Научно-техническая работа

Оказавшись вне стен семинарии, Иосиф Джугашвили мог всецело отдаться революционной деятельности, которая сначала сводилась к ведению пропагандистской работы среди рабочих железнодорожных мастерских. Однако в ту пору он не мог стать «освобожденным» партийным работником. Покинув семинарию, он остался без средств к существованию и без крыши над головой. Какое-то время он жил то у одного, то у другого товарища-единомышленника. Наконец ему помог Вано Кецховели, с которым он подружился во время учебы в семинарии. С ноября 1899 года В. Кецховели работал наблюдателем в Тифлисской обсерватории и жил на казенной квартире при этом научном учреждении. Иосиф Джугашвили переехал в его однокомнатную, но просторную квартиру. А вскоре — 28 декабря 1899 года Джугашвили получил такую же работу, как и Вано Кецховели. Через некоторое время друзья поселились в предоставленной им обсерваторией двухкомнатной квартире, куда вскоре переехала из Гори и мать Иосифа.

От наблюдателя требовались точность и аккуратность в составлении метеорологических сводок. Иосиф быстро освоил эту работу и выпол нял ее более года.

Сейчас, когда нам известно, как сложилась судьба Иосифа Джугашвили, его пребывание в роли наблюдателя Тифлисской обсерватории кажется лишь случайным эпизодом в его жизни. Между тем обстоятельства могли сложиться по-иному и эта деятельность могла стать для одаренного молодого человека началом работы в совершенно новой для него области — исследования физических процессов, происходящих в земной атмосфере.

Некоторые социологи утверждают, что первая работа оставляет сильный и неизгладимый след на личности человека. Какие бы виды работ ни исполнял человек на протяжении своей жизни, первые трудовые навыки зачастую формируют его последующие привычки в работе и во многом влияют на его мировосприятие.

Наблюдения за движением небесных светил, водных и воздушных потоков заставляли его переоценивать сохранившиеся с детской поры и опоэтизированные им в стихотворениях представления о природных процессах. Возможно, что эта работа оставила след и в политической лексике его первых статей, в которых он писал о революционных «бурях» и «грозах», об «атмосфере, заряженной взаимным недоверием» и «потоках», которые «пронеслись над Европой».

В обсерватории Иосиф ежедневно регистрировал состояние изменчивой природной среды, здесь он учился собирать объективную и точную информацию и убеждался, что она позволяет предвидеть грядущие события. Возможно, именно тогда сформировалась его привычка давать конкретную оценку различным процессам и явлениям, оперировать точными расчетами и техническими терминами.

Видимо, понимание важности научно обоснованных данных для оценки окружающей действительности повлияло на то, что впоследствии доклады Сталина о состоянии страны неизменно изобиловали статистическими выкладками. Понятие «сталинская пятилетка» было связано с восприятием мира через цифры, отражавшие динамику развития страны. Он постоянно прибегал к цифрам для того, чтобы охарактеризовать содержание того или иного общественного явления или события, перечисляя последовательно его качества и свойства, периоды и этапы в его развитии («во-первых», «во-вторых», «в-третьих»...). Он говорил о «трех основных силах, определивших историческую победу СССР», «шести условиях» развития советской промышленности, «пяти причинах недостатков работы в деревне» и т.д. В своем докладе 6 ноября 1944 года он разделил военную кампанию истекшего года на «десять ударов Красной Армии», потом получивших название «десять сталинских ударов».

Не исключено, что под влиянием работы, требовавшей некоторого знания математики, Сталин стал использовать слова и обороты, более подходящие для науки. Он говорил о том, что Ленин «раскрывает скобки в формуле диктатуры пролетариата» и «проводит знак равенства» между различными общественными явлениями. Он называл выдвинутый им самим политический лозунг об отношении к техническим знаниям и техническим специалистам «формулой» и сокрушался по поводу того, что «вторую часть формулы отбросили, а первую часть формулы опошлили».

В обсерватории он научился составлять линейные графики, отражавшие состояние природы. Похоже, что с тех пор графики казались Стали-

ну удобным способом обозначения реальности, он был склонен видеть в общественных процессах и явлениях графические линии, то поднимающиеся вверх, то падающие вниз, а поэтому он так часто употреблял слово «линия». Он говорил о «генеральной линии партии» и «отклонениях от правильной линии», о том, что «на деле у нас не одна линия, а две линии, из них одна линия есть линия ЦК, а другая — линия группы Бухарина». Порой же такие «линии» не противоречили одна другой, а отражали различные стороны одного и того же явления или общественного процесса. Так, в своем отчетном докладе XIV съезду ВКП(б) Сталин перечислил восемнадцать «линий партии» «в области внутренней политики». («Мы должны вести работу: а) по линии дальнейшего увеличения продукции народного хозяйства; б) по линии превращения нашей страны из аграрной в индустриальную» и т.д.)

