Трагедия Рыжего как поэта.

У Бориса Рыжего насчёт трагедии поэта была своя теория. В одном из интервью он сказал: «А зачем мне ещё какие-то трагедии? Вот говорят – поэту нужна трагедия. Трагедия поэта – в том, что он поэт. Вот и всё…»

Не вполне ясно, что он хотел этим сказать. Как неясно и то, что же, всё-таки, первично: поэзия или трагедия? Становится ли человек поэтом, разглядев и осознав трагедию жизни, или же сама поэзия делает его жизнь трагичной? Ясно лишь то, что наличие трагедии в жизни поэта делает его творчество более продуктивным, слова – более весомыми, смысл – глубоким. Юрий Казарин по этому поводу выразился так: «Истинная поэзия всегда трагична. Поэтому номинация “трагический поэт” – тавтологична и бессмысленна» (http://magazines.russ.ru/ural/2001/8/Ural_2001_08_01.html). Поэт без трагедии – простой графоман, пишущий только ради того, чтобы писать. Стихи Бориса Рыжего, несомненно, глубоки, что подразумевает собой наличие внутренней трагедии, как некого стержня, опоры, поддерживающей его поэзию и не дающей ей развеяться по ветру как легковесным творениям множества виршеплётов.

В чём же трагедия Бориса Рыжего? Однозначный ответ дать пока сложно. Единого вывода ещё нет. Дмитрий Сухарев пишет об этом: «Трагедия Рыжего, может быть в том, что он одной ногой стоял в том советском времени, а вторую не знал куда поставить» (Дмитрий Сухарев – «Влажным Взором»). Действительно, как уже было обозначено выше, поэт душой остался в Свердловске 80-х (так сказать, одна его «нога»). Суровые же реалии бездуховных 90-х (вторая «нога») не давали Борису Рыжему реализоваться так, как он этого хотел.

Поэзия в это время оказалась никому не нужна. Обыденным занятием населения страны было выживание, забота о хлебе насущном. Поэзия же была уделом лишь немногочисленных энтузиастов, да некоторых писак-дилетантов, которые, впрочем в скором времени отсеялись.

Борис, несмотря на свою скромность (о которой не раз упоминали все, кто знал его при жизни), был достаточно тщеславным человеком, впрочем, как и все поэты. Чего стоят только эти самонадеянные строки:

На площади Свердловска,

Где памятник поставят только мне…

Как тут не вспомнить знаковое стихотворение «Памятник», в своё время написанное и Пушкиным, и Лермонтовым, и Державиным и прочими поэтами. Помимо этих строк, о тщеславии поэта говорит не менее смелое самоопределение «традиции новой отец». Алексей Кузин свидетельствует: «Для него (Бориса Рыжего) важны были публикации, и ему бесконечно хотелось признания» (Алексей Мельников – «Вспоминая Бориса Рыжего»).

Наличие такого поэтического эго, которое натыкается на абсолютную невостребованность поэзии людьми, массами (явившуюся характерной чертой 90-х), несомненно, порождает внутреннюю трагедию в душе писателя. Потому одним из ведущих мотивов поэзии Бориса Рыжего является горечь нереализованности, невозможности претворить в жизнь всех своих замыслов. «Главной темой книги Рыжего – пишет Александр Машевский – становится тоска вечной нереализованности человека, страны, идеи. Нереализованности того, что было призвано к реализации, и вот не случилось, не состоялось» (Александр Машевский – «Последний советский поэт»).

На фоне подобной нереализованности у поэта рождается чувство собственной ненужности. У Бориса Рыжего это вылилось в так называемую формулу «свой среди чужих – чужой среди своих». Именно так отзывался о нём его школьный друг Сергей Лузин: «Свой среди чужих – чужой среди своих. В интеллигентный круг он не вписывался, а у нас… Та же внутренняя черта, которую он не мог переступить. Не мог он криминалом заниматься. Поэтому такой внутренний конфликт, возможно и был».

