Часть 3. Университет революции

УНИВЕРСИТЕТ РЕВОЛЮЦИИ

Глава 9

НАЧАЛО УЧЕБЫ

Осмысливая пути реализации идеалов социализма и коммунизма, Иосиф Джугашвили вместе со своими единомышленниками пришел к убеждению, что для победы пролетариата и создания социалистического общества необходима пролетарская политическая партия. Отмечая важность различных рабочих организаций, Джугашвили указывал, что многие из них «не могут выйти за рамки капитализма, ибо целью их является улучшение положения рабочих в рамках капитализма. Но рабочие хотят полного освобождения от капиталистического рабства, они хотят разбить эти самые рамки, а не только вращаться в рамках капитализма». Он утверждал, что «нужна еще такая организация, которая соберет вокруг себя сознательные элементы рабочих всех профессий, превратит пролетариат в сознательный класс и поставит своей главнейшей целью разгром капиталистических порядков, подготовку социалистической революции. Такой организацией является социал-демократическая партия пролетариата».

Еще до исключения из семинарии и поступления на работу в обсерваторию в августе 1898 года Иосиф Джугашивили вступил в «Месаме-

даси». С этого времени (то есть с 19 лет, а не с 15, как он утверждал) началась его деятельность в революционной партии. Позже, выступая перед рабочими Тифлисских железнодорожных мастерских, Сталин назвал период своей жизни с 1898-го по октябрь 1917 года «школой революционного ученичества».

Вспоминая начало своей партийной работы, Сталин говорил, как он в 1898 году «впервые получил кружок из рабочих железнодорожных мастерских». Из достижений своей прежней жизни, оказавшихся пригодными для партии, он признавал лишь одно: «может быть, я был тогда немного больше начитан». Сталин весьма скромно оценивал свое тогдашнее место в революции, считая, что «как практический работник, я был тогда, безусловно начинающим». В строгом соответствии с марксистскими представлениями о роли пролетариата он видел в тифлисских рабочих своих учителей, способных дать ему практические уроки классовой борьбы. «В сравнении с этими товарищами я был тогда молокососом... — говорил он. — Здесь, в кругу этих товарищей, я получил свое боевое, революционное крещение. Здесь, в кругу этих товарищей, я стал тогда учеником от революции... Моими первыми учителями были тифлисские рабочие».

К «учителям» Сталин относил рабочего железнодорожных мастерских Вано Стуруа, одного из основателей социал-демократической организации Тифлиса. Именно на квартире Стуруа проходили заседания революционного кружка. Сталин также упомянул «Закро Чодришвили, Михо Бочоришвили, Нинуа и других передовых рабочих Тифлиса», от которых он, по его словам, «получил первые уроки практической работы». Впрочем, среди своих «учителей» Сталин назвал и бывшего семинариста, члена «Месаме-даси» Сильвестра Джибладзе.

В этих воспоминаних, стараясь подчеркнуть роль своих «учителей» пролетарского происхождения, Сталин не назвал имени человека, который, вероятно, сыграл решающую роль в том, что он пошел по революционному пути. В наибольшей степени на роль «крестного» и «наставника» Иосифа Джугашвили в его революционной деятельности мог претендовать брат его коллеги по работе в обсерватории, уроженец Гори Владимир Кецховели (партийный псевдоним «Ладо»). Связи Ладо Кецховели с церковью были еще более прочными, чем у И. Джугашвили, поскольку его отец был священником, а он сам проучился в духовных учебных заведениях более 12 лет. Будучи старше Иосифа Джугашвили почти на три года, Ладо Кецховели, как и он, учился в Горийском духовном училище с 1883 года, а затем поступил в Тифлисскую семинарию, где проучился до 1893 года. После исключения из семинарии за участие в революционной деятельности Ладо Кецховели учился в Киевской духов ной семинарии, пока в 1896 году не был арестован и выслан в Грузию под надзор родителей. Оказавшись в Тифлисе, Кецховели в сентябре

1897 года вступил в организацию «Месаме-даси». Он обратил внимание на интерес Иосифа Джугашвили к сочинениям Плеханова и счел необходимым поощрить интерес к марксизму юного семинариста.