Не исключено, что работа в обсерватории развила у него способность прогнозировать события. Так, в статье, написанной в декабре 1901 года, то есть за три года с небольшим до революции 1905 года, Иосиф Джугашвили писал, что достаточно еще пройти 2—3 годам — и перед царской властью «встанет призрак народной революции». За несколько месяцев до начала Октябрьской социалистической революции (в августе 1917 года) Сталин заявил: «Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму». Опровергая расхожее в странах Запада мнение о прочности их экономики, Сталин в августе 1927 года, то есть за два года до начала «великой депрессии», уверенно говорил о том, что процессы в экономике капиталистических стран «ведут к обострению того кризиса мирового капитализма, который является несравненно более глубоким, чем кризис перед последней империалистической войной». За 12 лет до начала Второй мировой войны он предсказал, что грядущий кризис породит «отчаянную борьбу за новый передел мира и сфер влияния, борьбу, которая сделала уже неизбежной новую империалистическую войну».

Порой он, подобно метеорологам, неверно оценивал время наступления тех или иных событий, неизбежность которых предвидел. Такую ошибку он допустил в 1941 году, считая, что Германия нападет на СССР не раньше 1942—1943 года. Выступая 7 ноября 1941 года на Красной площади, он явно преувеличил внутреннюю нестабильность Германии и ошибся в определении срока ее краха («Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть годик, — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений»).

В то же время, разбирая политические прогнозы Сталина, можно заметить, что он, словно при составлении метеопрогнозов, исходил из различных вариантов развития событий. Изменение в развитии общественных событий, в отличие от природных процессов, могло быть вызвано усилиями людей. Поэтому неблагоприятному прогнозу, учитывающему

главным образом объективные факторы, он нередко противопоставлял иной, более оптимистичный вариант развития событий, который мог стать результатом противодействия субъективных усилий. Именно поэтому оценки Сталиным перспектив общественного развития представляли собой своеобразную «вилку» между вероятностными вариантами в зависимости от успеха или неуспеха усилий, предпринятых для преодоления неблагоприятных объективных условий (он очень часто сводил свои выводы к альтернативе «либо — либо...»).

Приобщение к основам естественной науки помогло Сталину развить способность к объективному научному анализу общественных процессов. Веря в закономерный характер общественных процессов, он старался раскрыть эти закономерности, чтобы понять суть происходивших событий. Он часто говорил, что то или иное событие «не является случайным». (Например, в своем выступлении на XIII конференции РКП(б) 18 января 1924 года он говорил: «Случаен ли тот факт, что во всех этих случаях партия отставала от событий, несколько запаздывала? Нет, не случаен. Мы имели здесь дело с закономерностью».) Характерный сталинский оборот, который можно встретить во множестве его работ и выступлений «Как могло случиться!..», обычно предшествовал его анализу причин тех или иных явлений. Контекст, в котором звучал этот оборот, предполагал, что свершившиеся события или наблюдаемые явления не случайны, а стало быть, поддаются классификации, подвластны закономерностям, имеют природу, на которую можно воздействовать. (Порой он даже брал слово «случиться» в кавычки, подчеркивая свое ироничное отношение к утверждению о «случайности»: «Как могло «случиться», что Ленин, метавший гром и молнии против соглашений с буржуазией в России, признает допустимость таких соглашений и блоков в Китае?»)

Убежденность в закономерности тех или иных общественных явлений, логичность рассуждений, знакомство с самой разнообразной информацией в различных областях знаний развивали его природную интуицию и позволяли Сталину быстро находить должное место исследуемому явлению в ряду закономерных процессов и верно оценивать его суть. Академик Г.А. Куманев писал, что в беседе с ним бывший секретарь ВКП(б) П.К. Пономаренко «постоянно отмечал... глубокий аналитический ум (Сталина), умение быстро схватывать существо проблемы,...поразительную компетентность во многих военно-экономических и даже просто технических, специальных вопросах». При всей неприязни к И.В. Сталину АИ. Микоян признавал за ним способность быстро вникать в самые разные вопросы: «Сталин, безусловно, был человеком способным. Он быстро схватывал главное во всех областях деятельности, даже в таких, которые сам плохо знал». Н.К. Байбаков писал о И.В. Сталине: «Его сила в том, что он умел сразу схватывать самую суть любого

события или явления, судьбоносного для народа, искал истину путем сопоставления многих данных и мнений».

