Писарь восставшего казачества

В наиболее тяжелое для запорожского казачества вре­мя Богдан-Зиновий Хмельницкий был избран на важную и ответственную должность писаря Запорожского Войска, а это говорило уже об особом доверии к нему казаков. Писарь осуществлял учет войска, вел всю канцелярию, оформлял документы, выполнял важные дипломатиче­ские поручения при переговорах, выступая при этом как представитель Запорожского Войска.

В отличие от большей части казацкой верхушки, поч­ти всегда стоявшей на стороне польской шляхты, Богдан Хмельницкий с самого начала стал на сторону масс. Особенно это проявилось в 1637 году, когда Чигирин ока­зался центром нового крестьянско-казацкого восстания.

Тогда же он написал письмо королю, в котором изло­жил свою боль о народе, о преступлениях, чинимых шлях­той на Украине. Он писал, что казаки не раз старались решить дело миром. «Но ничего это нам не помогло, — писал Хмельницкий, — при сухом дереве и мокрому до­сталось, — или виноват, или не виноват, мечом и огнем все равно уничтожено, что, сколько на свете жили, и на чужих сторонах не видели такого пролития крови бусурманской, как теперь нашей христианской, и уничто­жения невинных детей. Самому богу жаль, наверное, это­го, и не знать, сколько этот плач невинных душ будет длиться! Кто и живой остался, не жить ему, такие поби­тые, оголенные, — другой не имеет, чем грешное тело прикрыть...»

...Восстание началось в мае. Нереестровое казачество Запорожья избрало тогда своим гетманом друга казненного в Варшаве Сулимы Павлюка (Павла Бута). Отсюда, из Запорожья, Павлюк обратился к украинскому народу с универсалом, в котором призывал всех идти к нему и вступать в казачье войско, а панам грозил жестокой рас­правой.

Подняв нереестровых казаков, Павлюк двинулся из Запорожья на Переяслав, где находилась и главная квар­тира реестрового казачества, и гетман реестровых казаков Василий Томиленко. Павлюк потребовал уступить ему гетманство. Томиленко вначале согласился, но против Павлюка выступила реестровая верхушка. Тогда она ни­зложила нерешительного Томиленко, упрекая в потвор­стве Павлюку, и избрала гетманом переяславского пол­ковника Савву Кононовича.

В июле 1637 года восставшие во главе с Павлюком уже вступили в Боровицу, почти все жители которой присоединились к ним. А 2 августа 1637 года двухтысяч­ный отряд во главе с соратниками Павлюка нереестровы­ми полковниками Карпом Скиданом и Семеном Биховцем напал на главную квартиру реестрового казачества Пе­реяслав и, захватив Савву Кононовича, войскового писа­ря Федора Онушкевича и многих других старшин, вер­нулся в Чигирин. Здесь и состоялась казацкая рада. Суровым был ее приговор. Кононович, Онушкевич и стар­шины, которые шли за поляками, были преданы смерти.

Войсковой писарь Богдан Хмельницкий во всем под­держивает Павлюка, и прежде всего в его намерении сое­диниться с донскими казаками и признать власть москов­ского царя. Вместе с Павлюком составляет и рассылает по всей Украине универсалы, призывая бороться за свой край, за православную веру, за права, за поруганных жен и детей.

Восстание все более разгоралось.

Против повстанцев собиралось большое польско-шля­хетское войско во главе с польским гетманом Николаем Потоцким.

Коронный гетман Станислав Конецпольский в издан­ном 24 августа 1637 года универсале требовал, чтобы урядники, старосты и прочие государственные чиновники на Украине «тех, которые присоединились уже к свое­вольной массе народа и в течение двух недель не покая­лись и не возвратились оттуда, не считали казаками и, лишив их всех вольностей, предоставленных реестровым казакам, исполняющим свои обязанности, старались аре­стовать... Если бы ваши милости не могли задержать их, то вы должны карать их жен и детей и дома их уничто­жать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, нежели размножались изменники его королевской мило­сти Речи Посполитой».

В соответствии с этим документом и действовало вой­ско Потоцкого, сжигая, разрушая и уничтожая все на своем пути.