Получается, что в кругу поэтов Борис Рыжий чувствовал себя неким асоциальным элементом, шпаной, а среди своих немногочисленных выживших 90-е годы друзей – интеллигентом. В итоге ему казалось, что ни в том, ни в другом обществе его не могут до конца понять и принять. Отсюда некоторая неприкаянная отрешённость лирического героя и нотки одиночества, которые присутствуют во многих его стихотворениях, пусть порой и неявно.

Однако целый мир переменился вдруг,

а я всё тот же я, куда же мне податься,

я перенаберу все номера подруг,

а там давно живут другие, матерятся.

Помимо прочего, у Бориса Рыжего сложилось нечто вроде комплекса вины перед своими, так называемыми, «кентами». Несмотря на то, что они его принимали в свою компанию, и он там даже был неформальным лидером, с самого детства он постоянно ощущал некое неравенство: он – выходец из интеллигентной семьи, начитанный, знающий едва ли не всех русских и советских поэтов и малограмотная дворовая шпана, позже трансформировавшаяся в бандитов. В детстве, когда семья Рыжих переехала в район Вторчермета, Борис Рыжий мог видеть и сравнивать, как живут его родители и как живут маргинальные обитатели этих дворов.

Борис Петрович Рыжий (отец поэта) был директором в Институте геофизики УрО АН России. Каждое утро за ним приезжал служебный автомобиль. Порой Борис Петрович брал сына с собой, и тот из окна авто наблюдал, как они проезжают дворы Вторчермета с его обитателями, среди которых были и одноклассники Бориса Рыжего. Детские впечатления особенно сильны, и, возможно, именно тогда зародилось это чувство вины перед своими менее благополучными товарищами.

Позже это чувство переросло в настоящую трагедию. Борис Рыжий стал ощущать вину уже не за свою образованность и относительное материальное и социальное благополучие, но за то, что он жив, а его товарищи – нет. Эпоха, которую называют «лихие 90-е», унесла с собой жизни многих молодых людей. Сверстники Бориса Рыжего становились бандитами, охранниками у бандитов, так или иначе, связывали себя с криминалом. Многие поплатились за это своей жизнью. Товарищи Бориса Рыжего уходили из жизни молодыми, а он оставался жить и стеснялся этого. Отсюда это чувство вины, отсюда так много смерти и похорон в его стихах.

Но стороною беды

не многих обошли.

Убитого соседа

по лестнице несли.

Стихотворение «Погадай мне, цыганка…» ярко иллюстрирует это хроническое чувство вины, испытываемое поэтом:

Что убьёт тебя молодой? Вина.

Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.

Но особенно ярко оно (это чувство) представлено в стихотворении «Приобретут всеевропейский лоск…». Тут, кстати, и поэтическое тщеславие Бориса Рыжего, о котором упоминалось выше («Приобретут всеевропейский лоск / слова трансазиатского поэта…»), а главное, вновь тема смерти, кладбища и похорон, помноженная на то самое чувство вины. Поэт просит похоронить его на «безымянном кладбище свердловском», именно потому, что там покоятся его «кенты», с которыми он хочет воссоединиться после смерти, уже без этого чувства вины, занозой сидящего в нём, пока он жив.

<…>мой жалкий прах советую зарыть

на безымянном кладбище свердловском.

<…>а потому что там мои кенты,

их профили на мраморе и розы.

В документальном фильме Алёны Ван дер Хорст друг и коллега поэта очень точно даёт характеристику трагедии Бориса Рыжего: «Он говорил, что чувствует это неравенство. И он любил этих людей, у которых не было благ, тепла, благополучия.

- Почему у него было чувство вины?

Не перед кем-то вина, а перед тем, что жив. Это даже не вина, – это стыд.

- Почему у него был такой стыд?

Потому что в жизни много смерти. Как на войне. И быть живым – стыдно, если все погибли».

