Часть главная 12 страница

рый стал для него почти родным. Лицо Емуза и мертвым оставалось таким же

спокойным и строгим, как в жизни.

Куанч поднял голову. Сгрудившиеся вокруг него люди смотрели сейчас не

на Емуза, а в сторону дома. Перевел туда взгляд и Куанч. Размеренной, величавой

походкой к ним приближалась со страшной ношей на руках сестра кузнеца. Тело

Канболета сейчас казалось совсем небольшим, и женщина, высокая и сильная,

будто и не ощущала его тяжести. В груди Тузарова торчала чуть пониже левой

ключицы длинная стрела.

Нальжан остановилась возле Емуза.

— Твой гость, Псатын! — сказала она неестественно бодрым голосом. — Ты

защищал его до конца.

— Скажи, хозяйка, — хрипло проговорил Куанч. — А наш Бати... Он что...

Нальжан показала взглядом на тот берег:

— Увезли. Связанного. Здесь был Алигоко Вшиголовый. Подохнуть бы ему

смертью мучительной...

Подошла в это время, еле держась на подгибающихся ногах, Сана. Увидела

отца, которого мужчины только что положили на древки копий и подняли на уро-

вень плеч. Девушка зажала рот ладонью — другой рукой она придерживала на

груди зайчонка — и бессильно опустилась на колени. Глазами раненой косули по-

смотрела на обожаемую тетку, а у Нальжан во взоре — и мужественная скорбь, и

стойкая суровая сила: не принято у адыгов причитать и убиваться по витязям, ге-

ройски павшим в бою.

Хотели крестьянские парни взять у Нальжан из рук загадочного емузовско-

го гостя — Канболета Тузарова, но она не дала:

— Сама донесу!

С тем, что сейчас не стоит возвращаться в дом, а лучше двум осиротевшим

женщинам воспользоваться гостеприимством любой семьи в селении, Нальжан

согласилась.

Куанч тряхнул головой, будто очнувшись от глубокого сна, и решительно

заявил:

— Я должен догнать убийцу. Пойду.

— Куда? — спросили у него. — Мост горит.

Куанч молча поднял панцирь и подошел к мосту.

— Постой, парень, опомнись!

Он никого не слушал. Сунув голову в нижний проем панциря он слегка на-

гнулся и вслепую кинулся через огонь. И реку с шумом обрушилось несколько

пылающих бревен. Куанча больше не было видно.

— Сгорел, наверное, — вздохнул один из пожилых крестьян.

— Нет, — возразил кто-то другой. — Упал в Шеджем вместе с этим железом.

Это точно, клянусь копьем, которым я сегодня спешил всадника!

Нальжан ничего не сказала. Все так же, держа на руках бесчувственного

Канболета, твердой своей поступью зашагала она в сторону крестьянских жилищ.

Туда же несли и Емуза...

Сана шла рядом с телом отца и все еще не расставалась с живым пушистым

комочком, пригревшимся у нее на груди.

* * *

Кубати очнулся, лежа на спине, связанный по рукам и ногам. Ему показа-

лось, что земля под ним трясется и покачивается, и он не сразу сообразил, что

трясется не земля, а двухколесная арба с высокими бортами, которую резво тянет

вперед пара сильных лошадей.

Он увидел над собой черное небо, усеянное необычно крупными и яркими

звездами, — такими они смотрятся только из глубокого ущелья. В ушах стоял не-

смолкаемый шелестящий шум, сквозь который изредка пробивались раздражен-

ные возгласы возницы, да цокот подкованных копыт по каменистой дороге. Куба-

ти попытался повернуть голову, но от боли поплыли перед глазами зеленые по-

лумесяцы, и юноша закусил губу. Он ощутил у себя на макушке рану, к которой

прочно прилип войлочный верх его шапки: хорошо, что она не свалилась после

удара по голове, помогла крови остановиться.

Шум в ушах стал сильнее и перешел постепенно в мощный рокочущий гул,

а небо вдруг сузилось с двух сторон, словно кто-то прикрыл перед носом Кубати

створки огромных и темных — еще темнее, чем небо, — дверей, и в этом слегка

скособоченном дверном проеме осталась лишь узкая щель с неровными краями.