6 декабря 1637 года войска сошлись под Кумейками около города Мошны. Несмотря на невиданную храбрость повстанцев, бой сложился не в их пользу. Двинулись на позиции польско-шляхетских войск, около вражеского ла­геря они попали в непроходимое болото. С трудом выбра­лись, и тут на них внезапно налетела польская конница. По старой казацкой тактике, повстанцы начали быстро строить укрепленный лагерь, окружая себя в шесть ря­дов возами. Но под напором польской конницы сделать им это не удалось. Ее наскоки, поддерживаемые враже­ской пехотой и артиллерией, повстанцы отбивали трижды. Одному из польских отрядов все же удалось пробиться в повстанческий лагерь и поджечь возы с сеном и порохом. Это и решило исход боя.

Лишь ночь спасла повстанцев от полного разгрома. Собрав оставшиеся силы, Павлюк и Скидан отступили в сторону Чигирина, где надеялись собрать подкрепление. Часть повстанцев под руководством талантливого вожа­ка Дмитрия Гуни осталась в лагере прикрывать отход основных сил. Завязался новый бой с поляками, который продолжался до поздней ночи. Наутро Гуня сумел вы­вести повстанцев из окружения и отойти к Боровице за Черкассами, где и соединился с Павлюком.

18 декабря 1637 года жолнеры также подошли к Боро­вице и начали ее осаду. Узнав, что в Боровице находится Павлюк, сюда с основными силами польско-шляхетского войска направился сам гетман Потоцкий. День и ночь польская артиллерия вела обстрел города. Подожженный, он весь был в огне, не хватало еды. Но окруженные про­должали оказывать упорное сопротивление. Тогда Потоц­кий предложил переговоры, прислав в казацкий лагерь универсал. Письмо казацкой реестровой старшине при­слал и Кисель.

Первым эти послания прочел Богдан Хмельницкий. Особенно его возмутило послание Киселя, предлагавшего повстанческой старшине сдаться на милость Потоцкому, обещая им помилование. Многие из старшины были това­рищами Киселя, и Хмельницкий был уверен, что, прочи­тав это письмо, они согласятся на сдачу. «Как спасти Павлюка?» — думал Богдан.

Однако сделать это уже было невозможно.

Прочитав оба послания, реестровые согласились на сдачу и начали обвинять во всех грехах Павлюка, пред­лагая выдать его полякам и тем загладить свою вину.

Против этого решения выступили Хмельницкий и Гу­ня, но на них уже никто не обращал внимания.

В тот же день в лагерь повстанцев прибыли Кисель, которого послал вместо себя Потоцкий, и польские комис­сары. Старшине и казакам было приказано явиться на раду, и в присутствии всех казацкая старшина по прика­зу комиссаров положила перед ними знаки казацкой власти: бунчук, булаву, печать Войска Запорожского. Хмельницкому пришлось сделать то же. Он переживал о случившемся, но пока ничего не мог сделать. Решил сразу — еще не пришел его час, а поэтому надо терпеть и постараться не показывать своей ненависти к польским комиссарам.

Хитрость удалась — Богдан Хмельницкий остался вой­сковым писарем, а новым старшим реестра был назна­чен Ильяш Караимович, который, «не участвуя в бунтах, верно оставался при коронном войске». Это был маневр Потоцкого и Киселя: они хотели показать, что придер­живаются условий капитуляции и ценят старшину, дабы другие не боялись сдаваться и знали, что их также помилуют. Так и получилось. Когда велено было всем пов­станцам присягнуть на верность королю, старшина пока­зала пример. «Раскаяние» было засвидетельствовано письмом казаков коронному гетману Конецпольскому. Его подписал и Богдан Хмельницкий: «Писано в полной раде под Боровицею, в канун Рождества Христова, року божьего 1637, Богдан Хмельницкий именем всего войска его королевской милости запорожского как войсковой пи­сарь при печати рукою власною».

А восстание продолжало разгораться.

Настал 1638 год. В феврале в Варшаве собрался сейм. Шумными и крикливыми были выступления на нем сенаторов, бесчеловечными были его решения для каза­ков. Почти все требовали стереть их с лица земли, унич­тожить до десятого колена. А когда разговор зашел о плененном Павлюке и его побратимах, то ненависть и злоба переполнили зал.

— Этот мятежный Павлюк покушался оторвать Украину от польской короны. Посадить его на кол! — кричали одни.

— Он хотел сам сделаться королем! — вопили дру­гие. Предлагали надеть ему на голову раскаленную же­лезную корону, а в руки дать раскаленную железную палку вместо царского скипетра.