На формирование марксистских взглядов Джугашвили оказал немалое влияние и другой его товарищ юности, который был старше по возрасту и стажу в социал-демократии — Александр Цулукидзе. Будучи выходцем из княжеской семьи, А. Цулукидзе, в отличие от многих членов «Месаме-даси», получил светское образование (гимназия в Кутаиси, вольнослушатель Московского университета). Он вступил в «Месаме-даси» в 1895 году и с 1899 года вел пропаганду марксизма в Тифлисе. Как и Кецховели, Цулукидзе принадлежал к более радикальной части «Месаме-даси» по сравнению с Жордания и его сторонниками. Оба постарались привлечь более молодого семинариста Джугашвили на свою сторону.

Радикализации взглядов Сталина, помимо его соотечественников, способствовали и русские марксисты, сосланные в Грузию. В своей беседе с писателем Эмилем Людвигом Сталин говорил, что он вступил в революционное движение, когда «связался с подпольными группами русских марксистов, проживавших тогда в Закавказье. Эти группы имели на меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе». Известно, что среди политических ссыльных из центральной России в Тифлисе в это время находились видный российский социал-демократ В.К. Курнатовский, будущий «всесоюзный староста» М.И. Калинин и будущий тесть Сталина С.Я. Аллилуев. Возможно, эти люди оказали не меньшее влияние, чем рабочие железнодорожных мастерских Тифлиса на вступление Сталина в ряды революционной социал-демократии.

Поскольку «Месаме-даси» после образования РСДРП в 1898 году стало частью РСДРП, вступление Джугашвили в кружок грузинских марксистов означало для него присоединение к огромному коллективу людей, объединенных в единую политическую партию, но самого различного происхождения. Вождями российской социал-демократии были революционеры с большим стажем подпольной работы, авторы сочинений по марксистской теории, и давно жившие в эмиграции, такие как Плеханов, Засулич, Аксельрод, Дейч и другие. В 1890-х годах в ряды социал-демократии вступил Владимир Ульянов-Ленин, выходец из дворянской семьи и брат народовольца, казненного за подготовку покушения на царя. Почти в то же время в марксистский кружок в Николаеве вступил сын разбогатевшего к тому времени одесского зернопромышленника Лев Бронштейн (Троцкий). В ту же партию до 1917 года вступили уроженцы вятского села Кукарка В.М. Скрябин (Молотов) и АИ. Рыков, выходец из московской учительской семьи студент Н.И. Бухарин, рабочий типографии М.П. Ефремов (Томский), сын польских дворян гимназист Ф.Э. Дзержинский, луганский слесарь К.Е. Ворошилов, сапожник

из еврейского местечка Кабаны на Украине Л.М. Каганович, ученик армяно-грегорианской семинарии Тифлиса А.И. Микоян, ученик фельдшерской школы Тифлиса Г. К. Орджоникидзе и многие другие. Они представляли разные этнические группы и поколенческие когорты. У них были существенные различия в уровне и содержании образования. Их представления о мире сложились в различных средах, а потому в слова марксистской теории и программные положения социал-демократии они нередко вкладывали различный смысл.

Представления о пролетариате и классовой борьбе многих членов социал-демократической партии были чисто книжными, не подкрепленными личным жизненным опытом. Мысли о грядущем социалистическом устройстве общества формировались у многих главным образом в ходе чтения сочинений Маркса, Энгельса и их западноевропейских продолжателей, но не подкреплялись личным знакомством с жизнью народов России. По этой причине разными были и мотивы, которыми руководствовались люди, вступая в ряды социал-демократов. Говоря образно, люди различного происхождения и с различным жизненным и профессиональным опытом сели в один поезд, который двигался в строго определенном направлении. Однако как и у пассажиров обычного поезда, у членов партии были разные представления о том, на какой станции следует сходить и куда надо идти дальше после выхода на платформу.

Неудивительно, что, несмотря на декларируемое идейно-политическое единство, партия и ее отдельные звенья, как и обычные коллективы, объединявшие разных людей, были подвержены внутренним противоречиям, отражавшим различия в социальном происхождении, образовании, этнической культуре и т.д. Столкновения, вызванные этими различиями, нередко переплетались с идейно-политическими вопросами, и порой было трудно определить истинные истоки внутрипартийных споров. В 1907 году Сталин в своей статье «Лондонский съезд РСДРП. (Записки делегата)» попытался объяснить идейно-политические позиции тех или иных социал-демократов их социальным положением, местом жительства и этническим происхождением.

