|
Читайте также: |
Коль вы способны, сев времен провидя, Сказать, чьи семена взойдут, чьи – нет. Шекспир Каждая великая революция ставит перед учеными кардинальные исторические вопросы. Самый главный, сложный и важный вопрос, поставленный большевистской революцией и ее последствиями, касается связи между большевизмом и сталинизмом. Сущность этого вопроса сводится к следующему: является ли социально-политический порядок, установленный при Сталине в 1930-х годах, логическим результатом «непрерывного» развития большевистского движения, доминировавшего в советской России на протяжении первого десятилетия после 1917 года. Ответ на этот вопрос неизбежно формирует взгляды историка на множество менее крупных проблем, относящихся к периоду от 1917 по 1939 года. Не будет большим преувеличением сказать историку этого периода: «Скажи мне, как ты истолковываешь связь между большевизмом и сталинизмом, и я скажу тебе, как ты трактуешь почти все значительные события между ними». В конечном итоге вопрос этот был и остается политическим, и, если исключить западных поклонников официальной советской историографии, чем меньше симпатий у историка к революции и большевистскому движению, тем меньше он видит существенных различий между большевизмом и социализмом. Читатель, не знакомый с западной литературой по советской истории, может предположить, что по этому коренному вопросу ведутся яростные споры между приверженцами соперничающих школ. Ведь речь идет о кардинальном и весьма сложном вопросе, а аналогичные вопросы, поставленные другими революциями, например, связь между бонапартизмом и французской революцией 1789 года, вызвали бесконечные дискуссии [1]. К тому же имеющиеся данные весьма противоречивы и порой ставят исследователя в тупик. И наконец, без ответа на этот вопрос невозможно объяснить революцию сверху, проведенную Сталиным в 1930-х годах, – этот беспрецедентный, длившийся целое десятилетие переворот, начавшийся с коренного изменения официальной политики и принудительной коллективизации 125 миллионов крестьян, прошедший через стадию далеко идущего пересмотра официальных идеологических догматов и представлений и закончившийся ликвидацией старой большевистской элиты, включая большинство основателей советского государства. Тем большее удивление вызывает тот факт, что до недавнего времени этот вопрос мало обсуждался советологами. Вместо этого в период бурного развития советологии, с конца 1940-х до 1960-х годов, сформировалось поразительное единодушие в интерпретации проблемы большевизма и сталинизма. Пережив подъем и падение различных методологий и подходов, это единодушие утвердило следующий примитивный вывод: «Не существует никаких принципиальных различий, никакого логического несоответствия между большевизмом и сталинизмом, которые в политическом и идеологическом отношении представляют собой одно и то же». Когда бы в научной литературе ни проводились некоторые различия (происходило это нечасто и без какой-либо системы, ибо термины большевик, ленинец и сталинист были практически взаимозаменяемыми), нам говорили, что они непринципиальны, носят чисто количественный характер и обусловлены изменением исторических обстоятельств, к которым должна приспосабливаться советская система. Согласно этому единодушному мнению, сталинизм был логичным, закономерным, триумфальным и даже неизбежным итогом большевизма. На протяжении 20 лет такая историческая интерпретация была аксиомой почти для всех научных исследований по советской истории и политике [2]. Она превалирует и сегодня. Эта работа имеет целью пересмотреть тезис непрерывности, показать, что он базируется на ряде сомнительных формулировок, концепций и трактовок, и доказать, что его сторонники, при всей их проницательности, запутывают, а не проясняют рассматриваемый нами вопрос. Такая критика необходима и более чем актуальна по целому ряду соображений. Во-первых, тезис о неразрывной преемственной связи между большевизмом и сталинизмом формирует научные представления обо всех главных периодах, событиях, причинных факторах, движущих силах и альтернативах десятилетий, определивших развитие советской истории. Этот тезис лежит в основе более широкого единомыслия в советологии – единомыслия в оценке того, что и почему произошло в Советском Союзе, за период от 1917 года до смерти Сталина в 1953 году. Во-вторых, тезис непрерывности в значительной степени затушевал необходимость изучать сталинизм как особый феномен с собственной историей, политической динамикой и социальными последствиями [3]. Наконец, он оказал существенное влияние на наше понимание сегодняшнего положения дел в Советском Союзе. Рассматривая большевистское и сталинское прошлое как единое, недифференцированное целое, многие ученые преуменьшали способность послесталинской системы к переменам. В большинстве своем они, по-видимому, считали, что советские реформаторы, обращающиеся к несталинской традиции в ранней политической истории СССР, найдут там лишь «социальный и политический организм, разъедаемый быстро распространяющейся раковой опухолью» [4]. Эта точка зрения мешает понять принципиальные расхождения и конфликты между антисталинистами и неосталинистами, между реформаторами и консерваторами, формирующими официальную советскую политику после смерти Сталина. Дата добавления: 2015-08-21; просмотров: 130 | Нарушение авторских прав
|