Не случайно сборник стихов Бориса Рыжего назван «Оправдание жизни». Эпиграфом к сборнику служит высказывание самого автора: «Я думаю, поэт должен выступать адвокатом, но никак не прокурором по отношению к жизни – мы, поэты, должны оправдать её. Мне кажется, что я оправдываю, многое оправдываю. Мне хотелось, когда я писал стихи, оправдать жизнь». Этим сборником поэт, уже правда посмертно, как бы оправдывается, за то, что он так «долго» зажился на этом свете.

Итак, подытожив всё сказанное в этом пункте, можно выявить следующие основные аспекты трагедии Бориса Рыжего как поэта: нереализованность и невозможность реализоваться, постоянное чувство собственной чужеродности (формула «свой среди чужих – чужой среди своих») и, как следствие, постоянное чувство вины и стыда.

7. Элементы скоморошной буффонады. Лирический герой – маска.

Несмотря на такое обилие трагизма, на котором зиждется поэзия Бориса Рыжего, в его стихах (по крайней мере, опубликованных) практически нет никакого пафоса. Как совершенно справедливо пишет Андрей Арьев: «Прямой трагический пафос маргиналу вообще противопоказан, пафос этот лишь имплицитно заложен в его стихах. Об образе «избранника» в скоморошном обличии Борис Рыжий и думал и живо его воплощал…» (Андрей Арьев – «Блок, Иванов, Рыжий»).

А, пустяк, сказали только,

выключая ближний свет,-

это пьяный Рыжий Борька,

первый в городе поэт.

Тема пьянства, характерная для многих стихотворений Бориса Рыжего, делает его творчество близким к традициям скоморошества. Как нечего взять с шута, так и нечего спросить с пьяницы. Такая хмельная буффонада периодически включается Борисом Рыжим, для того, чтобы, как парадоксально это ни звучит, более трезво взглянуть на ужасающий мир ироничным взглядом. Как говорил Пьер Бомарше: «Я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать».

Борис Рыжий, как клоун, часто использует в своём творчестве элементы скоморошной буффонады. Чаще всего, как уже упомянуто чуть выше, эти элементы раскрываются через мотив пьянства. Вот ещё одно «хмельное» стихотворение:

Когда бутылку подношу к губам,

чтоб чисто выпить, похмелиться чисто,

я становлюсь похожим на горниста

из гипса, что стояли тут и там…

Тут чувствуется ностальгия по тем временам, когда ещё существовали пионерлагеря, в которых стояли эти гипсовые скульптуры горнистов. Но подана эта ностальгия через эдакую гримасу, ужимку клоуна, призванную оттенить общий трагизм лирики Бориса Рыжего.

Оксюморонное сочетание алкоголя и трезвого взгляда на жизнь сквозь призму бутылки роднит поэзию Бориса Рыжего с прозой Венедикта Ерофеева. Хотя, конечно, у последнего «культура пития» и доведена в своём гротеске до апогея, творчеству обоих присуща некоторая хмельная созерцательность, которая анализирует реальность, но исключает попытку её изменения.

Ещё один элемент подобного гримасничества – это табуированная лексика, которая не часто, но всё же присутствует у Бориса Рыжего.

А ты свой нос сюда не суй,

не клянчи: Боря, дай хоть слово.

Не дам! А впрочем, что такого,

возьми, пожалуй, это…

В этом примере нецензурная лексика лишь подразумевается и непосредственно не употреблена, однако есть и множество других примеров. Нетрудно провести параллель с традицией площадной брани в маскарадной культуре средневековой Европы, которую очень ярко отобразил в своё время Франсуа Рабле. Впрочем, многие русские поэты использовали табуированную лексику в некоторых своих стихах: Александр Пушкин, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Иосиф Бродский…

Подобный приём придаёт творчеству Рыжего некоторую несерьёзность, позволяя избежать чрезмерного накала эмоций у читателей, да и у самого автора. Лирический герой Бориса Рыжего, тем самым, превращается в праздношатающегося клоуна.

Дай нищему на опохмелку денег.

Ты сам-то кто? Бродяга и бездельник,

дурак, игрок.

