ГЛАВА II

«Нам пригласительный билет на пир вручен.

И просит облако дожить до юбилея,

Но время позднее, и дождь, и клонит в сон,

Мы не останемся. Когда-нибудь, жалея,

Нас тоже кто-нибудь попробует назвать

Двух-трех по имени… собьется, не уверен.

Стать тенью, облаком, в траве песчинкой стать.

На пляже холодно и самый след затерян.

Александр Кушнер.

«Двух вещей не хватало в этой стране:

Кофе и демократии…»

(какой-то мусульманин)

«… дневник Маляна, как известно, до сих пор вызывает непримиримые споры у исследователей не только из-за двойственности этой интереснейшей фигуры эпохи Первого Установления, но и и-за обилия документов, приписываемых его перу. Действительно, как сторонники официальной версии, возлагающей на Маляна значительную часть вины за последующие каатастрофы, так и представители нетрадиционной школы, пытающиеся обелить лидера «конструктивистов» и представить его прозорливцем, в ервых дней предвидевшим все последствия стихийной социализации реперной группы «полигона Казакова» и всеми силами пытавшегося смягчить эти последствия – по сей день пытаются сгладить противоречия между Первым, Вторым, Четвертым Меморандумами Маляна с одной стороны, данным дневником – с другой и ннесохранившегося «Введения в Теллурийску экономику» - с третьей. В настоящее время большинство исследователей склоняется к мнению, что часть этих трудов приписывается Маляну ошибочно. Но нельзя совершенно игнорировать упорные слухи о якобы найденном и хранящемся в частной коллекции Третьем Меморандуме, проливающем некоторый свет на события тех дней».

(предисловие В. Штерна к третьему. Исправленному изданию «Дневника Маляна», Изд. МММ 2132\145т.Э.\г.)

ДНЕВНИК МАЛЯНА (Изд. МММ 2132\145т.Э.\г.)

«Сегодня, когда меня уже ни на минуту не оставляет чувство какого-то тоскливого ожидания, я постоянно возвращаюсь мыслями к первым минутам Установления, точнее, к первой, спокойной и радостной мысли: «наконец-то!»

Оказывается, где-то в глубине таилась эта детская жажда несбыточного и постоянная готовность к Встрече: к голубым протуберанцам, перекрывающим порядком надоевшую улицу, шагающим железным конструкциям на горизонте, гравиконцентратам, нарушению закона причинности – господи, да мало ли к чему я был готов! И как неумолимо вымывалась эта радость по мере того, как постепенно эта куча восторженных друзей, растерянных пацанов и возмущенных чиновников превращалась в жесткую организацию – микрогосударство со своей армией, полицией, принудительным трудом, лагерями и прочими радостями цивилизации. Причем я сам принимал в этом самое активное участие, поскольку просто нее мог противопоставлять сохранившиеся в памяти отрывки Вебера, Тойнби и Паретте, позволявшие туманно рассуждать о «тонких социальных структурах», конкретной необходимости как можно быстрее организовать охрану, жилье и еду для нескольких сотен детей. Искать нетрадиционные решения былонекогда – или мы убедили себя, что некогда – но каждыйшаг совершенно естественно следовал из предыдущего. И необходимость всеобщей трудовой повинности влекла за собой необходимость создания системы наказаний за ее нарушения – поскольку нарушения начались немедленно, и отказ от передачи власти в руки интернатской администрации – необходимость подавления «мятежа администрации» - если можно назвать мятежом это курино-бестолковое кудахтанье и беспорядочное метание по лагерю геморроидальных ветеранов народного образования. Стыдно признаться, но это были самые, пожалуй, приятные минуты за последнюю неделю – это смешанное чувство полного освобождения и животного бешенства, с которыми я рвал из кобуры пистолет при виде совершенно багрового, истекающего салом директора, с громким сопением выбирающего автомат из рук насмерть перепуганного мальчишки. Пожалуй, если бы не Леночка, я действительно стал бы стрелять в эту перекошенную от страха рожу, которая в тот момент воплощала для меня всю гнусную чиновничью породу – стрелять с наслаждением, в давно уже неподвижную тушу, пока не кончится обойма. И вряд ли меня потом стала бы мучить совесть, как не мучает сейчас, когда я снова вспоминаю эту сцену на площади. Но если такие чувства живут и во мне – а я, похоже, не зря считаю себя самым сдержанным, или, во всяком случае, самым умеренным из Совета – то что же говорить об остальных…

С того дня поселилось во мне тоскливое ожидание стрельбы. Несколько раз я заговоаривал с Казаковым о необходимости как-то реорганнизовать колонию, потому что этих условиях не могла долго сохраняться стихийно сложившаяся вооруженная олигархия Совета, но каждый раз появлялись новые и новые проблемы, которые надо было решать немедленно, и все шло своим чередом…»

«… создается впечатление, что развернутые художественные отступления в «Дневнике» представляют собой позднейшие вставки, т.к. они не только противоречат самой напряжённой обстановке тех дней, но и плохо корелируются с основной частью «Дневника».

/В. Штерн»/

«18 марта. Голубев становится совершенно неуправляем. Если идею ордена еще как-то можно было понять, то звания и неизбежно следующие за ними погоны и прочие аксельбанты – это начало раскола. Сегодня я поставил на Совете вопрос о роспуске Котов и замене их общим ополчением, но, разумеется, остался в меньшинстве. Голубев орал что-то о нненадёжности случайных людей, необходимости жёсткой дисциплины, а члены Совета, занятые мыслями о своих непосредственных обязанностях, кивали, не прислушиваясь.

19 марта. Отобрал, наконец, самых толковых из курсантов. Чему я их буду учить – не знаю. Слишком многое в нашей нормальной земной жизни оставалось за скобками. Сейчаас предстоит выяснить, что же в такой изолированной группе определялось тем, что где-то за горизонтом всё-таки продолжала существовать нормальная жизнь, которая рано или поздно удосужится послать за робинзонами спасательный вертолет или катер и, значит, неизбежно должно отмереть в нашем случае, а что отсаётся неизменной ценностью. Сюда бы хар-рошего филолога, он бы тут всласть порассуждал о добре, красоте и справедливости. А я вот не умею. И объяснить Совету, что как только большинство населения поймёт, что безнадёжно отрезано не тол ко от Земли, но и от всех земных, т.е. человеческих ценностей… Ладно. А учить их надо. Потому что мне уже ничего не выяснить – слишком много во мне от задумчивой сороконожки, разучившейся ходить.

23 марта. Выбил у Совета вездеход и три автомата для моих «стажеров», мотивируя начинающимися геодезическими работами и опасностью дальних поездок в сайву. Голубев орал опять – о децентрализации, о дублировании функций,ноя его уже не слушал. Рано или поздно каждый ствол, неконтролируемый нашим микро-Гитлером будет на вес золота. Учиться стрелять будут все «стажеры».

26 марта. Кажется, началось. Завтра Свет разбирает дело об изнасиловании. Гнусно. Но Олега выслать я не дам – он у меня из самых. В конце концов, законов он не нарушал – не было ещё законов. Правда, с директором и прочими сеятелями разумного-вечного мы о законах не задумывались. Плевать. А главный оппонент – ну конечно же – Голубев. Как может кандидата в фюреры не довести до истерического визга нарушение субординации! Судя по всему, только это его и интересует – в его аргументации начисто отсутствуют категории морали, а ключевыми являются слова «сопляк» и «учительница». И вообще, что-то непохоже, чтобы Таня была настроена поднимать такой шум. И надо же было Анечке оказаться поблизости.»

Дата добавления: 2015-09-03