Поиск объективной истины был важен для Сталина, поскольку позволял сформулировать конкретные задачи революционной борьбы. Многие его работы — «Российская социал-демократическая партия и ее ближайшие задачи» (1901), «Партийный кризис и наши задачи» (1909), «Наши цели» (1912), «Мы требуем» (1917), «Что нам нужно?» (1917), «Одна из очередных задач» (1918), «Наши задачи на Востоке» (1919), «Об очередных задачах партии в национальном вопросе» (1921), «Об очередных задачах коммунизма в Грузии и Закавказье» (1921), «О задачах партии» (1923), «О задачах партии в деревне» (1923), «О задачах комсомола» (1925) и т.д. — и устные выступления посвящены «задачам», решение которых позволило бы, по его мнению, оказать существенное воздействие на происходящие общественные процессы. При Сталине началась практика составления регулярных пятилетних планов развития страны, направленных на решение «задач» народного хозяйства.

Видимо, для того чтобы добиться большей эффективности в своей политической и государственной деятельности, Сталин до предела сужал круг вопросов, от решения которых зависело развитие общественных процессов («шесть условий», «пять причин недостатков» и т.д.). Это отразилось в разработанном им положении о «решающем звене»: он считал важным элементом в политической тактике «нахождение в каждый данный момент того особого звена в цепи процессов, ухватившись за которое можно будет удержать всю цепь и подготовить условия для достижения стратегического успеха. Дело идет о том, чтобы выделить из ряда задач, стоящих перед партией, ту именно очередную задачу, разрешение которой является центральным пунктом и проведение которой обеспечивает успешное решение очередных задач».

На практике такой подход требовал концентрации усилий на решении главной задачи. Отвечая на вопрос студентов университета имени Сунь Ятсена («Почему уханское правительство не ведет наступления против Чан Кайши, а наступает против Чжан Цзолина?»), Сталин с пониманием отнесся к действиям правительства левого Гоминдана: «Ну, товарищи, вы слишком много требуете от уханского правительства. Конечно, было бы очень хорошо побить одновременно и Чжан Цзолина, и Чан Кайши, и Ли Тисина, и Ян Сена. Но сейчас положение уханского правительства таково, что оно не позволяет ему итти в наступление сразу на всех четырех фронтах». В своей политической деятельности Сталин также старался не распылять силы и не вести наступление сразу на «всех фронтах», а сосредоточивался на одном, но важнейшем направлении.

Многие его коллеги по революционной деятельности неплохо разбирались в марксистской теории, умели убедительно ее изложить и даже увлечь массовую аудиторию яркой речью о «грядущей социалистической

революции» и «светлом коммунистическом будущем», но среди них было мало таких, кто желал заниматься технической и организационной работой. Это обстоятельство обнаружилось, как только российские социал-демократы оказались перед необходимостью перейти от теоретических дискуссий и пропаганды марксизма к воплощению в жизнь своих революционных целей. Высмеивая таких социал-демократов в статье «Вооруженное восстание и наша тактика», написанной через четыре года после того, как он покинул обсерваторию, Сталин замечал: «Мы, дескать, должны ограничиться лишь пропагандой и агитацией идеи восстания, идеи «самовооружения» масс, мы должны осуществлять только «политическое руководство», а восставшим народом «технически» пусть руководит кто хочет».

В работе «Об основах ленинизма» он писал: «Кому не известна болезнь «революционного» сочинительства и «революционного» плано-творчества, имеющая своим источником веру в силу декрета, могущего все устроить и все переделать?» Хотя Сталин никогда не был в США и знал Америку лишь по литературе, он увидел альтернативу этому распространенному явлению среди своих товарищей по партии в «американской деловитости». Он утверждал: «Американская деловитость является... противоядием против «революционной» маниловщины и фантастического сочинительства». Превознося «американскую деловитость», Сталин видел в ней проявление здорового народного характера. Он подчеркивал: «Мы уважаем американскую деловитость во всем, — в промышленности, в технике, в литературе, в жизни... Среди американцев много здоровых людей в духовном и физическом отношении, здоровых по всему своему подходу к работе, к делу».