Анализируя состав делегатов съезда, Сталин обратил внимание на то, что из 330 делегатов «рабочих физического труда было всего 116; конторщиков и приказчиков — 24; остальные — нерабочие». Сопоставляя идейно-политическую ориентацию делегатов с их социальным положением, Сталин пришел к выводу, что в большевистской фракции рабочих физического труда было больше, а среди меньшевиков «оказалось гораздо больше профессиональных революционеров», то есть людей, не принадлежавших к пролетариату.

«Еще более интересны цифры о составе съезда с точки зрения «территориального распределения» делегатов, — писал Сталин. — Выяснилось, что большие группы меньшевистских делегатов посылаются глав-

ным образом крестьянскими и ремесленными районами: Гурия (9 делегатов), Тифлис (10 делегатов), малороссийская крестьянская организация «Спилка» (кажется, 12 делегатов), Бунд (громадное большинство — меньшевистское) и, как исключение, — Донецкий бассейн (7 человек). Между тем как большие группы большевистских делегатов посылаются исключительно крупно-промышленными районами: Петербург (12 делегатов), Москва (13 или 14делегатов), Урал (21 делегат), Иваново-Вознесенск (11 делегатов), Польша (45 делегатов)».

Из этих данных Сталин делал такой вывод: «Очевидно, тактика большевиков является тактикой крупно-промышленных пролетариев, тактика тех районов, где классовые противоречия особенно ясны и классовая борьба особенно резка. Большевизм — это тактика настоящих пролетариев. С другой стороны, не менее очевидно и то, что тактика меньшевиков является по преимуществу тактикой ремесленных рабочих и крестьянских полупролетариев, тактикой тех районов, где классовые противоречия не совсем ясны и классовая борьба замаскирована. Меньшевизм — это тактика полубуржуазных элементов пролетариата». По его мнению, большевизм отражал позицию наиболее «кипящего слоя» пролетариата, а меньшевизм ориентировался на неустойчивые, еще незрелые или уже «остывающие» слои рабочего класса.

«Не менее интересен, — считал Сталин, — состав съезда с точки зрения национальностей. Статистика показала, что большинство меньшевистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), далее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство большевистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, конечно, поляков и латышей), затем грузины и т.д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром».

Сталин так объяснял такое распределение этнических групп среди двух противоборствовавших фракций РСДРП: «очагами большевизма являются главным образом крупнопромышленные районы, районы чисто русские, за исключением Польши, тогда как меньшевистские районы, районы мелкого производства, являются в то же время районами евреев, грузин и т.д.»

В своем анализе Сталин не затронул еще одну важную особенность состава съезда РСДРП: на нем национальные меньшинства были представлены в большем количестве, чем русское население империи. Такая же диспропорция была характерна и для руководства других революционных партий России. Евреи, например, составляли около 4% населения страны. Историк М.Н. Покровский писал: «По данным различных съездов, евреи составляют от 1/4 до 1/3 организаторского слоя всех революционных партий». Другие национальные меньшинства России — гру-

зины, армяне, поляки, латыши — в рядах РСДРП, а особенно в ее «организаторском слое» были представлены весьма значительно, и в процентном соотношении они также существенно превышали их соответствующие доли в национальном составе России.

Такая диспропорция в значительной степени объяснялась тем, что многие представители национальных меньшинств рассматривали любую революционную партию прежде всего как организацию, направленную на разрушение империи и удовлетворение стремлений своего народа, а не столько как орудие пролетарской революции. Поэтому сторонники борьбы под лозунгами единства пролетариев всего мира нередко превращались в националистов. Так, уже в 80-х годах XIX века бывший сотрудник социалистического органа «Асефас хахомим» М. Лилиенблюм стал автором популярной брошюры «О возрождении еврейского народа в Святой земле древних отцов», а популяризатор марксова учения Иегалел (Левин) превратился в активного агитатора переселения евреев России в Палестину. Постепенно на чисто националистические позиции перешли многие социалисты и социал-демократы Польши, Грузии, Армении, сыгравшие затем видную роль в руководстве вновь образованных государств (например президент Польши Пилсудский, председатель правительства независимой Грузии в 1918—1921 годы Жордания, лидеры социалистической партии «Дашнакцутюн» и руководители правительств независимой Армении в 1918—1920 годы Каджазнуни, Хатисян, Оганджанян, Врацян). Впрочем, и ряд русских социал-демократов, такие как Плеханов и Алексинский, после начала Первой мировой войны отказались от лозунга пролетарской солидарности и поддержали усилия самодержавной России в ее борьбе против Германии и других стран центрального блока.

