Часть главная 1 страница

ХАБАР ЧЕТВЕРТЫЙ,

подтверждающий, что ворон кружит там,

где лежит падаль, а уорк — где лежит богатство

— Как ты меня напугала, проклятая змея! Ведь я чуть не наступил тебе на

хвост! Жаль, что в нору, гадкая тварь, заползла, а то палка моя наготове... Теперь

ты, наверное, смеешься над старым Адешемом. Ну, смейся, смейся, подлая! В сво-

ей норе не то что змея, даже мышонок — герой. А мы еще посмотрим, далеко ли

ты спряталась...

Адешем — бедный, но всеми уважаемый крестьянин, пшикеу, — больше все-

го любил разговаривать сам с собой или с лошадьми тлекотлеша Тузарова, чьи та-

буны все лето паслись на сочном разнотравье в верховьях реки Балк.

Лошади никогда не придирались к речам Адешема, не искали в них неудач-

ных слов или кривого смысла, никогда не перебивали. Сам себя Адешем прерывал

редко. А ведь среди людей, прежде чем сесть, надо осмотреться, а прежде чем ска-

зать, надо подумать.

Расковыривая крепкой палкой нору в пологом и рыхлом каменисто-

песчаном откосе, почтенный табунщик продолжал без устали поносить змею:

— Уж я доберусь до тебя, коварная гадюка! Мазитха, бог лесов, да Шумуц,

бог всякого дикого зверя, не откажутся помочь бедному табунщику. Чуть не ужа-

лила, а?! Да еще в такое время. Все лето прошло спокойно, уж сегодня мы собира-

емся гнать лошадей на Тэрч (Терек), в Тузаровское селище. А что, если б я полу-

чил смертельную каплю яда? Не видать мне тогда ни Тэрча, ни двух заработанных

овец, ни жеребенка. Да кто знает, может быть, Каральби Тузаров подарил бы мне

и жеребенка... — Палка наткнулась на что-то твердое, и раздался короткий при-

глушенный звон металла. — Э-э-й, змеиная гуаша! Уж не в железном ли доме ты

живешь? — Адешем еще сильнее заработал палкой и отхватил широкий пласт

песчаника. — Это что такое?! Так и есть: змеиный дом из железа. Клянусь злато-

щетинной свиньей Мазитхи, сверху тут истлевшая кожа, а под ней — настоящий

булат! Да ведь это панцирь! — Адешем ухватился рукой за край панциря и извлек

его на свет божий.

Когда табунщик очистил стальную поверхность от песка и мелкой кожаной

трухи, он так и сел, позабыв о змее, которой мог неосторожно прищемить хвост,

причем не ногой, а другой немаловажной частью тела. Однако змея куда-то ис-

чезла и больше о себе не давала знать. Адешем повернул панцирь, и ему прямо в

глаза попали лучи утреннего солнца, отразившиеся от золотой львиной морды.

Старик раскрыл рот, но заговорил не сразу, а после того, как пришли на ум подхо-

дящие слова. А они долго не приходили.

— Вот тебе и дом змеиной гуаши! Нет, не для гадючьего племени сработан

этот булат. Наверное, много стоит такая вещь. Уж теперь Каральби обязательно

подарит мне жеребенка чистых кровей. А овец даст из числа самых лучших. Мо-

жет, еще и барана впридачу...

Старик от души поблагодарил Мазитху, которого он считал своим покрови-

телем, и на всякий случай Емиша, бога домашних животных, затем облек панци-

рем свою тощую грудь.

— Ха! Сюда мне еще не достает золотого оружия. Да шлема на голову. А на

ноги просятся сафьяновые тлях-стены вместо грубых шарыков с ноговицами —

хурифа-лей, из шкуры бараньей...

Адешем поспешил к остальным табунщикам. Они с восхищением полюбо-

вались панцирем и предложили старику тотчас же ехать к Тузарову: с табуном

управятся и без Адешема.

Обрадованный старик быстро собрался и погнал своего смирного, не при-

выкшего торопиться, коня вниз по реке, в сторону восхода. К середине дня он уже

далеко углубился в обширные пространства дремучих лесов, сплошь покрывав-

ших в те времена междуречья Малки, Баксана, Чегема, Черека и Терека. Реки то-

гда были полноводные, и даже через более мелкую, чем названные, через Курку-

жин всадник мог переправиться не в любом месте. А все потому, что большие ши-

роколиственные леса берегли воду...