«Лирический герой Рыжего – пишет Марина Струкова – свободен от какого-либо предназначения, цели, он как цоевский «бездельник», человек лишний, но не озлобленный, болтающийся по белу свету в своей беспричинной печали. Внутренний смысл его стихов вполне обывательский общечеловеческий, ведь не считать же серьёзным протестом против обыденности периодические уходы в хмельной дурман. Протестующий что-то предлагает, но Рыжий не предлагает ничего. Это поэзия созерцания, не претендующая на особую философию. Она построена на капризном перебое эмоций, на интуиции, на случайных порывах» (Марина Струкова – «Не надо даже счастья»).

Сумбурность случайных порывов становится у Бориса Рыжего одним из ведущих приёмов его поэзии. Речь идёт о резкой сбивке интонации, о характерном для Бориса Рыжего употреблении пренебрежительного «и всё такое», «и вообще». Приём этот настолько характерен для автора, что целый сборник его стихов был так и назван «И всё такое». Порой эти сбивки слегка модифицируются, но всё же остаются вполне узнаваемы:

До дому добреду, побряцаю ключами,

по комнатам пройду – прохладны и пусты.

Зайду на кухню, оп, два ангела за чаем.

Вот более характерный пример:

Включили новое кино,

и началась другая пьянка.

Но всё равно, но всё равно

то там, то здесь звучит «Таганка»

Что Ариосто или Дант!

Я человек того покроя,

я твой навеки арестант,

и всё такое, всё такое.

Подобное «и всё такое» придаёт несерьёзность всему сказанному-написанному. Также как и пренебрежительное сравнение «земная шваль – бандиты и поэты». Даже то, что строки у Бориса Рыжего начинаются не с заглавной буквы, как обычно в стихах других авторов, всё это в совокупности как бы предупреждает читателей: «Не воспринимайте меня всерьёз». Однако, на фоне поэтического тщеславия Бориса Рыжего высказывание о несерьёзности его лирики выглядит несколько противоречиво.

Всё дело в том, что лирического героя Бориса Рыжего не следует воспринимать как буквальное alter ego самого автора. Борис Рыжий, будучи имплицитным автором, создал персонажа своей лирики, ничего общего с ним самим не имеющего. Как пишет Александр Машевский: «У Рыжего скорей не лирический герой, а маска. <…> За ней – много понявший, много прочитавший автор, стыдящийся обнаружить своё подлинное лицо. <…> Автору мучительно жить в мире, где столько боли и страдания, он стыдится быть счастливым» (Александр Машевский – «Последний советский поэт»).

Его персонаж – подобие рыжего клоуна в цирке, в то время как сам поэт – это поседевший не от старости, но от переживаний интеллигент.

Отсюда и скоморошное обличие героя-маски на фоне трагизма поэзии Бориса Рыжего. Отсюда и герой-праздный гуляка, при наличии автора-домоседа.

С плоской примой в зубах: кому в бровь, кому в пах,

сквозь сиянье вгоняя во тьму.

Только я со шпаною ходил в дружбанах,

до сих пор не пойму, почему.

Его герой – собирательный образ свердловской шпаны тех лет; «кентов», перед которыми поэт и чувствовал свою вину.

8. Судьба страны – судьба Бориса Рыжего. Подведение итогов.

Поэзия Бориса Рыжего, как любая хорошая поэзия, отражает в себе ту эпоху, в которую она была создана. Судьба страны выражена, в первую очередь, через судьбу самого поэта и через судьбы героев его произведений. Потому как судьба страны – это, прежде всего, судьба людей. Время, в которое Борис Рыжий жил и творил, было тяжёлым переходным периодом для страны, то есть для людей. И безусловным фактором успеха поэзии Бориса Рыжего, её актуальности, стало то, что он сумел передать в ней все те сумбурные чувства, эмоции и мысли народа, которыми было пропитано то время: боль, страх, растерянность, неуверенность в завтрашнем дне. Вот что по этому поводу пишет Александр Абрамов: «История России – это почти непрерывная цепь таких тяжелейших периодов, о чём свидетельствовали Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Маяковский, Есенин. И те, кто сумел выразить эти «минуты роковые», смогли подняться на поэтические вершины» (Александр Абрамов – «Промышленной зоны красивый и первый поэт»). Как видно из этих слов, секрет поэтического успеха в России и прост, и сложен одновременно: нужно «всего лишь» прочувствовать всю боль народа, пропустить её через себя и выразить в своих стихах.