Предпочтение, отдаваемое Сталиным американским методам организации работы, так явно проявилось в его стиле деловой активности, что американский историк Алекс де Джонг без труда узнал в его действиях знакомые ему приемы отечественных менеджеров. В разговоре с наркомом Анцеловичем, воспроизведенным Чадаевым, Сталин по ходу беседы изрекал одну за другой афористичные формулировки, словно взятые из пособий для американских бизнесменов: «Кто не умеет беречь малое, тот потеряет и большое... Потеряешь время — не вернешь, как пролитую воду не соберешь... Честный отказ лучше затяжки... Люди, которым всегда некогда, обыкновенно ничего не делают... Как Вы могли ложиться спать, прежде чем не дали себе отчета, что за день Вы сделали?» Очевидно, что он и сам руководствовался подобными принципами. «Американская деловитость, — писал Сталин, — это та неукротимая сила, которая не знает и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое дело, если это даже небольшое дело, и без которой немыслима серьезная строительная работа».

Он умел подавлять сопротивление «деловитой настойчивостью», не останавливаясь ни перед чем, в том числе и перед человеческими жертвами. Также очевидно, что его привлекали энергичные, «пробивные» люди, которые не признавали «преград» и сметали «своей деловитой настойчивостью все и всякие препятствия». Именно такие жесткие администраторы в конечном счете составили окружение Сталина. Один из таких людей, В.М. Молотов, в своей беседе с Феликсом Чуевым оправдывал стремление добиться решения той или иной практической задачи во что бы то ни стало присказкой: лес рубят — щепки летят.

Хотя Сталин в не меньшей степени, чем его коллеги, нес ответственность за то, какой ценой преодолеваются «всякие препятствия», он сознавал опасность того, что «американская деловитость» может «выродиться в узкое и беспринципное делячество». По мнению Сталина, «болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества» в конечном счете могла привести «некоторых большевиков к перерождению и к отходу их от дела революции». Сталин требовал соединить «американскую деловитость» с «русским революционным размахом». Он писал о необходимости противопоставлять «революционные перспективы» «безголовому делячеству» «во всех делах нашей повседневной работы». Сталин осознавал — чтобы руководить революцией, требуется значительно более широкий взгляд на мир, чем тот, что открывался с позиции «технических» решений.

Глава 8

«НЕПОБЕДИМОЕ СТРЕМЛЕНИЕ К РАЗ НАМЕЧЕННОЙ ЦЕЛИ»

Отказаться от священнической деятельности, поэтического творчества и научно-технической работы, в которых он имел возможность добиться по меньшей мере заметных успехов, мог лишь человек, твердо веривший в революцию и в то, что революционная деятельность больше отвечает его натуре. О том, что привлекло его лично в марксистской партии, можно судить по небольшой статье, посвященной Сталиным в

1907 году памяти товарища по партии Георгия Телия. В ней он перечислял качества, которыми обладал покойный и которые, по мнению автора, «больше всего характеризуют социал-демократическую партию — жажда знаний, независимость, неуклонное движение вперед, стойкость, трудолюбие, нравственная сила». Видимо, именно эти качества соответствовали представлениям Сталина об идеале, и он старался культивировать их и в себе.

Знаменательно, что на первое место он поставил «жажду знаний». Описывая пребывание Сталина в тюрьмах и ссылках, Евгений Громов отмечал: «Даже недружелюбные к нему люди отмечали, что при малейшей возможности он всегда обращался к книге — «всегда с книжкой». Таким запомнил его человек, сидевший с ним в 1908 году в Бакинском централе... Коба не слишком общителен, оказывая нередко явное предпочтение интересной книге перед обществом товарищей».

Старый большевик Иван Голубев, находившийся со Сталиным в ссылке в Сольвычегодске в 1910 году, писал: «Мы получали довольно много художественной литературы, журналов и газет: «Русские ведомости», «Русское слово» или «Утро России», «Киевскую мысль», доставляли и «Новое время». Журналы: «Новый мир», «Русское богатство», «Вестник Европы». Сборник «Знание», а, как известно, в «Знании» печатались М. Горький, Л. Андреев, Скиталец, Бунин, Гусев-Оренбургский и др... У нас имелись сочинения и таких авторов, как Л. Толстой, А. Франс, Ибсен, Куприн, Брюсов, Арцыбашев, Сологуб, Мережковский, Пшибышевский, наконец, «Красная звезда» и «Инженер Менни» Богданова и даже «Конь бледный» Ропшина (Савинкова)». Другой ссыльный говорил, что «на столе Иосифа Виссарионовича среди других книг почти всегда можно было найти Салтыкова-Щедрина, Чехова, которых он очень любил и часто цитировал». По словам Голубева, Сталин «очень критично» относился к Мережковскому и Пшибышевскому, да и «других не щадил». Как отмечает Е. Громов, «речь идет о произведениях декадентской литературы». По воспоминаниям Голубева, Сталин удивлял своей осведомленностью в художественной литературе и «много рассказывал о том, как работали над своими произведениями Пушкин и Толстой, собирая и изучая материал», с увлечением читал исторические книги, в частности Ключевского.