Столкновение интересов различных социальных и региональных групп также проявлялось в РСДРП, хотя и прикрытое идейно-политическими лозунгами. Соперничество внутри партии и отдельных ее звеньях сплошь и рядом превращалось в борьбу за власть и влияние, как это почти всегда бывает практически в любом коллективе.

С первых же своих шагов в революционной организации Джугашвили оказался втянут в распри внутри «Месаме-даси». Идейные споры среди грузинских социал-демократов оказались перемешанными с противостоянием между «ветеранами» и «новичками», которое возникает в любом коллективе, включая церковные и деревенские общины, коллективы госучреждений и научно-исследовательских институтов, тюрем и армейских казарм. Разумеется, законы «дедовщины» в институтах и министерствах проявляются по-иному, чем в тюрьмах и армиях, но от этого их суть — обеспечение господства «ветеранов» над «новичками» — не меняется. Хотя сторонники подобных противостоящих групп часто выступают либо под лозунгами «верности традиции», либо под лозунгами «но-

ваторства», против «консерватизма», на деле борьба превращается в конфликт между теми, кто уже успел занять командные посты, и новыми претендентами на эти должности, лишенными власти и влияния на процесс принятия решений.

Если продолжить сравнение политической партии с транспортным средством, то проявления такого противостояния можно обнаружить даже в поведении пассажиров в переполненном автобусе. Можно даже говорить о своеобразном «законе автобуса», который во многом определяет отношения между людьми чуть ли не в любом коллективе. Действие этого закона проявляется в столкновении интересов тех, кто занял место в автобусе, и тех, кто еще не вошел в него, в упорном нежелании «ветеранов» уступать «новичкам» свои сидячие места, в стремлении новичков как можно быстрее завладеть свободными сиденьями, в настойчивых призывах стоящих на остановке к пассажирам автобуса «пройти вперед», потому что там якобы «свободно».

Оказавшись на остановке одного из первых петербургских трамваев, писатель А.И. Куприн наблюдал поразительную агрессивность людей, вне зависимости от их сословия, уровня образования и культуры. Он с удивлением видел, как почтенный генерал в отставке, учительница музыки, мамаша с ребенком, двое мастеровых и другие люди толкали и пихали друг друга, стремясь как можно быстрее войти в трамвай, а затем занять удобные места. Куприн также заметил, что первоначальная агрессивность пассажиров по отношению друг к другу быстро сменяется молчаливой солидарностью. «Нас... соединяет общее чувство вражды к новым пассажирам, влезающим в вагон на остановках... Но проходит минута-две, и пришельцы становятся как будто уже своими и вместе с нами начинают ненавидеть новых, позднейших спутников, и вместе с нами привыкают к ним».

Разумеется, в отличие от автобусов или трамваев, противостояние в социальном коллективе может длиться годами, а «ветераны» и «новички» применяют изощренные приемы борьбы, чтобы отстоять свои интересы.

Порой для доказательства законности своих «прав» на место в социальном пространстве люди придумывают внешне благообразные обоснования. В некоторых же случаях столкновение различных принципов так сильно переплетается с борьбой за социальное пространство, что отличить одно от другого не представляется возможным. Российская социал-демократия не была в этом отношении исключением. Вся история жизни Сталина в рядах социал-демократической, а затем большевистской или коммунистической партии свидетельствует о непрекращавшейся борьбе различных группировок за власть и влияние в руководстве партии, а затем и страны. В то же время приписывать Сталину чуть ли не единоличную ответственность за возникновение и разжигание этой борь-

бы нелепо. Эта борьба не закончилась после его смерти и началась до его вступления в партию. Еще задолго до создания единой партии марксистские кружки разъедали споры, многие из которых были рождены в значительной степени стремлением «ветеранов» отстоять свое положение и желанием «новичков» приобрести более высокий статус.

Принципиальные споры Ленина с «экономистами» в марксистских кружках Петербурга во многом объяснялись нежеланием совсем юной социалистической молодежи подчиняться «старикам» (еще молодым, но уже более опытным революционерам) и слушаться «Старика», как тогда именовали 25-летнего Владимира Ульянова. Позже конфликт Владимира Ульянова с меньшевиками на II съезде был в значительной степени осложнен нежеланием основоположника российской социал-демократии 46-летнего Г. В. Плеханова портить отношения с другими «ветеранами» движения и его стремлением не уступать положение вождя 33-летнему Ленину.

