Х ГЛАВА

О люди,

Ваши темные дела

Я вижу, но волнуюсь не за души, А лишь за неповинные тела!

Ведь это все же не свиные туши!

Л. Мартынов

- Мир дому сему! – Серега, настороженно улыбаясь, стоял в дверях прокуренной Валерьяновой каморки. – Что грустишь, командор?

- Мир входящему, невесело усмехнулся Валерьян. – Опекать пришел? Брось – неблагодарное занятие…

Валерьян ничком лежал на кровати, пристроив под подбородок неимоверн грязную подушку, и смотрел в окно. Тупо. Бардак в комнате был жуткий, одежда и книги разбросаны по углам, а стол украшали во множестве консервные банки, переполненные окурками. Переступив порог, Серега щапнулся о тяжеленный черный кирпич фолианта, по-видимому, служившего вместо коврика.

- Плутарха вот читаю… счел необходимым пояснить Валерьян. – Входи, коли пришел, садись, чай вот…

Чай в колонии был роскошью редкой, почти непредставимой, и Жуков не преминул принять приглашение.

- Самодержец снабдил. Из сердобольности, очевидно. Сердце у него широкое, мягкое…- еще раз прокомментировал Валериан и вернулся к созерцанию стенки. Он замолчал надолго. Пристроившийся на табурете Серега с демонстративно-громким прихлебыванием пил остывший «чиф».

- Что скажешь, комиссар? – первым не выдержал Вальрьян. Он шумно повернулся на койке, закурил, и, пристроив голову на согнутую руку, впервые взглянул на Жукова.

- Взглядец у тебя, старик… - Серега поежился. – Брось ты, бесполезно. О себе подумай, о ребятах…

- А я о ком? – перебивая, заговорил Валерьян. Было видно, что вся эта муть накопилась уже, перебродила, и теперь он даже рад серегиному визиту, рад редкому шансу выплеснуть хоть кому-то бредятину последней недели.

- Ты же видишь сам, на работе я паинька. Все нарадоваться не могут: Ах, ускоренные темпы! Ах, куда же мы без него. Саня за сдачу крольчатника лично птрепать по плечу изволили. При стечении публики. Мальчики горой за своего командора, девочки из-под пушистых ресниц посматривают, влажно мерцая глазками. Лепота!

Жуков слушал внимательн, очевидно, запасшись железобетонным терпением ласкового психиатра.

- Слушь, Валерик, а может действительно не все так плохо? Забыли ведь уже, - осторожно изрек он и сразу же пожалел о сказанном: дурак! Надо было дать выговориться, а потом уже… Но Валерьян, не обратив внимания на реплику, продолжал:

- Неправильно все это. Каждый под себя тянет, и я тоже тяну. Казаков спит и видит титул пожизненног «отца нации». Голубев, Крапивко, Крайновский спят и видят низвержение Самодержца, дабы потом перегрызть друг другу глотки. Баграт спит и видит гибрид фриланстера и хиппистской колонии, а себя в роли Махатмы. Причем, отметь – сладко спит, собака, у себя на Бокононе. Я сплю и вижу себя – опять таки, себя! – народным трибуном, геройски издыхающим на штыках тоталитаризма. Надоело!

Валерьян перевел дух и, чуть задыхаясь, но по-прежнему монотонно, продолжал:

- В экспедицию хочу. Куда угодно – только бы подальше. Да кто ж меня сейчас отпустит, «без права ношения оружия»? Видал, как Самодержец со мною ласков? Политический капитал на оправдании нажил, мальков наших приручил и шастает по Периметру, довольный. Я теперь ему вроде как обязан даже. Сам бы от всего отказался, каменщиком на стройку бы пошел – я же умею еще, помню, любому мальку фору дам… Нельзя ведь. Знаю, что нельзя.

- Слушай, - голос Жукова стал жестким, - И долго ты будешь мировой скорби предаваться? «нервически грызя ошметки бороды»? Остонадоело это. И какого черта я с тобой вожусь? – он выдохнул и продолжал уже будничным деловым голосом. – Сейчас вернулась экспедиция с холмов. Уголь там есть, так что не сегодня-завтра Казаков заговорит о создании шахтерского поселка. Поезжай туда сам, вместо меня. Будешь начальником рудника, основателем и мэром новой колонии. Ребят подбери понадежнее. Продолжать, или сам додумаешь?

- Здраво, - Валерьян оживился. Чуть-чуть, самую малость, но дело было сделано, и Жуков заторопился к выходу.

- Прости. Старик, пойду посплю: три часа осталось, - лицо его как-то сразу осунулось, посерело. – И как ты с этой бессоницей еще не сломался? Поспал бы…

Проводив Счерегу, Валерьян достал маленькое карманное зеркальце – подарок Инги – и долго изучал свою опухшую от бессоницы физиономию, алые белки глаз, окольцованные глубокими серо-зелеными впадинами…

ДНЕВНИК ВИКИ (хранится в частной коллекции)

26 апреля. Десятки раз пыталась заставить себя вести дневник, но – некогда,т некогда, некогда! Тем более здесь. Не прошло и двух месяцев с момента Переноса, а старая жизнь на Земле уже кажется чем-то нереальным и воспринимается то с трезвой беспощадностью самобичевания, то подернувшись розовой дымкой сентиментальности. Да и произошло за эти дни на Теллуре немыслимо много: наверное, больше чем во всей предыдущей моей жизни. Впервые есть, пусть смутное, но осознание собственной полезности. Хотя… не игра ли это опять? В целом, я здесь не так плохо устроилась – «единственная и уникальная», никакого давления сверху. Даже любовник – самый-самый. Мерзко, конечно, но нельзя же без мужика. А Саня при всей своей начальственности – самое наивное дитя из всех претендентов. Дико комплексует – особенно в постели – так что ему наша интрижка будет только на пользу. Ну да бог с ним, с Казаковым – обрящет когда-нибудь свою невесту и будет потом канючить, по-собачьи заглядывая в глаза: «я тебе так благодарен… но, понимаешь… любовь… я жутко виноват». Слышали все это, проходили.

Сама не знаю, на кой сейчас пишу все это. С чего? Просто расхлюпалась немного, а подруг среди баб у меня здесь нет, да и быть не может. Местные тетки, как будто сговорившись, приходят периодически поплакаться, но с такой ненавистью… Вроде, даже ублажить их стараюсь, чисто машинально конечно: волосы там светлые похвалить, или глаза голубые, чего у меня заведомо нет – бесполезно. Представляю, что будет, когда они пронюхают про Казакова. Занятно даже.

Саня в последние дни какой-то нервный. Совесть, видать, терзает, по Ольге соскучился. Друзей у него уже нет – с Валерьяном и Багратом полаялся, а прочие не в счет, сам прекрасно это знает. С отчаянья, наверное, регулярно клянется в любви – запутался, дурашка. Но о женитьбе, слава богу, больше не заговаривает. И на том спасибо. Ладно, иду спать: благо, сегодня Казакова не будет, можно отдохнуть. Интересно, продолжу я когда-нибудь эту тетрадку?

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЯНА

28 апреля. Сегодня, наконец, принято решение о назначении меня главой шахтерского поселка, со всеми вытекающими прелестями: административной властью, личной ответственностью и т.п. Совет был весьма бурным – Казаков и Компани жутко не хотели выпускать меня из поля зрения, но глас разума в лице здравомыслящих молодых консулов возобладал. Плюс – голубев, который без права голоса был приглашен на расширенное заседание. Бравый капитан отстаивает мою кандидатуру, отыскивая пути к сближению. Правда, в качестве военного помощника ко мне приставили ордденоносца майкова, скоропистижно произведенного ради такого случая в лейтенанты. Интересно только, на кого военком будет работать: на Голубева или, все-таки, на Самодержца?

Наш караван отбывает сразу после майских праздников, так что времени на подготовку – в обрез. Нужно выбрать ребят, отобрать и проверить оборудование и всякую хозяйственную мелочь, проинструктировать Серегу на время отсутствия, провести душеспасительную беседу с Ингой.

Честно говоря, серегина мысль о новой колонии подействовала на меня благотворно. Появилась хоть какая-то энергия и отступили (наконец-то отступили) эти сумасшедшие бессонные ночи. Теперь сутки улетучиваются молнеиносно: весь день кручусь как белка в колесе, а ночью – спасительный сон. Тягучий черный сон без сновидений. Вот только бы разобраться еще с Ингой – после судилища она, слава богу, не приходила ни разу, но на глаза попадается с настырной регулярностью. Этакое живое воплощение молчаливого кроткого укора.