Кубати понял, что проезжает самую страшную теснину Чегема, где отвесные гра-

нитные стены вздымаются на головокружительную высоту, а этот гулкий рев,

ставший теперь просто оглушительным, исходит от знаменитых водопадов, о ко-

торых ему рассказывал Куанч. Густая водяная пыль, иногда мельчайшие брызги

от низвергающихся сверху мощных потоков приятно освежали лицо Кубати, и он

поспешил даже раскрыть пошире пересохший рот и вскоре почувствовал облегче-

ние: жажда уже не мучила, утихла и боль от раны.

Но пришла другая боль — боль стыда и досады за все случившееся, и еще

мучительнее было от того, что Кубати всего случившегося как раз не знал. Он

знал, только, что на него напали, когда он поил коней, два свирепого вида незна-

комца и, пока одного из них Кубати зашвыривал в бурную стремнину реки, кто-то

третий ошеломил его сзади ударом по голове. Было ли нападение на дом, и если

да, то чем оно кончилось? А может, все обошлось только похищением его одного?

Как же тогда его незаметно протащили мимо дома, к мосту? Кубати терзался этой

неизвестностью и нехорошими предчувствиями. Он не заметил даже, как стал по-

степенно стихать шум водопадов и расширяться проем между высокими стенами;

верхняя часть одной из них была сейчас ярко освещена лунным светом.

Но вот неожиданно подул ветер и пригнал с верховий ущелья бесчисленные

отары косматых дождевых туч, которые быстро поглотили все звезды. Ночь стала

настолько черной, будто и луна, войдя в один рукав пророка Магомета, на этот раз

не захотела, вопреки его чудодейственной воле, выходить из другого рукава.

Хлынул обильный и шумный ливень, какие бывают только в горах, да и то

лишь в начале лета.

Раздались громкие голоса людей, псе время, видно, ехавших впереди, кто-

то что-то скомандовал, и арба затряслась, закачалась еще сильнее. Потом она сде-

лала резкий поворот от берега реки и медленно поползла вверх но крутой ухаби-

стой дороге. Вскоре послышался басистый лай пастушьих собак, а через некоторое

время арба остановилась. Три или четыре овчарки бесновались совсем рядом. Их с

трудом уняли, и стало тихо. Теперь до Кубати отчетливо доносилось каждое слово:

— Тут псиной воняет, в вашем грязном балагане! — это было сказано по-

татарски — злым, капризным и очень знакомым голосом, — Наверное, и блохи

есть! — еще немного, и Кубати вспомнит...

Нет, вспоминать не пришлось.

— Пока придется воспользоваться хоть таким убежищем, сиятельный Али-

гот-паша! — ответил ему кто-то с заметным балкарским выговором. — А новый

балаган сейчас начнут делать. Готов будет скоро.

«Неужели конец мой пришел? — подумал Кубати. — Вот ведь в чьи когти я

попал, тхамишка (бедняжка) безголовый!» На Кубати накинули — нашлась доб-

рая душа! — бурку. Скоро он пригрелся под ней и незаметно для себя... уснул.

* * *

К утру дождь перестал, но погода была прохладной и пасмурной. Овцы,

принадлежащие таубию Келеметову, не разбредались по пастбищу, а жались в ку-

чи, уныло свесив головы.

Возле балагана — большого шалаша, сложенного ночью из молодых бере-

зок (роща была рядом), с трудом разгорался дымный костер. Джабой Келеметов

недовольно покрикивал на старенького чабана, который никак не мог заставить

сырые дрова пылать веселым пламенем.

Немного подальше, там, где два чабана помоложе разделывали барана, го-

рел другой костер и горел уже по-настоящему жарко.

Из балагана выполз Алигоко Шогенуков: на помятом и опухшем лице —

брезгливое выражение. И дело тут не только в неудобной ночевке и дурной пого-

де. Ему был сейчас весь свет немил. Князь присел у чахлого огня на свернутую в

валик кошму и осторожно запустил ладонь под свою шапку: там у него появилось

ночью несколько гнойных прыщиков. Он увидел, как переглянулись, а затем во-

ровато отвели взгляды два оставшихся от его свиты уорка. Один из них что-то

прошептал, и Алигоко мог бы сейчас поклясться, что угадал, какие слова были

сказаны этим нахалом. Он, конечно, вспомнил поговорку «На паршивой голове

еще и чирей вскочил». Ну ничего, пши Алигоко им еще покажет. А пока надо по-

терпеть. А то можно совсем без единого подручного остаться. Да, придется потер-

петь, пока крымский хан не пронесется черным смерчем по Кабарде. И тогда в

подручных у Шогенукова будут все, кто после этого смерча уцелеет...