Когда утихли распаленные гневом страсти, король по­велел отрубить Павлюку и его сообщникам головы и за­тем насадить их на колья. Приговор был исполнен.

Сейм утвердил документ, который в истории казачест­ва считается одной из наиболее черных се страниц. Это так называемая «Ординация Войска Запорожского реест­рового, состоящего на службе Речи Посполитой».

«Хотя единственное наше желание в деле управления государством состоит в том, — провозглашал Владис­лав IV в «Ординации», — чтобы оказывать постоянно наше королевское благоволение верным нашим поддан­ным, но казацкое своеволие оказалось столь разнуздан­ным, что для его усмирения пришлось двинуть войска Речи Посполитой и вести с ними войну. По воле господа, владыки всех войск и ополчений, разгромив и победив казаков, отвратив от Речи Посполитой опасность, мы от­нимаем на вечные времена все их древние юрисдикции, прерогативы, доходы и прочие блага, которыми они поль­зовались в награду за услуги, оказанные нашим предкам, и которых ныне лишаются вследствие своего бунта.

Мы постановляем, чтобы все те, которым судьба со­хранила жизнь, были обращены в хлопов[29]. Но так как многие реестровые, которых Речь Посполитая признает на своей службе только в количестве 6000, оказались по­корными нам и Речи Посполитой, то мы, по воле нынешнего сейма, постановляем следующую ординацию этого войска».

Далее говорилось о том, что должность старшего, те­перь не гетмана, а комиссара, впредь будет назначаться из шляхетской среды. Из шляхтичей будут назначаться также полковники и даже есаулы. «Сотники и атаманы будут избираться из казаков за заслуги перед нами и Речью Посполитой...»

Полковники вместе с полками должны были по очере­ди нести сторожевую службу на Запорожье против татар и препятствовать сходкам нереестровых казаков на остро­вах и речках, не допускать организации ими морских походов. Ни один казак под угрозой смертной казни не должен был уходить на Запорожье без паспорта, выдан­ного комиссаром. «Мещане городов наших в силу давних прав и запретов не должны записываться в казаки, ни сами, ни их сыновья не должны даже выдавать дочерей замуж за казаков под страхом конфискации имущества. Постановляем также, чтобы казаки не селились в отдален­ных украинских городах, не приобретали в них собствен­ности, ограничились Черкассами, Чигирином, Корсунем и другими пограничными городами...»

Для подавления же казацких «бунтов» решено было при комиссаре и полковниках создать наемную гвардию с большим, чем у реестровых казаков, жалованьем, а так­же отстроить и укрепить крепость на Кодаке с гарнизо­ном в 700 человек. Нереестрового казачества «Ордина­ция» вообще не признавала.

То был приговор казацкому сословию, приговор воль­ности, приговор человеческому достоинству.

Весть об этом позорном документе облетела всю Укра­ину. Необходимо было сохранить казацкое войско от уничтожения и добиться хотя бы какого-то облегчения жестоких решений польского правительства.

В начале февраля 1638 года в Чигирине собралась реестровая казацкая старшина. Решался вопрос: что де­лать, как жить дальше? Боялись и гнева короля, и но­вого казацкого бунта. Ведь где-то там, в низовьях, Острянин, провозглашенный нереестровыми казаками своим гетманом, и Гуня, военный талант которого был хорошо известен, снова поднимают народ. За ними пойдет все казачество, только кликни. А тут Потоцкий свирепствует.

Был на собрании и Хмельницкий. Он сидел в углу большого зала и молча курил трубку. Старые друзья Острянин и Гуня сообщили, что собирают казачество и люд посполитый для нового выступления против шляхты. Просили поддержки. Хмельницкий знал, помощи здесь не добиться. Гуня предложил Хмельницкому присоеди­ниться к ним, но Острянин запротестовал. Для пользы дела лучше, чтобы он оставался на месте, тогда хоть им будет известно, что задумали против них старшина и ляхи.

Когда все выговорились, он встал и попросил слова, все уважительно притихли. Знали, что войсковой писарь глупости не скажет.

— Думаю, панове, что нужно послать на сейм наших послов с письмом, в котором изложить наши просьбы. Это оградит нас от своеволия Потоцкого, и, даст бог, сейм выслушает нас и оставит при нас наши привилегии и вольности.