Из-за недавних дождей брод через Баксан оказался глубже, чем обычно:

вода доходила коню до середины груди. Адешем едва не вывалился из седла, ко-

гда его саврасый оступился на скользком камне и с трудом удержался на ногах.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Адешем, переправившись на дру-

гой берег. — В этом панцире бултыхнешься в воду — так уже не выплывешь, кля-

нусь златощетинной свиньей Мазитхи...

Густые сумерки легли на дорогу. Можно было переночевать и на берегу ре-

ки, но впереди показались заманчивые огоньки селения.

— Бабукей, — определил Адешем, — поищем ночлег у людей Хагура Бабуко-

ва.

Со стороны села скоро стали слышны музыка и веселые возгласы.

— Э-э, да там какой-то праздник или шумный кебжек (веселая вечеринка с

шуточными песнями). А может, сам князь Алигоко Шогенуков приехал в гости к

своему уорку-дыженуго? Для Хагура это большая честь. Нет, наверное, там свадь-

ба... Да что гадать? Мешка не развяжешь — г что в мешке не узнаешь,... — и Аде-

шем подстегнул коня.

Умное животное и без того прибавило шагу, чувствуя дразнящий запах све-

жего сена и предчувствуя желанный отдых

* * *

На просторном дворе Бабукова горели костры, медные котлы были уже сня-

ты с огня и над ними клубились вкусные ароматы вареной телятины, пшенной

каши и бараньего ляпса, приправленного луком и чесноком. Несколько парней

раскладывали на трехногих круглых столиках куски горячего мяса и, сломя голо-

ву, неслись с этими столиками в дом, в гостевую комнату, ярко освещенную смо-

листыми факелами. А у костров оставался народец попроще — крестьяне. Они то-

же веселились: на их долю хватало и требухи, и мослов, и даже ребер с пашиной.

Хотя резать им пришлось своих же овец, а варить и жарить лучшие куски для

важных гостей Хагура, тлхукотли были довольны. Ну не сегодня, так завтра заче-

шутся и у них левые бока — это значит получать скотину. Бабуков вернется, нако-

нец, из очередного, набега с большой добычей (пока ему не везло), пригонит не-

исчислимые стада и каждого одарит щедро. А пока — сиди у костра, прихлебывай

горячий жирный ляпе и отводи душу в беседе с приятелями.

Люди Хагура увидели всадника в панцире, когда он уже спешивался. Кто-то

принял у него поводья и повел лошадь к коновязи, а вся компания, сидевшая за

ближайшим из костров, вскочила на ноги и замерла в нерешительности: кто та-

кой пожаловал? Как будто и простой человек, а доспехи — княжеские.

Адешем усмехнулся:

— Что, не признали во мне такого же гуся, как и вы? Этот фазаний наряд, —

он щелкнул пальцем по панцирю, на котором играли блики от пламени костра, —

носить не мне, а моему тлекотлешу Каральби Тузарову. Ну а теперь начнем снова

и по правилам, — Адешем шагнул вперед и вежливо сказал:

— Гупмахо апши!

— Упсоу апши!

— Просим к нашему огню!

— Окажи нам честь — будь гостем!

Старший по возрасту, примерно одних лет с Адешемом, поднес табунщику

деревянную чашу с махсымой. Адешем молча принял ее и выпил до дна. Самый

молодой участник компании тут же наполнил чашу снова, и Адешем с поклоном

вернул ее старшему. Теперь можно было садиться. Доску с разложенными на ней

кусочками мяса, просяных лепешек и сыра пододвинули поближе к гостю.

Адешем неторопливо ел и пил, нисколько не смущаясь тем, что его сотра-

пезники как-то приумолкли и украдкой разглядывали панцирь. Потом, словно

спохватившись, старший у костра осведомился у гостя, здоров ли он, как доехал,

благополучно ли живет его семья. Адешем воздал хвалу богу жизни Псатхе и за-

дал в свою очередь такие же вопросы. Потом назвал свое имя, сообщил откуда и

куда едет. Бабуковцы тоже стали словоохотливее. Старший, по имени Бита, ска-

зал, что их степенный уорк устроил пир по поводу возвращения шестнадцатилет-

него сына в отчий дом. Мальчик с пяти лет воспитывался в семье одного уорк-

шао, а сегодня аталык (приемный отец, воспитатель) проводил своего кана к

отцу. И проводил как полагается: парень явился в полном вооружении, на хоро-

шем коне. За это Бабуков благодарит воспитателя, угощает его из своих рук. Бита

помолчал немного, затем грустно добавил:

— А у нас теперь чешутся правые ладони: Хагур должен, по обычаю, ода-

рить аталыка скотиной — не одним десятком быков, овец, лошадей, а кому, как не

тлхукотлям, придется расплачиваться? Хотя бы помог ему, хозяину нашему, Ауш

Гер, сделал бы для него удачным будущий набег на чьи-нибудь богатые земли...