Кургоко — все равно что покойник. Его отпрыск — на тонких губах князя

появилось слабое подобие улыбки — тоже покойник, а еще лучше — раб на турец-

кой галере. За такого дурака неплохо заплатят. А дурак он потому, что ни за какие

деньги не согласится воевать на стороне Крыма. А ведь легко его руки дотянулись

бы и до богатства и до власти.

Все было бы хорошо, всем был бы доволен сейчас Шогенуков, да вот, не го-

воря уже о чирьях, набег оказался неудачным. И хотя мальчишку хатажуковского

захватили, а Тузаров, несомненно, убит, самая главная цель осталась недостигну-

той: бесценный панцирь и на этот раз не попал в княжеские руки. На Тузарове его

не было. Где же они его спрятали? Может, кургоковский выродок знает? Навер-

ное, знает, да не скажет. Такая порода! Но спросить все равно придется... А что тут

бубнит этот толстозадый таубий? Шогенуков очнулся от раздумий, посмотрел на

Джабоя и понял — тот ему уже давно что-то доказывает.

—...по шесть пар быков, понял? И по одному ружью из лучших и еще по па-

ре налокотников, тоже не из плохих...

— Постой, постой! — остановил его Алигоко. — О чем ты толкуешь?

— Как! Ты что, не слушал меня? — оторопел Джабой. — Я говорил: за каж-

дого из двух погибших моих людей ты мне должен — понял? — отдать по полсотне

овец, по две сабли, по шесть пар...

— Подожди, таубий! Я хочу спросить, не добавить ли тебе еще кое-что из

одежды? Понял?

— Понял. Добавь! — согласился Келеметов.

— Например, подарить штаны взамен тех, что попали в шурпу?

Джабой побагровел от гнева:

— Издеваешься, храбрейший пши?! Насмешками хочешь заплатить мне

долг?

Теперь и Алигоко вышел из себя.

— Это что еще за намек? Ты как произнес слово «храбрейший»? — проши-

пел, брызгая желтой слюной, Шогенуков — сначала все дело испортил твой бол-

ван, которого, как щепка, бросили в воду — он и визжал, как щенок, и мы не смог-

ли напасть внезапно. Потом ты прятался за спины других, когда мои парни сце-

пились с этим бешеным кузнецом!

— Зато я, зато я, — тяжело отдуваясь, хрипел Джабой, — кто, как не я, под-

нимал тебя с земли, когда эта баба, на поединок с которой ты так храбро стремил-

ся, выкинула тебя из седла?!

Об этом Шогенукову не то чтоб говорить, но даже думать было невыносимо.

Тяжко страдая, он закрыл свои маленькие шакальи глазки — и перед ним ожила

недавняя картина: они врываются во двор, из дома выскакивает Тузаров, но тут

же, остановленный стрелой, падает навзничь. Три келеметовца торопливо спеши-

ваются и бегут к хачешу — они считают, что приспело время грабежа, — и вдруг

им преграждает путь этот кузнец. Кто-то натыкается на его клинок и валится за-

мертво на землю. Кузнец стреляет с левой руки из пистолета, и, вооруженный лу-

ком, алиготовский юзбаши («стоголовый», начальник сотни), три дня назад чу-

дом спасшийся от резни, теперь навсегда складывает голову, которая была у него

все-таки единственной. Вшиголовый видит Нальжан и от злобной радости чуть не

задыхается: такая добыча попадает в его капкан! Нальжан и не думает спасаться.

Она не дает князю спешиться самому, а хватает его за ногу, тащит рывком на себя

и... больше ничего Алигоко не видел и не слышал. Очнулся от беспамятства уже

далеко за мостом, поддерживаемый в седле двумя уорками.

— Молчи, Келеметов, молчи! — зарычал Алигоко. — Ты ведь не был оглу-

шен падением с коня, так почему не взял в доме богатую добычу?

— Клянусь семью поколениями своих предков, надо было успеть хотя бы уй-

ти живыми! Еще немного — и тогда дерись с целым войском мужичья, которое

бежало на выручку. Их сто или двести было. Мы не смогли даже лошадей угнать.

Одни только мой человек, видел я, проскочил в дом и отстал от всех. Так и не дог-

нал нас потом. Конечно, убили его...