Однажды Сталин превратил беседу о стихотворениях одного из ссыльных в целую лекцию о роли художественной литературы и поэзии. Регулярно Сталин проводил занятия по истории германской социал-демократии, которую ссыльные изучали по трудам Меринга.

Жандармерия доносила, что за 3 месяца и 22 дня в вологодской ссылке Сталин посетил местную библиотеку 17 раз, а в кино, привлекавшее в ту пору почти всех горожан своими немудрящими немыми фильмами, он не сходил ни разу. По воспоминаниям Пелагеи Георгиевны

Онуфриевой (Фоминой), с которой Сталин познакомился в Вологде, она «подолгу разговаривала со Сталиным о литературе, искусстве, о книжных новинках». Сталин подарил девушке книгу П. Когана «Очерки по истории западноевропейских литератур». Из помет, оставленных Сталиным на полях книги, следует, что он неплохо знал творчество Шекспира. Сталин обсуждал с П. Онуфриевой и творчество Леонардо да Винчи, рассказывал ей о сокровищах Лувра. По ее словам, Сталин собирал открытки с изображениями классических картин, и после его бегства из ссылки на его квартире осталось их «большое количество».

Тяга к высокой культуре сохранилась у Сталина до самой смерти. В то же время, подобно типичному «интеллектуальному скопидому» из традиционной общины, он постоянно поглощал информацию из самых разнообразных источников, осваивал различные области знаний, являясь образцовым примером «непрерывного образования». Находясь на отдыхе в Сочи, он просил свою супругу прислать ему учебники по металлургии и электротехнике. Как говорилось выше, он не раз пытался учить иностранные языки. У философа Стэна Сталин брал ypoки по классической философии. Как только Сталин обрел постоянное место жительства (а это произошло лишь после революции), он стал собирать личную библиотеку. Как отмечал Е. Громов, «преобладали в ней книги и журналы социально-политические и исторические. К истории, в том числе и военной, Сталин с молодости испытывал сильную тягу... Разумеется, был весь Ленин, читанный и перечитанный».

Посетители кремлевского кабинета часто заставали его на лесенке перед книжными полками с книгой в руках. Утверждают, что у него была даже ежедневная «норма» чтения — 500 страниц. Вероятно, чтобы выполнить эту норму, Сталин должен был обладать навыком скорочтения. Видимо, часть книг он быстро проглядывал, усваивая их общий смысл и отдельные места, привлекшие его внимание. В то же время анализ его библиотеки показал, что многие книги он внимательно прочитывал, делая пометки на полях. Отмечая широту интересов Сталина, Молотов вспоминал: «Сталин античный мир и мифологию знал очень хорошо. Эта сторона у него очень сильная... В фойе карты по всем стенам. Хрущев говорил, что он по глобусу руководил, — наоборот, он очень карты любил географические... Азия была, Европа, все карты».

А.А. Громыко, отмечая разносторонность и глубину познаний И.В. Сталина, писал: «Его начитанность, эрудиция проявлялись не только в выступлениях... В его речах содержались примеры, которые можно привести только в том случае, если знаешь соответствующий исторический источник... Одним словом, Сталин был образованным человеком, и, видимо, никакое формальное образование не могло дать ему столько, сколько дала работа над собой. Результатом такого труда явился

известный сталинский язык, его умение просто и популярно формулировать сложную мысль».

Знания не были самоцелью для Сталина. Они позволяли неуклонно двигаться вперед, к цели и при упорном труде добиться успеха.

В.М. Молотов вспоминал: «У Сталина была поразительная работоспособность... Я это точно знаю. То, что ему нужно было, он досконально знал и следил... И смотрел не в одну сторону, а во все стороны. Политически важно было, скажем, авиация — так авиация... Пушки — так пушки, танки — так танки, положение в Сибири — так положение в Сибири, политика Англии — так политика Англии, одним словом, то, что руководитель не должен выпускать из своего поля зрения... Сталин спросит: «Важный вопрос?» — «Важный». Он тогда лезет до запятой».