Казаков на Совете с подозрительной тщательностью регламентировал порядок снабжения моего будущего поселка продовольствием. Кажется, он рассчитывает держать нас на экономическом поводке. Ну да сайва, в случае чего, прокормит. С собой дозволено взять 120 человек, из них 10 новоиспеченных котят во главе с лейтенантом, 90 моих орлов (из них 20 девчонок), десяток всевозможных курсантов, спецов, ну и остальные – медик, поварята и прочая шушера. Месяц отводится на жилищное строительство, после чего орлы резко переквалифицируются в шахтеры. Оружие – у котят и охотников. Выторговал маленький арсенал «НЗ» - на случай непредвиденного. Техника – грузовик, всякоеоборудование, ветряки. Политическая платформа – личный недреманный контроль Казакова. Обязанности члена Совета в экстреных случаях – по радио.

Майский праздник начался многообещающе. С утра взревела над Первоградом, раскалывая низкое небо, бессмертная гитара Блэкмора – Дима Бобровуский приступил к обязанностям диск-жокея. Работать, разумеется, никто не работал, колонисты шлялись по территории ленивыми группками, наслаждаясь отдыхом.

Накануне Совет, при активном участии Крапивки и Валери, зарубил голубевскую идею о торжественном военном параде и митинге на площади, так что Координатору представлялась возможность блеснуть красноречием всего дважды: в утренней речи по радио и на всеобщем вечернем банкете. В качестве возмещения этой жуткой несправедливости народу была предложена следующая насыщенная программа:

А) праздничный завтрак под аккомпанемент речи Казакова;

Б) экскурсия в старый Замок (для всех любопытствующих);

В) возможност отоспаться перед обедом;

Г) праздничный обед;

Д) просмотр случайно сохранившихся в интернатском клубе фильмов «Красные дьяволята», «Ленин в октябре» и 7-й серии «Ну, погоди»;

Е) возможность отоспаться перед ужином;

Ж)праздничный ужин, на сладкое – вечерняя речь Казакова;

З) плясы д упора;

И – весь день на площади дискотека п\у Бобровского и лично консула Маркелова.

На полувздохе захлебнулась бессмертная гитара Ричи, заткнулся нервический вокал Ронни Джеймса Рио, и над притихшим Первоградом поплыл отечески-задушевный глас Великого Корррдинатора. Народ безмолствовал – очень вкусно жевалось, молствовать было нечем. Казаков поведал личному составу, то есть гражаданам колонии о всем известных свершениях 9сдача крольчатника и второго жилого барака, о временных трудностях (кроличья чумка и любовь отдельных руководящих лиц к закулисным интригам), о плангах на будущее, призвал к трудовому энтузиазму, дисциплине и сплочению. Когда проникновенная речь подошла к концу, тяжелые бетонные тучи над городом дрогнули, и в образовавшийся пролом хлынуло жаркое, почти летнее солнце. Колонисты приступили к праздничному ананасовому компоту…

Дискотека безумствовала. Отоспавшиеся за день ребята и девчонки выбивались из сил, но не пропускали ни одного танца. Было что-то детское, трогательное в то, как они, истосковавшись по танцам, по привычному земному отдыху, выкаблучивались в рок-н-ролле, как с неумелой нежностью прижимались к партнеру в тягучих, затухающих волнах медленого блюза. Из темных уголков доносились краткие взвизгивания и ломкий, нарочито-женский смех – решением Совета и милостью Координатора все совершеннолетние обитатели колонии были снабжены «наркомовскими 100 граммами» чистого спирта… на фоне страшного селеновато-багрового заката графично выделялись уродливые сторожевые башни Кремля. Котята на них завистливо прислушивались.

В коттедже Совета царило настороженное веселье. Казаков, при всеобщем одобрении, затеял неофициальное продолжение банкета. Во имя сплочения и взаимопонимания. Периодически кто-либо из консулов по очереди выходил к веселящемуся народу. Во избежание. Специально сотворенная накануне светомаскировка работала – снаружи коттедж был темен и безжизненен. Впрочем, внутри тоже не всё было благополучно. Казков, как всегда, мрачно-неуправляемый в подпитии, сидел молча, вгоняя младших консулов в репет неистовой голубоглазостью. Взъерошенный Валери о чем-то преувеличенно тихо беседовал с Голубевым, приглашенным гонорис кауза. Меланхолический маркелов и хмельно-язвительный Крайновский приставали ко всем со свежими анекдотами. Молодые консулы сгрудились вокруг Крапивки, обнявшего гитару, и уговаривали спеть еще что-нибудь. Вика с Леной утешали Колосова, вспомнившего Землю и приунывшего. Сильно приунывшего. Над всем этим, естественно, висел густой табачный чад, интимно светила одинокая лампочка. Наконец, маркелов врубил магнитофон. Вика, оставив задремавшего Колосова, выудила из угла Крапивку и поволокла его танцевать. Лену заключил в объятия лейбгвардейски-галантный Голубев.

Танец уже подходил к концу, когда Казаков, с размаху саданув кулаком по мирному магнитофону, встал, покачиваясь, подошел к Вике с Крапивкой и рванул Леонида за плечо. Накступила тишина, агнитофон что-то мурлыкал очень тихо. Картинно выпятив губу, Координатор нависал над шефом корчевщиков, прожигая синими брызгами. «Мальчики, не надо! «- ойкнула Вика. Казаков тщетно пытался расстегнуть непослушными пальцами кобуру. Сквозь толпу оцепенелых продрались Крайновский с Маркеловым и встали сзади. Голуубев скрестил руки на груди и взирал. Первым избавился от наваждения немой сцены Валерьян. Быстро подойдя к Александру, он полуобнял его за талию, крепко прижимая руки к туловищу. Несколько секунд они стояли в этом объятии, молча напрягая мускулы, потом Казаков медленно расслабился. Кивнув прочим, Валерьян повел обмякшего Координатора а выходу, нешептывая на ухо что-то успокоительное. Хлопнула дверь.

На следующий день после обеда вся колония высыпала провожать Валерьяна. Координатор толкнул очередную, но короткую речь. Был он деловит, энергичен и как-то приподнято-грустен. Первая партия отъезжантов, закончив погрузку, уже расселась по машинам. Валерьян, спрыгнув с вездехода, почти подбежал к Александру, стоявшему среди консулов и чуть впереди толпы. Они без слов обнялись. Так же молча Валерьян пожал руки консулам, подошел к Голубеву; они обменялись парой коротких фраз, и Анддрей, не оглядываясь, отошел. К Валерьяну подошел Жуков, он был серьезен.

- О чем вы?

- Попросил прощения за сорванный парад. Не дал блеснуть. – Валера улыбнулся. – Будь, Серега!

И тут подошла Вика. Они стояли рядом, смертельно близко, связанные какой-то общей тайной. Казаков, насупившись, отвернулся. Вика наискось скользнула ладонью по виску и странно улыбнулась. Валерьян, вздохнув, поцеловал ей руку и зашагал к вездеходу, где дожидалась маленькая геодезисточка.

XI ГЛАВА

А все вокруг как будто за,

И смотрят преданно в глаза,

И хором воздают тебе хвалу;

А ты - добыча для ворон,

И дом твой пуст и разорен,

И гривенник пылится на полу...

А. Городницкий

Белый кролик с пуговичными красными глазами, возбужденно тряся щеками, уплетал какое-то сизоватое месиво. Кролик был на должности государственного отведывателя блюд: каждая новая порода рыб, выловленная рыбаками, и каждый с виду съедобный плод, обнаруженный охотниками, сперва подвергались химическому обследованию на предает поиска алкалоидов, а затем шли в пищу героическому кролику. Если анализы ничего не показывали, а кролик две недели не подыхал, очередной дар природы разнообразил меню колонистов.

Казаков просунул руку в клетку, почесал кролика за ухом, мягким и теплым. Кролик, отвлеченный от государственного дела, недовольно задергал усами.

-...Нет у нее авторитета. - Вика говорила, глядя куда-то в сторону. - Такая же девчонка, как и все там, не слушаются ее, едят, наверное, что попало...Три случая синюшного насморка за две недели, а она и шприц-то толком не вколет.