— Ну тогда и нечего приставать ко мне насчет каких-то долгов. Я тоже по-

страдал на этом деле.

— Тогда пускай нас Алигот-паша рассудит. Он тебя, князь, со вчерашнего

вечера не так любит. Драгоценности его ты не отбил, а его юзбаши совсем свою

башку загубил, пусть ему там, куда мы все уйдем, хорошо будет!

Да-а, насчет недовольства паши Джабой определенно был прав, но Алигоко

заявил со злорадной ухмылкой:

— Ну что же, таубий! Попробуй, обратись к Алиготу. Он тебя так «рассудит»,

что ты не только без скотины останешься, а еще и без последних штанов.

Джабой бешено вращал выпученными глазами, хотел что-то ответить, но

подходящих слов не было. Еще немного — и благородные мужи схватились бы за

кинжалы, но тут неожиданно раздался сиплый, будто от простуды, голос крым-

ского сераскира:

— Эй! Вы тут чего грызетесь? Кость не поделили? Джабой и Алигоко быстро

обернулись на голос: ханский наместник выбрался из балагана и болезненно по-

тягивался — видно, у него ломило поясницу, хотя и без того чувствовалось, что его

высокое сиятельство пребывает в сквернейшем состоянии и духа и тела.

Шогенуков, человек отнюдь не глупый, отлично знал, что ту ночь, когда он

спас жизнь Алигота, и сегодняшнее утро разделяет целый горный хребет — и не

только между Баксаном и Чегемом.

— Да будет добрым твое пробуждение, сиятельный паша! — совсем как-то

некстати воскликнул Джабой.

Алигот лишь угрюмо покосился на незадачливого таубия, a затем перенес

все свое высокое внимание в сторону Шогенукова. Смотрел он вроде на князя, но

вроде и куда-то мимо, а может быть, и сквозь него.

Алигоко, в душе презиравший сераскира, напустил на себя виновато-

покорный вид. Он давал понять крымцу, что не высказанные им упреки дошли до

самых глубин его, шогенуковского, сердца. Да, да, напрасно пши Алигоко угово-

рил пашу Алигота совершить этот набег, тратить время, рисковать жизнями, когда

следовало торопиться к морю, в Сунджук-Кале или Тамань, а оттуда в Крым, где

пасть к ногам Каплан-Гирея и со слезами на глазах, с душераздирающими стена-

ниями поведать о кровавой жестокости этих упрямых кабардинцев. А здесь, во

вчерашнем жалком набеге, чего они достигли? Двоих убили, одного захватили, но

притом потеряли пятерых, в том числе юзбаши — знатного крымского воина! Да

еще лошадь...

А оружие, золото, камни, отнятые недавно у сераскира этими абреками,

разве они вернули? Нет, не вернули! Бежали, как сайгаки от степного пожара! Ис-

пугались кучки озлобленных холопов! Алигот все видел... с того берега. Вот надо

было ему самому возглавить сине. Уж тогда бы все обернулось по-другому...

Шогенукову захотелось развеять тучи, сгустившиеся над его головой, а то

уж вот-вот должны были грянуть громы и засверкать молнии.

— Не угодно ли могущественному паше поближе познакомиться с тем пар-

нем, которого он... — тут Алигоко слегка замялся, — которого он видел недавно в

соседнем лесу, совсем неподалеку от места, где мы сейчас находимся?

— Давай его сюда! — Алигот несколько оживился. — И позаботься наконец,

чтобы мясо поскорее готовили.

Шогенуков сделал знак своим людям и подошел к арбе вместе с ними. Ста-

рую бурку сдернули с пленника и швырнули на землю. Кубати давно уже проснул-

ся и потому его взгляд сразу же уперся в лицо князя Алигоко, скалившего в не-

доброй усмешке острые желтоватые зубы.

Кубати узнал его сразу. Алигоко именно таким и помнился ему все эти годы.

Князь наклонился над юношей и прошипел ему в ухо:

— Почему же ты не утонул тогда в Тэрче, волчонок?

— Хотел с тобой, князь, еще разок встретиться, — спокойно и даже почти

добродушно ответил Кубати.

— Ну вот и встретился. Доволен?

— Больше некуда! — улыбнулся юный Хатвжуков. Алигоко наклонился сно-

ва и сказал совсем уже еле слышным шепотом:

— Говори, где панцирь, а?

— Какой панцирь? — удивился Кубати.