Хотя для ряда американских авторов эта черта личности Сталина укладывается в знакомые им представления о «трудоголике», большая работоспособность Сталина объясняется в первую очередь его «стойкой» преданностью делу, которому он посвятил свою жизнь. Ценя с детства превыше всего «стойкость» героев, Сталин придавал особое значение этому качеству и стремился сам быть образцом «стойкости». Об этом свидетельствовал и выбор им своего главного псевдонима. В РСДРП он примкнул к «твердым искровцам» Ленина и считался «твердокаменным ленинцем». В дальнейшем Сталин противопоставляет свою «стойкость» в отстаивании партийных принципов сторонникам различных «уклонов». «Стойкость» требовалась Сталину и в личной жизни — он пережил немало трагедий, в том числе смерть первой жены, а затем гибель второй, гибель в плену его сына, и превратности политической истории не раз требовали от него мобилизации всей силы воли, чтобы выстоять наперекор трудностям.

Его представление о «нравственной силе» предполагало прежде всего преданность делу коммунизма. Выступая 11 декабря 1937 года перед избирателями Сталинского района, он перечислял нравственные качества, которые, по его мнению, необходимо было иметь советским государственным деятелям. Он требовал, чтобы они были «ясными и определенными», «бесстрашными в бою и беспощадными к врагам народа», «свободны от всякой паники, от всякого подобия паники», «мудры и неторопливы при решении сложных вопросов», «правдивы и честны», чтобы они «любили свой народ». Эти требования перекликались с этическими нормами, усвоенными им из народной традиции и из учебы в духовных училищах. Сталин видел «нравственную силу» в тех людях, которые посвящали себя «делу народа». Непримиримое отношение к «врагам народа» опиралось на усвоенные с детства древние представления о борьбе грузинского народа против своих врагов, борьбе православия против врагов Христовых.

Тем, кто считает Сталина тираном, подавлявшим свободу людей и независимость народов, то обстоятельство, что он придавал важное значение «независимости», может показаться невероятным. Однако из высказывания Сталина в статье о Г. Телия следует, что «независимость» он признавал как личную ценность.

С детства его героями были свободолюбивые борцы против угнетения. Его свободолюбие проявилось и в его борьбе против порядков в Тифлисской семинарии, и в том, что значительную часть подпольной жизни он был известен под псевдонимом «Коба». В советское время он критиковал тех, кто насаждал в партии или в стране «аракчеевщину» (например в докладе на пленуме ИККИ 7 декабря 1926 года и в работе «Марксизм и вопросы языкознания», написанной в 1950 году). Он многократно цитировал в своих выступлениях произведения Салтыкова-Щедрина. Одним из его любимых произведений был чеховский рассказ «Унтер Пришибеев». В своих речах он не раз высмеивал «унтеров пришибеевых» и «держиморд», которые подавляли инициативу и живую творческую мысль.

Эти высказывания Сталина не были лишь ораторскими оборотами в политических декларациях, в которых он обвинял своих противников в атаках на своих сторонников. Широко известно, что в ходе деловых совещаний Сталин старался создать условия для свободного обмена мнениями, в ходе которого поощрял выступления людей, обладавших самостоятельностью в суждениях. Нарком сталинских лет Н.К. Байбаков писал: «Я лично убедился на многих случаях, что... Сталин уважал смелых и прямых людей, тех, кто мог говорить с ним обо всем, что лежит на душе, честно и прямо. Сталин таких людей слушал, верил им, как натура цельная и прямая». Подобным же образом оценивал Сталина и Молотов. Он вспоминал: «Сталин был по природе своей человек не робкого десятка и очень любил людей талантливых и храбрых. Таких, как, скажем, Рокоссовский».

В то же время очевидно, что Сталин не был готов поддерживать любое смелое заявление или дерзкую выходку, если за ними не стояло ничего, кроме желания покрасоваться. Поэтому беседы с ним порой превращались в экзамен, в ходе которого Сталин проверял обоснованность позиции собеседника, основательность его профессиональной компетентности, глубину знаний и идейной убежденности. Он поддерживал смельчака до тех пор, пока не обнаруживал, что за его дерзостью нет ничего кроме дешевого апломба, и в этом случае он был готов резко оборвать «самовлюбленного нахала».

