Специфика двоемирия Рыжего.

Небо в стихах Бориса Рыжего представлено как элемент весёлого, беззаботного детства; мира его друзей (так называемых «кентов»). Мир это наполнен весёлыми пьянками, хулиганством, курением «Примы», мальчишескими «разборками», прогулками с одноклассницей рука об руку.

Миру «кентов», в который поэт весело принимается, противопоставлен другой мир, наполненный интимными переживаниями, ежедневными трагедиями и постоянным упоминанием где-то неподалёку стоящей смерти. Фоном для него становится мрачный, почти готический, индустриальный пейзаж.

Такое противопоставление миров ещё больше роднит лирику Бориса Рыжего с лирикой Сергея Есенина. У последнего мы также находим антитезу «беззаботное отрочество – суровые и безжалостные реалии современности». Отличие в том, что юность есенинского лирического героя протекает на лоне природы, в деревне, а у Бориса Рыжего это родной для него район Вторчермета. Сходство же интимной душевности переживаний, коими насыщен другой их мир очевидно.

Как ни странно, поэт органично вписывается в оба мира и даже устанавливает некое подобие гармонии между ними. Он готов «прожигать» свою жизнь в любом из них и в обоих сразу. Но, тем не менее, чувствуется тоска по своей юности, и, как следствие, тяга к прошлому, туда, где ещё живы «кенты», где небо голубое и можно беззаботно хулиганить и драться. Рыжий пишет о своём детстве:

<…> меня изрядно били

и я умело бил.

Школьный друг Бориса Рыжего в своём интервью для документального фильма Алёны Ван дер Хорст сказал: «Его товарищи уважали не за стихи вовсе. Он и похулиганить мог, и врезать кому-нибудь тоже мог». Выходит, что Борис Рыжий в мире своих друзей («мире жизни») всего лишь Борька Рыжий, хулиган в кепочке с сигаркой в зубах, а поэт он лишь в своём мире интимных переживаний («мире смерти»).

Читатели, несомненно, знают и воспринимают его как поэта, а, значит, относятся к тому тёмному и страшному миру, в который он изливает свою боль. Артюр Рембо сравнивал поэзию с содержимым язвы или нарыва, с гноем, который поэт через муку и боль, расковыривая себя, выплёскивает наружу. Такая же аналогия напрашивается в случае с Борисом Рыжим. Он выплёскивает боль своих переживаний на читателей, сам при этом душой и сердцем стремясь туда, в свой ещё советский Свердловск, в мир «кентов».

Оба мира Бориса Рыжего выглядят довольно ужасающе, при этом они подчас переплетаются самым причудливым образом, и становится сложно понять, где кончается один и начинается другой. Однако, привилегия «мира жизни» перед «миром смерти» очевидна. Алексей Пурин пишет: «<…> Как ни странно, Борис Рыжий любил этот несчастный и страшный мир. Этот мир был частью его души. Поэт жил в нём <…>, стремясь алхимически претворить его безобразие в философское золото стихотворной просодии» (Алексей Пурин – «Под небом, выпитым до дна»). Борис Рыжий находит этот ужасный мир прекрасным и замечательным:

Безобразное – это прекрасное,

что не может вместиться в душе…

Несмотря на умение Бориса Рыжего рассмотреть прекрасное в уродливом, его не всё устраивало, не всё он мог принять. Ещё один аспект его двоемирия заключается в духовном неприятии современной действительности 90-х и уходе в советское прошлое. Как пишет Дмитрий Сухарев: «Он распростился с рыночным Екатеринбургом девяностых и вернулся в Свердловск восьмидесятых» (Дмитрий Сухарев – «Влажным взором»). В своём творчестве Борис Рыжий не называет город Екатеринбургом. Душой и помыслами он весь остался в советском Свердловске, городе своего детства. В этом плане он отказывается воспринимать действительность. Как пишет всё тот же Сухарев: «<…> помимо правды жизни существует правда поэзии, и она правдивей» (Дмитрий Сухарев – «Влажным взором»). Персонажи Бориса Рыжего одновременно являются и реальными (практически у каждого из них есть прототип из жизни), и, вместе с тем, сказочными. Как сказочный Свердловск поэта.

Не стоит воспринимать Свердловск Бориса Рыжего как настоящий город. Это своеобразный мифический хронотоп, населённый «ментами и кентами», соседями поэта по подъезду, пассажирами «бесплатных трамваев» и т. д. Борис Рыжий создал его в своей голове как убежище от суровой реальности, взяв за основу Свердловск восьмидесятых годов.

Городок, что я выдумал и заселил человеками,

городок, над которым я лично пустил облака,

барахлит, ибо жил, руководствуясь некими

соображениями, якобы жизнь коротка.

Почему-то сказочный Свердловск со временем стал «барахлить». Видимо, он просто исчерпал себя. Евгения Изварина по этому поводу пишет: «Произошёл коллапс его мировоззренческой системы, изнутри стал разрушаться искусственно замкнутый мир <…>. Поэтический мир болен и умирает. Подразумевается, что душевные силы и иные средства, затраченные на его создание, не оправдались и обречены вместе с ним» (Дмитрий Сухарев – «Влажным взором»).

Разочарование в собственных прежних идеалах характерно для всех людей, стремящихся к саморазвитию. Хороший поэт должен непрерывно самосовершенствоваться, что неминуемо будет сопровождаться крушением системы ценностей, коллапсированием внутреннего мира поэта и разочарованием в себе, в окружающей действительности. Это вечная трагедия поэта, преодолеть которую можно лишь перестав писать и мыслить вообще.

Дата добавления: 2015-08-21