее, колеба­лись. Они сумели сжиться с магнатами, и людское горе их меньше касалось: «С чем выступать? Как высту­пать? — говорили они. — Пушек нет, ружей нет, их забрали комиссары. Да и ляхи сейчас наловчились в во­енном деле, голыми руками их не возьмешь. Хмельниц­кий говорит — позвать на помощь татар. Но сколько раз мы били их. Теперь они нас ненавидят!»

Хмельницкий отвечал на это:

— Правда ваша, враги сильны, и мы против их са­ми ничего не сделаем, особенно когда во всех замках си­дят польские комиссары и следят за нами, а к тому же жолнерство зимует в нашем краю. Сразу заметят наше движение и подавят его, поэтому нельзя нам обой­тись без помощи. Я думаю, ни у кого нам нельзя ее про­сить, кроме России и татар, все другие соседи слабы, они скорее вступятся за поляков, чем за нас... Не вижу, — вскричал Хмельницкий, — другого выхода, кроме Моск­вы! Москва одной с нами веры и не оставит нас в беде. Московия сама была опустошена в прежние годы поля­ками и едва ли сможет сразу вступиться за нас. С тата­рами труднее сойтись, мы их извечные противники: то нападали на них, то отнимали добычу, которую они за­хватывали в польских землях. Но сейчас татары нам нужны, они нам помощники.

— Ты, пане Хмельницкий, — отвечали на то присут­ствующие на совещании казаки, — покажи только сред­ство, как поладить с татарами, а там и рассудим.

— Если так вы говорите, — отвечал Хмельницкий,— то я не стану скрывать от вас, братья мои, что король наш, желая воевать с турками, собрал наемное войско, но так как панство не захотело, то он его снова распу­стил, а теперь нас подговаривает сделать поход на ту­рецкую землю, чтоб, когда в ответ пошлют турки на Польшу войско, поляки рады — не рады, а взялись бы за сабли. А чтоб вы этому поверили, то вот вам королев­ская привилегия на постройку чаек для войны. Нам дали и знамя и булаву и хотели меня поставить гетманом при свидетелях, которые здесь и могут поручиться, что я правду говорю. Я, однако, не принял гетманства... По-моему, братья, пока эти письма у нас в руках, нужно выбрать послов к татарам и объявить, что замышляет король, да и посоветовать им: пусть нам пособляют, коли хотят покоя, а не согласятся, так мы им войну объявим, так им и скажем.

Соединимся, братья, — сказал далее Хмельницкий, — восстанем за веру православную, восстановим свободу народа нашего и будем единодушны. На это святое дело нас благословил почивший в бозе митрополит Петро Мо­гила. Вечная ему память!

Все дружно повторили последние слова.

На этом совещании Хмельницкий впервые открыто изложил план выступления против шляхетских войск. Он связывал его с походом молодого Александра Конецпольского против татар на понизовье Днепра в октябре 1647 года. Перейдя Днепр на Бургунской переправе (ни­же современной Каховки), Конецпольский думал погра­бить здесь в степи татарские улусы. Его войско числен­ностью в 2500 человек состояло из личных хоругвей[38] разных панов. В это же время реестровые под начальст­вом комиссара Шемберга совместно с польскими жолне­рами укрылись в лесу под Лебедином, чтобы защитить кордон от нападения татар. Польские силы были разделены, и Хмельницкий решил использовать это для на­чала восстания. Реестровые казаки из-под Лебедина должны были по данному знаку двинуться на польские ча­сти, которые находились рядом с ними, и, разгромив их, захватить пушки и знамена Запорожского Войска и со­здать ядро восстания. Дальше они должны были пойти навстречу Конецпольскому и разгромить его.

Хмельницкого охотно поддержали и, приняв его план, избрали своим предводителем. Присутствующие обрати­лись к Хмельницкому с просьбой взять на себя перего­воры с татарами, уверяя, что «им не найти никого более способного для этого дела».

Не всем из присутствующих на «совещании в ро­ще» принятое решение пришлось по душе. Еще не успели разъехаться его участники, а один из присутствующих — есаул Чигиринского реестрового полка Роман Пешта — уже был у магната Александра Конецпольского и рас­сказал ему обо всем, что задумали казаки, уверив его, что именно «Хмельницкий бунтует казаков». Об этом же бы­ло сообщено ставленнику магнатов казацкому комиссару Шембергу, который сразу же послал гонца к коронному гетману. Получив донесение Шемберга, Потоцкий потре­бовал немедленно схватить Хмельницкого и посадить под надежную охрану, а вслед за этим шло новое указа­ние — предать его смерти.

После «совещания в роще» Хмельницкий срочно от­правил во Львов своих людей с деньгами. Их спрятали в телегах с пшеном, которое якобы везли сюда для про­дажи. На эти деньги люди Хмельницкого должны были закупить ружья, сабли, свинец.

Тогда же он посылает на Запорожье гонца к своему другу и соратнику бывшему реестровому сотнику Федо­ру Лютаю, который еще раньше ушел за пороги и был здесь избран кошевым атаманом. Он сообщал о назрева­ющих событиях и просил быть готовым выступить ему на помощь. Туда же он тайно отправляет и несколько пушек.

Все это становится известным польским властям. И они принимают меры. Во Львове были задержаны теле­ги, которые уже возвращались назад с закупленным ору­жием. Не удалось переправить на Запорожье пушки.

Через некоторое время после «совещания в роще» Хмельницкий был схвачен в селе Бужине шляхтичами и брошен в тюрьму. Однако что делать с ним дальше, не знали. Александр Конецпольский, который прибыл в Крылов, где был заключен Хмельницкий, созывает сове­щание. Решили, что убивать его здесь небезопасно: может взбунтоваться казацкая «чернь». Лучше сделать это где-нибудь в другом месте, когда он будет на свободе, а пока пусть кто-нибудь возьмет его на поруки, чтобы не убежал. Неизвестный очевидец позже писал, что поручился за Хмельницкого «его милость пан Кричевский, полковник Войска Запорожского и приятель Хмельницко­го». 7 декабря 1647 года он же сообщил Хмельницкому, что его хотят тайно «смерти предати» и ему нужно не­медленно скрыться. В этот же день Хмельницкий ушел из дому.

Из летописи Самоила Величко: «Будучи тем зело озлоблен, а не могучи больше при вышепомянутой своей отваге и столь значительных заслугах сдержать того озлобления, начал тайные переговоры с другими своими товарищами, искал у них совета и способа, как себе и всему отечеству при таких притеснениях помочь.

О чем, узнав от кого-то, предупрежденный гетман коронный Потоцкий послал указ к Кречовскому, полков­нику Чигиринскому, чтобы его, Хмельницкого, прибрал к рукам и до дальнейших распоряжений под арестом задер­жал. Однако Кречовский не только того не учинил, но еще в предостережение тот самый указ гетманский, ему письменно присланный, к нему (Хмельницкому. — В. 3.) отослал. И тот тут же, не прислушиваясь долго к чужим советам, а по тому предостережению Кречовского, сколь­ко мог, собрал себе товарищей и поскакал с ними на луч­ших конях на Запорожье...».

Вместе с Хмельницким 7 декабря 1647 года на Запо­рожье выехало 300, по другим данным — 500 реестровых казаков. Он взял с собой также сына Тимоша. Они напра­вились туда, где, как писал сам Хмельницкий, «много таких обездоленных и покалеченных казаков-небожат, ко­торые также не по своей воле покинули жен, детей и добро свое, от тайного преследования скитаются». Они ехали навстречу борьбе, войнам, навстречу новой жизни.

Дата добавления: 2015-08-21