— Нет, Бита! — возразил один из бабуковцев. — Говорят, сейчас — аллах са-

мый сильный бог.

— Возможно, — согласился Бита. — Но лучше уважать всех богов, чем воз-

носить молитвы одному, а других даже не помнить. Ведь остальным обидно будет.

Недаром и в песне поется:

Тлепш рукоять

его сабли держал,

Жало клинка

Ауш Гер направлял...

— Эй, добрый человек! — раздался вдруг над ухом Адешема чей-то вкрадчи-

вый голос. — Хозяин этого дома приглашает тебя переступить порог хачеша.

Слегка захмелевший Адешем встал и направился к распахнутой настежь

двери дома. «Зачем это мое не самое важное степенство там понадобилось? — по-

думал табунщик. — А-а! Понимаю! Панцирь...» И Старый крестьянин переступил

порог хачеша. И пожелал присутствующим приятной компании. Взоры хозяина и

его главного гостя — воспитателя хагуровского отпрыска, сидевших у ярко пы-

лавшего очага, взоры гостей менее именитых обратились на Адешема. Стало тихо.

Смычок пхапшины (народный музыкальный инструмент наподобие скрипки)

застенчиво взвизгнул на самой тоненькой из семи струн, и музыка оборвалась.

— Подойди сюда поближе, еще бли... — голос Бабукова прозвучал, к его соб-

ственному удивлению, как-то взволнованно и глухо, в горле запершило, и Хагур

поперхнулся, не забыв, однако, сделать знак рукой, чтобы наполнили большую

чашу. — Подойди. Чтоб тебя на каждом шагу твоего пути подстерегали... удачи! —

он протянул чашу Адешему.

Тот слегка опешил от столь высокой чести, но виду не подал. Пенистый на-

питок был очень крепок, посудина, налитая до краев, очень вместительна, но

Адешем выпил все до капли и вернул чашу хозяину после того, как ее наполнили

снова.

— Садись. Теперь садись, незнакомый путник! — уже своим, высоким и чис-

тым голосом нетерпеливо предложил Бабуков и сам пододвинул старику низень-

кую скамеечку.

Адешем, вытирая грубым рукавом кептана седые усы, подумал: «Панцирю,

надетому на меня, предлагают сесть. Значит, придется сесть и мне». А вслух он

сказал:

— Покровительство богов да пребудет над крышей этого дома!

Бабуков решил, что он уже достаточно осыпал милостями простого кресть-

янина; продолжать относиться к нему как к гостю не хватило терпения.

— Откуда на тебе эта бора маиса? Что ты собираешься делать с панцирем?

Кто ты такой?

Табунщик спокойно выслушал вопросы, мудро проглотил обиду и ответил:

— Меня зовут Адешем. Я вольноотпущенный. Живу на земле Тузаровых, на

правом берегу Тэрча. Панцирь хочу отдать Каральби Тузарову — главе рода. Ведь

он мой тлекотлеш…

— Где взял?! — повысил голос Бабуков. — Кто такой Тузаров и где живет, мы

и без тебя знаем, — широкое лицо Хагура с маленьким кривоватым ртом и ма-

ленькими злыми глазами, похожими на тлеющие угольки, покраснело от возбуж-

дения.

— Отвечу. Не думай, добрейший хозяин, что у меня есть причины молчать и

таиться. Панцирь лежал под землей. И очень долго. Ведь кожа, в которую он был

завернут, успела рассыпаться впрах. А место у нижнего края пастбищ на берегу

Балка мне указала змея, посланная самим Шумуцем. Она повела меня за собой и

уползла в нору. Я должен был последовать за ней, но слишком узок оказался про-

ход. Пришлось раскапывать. Змея скрылась на седьмое дно земли, а оттуда был

послан мне этот чудесный булат. Наверное, сам Тлепш его выковал. — Нельзя бы-

ло понять: то ли балагурил старик, солидно поглаживая жиденькую седую боро-

денку, го ли всерьез верил в свои слова. — У-ой, дуней, велика была змея — дли-

ною в семь хвостов бычьих... — Адешем опьянел еще больше, но глаза его не туск-

нели, а светились упрямым весельем.