— Тот самый. Ты знаешь, какой.

— Ах, тот са-а-а-мый! — протянул Кубати. — А зачем он тебе? — на лице у

юноши искреннее недоумение.

Алигоко скрипнул зубами, но сдержался:

— Ну ладно. Сейчас мне недосуг, но главный наш разговор — впереди. А по-

ка тебе придется побеседовать с Алиготом-пашой.

Молодой Хатажуков, когда ему развязали ноги, приблизился к Алиготу и —

сделал он это из чистого озорства — произнес, как ни в чем не бывало, мусульман-

ское приветствие:

— Салам алейкум!

— Алейкум... — у Алигота чуть было непроизвольно не вырвалось ответное

приветствие. — Ах ты, наглый и бессовестный хищник! Давно ли от материнской

груди оторвался, а туда же... туда же... это... Да я прикажу избить тебя до полу-

смерти, а потом, а потом... Ну, потом я придумаю, что сделать с тобой потом!

— Пусть простит мне великодушный сераскир, если я что-нибудь понял не

так, но не показалось ли мне, будто меня обвиняют в какой-то провинности? —

смиренным голосом спросил Кубати.

Алигот до того изумился, что даже подскочил на месте.

— Вот наглец! — сказал он почти с восхищением. — Да ты что, не узнаешь

меня или только прикидываешься? Или грабеж ханского наместника — это не

провинность?

— Как можно забыть такую блестящую личность, — ответил Кубати. — Но

ведь грабеж — это дело вполне почтенное, на нем мир держится. Кто-то грабит се-

бе подобного, кто-то подданных своих, а кто-то и чужие народы.

Алигот тупо уставился па Кубати, с тяжким усилием постигая смысл услы-

шанного.

— Э-эй! Ты что тут болтаешь? Все в мире делается по воле аллаха! — Алигот

немного подумал и добавил с вновь обретенной уверенностью:

— Даже волос с головы человека не упадет без ведома аллаха!

— Воистину так, — согласился Кубати. — Значит, сиятельный паша призна-

ет, что в нашей встрече, которая несколько дней назад произошла в соседнем лесу

нет моей вины?

— Как это нет?! — заорал Алигот, которому такая мелочь, как последова-

тельность в рассуждениях, была глубоко чужда. — А как же мои драгоценности?

Отвечай, куда вы их дели? Где спрятали?! Говори, или вырву у тебя язык!

— Без языка я совсем ничего сказать не смогу, — спокойно возразил Кубати.

— А драгоценности я не прятал... — Эти его слова были четко продуманы: юноша

хотел таким вот несколько окольным путем выведать хоть какие-нибудь подроб-

ности вчерашних событий.

— Ага! Значит, прятал твой этот, как его? Туз... — паша обернулся к Алиго-

ко. — Туз...

— Тузаров! — подсказал Шогенуков. — Тот самый, что разбойничал еще в

Бахчисарае.

Шогенуков неторопливо подошел к Алиготу, наклонился к его уху и быстро

прошептал:

— Не надо говорить сопляку об этих смертях, а то он закусит удила, и мы

ничего от него не добьемся. Мы только похитили его одного — и все.

Паша внимательно выслушал, затем досадливо отстранил князя рукой.

— Сам знаю! Не вчера родился!

Вновь стараясь развеять тучи, которые опять начинали сгущаться, Алигоко

хлопнул в ладоши и приказал:

— Несите наконец мясо! Уже, наверное, изжарилось.

Лицо крымца немного посветлело, когда Джабой перехватил у одного из

уорков и с поклоном подал паше ореховую рогульку с нанизанным на нее целым

бараньим боком. Ребра были красиво подрумянены на углях, а мясо, кажется, еще

оставалось жестким: Алигот не без труда рвал его зубами, но отдать, чтобы дожа-

рили, отказался.

— Все у вас тут по-холопски, — ворчал он с набитым ртом. — И мясо тоже.

Никогда я еще не попадал в столь неподобающее моему званию положение. — Он

отхватил кусок побольше, с усилием его прожевал и проглотил. На низком алиго-

товском лбу выступила испарина, подбородок залоснился от горячего жира.

— Наш властелин, клянусь, как настоящий батыр кушает! — восторженно

заявил Келеметов и сглотнул слюну. — И правильно. Таулу (горцы, в данном слу-

чае — балкарцы) недаром говорят: «То, что горячее, то уже не сырое...»