- Мне все это вчера уже рассказывал Родион, - Казаков уселся на стол, за которым сидела Вика. Вика слегка отстранилась.- Завтра с холмов приходит машина, Родион поедет и разберется.

- Мы с Родькой вчера посовещались, - медленно начала Вика, - и... думаем, ехать надо мне. - Она встала, подошла к полке с какими-то склянками, оказавшись спиной к Казакову. – Я все же лечащая, Родька больше теоретик...

- Был два месяца назад, - машинально отреагировал Казаков на последнюю фразу. - И я не понимаю.

- Ну, так надо. Так лучше. Потом, ты же сам сказал: Валерьян просил чтоб приехала я...

- …А, - после некоторого молчания оказал Казаков. - Вот как.

Вика обернулась. Казаков сидел как-то нуклюже, сгробившись, нижняя губа у него самопроизвольно оттопырилась. Обнаружив, что Вика смотрит на него, он слез со стола и вернулся к кролику, в свою очередь оказавшись к собеседнице спиной.

- Что это он дегустирует? - спросил координатор каким-то надтреснутый голосом.

- Сань… позвала Вика.

- Ну? К черту, поезжай, куда хочешь. Все поезжайте, куда хотите…

- Что ты на меня кричишь? - Вика немедленно забыла о своей жалости, - В конце концов, я тебе ничего не должна.

- Вот и поезжай. - Казаков обернулся. Он завелся: глаза навыкате придавали лицу какое-то нездоровое выражение. - Конечно, такой… А, ладно.

- Какой - такой? - Не получив ответа, Вика замолчала. Так они стояла друг против друга несколько секунд. У Вики мелко задрожал подбородок, у Казакова появилось вопросительно-защитительное выражение в глазах, но тут Вика, пополуотвернувшись, проговорила:

- И вообще, должен быть мне благодарен… Теперь сможешь с чистой совестью Ольгу разыскивать…

Получив запрещенный удар, Александр пару секунд открывал и закрывал рот, затем буркнул:

- Увидишь Валерьяна, - передай БРАТСКИЙ привет, - и стремительно выскочил из лаборатории.

Немножко подождав, Вика села на вращающиеся табурет и заплакала. Правда, плакала она недолго: никто не видел, и пора было собираться.

Поначалу маршрут координатора по колонии напоминал бег таракана по горячей сковородке: он делал быстрый, бессмысленные зигзаг, почти не здороваясь со встречными, что дало повод не к одному горестному размышлению и поискам служебных просчетов. Очнулся он только на центральной площади: здесь разгружался грузовик, прибывший о охотничьей точки. Судя по разухабистым картинкам на бортах, это была Точка-Три или Лужайка, как ее называли сами охотники. Остальные точки именовались Развалюха и Клюкалка, э тимология названий была темна.

Несть охотников, одетых живописнейшим образом и украшенных ожерельями из зубных пластин обезьян, весело сгружали добычу. Добычи было немного: Казаков насчитал одиннадцать туш семикоз и пять связок мелкой птицы, - но охотникам, видимо, горя было мало. Этот разухабистый народ, неделю обитая в лесу, а неделю ошиваясь в Первограде (помогая на разделке мяса, рыбы и на тому подобных хозработах), сознательно стилизовался под нечто среднее мжеду могиканами и викингами; ребята из охотничьих групп были втором после Валери объектом женского обожания и третьей, после Совета и Голубева, мишенью анонимных карикатуристов. Целую неделю на доске объявлений красовалась следующая картина, украшенная подписью "Теллур, XXX век": заросшие охотники в шкурах, увешанные гирляндами из гаек и шестеренок, с каменными топорами штурмуют Кремль; а в городе засели панцирные обезьяны с автоматами.

Александр в общем доброжелательно относился к этим самозваным детям природы; но сейчас он был не в духе, а добычи было мало. Добычи вообще становилось все меньше и меньше, вынос охотничьих баз в сайву породил лишь полумесячное оживление. Кролики пока плодились плохо, так что мясной паек колонистов неуклонно уменьшался. Каждую неделю молодые консулы поднимали вопрос о "распечатке» неприкосновенного ряда мясных консервов во втором складе, и каждую неделю этот вопрос проваливался здравомыслящим большинством.

- Слушай, староста, - Казаков, пнув ногой одну из семикоз, обратился к Сереге Кондрашову, старосте охотничьей смены. - Что добычи мало?

- У нас одних, что ли, мало? – угрюмо возразил Кондрашов, глядя исподлобья и поправляя ожерелье. Там, среди обезьяньих пластин, красовались клыки тахорга. - Со стороны хорошо говорить…

- Я знаю, что у всех мало, - Казаков пошел на понятный: смешно было упрекать охотников в отсутствии энтузиазма. - Вот я и спрашиваю – почему?

- Боятся, наверное. – Кондрашов пожал плечами. - Тахоргов уже две недели не видно на всех точках, может, повыбили их? Рогалики на север ушли; козы бояться научились, разбегаются… Обезьян сколько угодно: вчера ночью опять Развалюху обложили.

- Ну и что?

Кондрашов еще раз пожал плечами.

Шесть штук. Одна со стрелой в заднице ушла в лес.

- Со стрелой. - это плохо, - вдумчиво заметил координатор.

Экспедиция на севере, посланная искать руды, уже несколько дней ползала по скально-холмистому райоиу и регулярно сообщала о многообещающих следах; тем временем все накапливалось число мелочей, начиная от стрел и рыболовных крючков и кончая мисками и дверными петлями, которые приходилось штамповать из листовой жести с соответствующей деградацией качества.

- Может, нам обезьян привозить? - оживился староста. – Мы тут всех мясом затоварим.

Координатор поморщился. Мясо понцырной обезьяны было жестким и пахло яблочной гнилью и резиной; а тотально отваренное, оно становилось синим, трясучим и совершенно безвкусным. Видимо, борьба чувств главы государства дошла до Кондрашова, потому что он добавил:

- Мы вот едим, и ничего. В отваре клубничного гриба вымачиваем сутки, жарим - и вполне...

Координатор посмотрел на старосту с подозрением. Глухачев еще неделю назад сообщил, что ходят слухи: охотники варят на своих точках из клубничного гриба не то брагу, не то пиво. О принципиальной возможности такого употребления дня три назад обмолвилась и Вика.

Эх... Ну, короче, Казаков собирался на днях нагрянуть на какую-нибудь точку с инспекцией, и потому сейчас ничего не спросил. Подозрительный же взор староста вынес по-швйковски безмятежно.

- Мы и клубничного гриба можем заодно понапривозить. - предложил он.

- Ладно, - пробурчал Казаков, отводя глаза.- Будете эту неделю работать с пищевиками, расскажи о своих' открытиях. Со следующей недели начинаете заготавливать обезьятину.

- Обезьянину, - поправил Кондрашов, увидел выпяченную губу, щелкнул каблуками, кинул руку к коротко стриженым волосам и гаркнул:

- Слуш, трищ координатор!

- К пустой голове руку не прикладывают, - буркнул недовольный Казаков. - Иногда охотничья вольница раздражала, но действуя в лоб, можно было лишь себе же подпакостить.

Постояв для порядка возле грузовика еще полминуты, координатор неспешно направился в сторону моря, а увидев белеющий на фоне лазури парус подходящего катера, хлопнул себя по лбу и направился в гавань почти бегом. Это был рыбацкий катер, которому назначили на обратном пути с ночного лова зайти на Боконон и вывезти на берег Маляна, изъявившего желание вернуться в лоно.

Возвернутого в лоно священноучителя необходимо было перехватить на берегу, отвести к себе, напоить коньяком и договориться, прежде чем он успеет наломать каких-нибудь дров.