Аналогичным образом конфликт внутри «Месаме-даси» между «ветеранами» во главе с Ноем Жордания и «новичками» во главе с Кецхо вели, который в последующем принял идейные формы, был в значительной степени порожден типичным нежеланием «ветеранов» признать в «новичках» равных себе. Когда молодой Иосиф попросил руководителя «Месаме-даси» Ноя Жорданию, чтобы ему поручили ведение пропаганды в одном из рабочих кружков, тот, будучи старше Джугашвили на восемь лет, счел, что Иосиф еще слишком молод и неопытен для такой работы, и посоветовал ему еще поучиться. Вежливо поблагодарив за совет, Иосиф вскоре стал самостоятельно вести революционный кружок к огромному неудовольствию «вождя грузинской социал-демократии».

Очевидно, что в ту пору социал-демократические группировки еще не были связаны той железной дисциплиной, которая стала потом характерна для партии. Неудивительно, что в то время Сталин мог считать, что социал-демократия открывает огромные возможности для «независимости» ее членов. Возвращаясь к сравнению партии со средствами транспорта, заметим, что в ту пору Сталин, как и другой член партии, мог без труда «пересесть на свободное место» или «перейти в другой вагон», если его что-то не устраивало. Партийное руководство не имело реальных рычагов власти для того, чтобы воздействовать на ослушника. Кроме того, руководство организации, видимо, понимало, что от широкой пропаганды и агитации зависело превращение социал-демократической партии во влиятельную общественную силу, а поэтому вряд ли стало бы сурово наказывать Джугашвили за его самостоятельную инициативу.

Глава 10

«КАК ХРИСТОС ПО ВОДЕ»

Хотя, решив действовать самостоятельно, Джугашвили лишился ценной методической помощи, он постарался компенсировать ее отсутствие смелостью и уверенностью в изложении азов социалистической теории. В своей статье «Партийный кризис и наши задачи», написанной в 1909 году, И. Джугашвили давал советы начинающим пропагандистам, очевидно, исходя из своего личного опыта: «Необходимо почаще выступать передовикам с рефератами на своих заводах и фабриках, «практиковаться вовсю», не останавливаясь перед опасностью «провалиться» в глазах аудитории. Надо раз и навсегда отбросить излишнюю скромность и боязнь перед аудиторией, надо вооружиться дерзостью, верой в свои силы: не беда, если промахнешься на первых порах, раза два споткнешься, а там и привыкнешь самостоятельно шагать, как «Христос по воде».

Этот методический совет Сталина начинающим ораторам свидетельствует о безосновательности утверждения Р. Медведева, который писал: «В революционной среде, где ораторские способности ценились особенно высоко, Сталин постоянно испытывал чувство неполноценности». Подобно другим биографам Сталина, Р. Медведев подчеркивает «слабость» Сталина как оратора. Так ли это? С одной стороны, все рассуждения о выступлениях Сталина предреволюционного периода беспочвенны, так как они не стенографировались, а уж тем более не записывались на аудиопленку. С другой стороны, известно, что Сталин не прославился как уличный трибун. Р. Медведев прав в том, что в период революционных бурь искусные ораторы, способные «зажечь» аудиторию, особенно ценились. Л.Д. Троцкий, наблюдавший яркие выступления европейских вождей социал-демократии и внимательно исследовавший их опыт, писал: «Кто ждет от оратора живописных образов, могучего голоса, разнообразия жестов, бурного пафоса, пусть слушает Жореса. Кто требует от оратора изысканной законченности стиля и такой же законченности жеста, пусть слушает Вандервельде... Сильнейшее орудие Адлера — его ирония... Как оратор-полемист, Адлер недосягаем».

Взволновать аудиторию яркой мелодраматичной речью умели и многие лидеры правых партий, например Уинстон Черчилль. Способностью довести аудиторию до буйных приступов ненависти к «врагам нации» владели Адольф Гитлер, Йозеф Геббельс, Бенито Муссолини. В эпоху рево-

люционных бурь в нашей стране ораторами, умевшими зажечь в сердцах слушателей восторженную любовь к революции или священный гнев к ее врагам, считались Александр Керенский, Лев Троцкий, Григорий Зиновьев.