При этом Борису Рыжему удалось уловить ту нотку ностальгии, витавшую в воздухе того времени; ностальгии по советскому прошлому. «Как хорошо мы плохо жили» – пишет он. Однако, стоит отметить, что тёплые чувства к прошлому в душе поэта Бориса Рыжего вызваны именно тем, что оно прошло. «Драгоценным и эстетически продуктивным делает советское вчера именно его умирание. Реальность сталинско-брежневского времени Рыжего вряд ли бы вдохновила» (Александр Машевский – «Последний советский поэт»). Окончание советской эпохи совпало для Бориса Рыжего с окончанием детства. Он закончил школу в 91-м, и СССР распался в 91-м. Так что его ностальгия по советскому прошлому – это ещё и тоска по ушедшей юности.

Именно тоска по юности, по «кентам», неуверенность в завтрашнем дне, тотальный фатализм и стали основными тезисами в творчестве Бориса Рыжего. Эти тезисы как нить разговора, который поэт ведёт со своим читателем. А чтобы претворить эти нити своих мыслей и чувств в поэтическое полотно, ему пришлось учиться у классиков. Борис Рыжий – ученик многих учителей, талантливый компилятор образов, мотивов и поэтических методов, однако свой собственный Modus faciendi он так и не выработал. Возможно, просто не успел.

Андрей Высокосов в своей статье «Поэт Борис Рыжий» заявляет: «Я бесконечно люблю поэзию Бориса Рыжего и, наверное, потому не могу не сказать: слава Богу, ничего нового он не сделал». Ни больше ни меньше. Более того, он утверждает, что «не бывает поэтов-новаторов, ибо не существует в поэзии такой категории как «новое», а также цитирует Екклесиаста: «Что было, тожде есть, еже будетъ: и что было сотвореное, тожде имать сотворитися: и ничтоже ново под солнцемъ. Иже возглаголетъ и речетъ: се, сие ново есть, уже бысть в вецехъ бывшихъ прежде насъ» (Андрей Высокосов - «Поэт Борис Рыжий»).

Заслуга Бориса Рыжего заключена не в новаторстве, а в том, что он, наряду с другими немногочисленными поэтами-энтузиастами (такими как Дмитрий Рябоконь, Олег Дозморов, Роман Тягунов и проч.), наполнил поэзией суровый мир 90-х, не дал ей зачахнуть на корню. Разумеется, у него есть некоторые специфические стилистические особенности, и о них было упомянуто выше (герой-маска, сбивка интонации и т. п.), но говорить о новой поэтической традиции здесь не приходиться.

Впрочем, возможно ещё не прошёл тот инкубационный период, необходимый для «созревания» последователей Рыжего. Ведь традиция немыслима без продолжателей. Не исключено, что найдутся последователи, и тогда высокая ставка Бориса Рыжего сыграет, и его поправу можно будет назвать «отцом новой традиции».

Так или иначе, время покажет.

Список литературы:

1. Борис Рыжий – «Оправдание жизни» (Екатеринбург 2004)

2. Александр Машевский - «Последний советский поэт»

3. Андрей Арьев – «Блок, Иванов, Рыжий»

4. Александр Абрамов – «Промышленной зоны красивый и первый поэт»

5. Марина Струкова – «Не надо даже счастья»

6. Самуил Лурье – «Поэт Рыжий – синие облака»

7. Алексей Пурин – «Под небом, выпитым до дна»

8. Дмитрий Сухарев – «Влажным взором»

9. http://magazines.russ.ru/ural/2001/8/Ural_2001_08_01.html

10. Ответы на вопросы анкеты к 60-летию Иосифа Бродского

11. «Независимая газета» (Кулиса №16, 8 декабря 2000 года)

Дата добавления: 2015-08-21