Катер пришел с богатым уловом. Рыбаки в брезентовых рукавицах, высоких сапогах и обветшалых плавках перебрасывали вяло извивающихся рыб со дна судна на деревянные тачки. Рыбы были большие, розовые и серебристые, с костяным шипастым панцирем на голове и голым хвостом. Эти обитатели мелководья хорошо ловились на Девонской банке, обнаруженной в тридцати километрах от побережья. Казаков мельком подумал о явной несправедливости: охотники куда популярнее рыбаков у женщин, а между тем, рыбаки дают колонии три четверти животного мяса и вовсе не избавлены от опасностей. Десять дней назад, ранним утром, мимо катера "Одинокий свистун" прошел под водой, преследуя косяк сардин, гигантский жук размером с катер. Рыбаки вначале приняли его за подводную лодку…

Из-за нагромождения стропил и лесов, воздвигавшегося на причальной скале (строили ангар для яхты), показался Малян, Он был бородат и напоминал библейских разбойников. В руке он имел котомку, в которую, видимо, наспех, засунул всю одежду, явившись на берег в одних плавках. Малян не заметил координатора. Он с недовольным видом осматривал леса.

Зря, - сказал Казаков, подходя со спины.

Малян вздрогнул и обернулся.

- Что - зря? - спросил он о вызовом. - Во-первых, здравствуй, самодержец.

- Здравствуй, первосвященник, - спокойно ответил Казаков. - Зря, говорю, разделся: теперь все видят, что ты ничуть не исхудал на острове. Мученика не выходит.

- «Что-то я не то говорю»,- не в первый раз за день подумал координатор.-Мне ж с ним договариваться надо!"

- Я и не собирался, - с достоинством ответствовал Малян. - Я вижу, до тебя не в состоянии дойти тот элементарный факт...

Казаков стоял и терпеливо слушал. Какой-то стропальщик, в немыслимой позе повисший '' над ним, прекратил вбивание гвоздей и тоже прислушался. Казаков со значением посмотрел на него: стропальщик возобновил вбивание. "Вот и гвозди скоро стекут дефицитом, - мелькула государственная мысль.-А гвозди из жести не очень-то сделаешь..."

- Короче, - сказал он вслух, - ты совершенно прав. Я не ругаться присел. Пошли ко мне: посидим, поговорим, - голос координатора перешел на свистящй шепот, - выпьем слегка...

- О чем говорить, - бормотал Баграт, шествуя вслед за Казаковым по плотному серому песку, мимо собираемого деревянного пастила, ведущего на скалу. За их спинами маркеловские столяры любопытно переглядывались. Всем было ужасно интересно.

- Все и так ясно… Дело надо делать, а не говорить… говорить…

- Слушай, Баграт, - Казаков обернулся к Маляну. – Ты так и пойдешь через весь город - голышом?

- А что? - немедленно возмутился Баграт. - Или ти уже ввел закон об охране общественной нравственности? Главное, чтобы я сам считал свое поведение естественным!

- Правильно, - закивал координатор, - Но все-таки... девушки... опять же, шипы всякие о почве, щепки…

- Щепки, - возмутился Малян, натягивая башмаки. Подумав, он надел и рубашку, но застегивать ее демократически не стал.

Они прошли через весь поселок к коттеджу Совета. На них кидали мгновенные взгляды пробегавшие мимо рыбаки с тачками, строители и столяры, протаскивавшие бревна и доски, деловитые автомеханики и швеи, носившиеся между мастерскими, складами и помещениями для выделки шкур. Казаков шел, как Брежнев мимо почетного караула, с застывшей доброжелательной улыбкой. Баграт вышагивал гордо и независимо. Какой-то случившийся навстречу патрульный свободной смены, увидев важных персон, нахлобучил на затылок вытащенную из-за пояса пилотку, сделал каменно-голубевское лицо и красиво отдал честь, Малян зашипел; когда Казаков ответно кивнул головой, Малял зашипел еще сильнее.

- Я так и думал,-сообщил он, когда со зноя, напоминавшего крымскую сиесту, они ввалились в прохладье и полусумрак коттеджа. - Совсем распустились без меня... Скоро сво портрет на плацу повесишь и назовешь - "площадь великого вождя.»

- Ладно, ладно, - бормотал Казаков, не оставлявший, надежд сговориться. - Смотри лучше, что я припас. Ради тебя, анархиста небритого, пошел на злоупотребление служебным положением!

Замок входной двери щелкнул, на окна опустились шторы, и на столе появились: два стакана, маленькая плитка шоколада, банка мясных консервов и плоская бутылка коньяка. У Баграта блеснули глаза; блеск преломился в толстых линзах очков и золотыми искорками заплясал на стакане.

- А что за коньяк?... ну, так и думал, дагестанский, какая мерзость! И даже гранатов, наверное, нет… Нашел, что предложить!

Казаков, уже плеснувший в свой стакан, остановился.

- Значит, тебе не наливать? - спросил он с отеческой теплотой, и сделал вид, что собирается завинтить крышку. Батрат произвел последовательное движение руками,

- Но, но! – запротестовал он, - Прекрати это! Надо же понимать разницу между субъективным восприятием и объективной необходимостью.

Казаков налил коньяк Маляну,

- Надо, - согласился он. - Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Но сначала - прозит!

Малян отозвался в том плане что да, прозит, влил в рот свою дозу, скривился, еще раз пробормотал "какая мерзость" и вонзил вилку в ровную розоватую поверхность венгерской ветчины. Казаков закушал кусочком шоколада.

- Кстати, как продвигается глобальный - труд?- Спросил он и снова понял, что это не лучшее начало для задушевной беседы. Как можно было понять из ответного монолога, Малян написал введение; Малян считал, что творческую работу нельзя регламентировать; Малян не хотел выступать в роли примитивиого хронографа что, несомненно, было бы кое-кому на руку; и вообще, введением он недоволен и его надо еще переписывать. Казаков слушал и изнывал от желания заорать. Он уже понял, что ничего путного из беседы не выйдет и вообще, день, паскудно начавшийся, будет паскуден до дна. До донца, как сказал бы Маяковский....

...- Короче, мы не можем позволить себе роскошь иметь даже одного тунеядца!-координатор говорил с тихим бешенством. Бутылка была на две трети пуста.

- Если на то пошло, тунеядцы здесь вы! - Баграт с сожалением рассмотрел дно консервной банки и отшвырнул ее в угол. - Вы сели людям на шею и тихонько кроите тоталитарный и феодальный режим, а ты вон даже теоретическую базу подвел! У нас уникальная возможность, а вы хотите все опошлить... не дашь мне здесь спокойно работать, уеду к Валерьяну.

- Что ты называешь работой? - ядовито осведомился координатор.

- Думать! - Малян упер перст в Казакова. - Думать, а потом делать!

- Все вокруг будут вкалывать, чтобы Малян мог думать! Гуру, конечно, предпочтительнее, чем координатор, да? Хомейни лучше Горбачева?

- С-сравнил! - Малян фыркнул. - И вообще, это мимо. Дешевая демагогия. Уеду в Валерьяну, будем с ним думать вместе...

- Да поезжай к чертям собачьим! Посмеюсь там, как ты будешь думать… Только если через месяц не напишешь первую главу, поставим на Совете вопрос о саботаже,-добавил Казаков ни к селу, ни к городу.

- В условиях ультиматумов вообще отказываюсь писать! - Палец ходил иэ стороны в сторону, как луч аэродромного прожектора. - Я вам не нанимался!

- Во, во! Вот ты выйди, - координатор сделал широкий жест, - и громко ска жи: я вам не нанимался, я буду ду-умать, а вы меня кормите!

- Демагогия! - Немедленно отпарировал Малян. - Я вам не нанимался, а не им! Им мои мысли нужны, им вы не нужны! А, что с тобой говорить! - Малян тяжело встал. Его лицо выражало уверенность в полном поражении собеседника. - Пока я н-ничего против вас делать не буду, - заявил он великодушно. - Осмотрюсь... опять же, твою информацию о бес... бессмертии я не в меру... то есть не в полной мере осмыслил. Заезду вот к Валерьяну, побеседую. Ну, привет!

Казаков молчал, больше всего ему в данный момент хотелось не говорить а стрелять, причем сразу во всех. Малян секунду постоял, потом развернулся и горделиво вышел, тщательно прикрыв дверь. Казаков вскочил, поднял в углу консервную банку и швырнул ее вслед, разразившись длительной тирадой. Банка шлепнулась о дверь, отскочила и, ковыляя помятым боком, откатилась в свой угол. Три раза стремительно пересекя свою комнатку (из-за скромных габаритов, это напоминало прыжки на стену), он тоже выскочил вон, сбежал по ступенькам и направился куда-то без заранее обдуманного намерения.