Прославленные ораторы этого времени полагались на свои незаурядные способности интуитивно улавливать настроения собравшихся и умение с ходу превращать смятенные чувства аудитории в четкие, но эмоциональные аргументы, резкие, категоричные требования и красочные лозунги. Троцкий в книге «Моя жизнь» и Гитлер в книге «Моя борьба» почти в схожих выражениях описывали, как им удавалось «прочитывать» настроения собравшихся, а затем руководить ими. Гитлер утверждал: «Блестящий популярный оратор... всегда позволит, чтобы его несли большие массы таким образом, чтобы подходящие слова произносились его губами, для того чтобы они дошли до сердец его слушателей». Во время собственного выступления Троцкому казалось, «будто сам слушаешь оратора со стороны, не поспеваешь за ним мыслью и тревожишься только, чтобы он, как сомнамбул, не сорвался с карниза от голоса твоего резонерства».

Из этих замечаний следовало, что блестящие ораторы начала XX века стали таковыми потому, что умели «плыть» на волне разбушевавшихся людских эмоций, еще более взвинчивать эти эмоции и «гнать волну» в нужном для них направлении. Такой возбужденный стиль в наибольшей степени соответствовал возбужденному состоянию городской толпы, готовой слепо довериться любому, кто выражал разбушевавшиеся страсти.

Хотя мы не знаем ранние выступления Сталина, можно предположить, что его ораторская манера, так же не изменилась существенно, как и многие другие его привычки. Известные же нам выступления Сталина позволяют заметить, что его ораторский стиль принципиально отличался от стиля «уличных трибунов». Характеризуя Сталина как оратора, Лион Фейхтвангер писал: «Он больше, чем любой из известных мне государственных деятелей, говорит языком народа... Он медленно развивает свои аргументы, апеллирующие к здравому смыслу людей, постигающих не быстро, но основательно... Когда Сталин говорит со своей лукавой приятной усмешкой, со своим характерным жестом указательного пальца, он не создает, как другие ораторы, разрыва между собой и аудиторией, он не возвышается весьма эффектно на подмостках, в то время как остальные сидят внизу, — нет, он очень быстро устанавливает связь, интимность между собой и своими слушателями. Они сделаны из того же материала, что и он; им понятны его доводы; они вместе с ним весело смеются над простыми историями». Писатель верно подметил ряд особенностей сталинских речей: его стиль и тон были ближе к речам рассудительных патриархов на крестьянской сход-

ке, чем к экзальтированным словоизвержениям демагогов на городских собраниях.

В то же время нельзя считать, как это может показаться из наблюдения Лиона Фейхтвангера, что Сталин умел выступать лишь перед «простонародной» аудиторией. Будучи опытным оратором, Сталин стремился добиться контакта с любой аудиторией, а потому учитывал особенности каждой из них. Обращаясь к русской аудитории, он мог для иллюстрации своего тезиса обратиться к тексту чеховского рассказа или басни И.А. Крылова «Пустынник и медведь». Когда же Сталин выступал перед иностранными рабочими делегациями, среди которых было немало французов, то он напоминал им содержание трилогии Альфонса Додэ про Тартарена из Тараскона, а выступая на объединенном заседании президиума ИККИ и ИКК 27 сентября 1927 года, он цитировал высказывание Генриха Гейне по поводу критика Ауфенберга. Он говорил в тоне политического инструктажа, обращаясь к активу хозяйственников в 1931 году, и в тоне застольной речи в Кремле на приеме работников высшей школы в мае 1938 года.

Выступая же в схожих аудиториях, он учитывал перемены во времени и настроениях людей. Это можно заметить, сравнив его речи перед избирателями Сталинского округа перед войной и после войны. Выступление в декабре 1937 года звучало в праздничном ключе, в котором проходила вся предвыборная кампания. В этой речи Сталин поздравлял собравшихся «с наступающим всенародным праздником, с днем выборов в Верховный Совет Советского Союза». Он открыл свое выступление в шутливом тоне, заявив, что «не имел намерения выступать. Но наш уважаемый Никита Сергеевич, можно сказать, силком притащил меня сюда, на собрание: скажи, говорит, хорошую речь». (Подобным образом Сталин не раз начинал свои речи.) Сталин говорил, что все, что «нужно было сказать перед выборами, уже сказано и пересказано...» Он иронизировал по поводу любителей «сказать эдакую легкую речь обо всем и ни о чем», а слово «легкую» произнес насмешливым тоном. Лишь после нескольких минут, заполненных такими замечаниями и смехом аудитории, он приступил к более серьезной части выступления, начав ее словами: «И все же, коль скоро я вышел на трибуну, конечно, приходится так или иначе сказать хотя бы кое-что».