Однако Сталин был готов давать аванс «смельчакам». Видимо, он полагал, что люди с независимыми взглядами зачастую обладают творческими способностями и уникальными талантами, которые позволяют им вырабатывать оригинальные идеи, а не ограничиваться повторением чужих мнений. Он ценил их за способность энергично защищать выно-

шенные ими мысли, за решительность и смелость. Для Сталина одаренность зачастую ассоциировалась со смелостью, даже дерзостью. Байбаков вспоминал, что Сталин, «заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему — каков сам человек, если трус — не годится, если дерзновенный — нужен». Подобное сочетание таланта, энергии, трудолюбия и мужества Сталин обнаружил и в покойном Г. Телия: «Изумительные способности, неиссякаемая энергия, независимость, глубокая любовь к делу, геройская непреклонность и апостольский дар — вот что характеризует тов. Телия». При этом из статьи Сталина следует, что Георгий Телия не разделял его идейно-политические взгляды. Телия был меньшевиком и лишь перед смертью стал менять свою позицию. Для Сталина же более важным было то обстоятельство, что Георгий Телия самостоятельно искал решение сложных идейно-политических проблем. Вероятно, по этим же причинам он предпочитал тех людей, которые в беседах с ним отстаивали свои мнения, даже невзирая на его собственные возражения.

Судя по воспоминаниям очевидцев, Сталин вообще не любил тех людей, которые сразу соглашались с ним, и даже поощрял споры. А. Рыбин, долгое время проработавший охранником у Сталина, писал о нем: «Не любил угодников. Узнав его характер, я нередко вступал с ним в дискуссии. Сталин иногда задумчиво говорил: «Может, вы и правы. Я подумаю».

Люди, открыто и честно выражавшие свое истинное мнение, скорее вызывали у Сталина доверие. Очевидно, такие люди соответствовали его представлениям о морально здоровых натурах, честных и правдивых блюстителях традиционных этических ценностей. Он высоко ценил Алексея Стаханова и его последователей, людей из народа, бросавших вызов устоявшимся техническим и производственным нормам. Он восхищался летчиком Валерием Чкаловым, человеком исключительно независимого характера.

В стремлении людей отстаивать собственные взгляды Сталин видел проявление силы, и он считался с ней, независимо от того, была ли такая сила дружественной или враждебной. Так, Сталин знал Михаила Булгакова как убежденного и откровенного противника советского строя, он уважал его за незаурядный талант, а потому вступил в личные переговоры с ним, убеждая его не покидать СССР. Его политические противники, открыто отстаивавшие свои взгляды, представлялись ему менее опасными, чем люди и партии, постоянно менявшие свои мнения в угоду конъюнктуре или скрывавшие свои убеждения. В своем выступлении 8 марта 1926 года на германской комиссии пленума ИККИ Сталин заметил: «Я могу уважать и верить Бордиге, которого не считаю ленинцем и марксистом, могу ему верить, потому что он говорит то, что думает. Я могу верить даже Шолему, который не всегда говорит то, что

думает, но который иногда проговаривается. Но я не могу при всем желании верить ни на одну секунду Рут Фишер, которая никогда не говорит того, что думает. Вот почему я думаю, что группа Рут Фишер является самой отрицательной из всех отрицательных групп компартии Германии».

Сталин испытывал отвращение к беспринципным, слабовольным, вечно мимикрирующим, как хамелеоны, городским обывателям, несамостоятельным в суждениях и поведении, рабам трусливой морали, склонным к приспособленчеству. Выступая 11 декабря 1937 года, он заметил: «О людях такого неопределенного, неоформленного типа довольно метко сказал великий русский писатель Гоголь: «Люди, говорит, неопределенные, ни то, ни се, не поймешь, что за люди, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». О таких неопределенных людях и деятелях также довольно метко говорится у нас в народе: «Так себе человек — ни рыба, ни мясо», «ни Богу свечка, ни черту кочерга».

Я.Е. Чадаев запомнил сталинскую фразу: «Опасными руководителями являются слабовольные люди, пригодные ко всему и ни к чему». В то же время было очевидно, что «независимость», которую Сталин противопоставлял «беспринципности», также имела свои пределы. Тогда же, 11 декабря 1937 года, Сталин высмеивал беспринципного депутата буржуазного парламента, который «чувствует себя совершенно свободным, независимым от народа... Вместо зависимости депутатов от избирателей получается полная их независимость». Уважение к независимым натурам сочеталось у Сталина с требованиями признания их зависимости от дела, которым они должны служить. Почему же Сталин полагал, что в партии, построенной на принципах беспрекословного подчинения своих членов твердой дисциплине, такие натуры имеют наилучшие возможности проявить себя?