Солнце садилось сквозь полосы тонких лиловых облаков. Короткий субботний рабочий день (семь часов, по недавнему указу Совета, с непременно-вечерней дискотекой) закончился, усталые толпы проходили мимо координатора в свои домишки, бараки и палатки - переодеваться. На площади Бобровский со товарищи монтировали аппаратуру. Навстречу попался веселый и чумазый Танеев с несколькими питомцами. Танеев и питомцы дни напролет изучали вертолет и на днях собирались устроить испытательный полет по кругу.

- Александр, с нами жрать! - позвал Юpa.

- Что-то сейчас неохота. Я потом.

- Потом останется только холодная каша. Даже для координатора.

- Вот ты скажи это Маляну, - не выдержал Казаков. - Ему демократии не хватает!

Один из питомцев Танеева смущенно потупился. Он был стажером.

- Ты его не спросил, хочет ли он иметь кусок хлеба с маслом? - осведомился Танеев.

- Я ему намекнул, - ответил Казаков. Юные питомцы деликатно отошли в сторонку и отвернулись. Только тут Казаков счел нужным понизить голос. - Я ему намекнул... а он заявил, что уедет в Новомосковск.

- Шахтером решил заделаться, - раздумчиво произнес Танеев. - Это полезно для мозгов... только лучше плотником. Или рыбаком. Более библейские профессии, а?

Казаков посмотрел на Юру с теплотой (Танеев очень не любил Маляна) и в замешательстве: евангелических аллюзий от премьер-инженера он никак не ждал. Положительно, был день сюрпризов. Пробормотав: "ладно, на Совете встретимся", он продолжил свой путь, миновал интернат, жилые бараки-новостройки, заложенные фундаменты, остов кирпичной башни будущего элеватора со штабелями сохнущего вокруг под навесами кирпича-сырца, по серому песку, расшвыривая ногами пустые панцири и водоросли, обогнул уже потемневший частокол Кремля, раздраженно махнув рукой оторопевшему часовому на крайней башенке, и через пять шагов очутился в сайве.

Из ноздреватой коричневой почвы выпирали узловатые пни, на уровне колена распускавшиеся веером черных, длинных, мясистых листьев; по каким-то хвощеподобным стволам, росшим пучками, вились колючие лианы; траву заменял влажный бурый мох. Из-под ног сигала бледная членистая мелочь. Крупное зверье в окрестностях Кремля не появлялось уже почти три недели, а днем и того дольше, так что опасности не было на самом деле, но хотелось пощекотать себе нервы, побыть один на один с планетой, раз люди так обманчивы..., Казаков вспомнил, что, собственно, ни разу еще не покидал пределов Периметра, если не считать морской поездки две недели назад на один из островов, где умирали хиппи; даже в Дими́н (так с чьей-то легко, руки, по имени Колосова называли теперь Старый Замок) так и не выбрался...

Он углубился еще немного, так, чтобы не было видно башенок Кремля. Обнаружил гроздь сизоватых клубничных грибов, пристроившуюся на подножии дряхлого саговника, недовольно поморщился, завернул за холмик, утыканный молодыми побегами хвощебамбука, и замер. Там была маленькая ложбинка, поросшая большими белыми цветами. Цветы отдаленно напоминали родедендроны, лепестки были покрыты мелким узором голубоватых жилок. Все так привыкли к мезозойскому виду теллурийской флоры, что не ожидали от нее ничего подобного, хоть Вика и говорила об опыляющихся видах, а охотники доносили о цветении лиан... Казаков сел на пригорок, взял один цветок за стебель, потянул. Стебель не поддался, тогда Александр достал нож и с неожиданным трудом перепелил его. Цветок, увы, не пах.

Уже стемнело, и вовсю гремела музыка, и часовой на башенке совсем извелся, когда координатор появился из лесу, имея в руках большую охапку v цветов. Цветы слегка фосфоресцировали. "Поставлю у себя, - решил Казаков, - а сверху повешу ольгино фoтo. Или нет, гости там всякие... тогда подарю первой встречной девице. Это приятнее, думаю, чем череп тахорга".

Первой встречной девицей оказалась Анечка, в одиночестве, пестрой земной рубашечке и узких, земных же, брючках бродившая за элеватором. На дискотеке компания охотников завлекла Анечку и двух ее подруг канистрой земляничного пива; решив, что девочки достаточно размякли, охотники приступили к более осязательным ухаживаниям в темном углу площадки; две подружки, повизгивая для виду, удалились со своими кавалерами, а Анечка, сильно разобиженная тем, что ее держат за б...., вырвалась и убежала.

На нее-то и наткнулся в полутьме одинокий координатор.

- Ой,-тихо сказала Анечка.-Ка-акие цветы... Это вы кому?..

- Это я тебе, - в полном соответствии с принятым решением ответил Александр. Тем более, первая встречная оказалась вполне ничего. - Держи.

Анечка тихо ахнула и вдруг, повиснув у главы государства на шее, чмокнула его в губы. Глава ощутил, во-первых, явственный запах браги, во-вторых, молодую упругость всех анечкиных прелестей. По первому поводу он подумал какую-то суровую государственную мысль, по второму поводу он не без удовольствия крепко обнял девицу и возвратил ей далеко не отеческий поцелуй (каковой единственно бы приличествовал главе-то!), и немедленно обнаружил, что девица вовсе не собирается смущенно отшатываться, а напротив, закрыв глаза, ждет продолжения.

Тут координатор понял, что его ноблесс (он же паблисити) ждут потрясения. Если он сейчас поддастся искушению, - он посадит себе на шею нечто очень обременительное. Если же он не поддастся, у Анечки хватит ума растрезвонить о его робости. Все эти политические соображения пронеслись в течении полусекундаы, взаимоуничтожились, и на первый план выступили аргументы неполитического свойства, а именно: недавно выпитый коньяк и податливое тепло осязаемого сквозь тонкую рубашку женского тела. Казаков перестал думать государственно; он вспомнил, что коньяк еще остался, и в сочетании с брагой он должен дать сильноразвозящий эффект. Его губы скользнули по уху и шее замершей неб…, а пальцы сползли по спине и забрались под рубашку, ко вздрагивающему теплу кожи, Анечка только коротко вздохнула.

- Пошли, - тихо резюмировал Александр и кружными, темными путями, крепко облапив за плечи и поминутно целуя, повел ее к Большому Дворцу Совета.

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К РОМАНУ МАКСИМА КРАСОВСКОГО-ЗАРТАК «НОЧЬ НАД ТЕЛЛУРОМ", (Первоград, 2068 /81 г.т.Э./ год.)

«… Возможно, конечно, все это было совсем не так, как описывает смелый молодой автор, и даже совсем не так. Однако, проверить некому; эмберские сидельцы вряд-ли когда-нибудь обнародуют полностью и свои дневники и большинство частных документов Начала, оказавшихся в их руках. Как бы то ни было, любопытна сама попытка нетрадиционно подойти к жизни Бессмертных, волею судеб, а вернее, волею нелюдского разума, оказавшихся у колыбели нашего народа и нашей государственности. События эпохи Переворота доказали всем, что ничего сверхчеловеческого в Бессмертных нет; однако и сейчас иные историки окутывают героической дымкой их деятельность в дни Начала, пытаясь создать культ полубогов, явно кому-то выгодный. Некая фривольность стиля Красовского-Зартак вполне извинительна: его книга, являясь первым художественно-историческим произведением о той эпохе, должна служить противовесом всем полунаучным трудам, написанным, вольно или невольно, под дудку Авалона. О художественных достоинствах книги много распространяться не станем, отметим лишь, что рукопись получила одобрение ценителя, которого, смеем думать, трудно упрекнуть в плохом вкусе или пристрастности. Король, чьими подданными являются и Бессмертные, хоть в последнее время они склонны об этом забывать, одобрил книгу и повелел издать ее тиражом, ясно свидетельствующим об актуальности поднятой темы и талантливости исполнения…"

Д1ЕВНИКИ КАЗАКОВА

«7 июля.. Заседание Совета я провел в телеграфном стиле. Тяжело решать государственные дела вдумчиво, когда у тебя женщина в постели. Тем не менее постановили: построить три рыбацкие шаланды, кураторами этого дела назначить Крайновского и Маркелова; начать отстрел обезьян на пропитание; сегодня вечером, для внезапности, мне съездить на Лужайку в целях борьбы с нарушителями винной монополии.

