Валера. жену, люблю жену, люблю жену, люблю жену

… жену, люблю жену, люблю жену, люблю жену. Чувство праздничным фейерверком взрывалось у меня в голове, раскатываясь затем по всему телу. Когда я проснулся моё солнышко, моя рыбка, моя Машенька ещё спала. Я погладил её по милой головушке, поцеловал локон её волос, потёрся об её ножку, которая так мило выскользнула из-под одеяла, чтобы моя милая, тьфу-тьфу, не простудилась, я накрыл её ножку, не забыв при этом поцеловать. Целовал я нежно-нежно, чтобы не разбудить.

Я сел на кровати и попытался собраться с мыслями. Мысль была только одна: люблю жену, люблю жену, люблю. Никакие посторонние мысли и воспоминания не отвлекали меня абсолютно. Я не помнил ничего, вообще ничего, но это было не важно, я знал, что люблю её, и мне этого было достаточно. Зачем мне чужие женщины или мужчины, только зря занимающее место в голове, отвлекающие своими лицами и именами, от самого главного, от любви к моей Машеньке. Зачем мне собственное имя, если мечтаю я только об одном: раствориться в своей милой, стать её крохотной частью, быть одной маленькой страничкой в тетради её жизни.

Как же мне хорошо! Хорошо. Хорошо, но всё-таки, хоть что-то мне знать можно? Хотя бы, каков этот чудесный мир, лучший из всех, потому что в нём живёт моя куколка. Как называется город, в воздухе, которого есть молекулы углекислого газа, которые побывали в её прекрасных лёгких, как называются улицы, которые имеют удовольствие тереться о подошвы её чудных туфелек?

Я походил по квартире, которую имел несказанное счастье, делить со своей половинкой, нет больше, чем половинкой, я не имел права даже в мыслях притеснять её столь скромной дробью.

Я нашёл телевизор. Я был уверен, что сегодня всё, что он покажет, будет радостным и счастливым, столько счастья и любви меня переполняло. Я включил телевизор.

Толстый диктор в дымчатом костюме смотрел прямо в экран. На его глазах блестели слёзы. Он произносил свою речь скорбным возвышенным голосом. Над диктором располагался портрет пожилого человека. Он был в свитере с красной диагональной полосой. Параллельно ей в углу фотографии шла чёрная полоса.

- А теперь возвращаемся к главной новости дня. Узнаем, что думают близкие и сослуживцы о замечательном человеке, ветеране, профессионале, отце, дедушке Алексее Егоровиче.

Картинка сменилась. Возле разрытой ямы диаметром около сорока метров, стояло несколько человек. Вперёд вышел мужчина, одетый в синий спортивный костюм с английской буквой S на груди. Поверх него он зачем-то надел красные трусы. Мужчина плакал. Молоденькая журналистка совала ему в лицо микрофон. «Папа», только и смог выдавить из себя мужчина.

- А сейчас слово предоставляется самому Николаю Ивановичу! – возвышенно сообщила журналистка.

К микрофону подошёл очень правильный мужчина в пшеничного цвета пиджаке.

- Дорогие друзья! Сегодня мы потеряли не только друга, не только товарища, не только знакомого. Нет! Мы сегодня потеряли машиниста с большой буквы М. Спи спокойно, Алексей Егорович, твоё дело не будет забыто! С удвоенным усердием мы, коллеги по работе, продолжим начатое тобой! И метро будет достроено! Более того, удвоенное усердие позволит нам завершить работу с опережением графика не на пять, а на десять процентов! Весь дружный коллектив метростроя скорбит по тебе, Алексей Егорович, и надеется, что удвоенное усердие не будет забыто при начислении премий!

- Замечательно, замечательно, - воскликнула журналистка и захлопала в ладоши.

- А можно я скажу? – к микрофону пробирался мужчина, внешностью отдалённо напоминающий усопшего.

- Конечно, конечно, - протянула ему микрофон журналистка.

- Только осторожней, Иваныч, а то щас утроенное объявят, - крикнул кто-то из толпы.

- Я человек простой, красиво говорить не умею, - начал Иваныч, - но, что я хочу сказать? Вот сегодня все говорят о бабах…

На этих словах поднялся дикий шум. Кто-то засвистел. Кто-то захлопал. Из толпы раздались крики:

- Причём тут это?!

- Не туды, Иваныч, не про то нужно!

- Пачиму нэ про то, пусть покажет, э!