Джабой хотел сказать что-то еще, но осекся под негодующим взглядом па-

ши, который не сумел оценить по достоинству шутливое изречение горцев.

Утолив первый голод, Алигот-паша милостиво соизволил позаботиться и о

своих гостеприимных хозяевах:

— А вы тоже, это самое... садитесь и ешьте. Что там будет еще? Вареное? А.

вот эта... печенка, которую внутренним жиром обволакивают и так жарят. Как вы

ее называете?

— Жалбаур! — радостно крикнул таубий. — Сейчас будет сделано!

Шогенуков еще раз наклонился к волосатому уху Алигота-паши и, кивнув

головой в сторону пленника, проговорил вполголоса:

— А с этим что делать? Может, не стоит сразу решать его участь, а взять с со-

бой? До моря путь неблизкий, стоянок у нас будет много и...

— И по пути он будет спасать нас от дорожной скуки! — перебивая князя,

громко подхватил Алигот и расхохотался.

Его торжествующий, жутковато-гаденький смех заставил Кубати внутренне

содрогнуться: легко было себе представить, какие «развлечения» более всего

пришлись, бы по нутру этому злобному ханскому подручному! Этот слопает не

сразу. Уж он-то покуражится вдоволь, похлеще, чем сытый кот над пойманной

мышью,..

Джабой подобострастно хихикал, выражая всем своим видом благоговей-

ный восторг и одобрение. Алигоко понимающе, но скромно усмехнулся и загля-

дывал, в лицо сераскиру, выразительно, одними глазами показывая ежесекунд-

ную готовность свою к преданному и главное, не всегда заметному для посторон-

них служению. Скользнул он взором и по лицу Кубати, и юноша мог бы поклясть-

ся, что уловил в его мимолетном взгляде намек на какое-то возможное между ни-

ми — между сыном Кургоко и Шогенуковым — соглашение, или даже заговор.

Кубати сделал вид, будто всерьез задумался. А ему и в самом деле сейчас

было о чем поразмыслить. Своей честью он, конечно, не поступится ни на мизи-

нец — пусть хоть на куски режут и на костре жарят. Однако и без нужды совать го-

лову в пасть иныжа (сказочный великан-людоед) он тоже не будет. Спешить в та-

ких случаях не следует. Ведь на том свете его никто не упрекнет за то, что прибыл

с опозданием. Стоило потянуть время. Кто знает, а вдруг Канболет уже пустился

по следу... Да и вообще в дороге всякое может случиться...

Алиготу подали лучшие куски свежесваренного (на этот раз до полной го-

товности) мяса. Некоторое время он с увлечением отдавал должное самой вкус-

нейшей на свете баранине — мясу черного карачаевского ягненка. Потом он как-

то размяк, оттаял и пришел в почти для себя не знакомое благодушное настрое-

ние. Алигот самому себе удивился: после всех превратностей последних дней ему

вдруг захотелось стать чуточку добрее.

— Ну, юный башибузук, говори, какого ты роду и племени, — Алигот вытя-

нул в сторону Кубати толстый палец, покрытый застывающим жиром. — Хотя по-

дожди. Можешь пока не отвечать. Я вижу, ты не подлого происхождения. Скорее

всего — из худородных кабардинских узденей (турецкое название адыгских дво-

рян). Я угадал?

Кубати почувствовал на себе упорный взгляд Алигоко и отметил про себя,

что князь будет теперь все время пытаться подсказывать ему правильные ответы,

но этот его труд, пожалуй, напрасен: молодой Хатажуков и сам не оплошает — уж

во всяком случае не станет без нужды называть свое родовое имя.

Кубати сделал удивленное лицо, как бы дивясь прозорливости Алигота, и с

готовностью подтвердил:

— Угадал, сиятельный, угадал.

— Ага! — самодовольно хрюкнул паша. — Эй! Развяжите ему руки и дайте

пожрать. Стойте, болваны! — крикнул он уоркам, бросившимся выполнять при-

каз. — Хотите, чтоб он раскидал вас, как мокрозадых ягнят? Сначала набейте ему

колодку на правую ногу, а цепь от нее надо, эта... к правой же руке. Учить вас...

И вот две половины тяжелой дубовой колодки величиной с треть конского

хомута сомкнулись вокруг нижней части голени, а запястье, после того как разре-

зали ремни на руках, было охвачено железным браслетом, соединенным цепью с

колодочным замком. Кисти рук еще долго были бесчувственны, пока наконец за-

стоявшаяся кровь снова не заструилась по жилам.