Что те мне теперь с ней делать? Боялся, начнет в жены набиваться; нет, на это ума хватило. Вообще, что примечательно, никаких раскаяний, а в постели освоилась так быстро, словно под мужиком родилась...

Вот ведь дурак е...вый! Отомстил, называется. Повешусь у соседа на воротах, чтобы к нему милиция приехала. Сегодня поймал себя при беседе с Жуковым на мысли: знает, не знает? Так нельзя. У Стася вон каждую дискотеку - новая. Попросить что ли, чтобы Анечку тоже охмурил?..

Малян сегодня изучал колонию с видом инспектора, присланного от Хозяев. В столовой: хлебнет суп - и замрет, прислушиваясь к ощущениям.

Кстати, Анечка что-то там в порыве откровенности рассказывала о былой влюбленности в Маляна. Через кого бы ему намекнуть, что лучший способ подпортить координатору в его злобных тоталитарных планах - это увести у него любовницу?

Я уже писал о допотопной приставке, которую Маркелов, Бобровский и вся радиогруппа сочинили для Новомосковском рации, чтобы связь была. Вчера в виде поощрения пятерым особо отличившимся установили на неделю доппаек. Вот такие у нас награды пока… Вернее, четырем действительно отличившимся, и Глухачеву. Информатора своего я поддержал, но осторожненько. Пока получается, что он - мой личный осведомитель, я ему ни жалованья, ничего не могу положить… в последнее время он заглох.

ГЛАВА XII

Сами смерти в лицо мы взглянуть

Не смогли,

Нма глаза завязали и к ней подвели…

Катер усыпляюще покачивался, еле слышно скрипела самодельная мачта; сквозь прозрачную дымку, заволокшую небо, звезды были не видны, однако просвечивали расплывчатые желтоватые пятна лун. От них было светло, на спокойной воде перекрещивались и лениво рябили отблески. Рядом, метрах в ста, неясной черной громадой лежали холмы Дикого Берега. Ближе подходить было опасно; под утро должен был начаться отлив, а кроме того, на берегу этом обитали сосланные панки. Коптящая свеча, упрятанная в фонарик на корме, тускло освещала груды рыбы, двух рыбаков, спавших, зарывшись в сети и еще какое-то тряпьё, якорный трос, уходивший в воду, и вахтенного на носу. Вахтенный тоже дремал, плотно закутавшись в штормовку. На борту красной масляной краской было не очень ровно выведено: «Броненосец Потемкин».

«Броненосец» увлекся ловом на обширных мелководных пространствах близ западной части Дикого Берега; его экипаж битых три часа возился с огромным, почти два метра в диаметре,, камбалоподобным существом и не заметил наступления ночи. Решено было домой уже не возвращаться, а переночевать на месте, о чем и послали соответствующую радиограмму Крайновскому.

На еле заметной кромке, отделявшей море от неба, туман начал сгущаться, еле замтно, голубовать фосфоресцировать; все это происходило на уровне каких-то оттенков полутьмы, бесшумно. Бесшумно фосфоресцирующая полоска как бы отлипла от горизонта, приблизилась, обрела вид туманного полумесяца, горящего все более и более четким, но мягким светом охватила катер…

Вахтенный проснулся от того, что в груди запершило. Он открыл глаза: легкое голубоватое сияние окутывало катер. Оно было гуще всего у самых бортов, мачты, как бы растекаясь светящейся жидкостью; но ярче всего светилась рыба. Плоские облачка света зависали над лицами его товарищей, лица были голубые, как в кошмарном сне, из перекошенных ртов доносились хрипы, ребята корчились, но почему-то не просыпались… Вахтенный почувствовал, что легкие начинают гореть, задержал дыхание, вскочил, его начало тошнить. Тут он заметил, чо вокруг фонаря осталось свободное от свеченния пространство – туман избегал огня. Рыбак начал лихорадочно заводить мотор, который имелся на каждом катере, но не использовался из соображений экономии; начал задыхаться, проковылял на корму, схватил фонарь, жадно подышал стеариновым, но необжигающим воздухом, зажег запасной кусок парусины, начал размахивать им над головой. Легкие жгло все сильнее. Его вырвало, на секунду полегчало. Он сумел-таки завести мотор, зажег основной стаксель, но тут перед глазами все поплыло и он упал на груду рыбы. Голубоватое марево отступало от языков пламени, плясавших по парусине, а когда катер вылетел на пологий песчаный берег, противно скребя днищем, и вовсе отстало, осталось стоять над водой, напоминая колышущуюся туманную ленту…

… На их лица было неприятно смотреть, они были словно изъедены мелкой коростой, искусаны муравьями. Видимо, из наиболее глубоких язвочек проступала кровь; сейчас она засохла буроватыми точками.

Их было двое, и сейчас они спали, после того как Родион вкатил им лошадиные дозы пенициллина и снотворного. Третьему все это было уже не нужно. Третий, рыбак Владимир Омелюшкин, лежал в ординаторской мертвый, под белой простыней.

Казаков выглянул в окно. Корабелы, верфестроители побросали свои дела и столпились там, в районе причалов, вокруг двух бывших панков. Они привели сюда «Броненосец Потемкин», обнаружив его утром на пляже, в полусотне метров от кромки отлива, и долго еще сталкивали его в воду; а Омелюшкин тем временем перестал уже хрипеть…

- Какой-то органический яд в виде аэрозоли, - докладывал Родион. У него было измученное лицо, резиновые перчатки он забыл снять и машинально их теребил. – очевидно, мгновенно поражает трахейную систему, человек по-другому устроен, чем здешние…

На кушетках сидели и слушали консулы, кого удалось собрать: Танеев, Маркелов, Крапивко, Шамаев, Левченко…

- Лица, видимо, изъедены чем-то вроде желудочного сока. Анализ я еще не проводил. Короче, вывод: катер атаковало что-то вроде воздушного планктона. Микроскопические существа, живущие большой колонией, как-то парящие в воздухе, отыскивающие жертвы, видимо, в приливной зоне. Я изучу катер. Там должны были остаться особи, сожженные… Все.

Наступило молчание. Казаков дернул щекой.

- Резюме не будет, - сказал он жестко. – Мстить тут некому. Все выводы сделает руководство Флота. Вашей растерянности я не понимаю. За последние месяцы умерли сто с лишним хиппи. Побеседуйте с добровольцами, они в день хоронили по пять человек. Это – первый из нас, верно. Но не последний. Мы на чужой планете. На его месте мог быть любой из нас, и в панику впадать по такому поводу нечего. Если вы думали, что мы пройдем по Теллуру под гром фанфар, мне жаль вас.

«Железный канцлер», - пробормотал Леонид. Казаков пожал плечами.

- Николай, - сказал он Маркелову. – Выдели полдюжины приличных столяров, пусть…. Ну, гроб сделают. А завтра с утра еще четверых – могилу выкопать. – Он поморщился. – Впрочем, вечером все обговорим…

Консулы тихо разошлись. Координатор, видимо, был прав, но все же казалось кажлому, что и в чем-то виноват. За дверью Крапивко поймал Казакова за рукав.

- Сань, - сказал он. – Кстати, о железных канцлерах. Я так думаю, что уж если канцлер, то – железный. Понимаешь? Как у Выбегаллы – координатор должен быть шевалье пёр э сан репош. Чтобы не судачили. Самджа?

- Хорош, - медленно и неохотно ответил Казаков после паузы. – То есть ачха.

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

«14 июня. Сегодня похоронили. На холмике, у самой приливной линии, на краю поля. Вместо памятника пока – большая доска с надписью, залп в небо полудюжины мрачных котят, краткая, но прочувствованная речь координатора. Телесная кукла зарыта в Теллур; живой Омелюшкин на Земле в нервном разладе, пытается примирить две памяти. Сознание этого мешало мне адекватно воспринимать – для меня это была не смерть, а переселение в мир иной, а ведь воспримут как черствость… Или как стоическое римское презрение?

Сегодня вдобавок избавился еще и от Аньки. Глупое слово – «избавился», словно утопил. Поговорили. Ужасно не люблю эдаких вот объяснений, всего корёжит, но – пришлось. Конечно, одно дело – одна из нас, женщина, с точки зрения народа, «взрослая», да еще кто знал-то в народе, абер совсем другое – одна из «них», немедленно поспешившая всем утереть носы… Восприняла все с напускным презрением, но без скандала. Впрочем, остался я в итоге с одними мечтаниями. Кстати, с ними я и должен был пребывать изначально, как истинный рыцарь.

