Глава двенадцатая в гостях у попердяки

Где в Можайске проживает Вячеслав Михайлович Тимофеев, 1934 года рождения, судимости сняты, узнать не представило труда. Бывший Попердяка скрываться не думал, жил под собственной фамилией, служил сторожем на Можайском молочном заводе и в этом году оформлял пенсию, но работать собирался продолжить, нынче, как известно, на одну пенсию не проживешь.

Турецкий категорически запретил Ирине выходить из дома и открывать дверь кому бы то ни было, а сам поехал в Можайск. Этот город многим напоминал Князев, но публика была все же не столь провинциальной — чувствовалась близость Москвы.

Попердяка, он же Вячеслав Тимофеев, жил в небольшом домике на окраине Можайска неподалеку от того молочного завода, который охранял сутки через сутки — на две ставки.

Он сам и открыл Турецкому.

— Мне нужен Вячеслав Михайлович, — вежливо попросил Турецкий.

— Это я, а вы кто будете? — хитро прищурился хозяин.

Турецкий изумился. Он бы никогда не признал в этом неряшливом старике, от которого шел какой-то кисловатый запах, того молодого человека, которого знал по фотографии. От хозяина не укрылась его растерянность. Он ехидно посмотрел на Турецкого и снова спросил:

— Что забыли, кто вы есть-то?

— Следователь Турецкий, — Саша поспешно достал удостоверение и протянул его Тимофееву.

Тот взял удостоверение в руки и все с той же иронической улыбкой прочел:

— «Турецкий Александр Борисович, старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции...» Ну что ж, очень приятно, гражданин следователь, советник юстиции, что вспомнили старика. И на что я вам понадобился? Или снова какое-то дело решили на меня повесить?

— Ну зачем же вы так сразу, Вячеслав Михайлович, — скачал Турецкий. — Просто хотел с вами потолковать.

Он говорил как можно любезнее, хотя Тимофеев не понравился ему с первого же взгляда, а со второго понравился еще меньше. Было в нем что-то грязное, даже склизкое, и Турецкий вдруг подумал, что, пожалуй, побрезговал бы есть пищу, приготовленную этим человеком, хотя и надеялся, что тот не станет его особенно угощать — хозяин казался бедным и одновременно жадным.

— Ну проходите в избу, — сказал Тимофеев. — Ладно уж, давайте потолкуем. Все живой человек, хоть и следователь, — сказал он за спиной Турецкого, когда пропустил его вперед при входе в комнату.

Турецкий вошел в «избу». Это оказалось низкое помещение с прокопченными, невероятно грязными стенами, которые когда-то, видимо, были зелеными. Там стояло несколько предметов мебели — стол, буфет, диван. Мебель когда-то была обычной — полированной, лакированной, но затем ее почему-то покрасили масляной краской, видимо, зеленой, но с тех пор принявшей неопределенный серый цвет грязи. Занавесок на окнах не было, да они вряд ли и были нужны здесь, все равно снаружи мало что можно было бы разглядеть через мутные стекла.

— Присаживайтесь, — махнул рукой Тимофеев, — видите, как живет теперь русский человек. А все они, проклятые!

Турецкий не стал уточнять, кто такие «они», ибо это завело бы слишком далеко, а ему внезапно захотелось как можно скорее покинуть это помещение. Поэтому он решил сразу же приступить к делу.

Он вынул из папки фотографию и протянул хозяину.

— Вячеслав Михайлович, посмотрите на этот снимок. Что вы можете сказать об этих людях?

Тимофеев взял протянутую фотографию. Внезапно его лицо исказила дикая гримаса. Турецкому даже стало не по себе, он и представления не имел, что человеческое лицо способно так быстро менять выражение— насмешливо-ироничная маска, которая была на лице хозяина все время, пока Турецкий с ним разговаривал, напрочь исчезла, и ее место заняли смертельная злоба, ненависть, какая-то животная ярость. Никаких сомнений относительно того, способен ли этот человек на убийство, практически не оставалось.

Прошло несколько минут. Тимофеев молчал, продолжая всматриваться в фотографию, как будто хотел кого-то испепелить взглядом. Наконец он оторвался от нее и, обращаясь к Турецкому, спросил:

— Ну и что вы хотите у меня узнать?

Даже голос у него изменился — не было каких-то дурашливых, смешливых ноток, он стал говорить ниже, более хрипло, своим настоящим голосом, которого уже давно никто не слышал.

— Я бы хотел от вас услышать все, что вы знаете, — ответил Турецкий, — или все, что вы захотите сказать.

— Все? — Тимофеев усмехнулся, но уже не шутовским смешком, как раньше. — А не много будет? Так нам с вами до вечера говорить придется. Да и потом, кто охрану ко мне приставит, когда со мной разбираться придут? А они-то ведь придут, у них руки ого-го дли-инные!

— У кого же, у них?

— А вы, что ль, сами не знаете? — поинтересовался Тимофеев. — У кормила, можно сказать, нашей государственности стоят, а вы их-таки и не знаете. Так зачем же вы ко мне пожаловали?

— Мы пока не знаем, что это за люди, — ответил Турецкий. — Прошло сорок лет. И ничего не известно, кроме прозвищ. Скронц, Пупотя, Алай, он же Алексей Шилов.

— Тише, — поднял вверх палец Попердяка.

— И все-таки, Вячеслав Михайлович.

— Ну что ж, двум смертям, как говорится, не бывать. Ладно, скажу, все скажу. Но вовсе не потому, что хочу помочь вашему сраному правосудию, а чтобы им отомстить. Хотя уйдут они от вас, уйдут... Они ребята ушлые. Это и тогда уже стало понятно, когда они меня под мокрое подставили!

Тимофеев скрипнул зубами. В его глазах светилась такая неприкрытая ненависть, что Турецкий понял — каким бы ни был этот человек, но сейчас он говорит правду.

Тимофеев стал рассказывать. И было видно, что он помнил все так, как будто это было вчера — теплый летний день, он, выигравший у Скронца, затем Леха со своей пушкой. Все произошло быстро, за какие-нибудь полчаса. И вот в тот же вечер летит Тимофеев в поезде Москва — Ташкент, несколько недель скрывается там по шалманам, а потом находят-таки его. Дальше — обычный рассказ зека: тюрьма, суд, зона.

— Адвокат мне хороший попался, усек, что в обвинении-таки не все ладно склеивается, за то я вышку-то и не схлопотал, а ведь мог. Но были там свои неувязочки. Однако десять лет свои я протрубил, выпустили пораньше за примерное поведение. Я пока на зоне сидел, все думал: выйду — отомщу. Погибну, но перебью их, собак. Но когда вернулся, это уж шестьдесят седьмой год шел, доберись до них — куда гам! Этот, Пупотя который, уже чин в ГэБэ имел, а Скронц по финансовой части, по заграницам, глядишь, работал, в Швейцарии, что ли? Куда нашему брату до Швейцарии?

Дата добавления: 2015-08-13