- Да, ну что Вы, нас же по телевизору смотрят…

- Сегодня все говорят о бабах, - перекрывая шум толпы, продолжал Иваныч, - вот и я скажу о бабах. Зона действия экскаватора, оборудованного клин-бабой или шар-бабой, должна быть ограждена предупредительными знаками или сигнальным освещением! – закричал Иваныч.

Толпа взревела на все лады. Кто-то хохотал, кто-то топал. Крики из толпы стали ещё разноголосней:

- Да не было там бабы. Его ковшом придавило!

- Да каким ковшом! Там не уследили за намоткой канатов на барабаны лебёдок!

- Да причём тут канаты! Ему ж ногу оторвало, а не руку. Что он ногой направлял?

- Да, слушай, в яму он свалился, э.

- Вот, Иваныч и говорит: сигнального освещения не было

- Да не пил он.

- Да, как – так не пил, э!

- Да какая яма, когда весь экскаватор в крови. На поворотную платформу, значит, он залез не вовремя.

- Ай-я-яй, не дожил Егорыч до сисек, э.

- А, вот и не скажи, не дожил!

- Сбрендили вы все Я же всё видел! Он под стрелой стоял, а там все крепления проржавели давно.

Тем временем к микрофону пробрался потный Николай Иванович.

- Всё, щас точно тройное объявят, - раздался голос из толпы.

Николай Иванович вырвал микрофон у журналистки и сказал, глядя прямо в камеру.

- Уважаемые телезрители! Со всей ответственностью от лица всего дружного коллектива заявляю: все нормы и правила техники безопасности при постройке метрополитена соблюдались и соблюдаются в полном объёме без исключений! Досадный инцидент с этим Алексей Егоровичем никак не может сказаться на нашей убеждённости в правоте моих слов! Ура!

Кто-то из толпы попытался было подхватить это «ура», но тут же смолк.

- А теперь…, - сказала журналистка, обращаясь к толпе.

- Ура!!! – громко грянула толпа в едином порыве.

Камера резко ушла в сторону. Экран показал землю, траву, чахлое дерево, лицо мужчины в синем спортивном костюме и на экране снова появился диктор.

- Напоминаем, что сегодня объявлен всегородской траур! На работу выходить не нужно! По телевидению отменены все развлекательные передачи. Закрыты цирки, зоопарки, кукольные театры, ларьки с чипсами! Над стоматологиями будут вывешены чёрные траурные ленточки! А теперь посмотрим, что думают об огромной утрате, постигшей наш город, обычные жители.

Камера показала улицы города. На улицах было полно народу. У всех были счастливые лица. Мужчины и женщины обнимались друг с другом. Какая-то женщина с белыми волосами в зелёном купальнике с гусиной кожей увидела камеру и подбежала к ней. Перед камерой она быстро сняла лифчик. Две небольшие озябшие грудки топорщились в разные стороны.

- Валера, смотри! – закричала женщина с величайшей гордостью.

Вася.

Я проснулся от жуткого звука кап-кап-кап. Блин, где я и что капает. На столе было пять гвоздик. Я их должен подарить Бейбе. Аааааа… я наткнулся на мысль, как на привидение – что за Бейба, и с какого перепугу я ей что-то должен? И как, блин, меня зовут. И что, в конце концов, капает?

Капал кран. Какой-то безрукий кретин перемотал его скотчем. Типа, помогло. Надо поменять прокладку. Я полез в карман брюк, пошукать, что я там заныкал. Там был колокольчик и резинка, какой бабы волосы себе перематывают. Лады, и это сойдёт. Приспособил я каким-то боком резинку заместо прокладки – так понадёжнее будет. Так, что у нас есть? Колокольчик, пять гвоздичек, брючки серые, пинджачок в клеточку – ни дать, ни взять первоклашка в первый раз в первый класс намылился. А, блин, я ж не помню ни фига, а вдруг так оно и есть?

Дверь открылась. В комнату зашёл почтальон. Через левое плечо у него висела толстая кожаная сумка.

- Это что? Мне письмо? – спросил я?

- Сегодня траур, почта не работает, - ответил почтальон, - остальные организации тоже. Поэтому сеанс у доктора Джебутовского переносится на утро. Я могу провести.

Колокольчик я выкинул, а гвоздики, на всяк, взял. Мало ли что. И потопал за почтальоном.

Утро.

Дата добавления: 2015-08-21