Вчера дискотеку отменили, зато сегодня устроили поминки. Выдали на совершеннолетний нос по 75 граммов. Кстати, об алкоголе – вызывал к себе бригадира вернувшейся с Лужайки смены, полчаса корил его, тыча носом в их гнусное приспособление, а затем велел вместе с курсантами химгруппы (под бдительным оком Танеева!) изготовить усовершенствованный аппарат с фильтрами и впредь запасать гриб централизованно. Может Малян поднимет хай, но самогонка – это полезно. Вот чем можно будет поощрять, в частности…

Кстати, Малян – тихий и скромный, - вкалывает на кирпичных заготовках, а вечерами что-то пишет. Мой скромный Глухачёв помещается в том же бараке и компетентно заявляет, что ничего там не творится. Надо бы Маляна из барака вытащить, под каким-нибудь предлогом поселить покомфортнее. Свой все-таки. Избранничек…»

Пахло чем-то смешанным: сладковатым пахло, зубоврачебно-медицинским, и спиртом тоже пахло. Форточку открыли, но в лаборатории все равно было душно, потому что в ней помещалось не менее десятка человек: все химики, прямо или косвенно принимавшие участие в научном смонтировании перегонного куба, Танеев, Родион, как медицинский эксперт, и вездесущий координатор.

Вчера вечером Совет принял соломоново решение по питийным вопросам: коллективу химиков за перегонный куб выносилась благодарность, куб запирался в железный шкаф, опечатанный личными печатями Казакова и Родиона, и использовался лишь по решению Совета, всякие побочные самогонщики отныне жестоко карались, а первые экспериментальные десять литров браги (грибовухи) решено было распить напополам: химиками и Советом. Предыдущие, кустарные устройства и сивуха охотников были признаны юридически не существовавшими.

Распитие консульского баллона предполагалось вечером; Танеев и Казаков заявились к химикам, собственно, на халяву.

Эдик Крашенинников, надевший по такому случаю короткую белую курточку, перешитую из халата, униформу «стажеров», аккуратно разлил по мензуркам светло-лиловую, белопенную жидкость и предложил тост за величие науки.

Все дружно опрокинули. Продукт величия науки напоминал очень скверное пиво вермут, но наука утверждала наличие не менее 18-ти оборотов.

Второй тост, за интуицию, предложил Кирилл Есин. Еще неделю назад Есин был охотником, но следствие быстро установило его недюжинное химико-террористическое прошлое в интернате. Прижатый к стенке (в буквальном смысле – заскочив в избушку, он увидел посредине «аппарат» и ласково глядящего поверх координатора, оперся на бревенчатую стенку, да так и стоял) Кирилл сознался в авторстве и был немедленно переведен в химгруппу, надел белый халат, но ожерелья из зубов обезьяны не снял. Собственно, подкинув новым коллегам идею, он сам тут же переключился на способы получения из водорослей всякой необходимой химии.

Казаков сидел в каком-то доисторическом кожаном кресле, проеденном многими темными пятнами, и благосклонно озирал полки, шкафы, столы, заставленные и заваленные скляночками, мешочками, какими-то кореньями, штативами и горелками. Не хатало только чучела крокодила на потолке.

Молодые химики оживленно обсуждали между собой давешнюю дискотеку и застенчиво консультировались у Родиона по вопросам женской специфики. Танеев, примостившись на подлокотнике казаковского кресла, расспрашивал Крашенинникова о перспективах получения масел и мазута из угля, первая партия коего позавчера с помпой прибыла из Новомосковска.

Родион предложил выпить за женскую специфику. Выпили, затем Казаков, преодолевая размягченность и состояние лёгкой эйфории, поднялся из кресла.

- Ну, мы пошли, - сказал он, глядя на Танеева.Танеев сделал несчастное лицо, но тоже встал. – Дела. Еще что изобретёте – зовите.

- Кирилл скоро салат из морской капусты изобретет, - сказал рыжий Сабуров. – По интуиции.

- По капусте, это ты специалист, немедленно отозвался Есин. – И по аистам…

Координатор толком не разобрал, в чем смысл шутки, но Сабуров смешался, а химики хихикнули. Впрочем, на самом деле было пора идти.

Они с Танеевым вышли, прошли по запыленным и пустым в этот предвечерний час длинным коридорам; солнце било в торцевые окна, возле потрескавшихся стен плясали искорки пыли. Юра направился к своим ангарам, а Александр спустился в подвал, где располагались различные подсобки – мастерские по ремонту одежды и обуви, парикмахерская, прачечная, - работавшие по вечерам и потому сейчас закрытые, а так же «ювелирная палата».

«Ювелирная» мастерская была личным изобретением Казакова, хоть формально и подчинялась Радиогруппе и Металлогруппе. Там работало полтора человека, то есть: полдня там сидел курсант, выплавлявший и вытачивавший необходимые детальки из благородных металлов, а весь день и даже больше там работал, кроме того, Аркадий Кеслер, в бытность на Земле, талантливый, хоть и зеленый, гравер, фарцовщик-металлист, промышлявший изготовлением всяческих значков, буковок и звезд, а на Теллуре произведенный в золотых дел мастера.

Акадий отлил из свинца и посадил на деревянные ручки персональные ипечати для консулов, капитана Котов и «взрослых» врачей; по личной просьбе Стася Крайновского он изготовил миниатюрные якорьки для штормовок курсантов-моряков, а сейчас лил ордена. Аркадий отличался честолюбием, а Казаков пообещал – закончив партию, Аркадий будет награжден орденом «За заслуги», но – смаым небрежно изготовленным.

Смешно, но он очень старался. Баграт считал его симптомом крайне опасного явления, а «военные» избегали за злой язык.

Стажер, расположившийся за уютным столиком в углу, что-то делал крошечным паяльником, наблюдая за этим «чем-то» через лупу. На его столике был порядок, что разительно контрастировало с хаосом, окружавшим Каслера: по трем столам грудой были навалены глиняные формочки, какие-то заготовки, половина серебряного блюда, какие-то золотистые горошины. Из небрежно распахнутой муфельной печки расходилось нежное сиянье и жуткий жар, и над всем этим летали длинные, похожие на обезьяньи, руки новоиспеченного ювелира. Он с поразительной быстротой находил любую нужную пилку или формочку. Над ним тоже явно не хватало крокодила.

- Сан Саныч, - раздражённо, не оборачиваясь, сказал Кеслер, - у меня ничего нет.

- Совсем? – уточнил Казаков.

- Совсем еще, - подтвердил Кеслер. – Ваши побрякушки в процессе, но вы все равно заходите…. Как будто Аркадий Кеслер может вместе с злотом уехать за границу. Увы, Аркадию Кеслеру вот уже три месяца некуда дальше ехать…

- Химики говорят, что устойчивый лак потребует специальных изысканий, на что у нас нет времени, - невозмутимо сказал Казаков.

- Без специальных изысканий ваши химики способны создавать только пиво и сушеную рыбу. Но мне смешно с вас, координатор! Через энное время полезет краска с машин и прочего железа, и тогда все равно придется вести изыскания…

Казаков еще немного постоял у него над душой, чтобы показать, что имеет полное право заходить, когда захочет, затем вышел. Поднимаясь из подвала по запыленным, замусоренным ступеням, он мельком подумал, что надо бы в ближайшую субботу десятка два людей выделить на уборку территории, досадливо поморщился казенно-армейскому обороту мысли, вышел под низкое, унылое небо, остановился, огляделся.

- Товарищ координатор, - позвал сзади торопливый голос Валентина.

Казаков про себя поморщился. Он до сих пор еще не решил, какое обращение к нему лучше гармонировало бы с имиджем; но очевидно было, что консул, хоть и молодой, мог бы и не злоупотреблять титулатурой.

Все это промелькнуло за секунду, пока Александр оборачивался. На лице начальника радиостанции была изображена скорбь.

- На Клюкалке охотник погиб, - сообщил он, глядя куда-то вверх.

- Как? – глупо спросил координатор. Валентин пожал плечами.

- Без подробностей. Они просили выслать машину, а я уже сообщил по внутренней в гараж.