Очевидно, исходя из своего жизненного опыта, Сталин считал, что все пути, кроме революционного, обрекают его на большую зависимость от внешних сил. Служение в церкви означало бы полное подчинение его поступков, суждений и даже мыслей вышестоящей церковной иерархии. Он был несвободен даже в выборе книг, а это означало ущемление его интересов. Возможно, что недолгая работа в обсерватории, открывшая ему немало о мире науки и техники, вместе с тем не позволила увидеть ему возможностей для независимого поиска ученого-естествоиспытателя.

Скорее всего Иосиф увидел в такой работе прежде всего необходимость точно следовать заведенному порядку, повседневную рутину. Возможно, даже служение поэтической музе не дало бы Иосифу достаточной свободы его личности. Он бы зависел от милости издателей, вынужден был подчиняться вкусам читающей публики и господствовавшим в поэзии веяниям.

Лишь революционная деятельность позволяла, по его мнению, подняться над всеми ограничениями социального положения и творческой деятельности. Вступление в марксистскую партию для Сталина стало высшей формой саморазвития. Очевидно, что он не видел противоречия между марксистской философией и стремлением человека сохранять независимость в своих взглядах и поведении до тех пор, пока это стремление не приводило его к конфликту с марксизмом и партией. Более того, он считал, что пребывание в марксистской партии создавало благоприятные условия для его независимости. Ему представлялось, что, в отличие от других революционных партий, марксистская социал-демократическая партия, опиравшаяся на принципы научного мышления и диалектической философии, открывала ему возможности для объективных и независимых суждений. Наконец, он верил, что лишь марксистская партия сумеет освободить большинство человечества от господствующего привилегированного меньшинства, нищеты и духовного прозябания.

Однако высокие требования, предъявляемые Сталиным к самому себе, существенно отличались от норм поведения, характерных для этого самого большинства людей. Значительная их часть не обладала ни «нравственной силой», ни «стойкостью», не отличалась ни «независимыми» взглядами, ни «жаждой знаний», ни «трудолюбием» и довольствовалась сложившимся порядком, отнюдь не стремясь к «неуклонному движению вперед». В обычной общественной обстановке Сталин и те, кто разделял его духовные и моральные ценности, были бы обречены на одиночество и даже на осуждение.

А.П. Чехов в 1888 году посвятил статью памяти выдающегося русского географа Н.М. Пржевальского (которого досужая молва объявила истинным отцом И.В. Сталина исключительно по причине немалого внешнего сходства между их портретами в военной форме): «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце». Противопоставляя «больному обществу» конца XIX века Н.М. Пржевальского и других «подвижников», А.П. Чехов писал: «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатичная вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу».

При всем отличии Сталина и других российских революционеров-марксистов от Пржевальского, Миклухо-Маклая, Ливингстона, которых Чехов приводит в пример, можно найти немало общего в принципах, которым все они старались следовать. Помимо таких качеств, как «идейность», «благородное честолюбие», «упорство», «нравственная сила», «богатство знаний», «фанатичная вера в науку», у Сталина, как и у других революционеров-марксистов, было еще одно общее с отважными учеными-путешественниками: им пришлось выдержать на своем жизненном пути немало тяжелых испытаний. Как и Пржевальскому, Сталину и другим революционерам предстояло испытать «тоску по родине», «голод» и множество других тягот в ходе преследований, которым они подвергались за свои взгляды. Однако, как и великие ученые-подвижники, о которых писал Чехов, несмотря на «лишения», «опасности» и «искушения», Сталин испытывал «непобедимое стремление к раз намеченной цели».

В то же время в отличие от великих ученых-одиночек, деятельность Сталина предполагала не только индивидуальный подвиг, но и вовлечение в эту деятельность большого числа людей, а затем и всего общества. В какой степени общество было готово к тому, чтобы пойти по пути, предложенному Сталиным и его единомышленниками, и принять те высокие морально-этические требования, которые они считали нормами поведения? Было очевидно, что, примкнув к небольшой группе революционеров-марксистов, Сталин был преисполнен решимости убеждать людей в своей правоте. Раз и навсегда избрав самостоятельно свой жизненный путь, Сталин, подобно неутомимым исследователям неизведанных краев земли, посвятил всю свою жизнь «неуклонному движению вперед». И намерен был вести миллионы людей по избранному им маршруту.

Дата добавления: 2015-08-13