С предложением все согласились. Тут же, не откла­дывая, решили послать в Варшаву Романа Половца, Иосифа Пашкевича и Данилу Пуловича, а Хмельницкому поручили составить письмо и в нем просить высокий сейм возвратить казацкой старшине прежние права.

Казацкое посольство не добилось успеха, и на все нижайшие просьбы был получен категоричный ответ: «Казаки своими последними поступками заслужили, чтоб их совершенно уничтожить, но король, по своему благо­волению, оставляет им существование. Но чтоб не возник­ли впредь своевольства и бунты и чтоб злые люди не находили способов вовлекать их в дурные предприятия, необходимо дать Войску Запорожскому другую «Ординацию», еще более жестокую и устрашающую».

С тем и вернулись послы на Украину, а за ними ко­миссары, готовые «огнем и мечом укрощать своеволие хлопов, когда только потребуется». Ротмистр Мелецкий, которого поставили комиссаром над казаками, со своим войском прибыл на Запорожье и потребовал выдачи Острянина, Скидана и других зачинщиков восстания. В ответ казаки прислали ему, как он потом сам выра­зился, «письмо очень неутешительного содержания». К тому же часть реестровых казаков, которая была в его войске, начала переходить к запорожцам. Вот тогда и написал Мелецкий в своем рапорте полковнику Станис­лаву Потоцкому (брату польского гетмана) слова, вошед­шие в историю: «Казаков трудно использовать против их народа — это все равно, что волком пахать землю».

Хмельницкий с грустью смотрел, как наводняют Украину польские жолнеры, как они бесчинствуют. Всюду, куда ни поедешь, виселицы с трупами и колья с на­саженными на них головами. Православные церкви под­вергаются поруганию. Единственное спасение — это бег­ство казаков на Запорожье и в Российское государство. Спасибо московскому царю, что понял их горе.

С наступлением весны, когда очистились от льда ши­рокие воды Днепра, с Запорожья на лодках и сухим путем выступили отряды Острянина и Скидана.

Хмельницкий и его единомышленники, несмотря на неусыпный надзор польской стражи, пристально следили за развитием событий.

Вскоре Острянину удалось взять Кременчуг, Хорол и Омельник, а затем Голтву, где он укрепился. К нему присоединилось много крестьян и мещан.

К Голтве против Острянина двинулся Станислав По­тоцкий, в войске которого были реестровые казаки во главе с полковником Ильяшем Караимовичем. 1 мая 1638 года здесь произошла жестокая битва. Коронное войско потерпело поражение. Однако вскоре военное сча­стье изменило казакам. После боя у Голтвы Потоцкий отступил к Лубнам, и Острянин двинулся за ним. Бой под Лубнами сложился неудачно для Острянина, и он вынужден был отступить на Миргород и Лукомль. Во время этих походов войско пополнилось новыми людьми. Но и поляки получили подкрепление. Хмельницкий су­мел сообщить Острянину, что на помощь коронному вой­ску идут армии под командой польского гетмана Николая Потоцкого и Иеремии Вишневецкого. Иеремия, выходец из крупного украинского магнатского рода, принявший в 1631 году католичество, хвастался, что вырубит казаков под корень.

Острянин отступил из-под Лукомля вниз по Суде под Жолнин и начал укреплять лагерь. Здесь его атаковало коронное войско. Не надеясь на успешный исход битвы, Острянин с частью казаков ушел в пределы Российского государства, где с разрешения правительства они посе­лились в Чугуевском городке.

Оставшиеся казаки избрали гетманом Гуню. Они ото­шли к устью реки Суды, где построили лагерь и укре­пили его таким образом, что, как свидетельствует один из очевидцев, Симеон Окольский, «не один инженер ди­вился изобретательности грубого хлопа и его искусству в такого рода сооружениях».

Осада лагеря польским войском продолжалась до конца июля. Лишь когда кончился провиант и боеприпасы, восставшие вынуждены были капитулировать. Гуня с частью казаков прорвался в пределы России. Над сдав­шимися в плен Потоцкий учинил кровавую расправу.

Так закончилось и это восстание, в котором Хмельниц­кий хотя и не принимал прямого участия, но всеми по­мыслами был с ним. Отмечая это, один из польских ав­торов Васпасьян Коховский, пылавший злобой и презре­нием к Хмельницкому, записал в своих «Ежегодниках»: «Он был пособником Тараса, потом пошел следами бун­товщиков Острянина и Гуни, был участником жуткого дела, за которое сами зачинщики поплатились смертью, а он избежал заслуженного наказания».