К этому времени паша стал клевать носом и медленно погружаться в сытую

дрему. Под его бок подоткнули свернутую кошму, и Алигот послушно улегся.

Джабой присел около него на корточки, чтобы отгонять мух.

Кубати отковылял в сторону, подтягивая колодку за цепь. Он пристроился

возле чабанского костра и вытянул руки к огню. Старый балкарец в ужасно ветхой

и оборванной одежде застенчиво улыбнулся и для начала предложил парню

большую кружку айрана...

Кубати медленно, с наслаждением прихлебывал пряный пузырящийся на-

питок из перебродившего коровьего молока и с любопытством озирался по сторо-

нам. Пастбищный склон, сначала пологий, а затем все круче поднимавшийся

кверху, упирался в бурую гряду скал, за которую тщетно старались зацепиться го-

нимые ветром облака. Сквозь облачные разрывы ярко и свежо светилась голубиз-

на чистого неба. Там, где чуть ниже по ущелью скалистая гряда как бы врастала

постепенно в землю, начинался массив дремучего леса: это здесь Кубати с Канбо-

летом так удачно поохотились всего четыре дня назад. Противоположная сторона

ущелья была гораздо круче и почти вся покрыта богатым разнолесьем, лишь кое-

где, словно утесы из морской пучины, торчали из густой зелени островерхие гра-

нитные глыбы. Подальше к верховьям Чегема виднелись светло-серые обрывы —

то место, которое балкарцы называют Актопрак (белая глина). Где-то там был

мост через реку и совсем близко от него — перевал к Баксанскому ущелью.

Кубати вдруг поймал себя на размышлениях о том, каким бы образом он

действовал, если б ему надо было вызволять человека, находившегося в его поло-

жении. И Кубати стало немного веселее: нет, не дождутся его враги, чтобы он нал

духом! Может быть, как раз в эти мгновения внимательные и зоркие глаза друзей

следят за стоянкой, а потом, где-то дальше по дороге, в удобном дли засады мес-

те...

— С таким украшением на ноге далеко не убежишь, — вкрадчиво-

сочувственный шепот Алигоко раздался над самым ухом юноши.

Кубати обернулся и увидел склоненное над ним ухмыляющееся лицо Шоге-

нукова. У князя дурно пахло изо рта.

— Еще рано бежать, — спокойно сказал Кубати. — Надо поесть сначала, — и,

поставив на землю щербатую деревянную кружку, он взял в левую, свободную от

цепи, руку баранье ребрышко.

Алигоко метнул злобный взгляд на старика-чабана и тот поспешно отошел

от костра. Младший Хатажуков и Вшиголовый остались вдвоем. Князь примос-

тился на обрубке толстого бревна рядом с Кубати.

— Подумай, не стоит ли твоя жизнь дороже каких-то железных доспехов и...

и каких-то там блестящих камешков?

— Ну если хорошенько подумать, то каждый оценит свою жизнь намного

дороже, а вот чужую...

— А что чужую? — заинтересовался Алигоко.

— А чужую жизнь, бывает, оценивают не дороже, чем вот эту кость! — Куба-

ти показал Вшиголовому и затем отшвырнул в сторону обглоданное им ребрыш-

ко.

— Ну и что из этого следует?

— А то, что после расплаты, бывает, заодно прихватывают и голову того, кто

расплачивался. Особенно если эта голова слишком глупа и доверчива.

— Да уж твоя голова совсем не глупа и не по годам хитра, — Алигоко сказал

это откровенно льстивым тоном, — но разве княжеское слово оставляет какие-

нибудь сомнения в...

— В том-то и дело, что у тебя нет иного слова, кроме как княжеского. Изви-

ни, что перебиваю, но твой сиятельный обалдуй, кажется, просыпается. Лучше бы

ты имел просто человеческое слово.

— Но ведь ты и сам князь! прошипел Алигоко. — И не думай, что я так уж

предан этой крымской скотине...

— Смотри, он проснулся!

Шогенуков быстро встал и заторопился к сераскиру.

Все было уже подготовлено к дальнейшему пути. В арбу положили несколь-

ко связанных овец, на которых Джабой то и дело устремлял тоскливые взгляды.

Дата добавления: 2015-08-13