Я пошел к гаражу, быстро, почти бегом, разбрызгивая жидкую грязь, истоптанную многими ногами. В голове назойливо билась глупая мысль: тахорг или обезьяны? Вдруг я понял, что мысль вовсе не глупая, что подоплекой она имела мгновенно проделанное подсознанием рассуждение – если обезьяны, виноват буду я, как распорядившийся охотиться на них… От осознания своей расчетливости стало паскудно, с другой стороны, он же не умер на самом деле… Это тоже казалось неуспокоительным: я представил нестерпимую боль от звериных зубов, предсмертный ужас. Тем временем я подошел к ангарам, машина на Клюкалку уже ушла. У Димы при себе была походная рация, но я не стал связываться с точкой: казалось непристойным выяснять, что да как.

Мы сидели и ждали. А я все пытался стряхнуть с себя ощущение напряженности и неловкости, посмотреть на дело со стороны, как глава государства, и как Избранник, черт возьми. Но удалось это только после того, как я попросил у Колосова сигарету. К черту, сколько еще будет смертей… Моя собственная, кстати, тоже будет непременно насильственной. Эта мысль была неприятна,несмотря на всю неопределенность сроков. Тоже – какой-нибудь хруст костей или пуля в затылок…

Машина пришла обратно почти через два часа. Подпрыгивая на рытвинах, крытый брезентом грузовик подъехал к гаражам. Два охотника откинули борт и вытащили из темного чрева носилки с чем-то, накрытым мокрым от крови брезентом. Несколько рук приняли носилки и осторожно поставили на землю, словно лежащему на них можно было причинить новые неприятности.

Казаков с выпяченной челюстью подошел, поднял угол брезента, следя, чтобы его действия не казались брезгливыми, секунду посмотрел на лежащее, затем торопливо опустил угол и посмотрел на окружающих. Окружающие, курсанты-мотористы, были бледноваты. У охотников были каменные лица, но у одного – красноватые глаза.

- Как… случилось? – хрипло спросил координатор.

- Тахорг. – ответил охотник с припухлыми глазами. Внезапно атаковал, олег… подскользнулся на корне. Не успел.

- … А остальные где? – спросил координатор после паузы. Охотники посмотрели на него.

- Тахорг же ушел, - пояснил один из них. – Гонят.

- Отомстить? – уточнил Казаков. Охотник кивнул головой.

- Втроем… не опасно?

- Опасно, когда внезапно. – устало пояснил охотник.

- А если б с автоматом, то вообще не опасно. – тихо проговорил кто-то за спиной Казакова. Координатор сразу оценил и намек на историю с Майковым, и осуждение в свой адрес, а может быть, все это только показалось и была просто – реплика без задней мысли? Как бы то ни было, он смолчал. Ответил охотник, пожав плечами:

- С автоматом не охотятся. Дело не в автомате…

ХРОНИКИ ГОЛУБЕВА

«… Середина июня ознаменовалась первыми смертями среди граждан самого Первограда. Нужно отметить, вернувшись к хиппистской истории, что довольно жутковатое вымирание хиппи на их островах оказало известное психологическое воздействие лишь на членов санитарных дружин, волею судеб работавших в основном могильщиками; остальных жителей это не затронуло. Кроме того, хиппи с самого начала воспринимались как нечто нечеловеческое, деградировавшее. Полторы сотни могли на островах вызывали куда меньший резонанс, чем две могилы на городском Кладбище. Итак, 13 июня при нападении на рыбацкий катер ночесветок – явления, до того неизвестного, - погиб один из рыбаков; 21 июня при нападении ошалевшего приливного тахорга, которые считались уже истребленными в окрестностях города, был убит охотник с Точки II (Клюкалки). Его товарищи в течение двух дней гонялись за тахоргом-убийцей, настигли, застрелили и водрузили его череп на могиле погибшего. Это было несколько арварское, но достаточно знаменательное проявление присущих им положительных качеств.

Эти две смерти в любом случае должны были стать лишь первыми в ряду наших потерь во враждебном мире, и Координатор в даном случае занимал весьма достойную позицию, заявив, что мы ведем войну за выживание всех, а на войне не отступают из-за первых потерь. Однако нашлись некоторые люди, которые сочли эти печальные, но неизбежные потери признаком какой-то порочности управления, поползли шепотки о необходимости устранения охотников, отзыве Следопытов и вообще о переходе на ближайшие десятилетия к чисто растительной жизни за мощными стенами; паникерам казалось, что таким образом, они обеспечат себе полную безопасность. С другой стороны, эти настроения подогревали те, кто был недоволен некоторым превосходством Охотников над первоградскими обывателями; выражалось это превосходство, в частности, в понятном предпочтении женского пола…

Выразителями этих интересов в Совете явился консул Левченко, бригадир столяров, из молодых и вообще-то сторонник Валери, но, видимо, оказавшийся большим роялистом, чем сам король. Предложение Левченко было отвергнуто (только Романова воздержалась). Но Казаков, чтобы успокоить общественное мнение, заявил, что все желающие могут уйти из Охотников и Следопытов. Ни одного такого не нашлось, так что люди, искренне озабоченные за их жизнь, удовлетворились, а лицемеры вынуждены были умолкнуть.

Из прочих знаменательных событий можно отметить следующие. На сто девяносто девятый день Переноса (11 июня) координатор, совершив тайный инспекторский налет на точку III, обнаружил там пивоваренное приспособление. Он не стал метать громы и молнии, ясно, видимо, понимая, что политика Горбачёва здесь неуместна, а перевел изобретателя в курсанты химгруппы. Возможно, зря Совет уделил пивоварению не меньше внимания, чем другим отраслям химии, но ясно, что монополия на подобный род продукции должна принадлежать государству.

207-й день: из Новомосковска прибыла первая партия угля, не очень черного, но достаточно горючего, что позволило с большей уверенностью смотреть в будущее. Через несколько дней химики провели первые обнадёживающие опыты по перегонке угля в нечто маслянистое, пока – на иуровне пробирок, а Есин уже приступил к разработке взрывчаток.

На 210-й день наши бравые авиаторы совершили несколько первых, робких полётов по кругу. Во втором полёте принял участие Казаков. Я думаю, что есть с его стороны это и было жестом, то демонстрировал он не личную храбрость, а доверие к людям, освоившим непростую технику; из частных бесед мне известно, что именно так восприняли это авиаторы. На следующий день по чисто практическим соображениям в воздух поднимался и я.

Где-то к этим дням началось употребление в пищу обезьятины. Мясные пайки сразу увеличились, а отказывались с гордым видом лишь немногие, да и те позднее присоединились к большинству.

Вторая половина июля принесла нам так же теллурийский календарь. Казаков и Простева, достаточно точно определив продолжительность года и суток, внесли на Совет предложение о введении двух дополнительных месяцев по 28 дней в каждом: терпаля между мартом и февралем, считая его весенним, и тиберия меджу августом и сентябрем, относя его к осени. Кроме того, январь, июль и октябрь лишились 1-х чисел. Имя римского императора было воспринято мною в качестве месяца несколько юмористически; но я быстро обнаружил, что большинство народу императора такого не знают, а кроме того, я воздал должное академическому юмору, с которым оказался составлен ряд: июль, август, тиберий.

Теллурийские сутки, как известно, на 10 минут короче земных; «календарное» заседание Совета решило и эту проблему, служившую причиной многих недоразумений. Слесарно-механической группе совместно с механиками из радиогруппы было поручено в кратчайшие сроки переделать несколько часов в хронометры теллурийского времени. Впоследствии один такой хронометр был отдан на хранение дежурному офицеру Котов, и гонг у караулки начал такое привычное отбивание часов: 7-го, 12-го, 18-го и 23-го.

На 217-й день (28 июня): состоялось вручение орденов «Славы» и «За заслуги» всем, награжденным с момента Переноса. Несколько несправедливым мне представляется награждение ювелира Кеслера: видимо, никак больше нельзя было заставить подобную личность работать добросовестно. Впрочем, орденские знаки он исполнил неплохо.

Вообще, этот период, июнь-июль, являет собой некоторое затихание борьбы фракций и самолюбий, описанное выше брожение из-за охотников – это чуть ли не единственный пример. Воспользуюсь случаем и опишу несколько сложившихся к тому времени течений; они существуют и сейчас, но кое-что уже переменилось, и в дальнейшем будет интересно проследить их эволюцию.

Дата добавления: 2015-09-03