Расправившись с восставшими, Потоцкий назначил ка­зацкую раду в Киеве. Был на ней и Богдан Хмельницкий. На раде Потоцкий поучал казаков: «В нашем шляхетском состоянии к вольностям и прерогативам шляхетским до­ходит только тот, кто их кровью своей обольет и имуще­ством своим служит долго королю и отчизне. Так и вы подумайте, разве это справедливо, чтобы вы допускали каких-нибудь пастухов к своему состоянию и к вольно­стям рыцарским, которые предки наши и вы жизнью своей добывали?»

Польский гетман знал, что говорил. Ему и здесь важ­но было внести раскол в казацкую старшину. Он знал, что многие вышли именно из пастухов. Вот и нужно под­нять урожденную украинскую шляхту над ними, прибли­зив к себе с помощью лести и подачек. Тогда с выскоч­ками из простолюдинов легче будет расправиться. А да­бы они почувствовали его силу, приказал сжечь все ка­зацкие чайки, чтобы все посполитые из Запорожья вер­нулись к своим панам, а что до реестровых казаков, то их будет, сколько сочтут нужным королевские комиссары.

Возмущенное казачество в сентябре 1638 года посы­лает своих депутатов к королю. Это были Роман Половец, не раз уже ходивший послом казаков в Варшаву, Иван Боярин, Яцко Волченко и Богдан Хмельницкий. Они должны были передать очередную петицию. Ее вновь со­ставлял Богдан. Он опять настойчиво выдвинул ряд важ­нейших требований: оставить казаков при давних воль­ностях и землях, сохранить им военное жалованье, обес­печить вдов погибших в боях казаков, возвратить отня­тые шляхтой села казацкому госпиталю в Трахтемирове.

Встретили казацких послов в Варшаве неприветливо. Король сам нуждался в помощи. Шляхта творила что хо­тела, никаким королевским указам не подчинялась. Это, как говорил один из польских летописцев, был ее «золо­той час». От нее зависели казна и сила короля, и она использовала его в своих целях.

Король принял казацких послов в своих покоях, и ед­ва они, передав ему петицию, начали излагать свои прось­бы, как сам начал жаловаться, что двор его терпит нуж­ду и унижения. Королевская казна пуста, ему не на что содержать войско, и он сам готов просить казаков о по­мощи против своеволия магнатов. А посему король не может пойти против решения сейма и отменить «Ординацию». Казакам нужно подчиниться — убеждал король послов, — а со временем все может измениться, и он, король, не забудет оказанных ими услуг.

Выслушав королевские жалобы и наставления, казац­кие послы так ни с чем и вышли от него.

Не помог им ни в чем и канцлер Оссолинский, хотя казаки знали о его доброжелательном к ним отношении. И казаки с печалью вернулись обратно.

Потоцкий не стал узнавать о поездке в Варшаву. Ее итоги ему были хорошо известны, и 4 декабря он на­значил новый сход казаков в традиционном месте — уро­чище Маслов Став. Место это он избрал с умыслом. Именно здесь казаки принимали на своих радах важ­нейшие решения, направленные против иноземных угне­тателей, сама земля была пропитана духом свободы. Ка­заки должны были теперь выслушать решение короля Речи Посполитой об уничтожении кровью завоеванных прав, выслушать приговор о вечной неволе.

Хмельницкий, тревожный и грустный, ехал к Маслову Ставу. Вновь и вновь, в который уже раз, он ставил себе вопросы. Почему так безжалостна судьба? Почему застав­ляет его переживать самые горькие и тяжкие для его на­рода времена? Ведь он уже не молод. Так зачем ему этот позор? Отчего он и сегодня вынужден пережить оче­редное унижение народа, который и так уже ограблен и низведен до уровня рабов? Наверное, для того, чтобы еще более ожесточилось его сердце, чтобы суровее и без­жалостней стал ум и тверже рука, когда потом придет его время, решающее время для него, Богдана Хмельниц­кого, и для его народа.