Совершенно иным было содержание и тон предвыборного выступления Сталина в феврале 1946 года перед теми же избирателями Сталинского округа Москвы. Напомнив в начале речи, что «война является главным моментом истекшего периода», Сталин сделал свое выступление строгим по форме и содержанию. В нем он не использовал шутливых пословиц и поговорок и не обращался к комическим образам из художественной литературы. Речь 9 февраля 1946 года резко отличалась от речи 11 декабря 1937 года обилием статистических данных, аналитическими

выводами о характере только что завершенной войны и изложением планов послевоенного развития.

В то же время, как и все опытные ораторы, Сталин не только учитывал особенности аудитории, к которой обращался, но также старался сделать каждое свое выступление ярким и выразительным. Тема противоборства, которая постоянно звучала в его выступлениях, позволяла Сталину поддерживать напряженный настрой в речах. Противопоставление общественных сил в масштабах одной страны или всего мира, полемика с реальными или гипотетическими оппонентами или борьба с возможными сомнениями в правильности политического курса лежали в основе драматической завязки каждого выступления Сталина. Драматичный конфликт определял основную сюжетную линию выступления, ее развитие, удерживая внимание слушателей.

Он поддерживал драматизм в раскрытии темы своего выступления, ставя риторические вопросы. Ответы на эти вопросы позволяли Сталину останавливаться на еще не раскрытых сторонах обсуждаемой проблемы и подогревать интерес слушателей к содержанию речи. Наличие единой сюжетной линии позволяло Сталину разделять ее развитие на отдельные этапы, не теряя из виду центральную тему выступления. Ставя, например, в речи 9 февраля 1946 года вопрос: «Итак, каковы итоги войны?», он выделял три «главных итога» и обосновывал каждый вывод в нескольких абзацах своего выступления.

Выделение отдельных частей в развитии центральной темы придавало речи динамичный ритм, который подчеркивался повторявшимися словами. Так, в речи 9 февраля он не раз начинал новое предложение со слов: «Теперь речь идет о том...» Сталин усиливал ритмичность речи, начиная несколько предложений с одинаковых слов: «Известно, что наше вооружение по качеству не только не уступало немецкому, но в общем даже превосходило его. Известно, что наша танковая промышленность... Известно далее, что наша авиационная промышленность... Известно также, что наша артиллерийская промышленность... Известно, наконец, что наша минометная промышленность...»

Для своих выступлений Сталин находил нужные лексику и словесные конструкции, смысловые ударения и тональность. Казалось, в подготовке речей ему помогали впечатления от проповедей священников, опыт поэта и знакомство с музыкальной гармонией. Даже в своих отчетных докладах, изобиловавших цифрами и перечислениями основных событий в жизни страны, лаконичными оценками и сухими строками планов, Сталин, как и все опытные ораторы, придавал акцентам эмоциональную окраску. Его ораторский стиль никак нельзя было назвать сухим, как это утверждали его противники. Даже фраза, характеризующая хозяйственное развитие страны, была окрашена в яркие, часто контрастные тона.

Концовки его докладов на пленумах ЦК и съездах партии выглядели как оптимистические финалы проповеди, героической поэмы или музыкального произведения, в которых зло терпело поражение, а добро торжествовало. Такой оптимистический вывод позволял Сталину завершать свой доклад здравицами, которые вызывали аплодисменты и ответные возгласы восторженной аудитории.

Сталин мог создавать не только речи, проникнутые оптимизмом. Он был автором ряда выступлений, наполненных трагедийным пафосом. Ярким примером такого рода является выступление Сталина на II Всесоюзном съезде Советов 26 января 1924 года, известное как «клятва Ленину». В этом выступлении Сталин изображал борьбу рабочего класса не в оптимистическом ключе, а как патетическую трагедию: «Тяжела и невыносима доля рабочего класса. Мучительны и тягостны страдания трудящихся... Десятки и сотни раз пытались трудящиеся на протяжении веков сбросить с плеч угнетателей и стать господами своего положения. Но всякий раз, разбитые и опозоренные, вынуждены были они отступить, тая в душе обиду и унижение, злобу и отчаяние и устремляя взоры на неведомое небо, где они надеялись найти избавление. Цепи рабства оставались нетронутыми, либо старые цепи сменились новыми, столь же тягостными и унизительными».