Войско казацкое уже стояло на Масловом Ставу в пол­ном снаряжении, с полковыми знаками и отличиями, словно готовое выступить в поход. Только вместо бое­вого задора на лицах у всех, от полковника до рядового, суровость и горечь. Хоругви и бунчуки наклонены к земле, словно при войсковом трауре. А перед строем гарце­вал окруженный свитой польский гетман Потоцкий. Он наслаждался своей властью над этим побежденным воин­ством, которое не мог укротить до него ни один польский военачальник, и демонстрировал перед ним свою власть и шляхетский гонор. Вот он взмахнул рукой, и из свиты выехал вояка, в котором Хмельницкий узнал комиссара Шемберка, недавно купившего, как говорили, у короля свое комиссарство за тридцать тысяч злотых и уже сей­час стремившегося возвратить их себе, грабя казаков и арендаторов. Он развернул свиток и стал громко выкри­кивать уже известную Хмельницкому «Ординацию».

«Ординация» коснулась и самого Богдана. Должность войскового писаря была ликвидирована, и он, таким об­разом, лишался влиятельного места в войске. Не получил он взамен никакой другой из высших должностей, до­ступных казакам, — ни войскового, ни полкового есаула. Потоцкий соизволил назначить его лишь одним из десяти чигиринских сотников, и в этой должности он и будет состоять почти десять последующих лет.

Но польское руководство не оставляет его в покое и в должности сотника, часто вызывая то в Киев, то в другие города. Видимо, боялись, поэтому и вызывали, чтобы был часто на виду. В обоснованности такого опа­сения вскоре шляхтичей убедил один случай.

По «Ординации» сейм выделил деньги для восстанов­ления крепости на Кодаке. И вскоре крепость была вос­становлена тем же Бопланом. Теперь это было соору­жение, еще более укрепленное и пушками, и валом, вы­сота которого, как писал в своем дневнике очевидец Бо-гуслав Казимир Машкевич, «была такова, что из-за него едва виднелся верх замковых построек». В крепости по­стоянно находился гарнизон в 600 человек «доброго вой­ска». Машкевич далее писал, что «перед заходом солн­ца всегда били зорю и запирали ворота. После чего ни­кого уже не пропускали ни в замок, ни из замка, хотя бы и в случае крайней необходимости; люди, находившие­ся в замке, разумеется, все вооруженные мушкетами, не­усыпно оставались на страже».

Ночью крепость обходила дозором стража и сам ко­мендант. Часовые никого близко к крепости не подпус­кали. На расстоянии трех километров от Кодака постро­или сторожевую башню, «с вершины которой открывал­ся горизонт на восемь миль вокруг».

Чтобы придать крепости как опоре польского правительства против народа еще больший вес, губернатором ее коронный гетман назначил известного своей растороп­ностью шляхтича Яна Жолтовского, а комендантом — своего племянника Адама Конецпольского, вернувшегося недавно из-за границы. Крепость, по мнению знатоков военного дела, была «твердыней неприступной». Когда она была готова, осмотреть ее приехал сам коронный гетман Конецпольский.

Чтобы устрашить казаков и показать им силу крепо­сти, на осмотр пригласили также казацкую старшину, среди которой был Богдан Хмельницкий. Конецполь­ский давно относился к нему с недоверием и искал толь­ко случая, чтобы разоблачить его и уничтожить.

При осмотре крепости он злорадно спросил Хмельниц­кого: «Ну, каков кажет вам Кодак? Угоден вам, каза­кам?» Тот ответил ему по-латыни: «Маnus tacta — manus destruo!» (Что человеческими руками создается, то человеческими руками разрушается.)

В дерзком ответе чигиринского сотника коронный гет­ман усмотрел намек на нечто большее и решил распра­виться с ним. Предчувствуя это, Хмельницкий незамет­но бежал из крепости. Конецпольский потом не раз сожа­лел, что упустил случай покончить со своевольным «казац­ким выкормышем». И даже перед смертью, призвав сы­на, он сказал ему, что «боится, чтобы Речь Посполитая не испытала от Хмельницкого много беды, потому что никогда еще не было среди казаков человека таких спо­собностей и разума».

Конецпольский просил сына «найти против него ка­кое-либо обвинение, чтобы сжить его со света».

Да, уже тогда шляхта ненавидела и боялась Хмель­ницкого, хотя еще и не взялся он за святое дело осво­бождения народа. Но, судя по всему, уже серьезно по­мышлял о нем.

Дата добавления: 2015-08-21