Придавая своим выступлениям яркую эмоциональную окраску и насыщая их боевыми призывами, Сталин в то же время не превращал свои речи в поток бьющих через край страстей и не позволял взвинченной аудитории увести себя от темы. Он старался не выпускать эмоции из-под контроля и лишь использовал эмоциональный настрой своей речи, ее краски и ритм для того, чтобы легче перейти к изложению своих политических оценок прошедших событий и заранее намеченной программы будущих действий, добиться лучшего восприятия и усвоения их аудиторией.

Главным в речах Сталина была не форма, а содержательная сторона, производившая глубокое воздействие на слушателей. Уязвимым же местом многих ярких выступлений ораторов того времени была их внутренняя пустота. Пламенные речи Керенского производили сильное впечатление на аудиторию. Однако сам главковерх удивлялся, почему солдаты, которые с таким энтузиазмом выслушивали его призывы вести «войну до победного конца», отказывались потом идти в наступление. Секрет этого явления знал генерал А.А. Брусилов, который писал в мемуарах, что А.Ф. Керенский уезжал с фронта, а он оставался и видел, что через пару часов после отъезда премьера впечатления от его речи улетучивались и те же самые солдаты, которые только что вопили от восторга, слушая оратора, теперь проклинали его.

О слабой содержательности речей многих ярких ораторов начала и середины XX века свидетельствует их историческая судьба: подавляющее большинство из них давно забыто и не переиздается. Зачастую об идеях и

творчестве этих прославленных политиков судят не по речам, а по их письменным работам. Некоторые слова из речей Черчилля вошли в историю (например о «железном занавесе», о готовности британцев к отпору германской агрессии или о летчиках, защищавших небо Англии), но современный читатель знает из творений премьера Великобритании лишь его мемуары и исторические монографии. Современному читателю творчество Керенского известно по книге его воспоминаний, но не по сборникам его речей, которые никогда не были изданы. Ныне о содержании работ и литературном стиле Троцкого знают по его книгам об истории революции 1917 года и политическим памфлетам, но мало кто перечитывает его речи. «Моя борьба» Гитлера гораздо лучше известна, чем сборники его речей, а о Геббельсе как авторе судят скорее по его дневникам.

Парадоксально, но Сталин, который никогда не считался блистательным оратором XX века, ныне известен прежде всего своими устными выступлениями, чем письменными работами. С одной стороны, это связано с тем, что наиболее значительные политические заявления и изложения своих многих теоретических положений Сталин сделал в форме докладов, речей или лекций. Лишь в начале и в конце своей деятельности он излагал идейно-политические взгляды главным образом в форме статей. Впрочем, даже письменные работы Сталина зачастую представляли собой ответы на поставленные вопросы или группы вопросов. Вероятно, что Сталину было необходимо видеть перед собой живую аудиторию или по крайней мере воображать своего собеседника, обращаясь к нему письменно в своей статье-монологе. Он не желал отрываться от живых людей, постоянно соизмеряя свою деятельность с их взглядами, их настроениями.

С другой стороны, очевидно, что причиной долгожительства речей Сталина стала весомость их содержания. Видимо, с того времени, когда Сталин понял, что оратор должен «самостоятельно шагать, как Христос по воде», а не плыть по течению среди бушующих волн эмоциональной аудитории, чтобы не сбиться с курса или не утонуть в этих волнах, он должен уверенно возвышаться над изменчивой стихией людских страстей. Иными словами, оратор должен был совершить чудо, поднявшись над страстями людей, пройти там, где прежде никто не ходил, а затем повести уверовавших в него за собой.

Для этого он должен был предложить некие истины, которые бы оказались выше сиюминутных настроений толпы. Именно к этому Сталин и стремился. В отличие от речей-однодневок многих ораторов XX века, сталинские речи и доклады до сих пор считаются важнейшими источниками для изучающих историю СССР.

Выступления Сталина, судя по его статье 1909 года, вначале не всегда были удачными. Вероятно, он «спотыкался», «промахивался» и даже

«проваливался». Но очевидно и то, что он упорно совершенствовал свое ораторское искусство, продолжая вести пропаганду и агитацию идей революционного марксизма.

Дата добавления: 2015-08-13