— Пей, старик, еще! — сказал Бабуков. — Не стесняйся. А вот тебе хороший

кусок жареного — это почечная часть, самая нежная...

Обратившись к аталыку, Хагур спросил его:

— Ну что ты на все это скажешь, любезный Идар? — по лицу Хагура не было

видно, какой ответ пришелся бы ему по душе.

Но Идар, крепкий пятидесятилетний муж, отличался к тому же еще и кре-

постью ума. Он и без намеков догадывался, какие слова ждет от него Бабуков.

Правда, Идар не любил лицемерить и сейчас тихо радовался тому, что и на этот

раз его совесть останется чистой. Ведь именно то, что ему вспомнилось, едва лишь

он увидел панцирь, и то, о чем он готовился рассказать, должно было и так понра-

виться крутолобому уорку.

— Бога-кузнеца Тлепша сюда не надо впутывать, — начал Идар. — Еще от

своего деда слыхивал я о блестящем панцире с золотой львиной мордой и золо-

тыми заклепками. Не думал, что когда-нибудь моим глазам доведется увидеть эту

славную вещь. Панцирь привез откуда-то из Андолы (так называли кабардинцы

Малую Азию, которую они считали краем земли) предок Тамбиевых. Давно, у-

ой, давно это было. Из желудей, которые в ту весну упали на землю, теперь вырос-

ли дубы в три обхвата. Говорят, панцирь сделан из чудодейственного булата: не

берут его ни пули, ни стрелы, ни острые клинки. А принадлежал он в старину...

— А принадлежал он, — с горячностью перебил Бабуков, — владыкам Мы-

сыра! Я тоже знаю эту историю. И почему сразу не догадался, что вижу тот самый

панцирь?!

А Адешем сонно кивал головой, уже, казалось, не понимая, о чем идет речь.

Взгляд сердитых глаз Хагура случайно остановился на табунщике, и уорк недо-

вольно поморщился:

— Влейте в него еще чашу мармажея!

Снова повернувшись к аталыку своего сына, Бабуков продолжил:

— Князь Шогенуков Алигоко рассказывал, что его пра-пра-пра... уже и не

знаю, какой там дед, был близким другом Тамбиева и рассчитывал получить пан-

цирь в подарок. Но Тамбиев неожиданно умер, а панцирь пропал. Бесследно ис-

чез, будто Псыхогуаша (богиня (или княгиня) воды) спрятала его в своих водяных

владениях. И вот нашелся. Надо отдать его пши Алигоко.

— А Тамбиевы не начнут спор? — осторожно спросил Идар. — Два рода у

них, людей, правда, немного...

Бабуков презрительно улыбнулся:

— Спорить с князем? Да еще с таким сильным? Нет. Владеть по праву бес-

ценным панцирем может только высокородный пши. А Тамбиевы — не князья.

Пусть и называются особыми тлекотлешами, но все равно — не князья...

Вдруг Адешем встрепенулся и поднял голову:

— Я везу панцирь Тузарову. Я нашел, я и везу...

— Снимайте с него панцирь! — приказал Хагур: Адешем не сопротивлялся.

Сухонькое его тело обмякло, стало каким-то пустым и воздушным. Старого кре-

стьянина вынесли из хачеша...

— Что с ним делать? — хмуро спросил уорк.

— Только убивать не надо, — ответил Идар. — Лучше надеть на спящего ка-

кую-нибудь кольчугу, а утром посадить на его клячу и тихо проводить домой. Не

осмелится лошадиный предводитель рассказывать своему Тузарову о панцире.

— Благословенна твоя мудрость, любезный Идар! Бабуков заметно повесе-

лел.

Уорк взял в руки панцирь, долго им любовался, потом поставил на скамееч-

ку.

— Нет, на меня он не годится, хоть я и ношу имя Хагур (в переводе с кабар-

динского — «тощий волк» [или пес]), — Бабуков с досадой хлопнул себя тяжелой

ладонью по толстому и тугому животу.

Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его

голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей,

одолевали мрачные раздумья.

Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от

верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам госте-

вого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на ста-

ром цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей нож-

нах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет — дорогой, правда,

но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена

протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у

очага — вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго —

«позолоченное серебро»... Золотом нигде не пахнет, а серебра — всего только и

есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от

Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит бога-

тым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему

уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий

самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми... Несметную добычу

смог бы тогда захватить Бабуков... Скорей бы... А то и крестьянские дворы совсем

оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать по-

том? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Ба-

буков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в

царство мертвых? Одним низкорожденным меньше — что за горе?! Нет, пожалуй,

не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной

скотиной не обойдешься — подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его

живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом...

О том, чтобы подстеречь табунщика где-то в лесу к тихо, незаметно от него

избавиться, — такая мысль в голову Хагура и не приходила. Не в обычаях кабар-

динца скрывать пролитую кровь. Можно грабить, можно убивать: за это придется

расплачиваться — или своим достоянием или своей кровью. Но прятать мертвое

тело, заметать следы — значит, навлечь на себя неслыханный позор, уронить в

зловонную грязь свою шапку. Трусливого предательства никто не простит, даже

те, кому ты верно служишь. А уж народ-то обязательно сочинит такую песню, за

которую тебя будут проклинать твои же собственные потомки.

— Э, Хагур, э-э! — Идар дотронулся до плеча Бабукова. — О чем задумался,

свет ты наш?

Хагур как бы спохватился, и запоздалая улыбка чуть смягчила его хмурое

лицо.

— Я задумался о том, почему это музыканты перестали играть? — он повер-

нулся к трем бедно одетым людям, скромно притихшим в уголке гостиной. — Эй,

вы, нечаянно рожденные! А ну веселей!

Один из музыкантов ударил крепкими ладонями в барабан, второй запили-

кал длинным смычком, похожим на лук, только с тетивой из конских волос, по

семи струнам пхапшины, третий начал извлекать пронзительные резкие звуки из

коротенькой свирели. Бабуков с раздражением отметил про себя, что даже музы-

канты его не очень искусны, а орудия их ремесла дешевы и грубы.

* * *

Адешем проснулся на рассвете. Добрый старик Бита, в хижине которого он

ночевал, предложил ему на завтрак чашку кислого молока, ломоть пасты и не-

сколько кусочков холодной баранины, припасенной со вчерашнего пира. Адешем

уже начал есть, когда вдруг обнаружил на себе кольчугу. Кусок стал ему поперек

горла: закашлялся тузаровский крестьянин. Глазами, полными слез, он с вопро-

сительным укором посмотрел на Биту. Бита сочувственно вздохнул и тихо прого-

ворил:

— Ты видишь, Адешем, я — живой. Значит, не под моей крышей тебя огра-

били.

— Я пойду к Бабукову, — объявил табунщик. Пошутил он, наверное.

— Бабуков не умеет шутить, — грустно сказал Бита. — Не ходи.

— Но ведь этот панцирь — для Тузарова! И куда мои глаза смотрели? Поис-

тине верно говорится: что толку от зрения, когда разум слепнет!

— О-о! Мармажей у Бабукова крепок...

— Как же мне забрать панцирь?

— Да как ты его теперь заберешь? Хагур хочет отвезти панцирь князю Али-

гоко. Не ищи силу сильнее себя.

— Ну тогда Тузаров найдет силу слабее себя. Все ему расскажу. Где мой

конь?

— Может, погостишь еще? Что так торопиться?

— Должен торопиться, — Адешем встал и пошел к выходу. — Счастья и бла-

гополучия твоему дому. Поеду.

— Постой, дорогой гость! А стоит ли говорить твоему тлекотлешу о случив-

шемся? Ведь если арба опрокинулась — тебя же первого и придавит!

— Тузаровская арба не опрокинется.

— Так пусть гладкой будет твоя дорога, пусть конь твой ни разу не споткнет-

ся и не потеряет ни одной подковы, а в конце пути — да ожидает тебя удача, дос-

тойная доброго и мужественного человека!..

* * *

Селище Тузаровых располагалось па правом, более высотой берегу Терека.

В этом месте самая большая река Кавчаза делилась на несколько широких рука-

вов, которые были сравнительно не глубоки и потому не представляли особой

преграды для всадника. На той стороне тянулись вдоль кромки извилистого бере-

га густые лиственные леса, недавно одевшиеся в осеннюю позолоту.

А в сторону восхода, напротив, леса не росли: здесь, насколько хватал глаз,

простиралась чуть всхолмленная равнина, богатая сочным разнотравьем. В Малой

(Затеречной) Кабарде дожди шли пореже, чем в Большой, примыкающей к Глав-

ному Кавказскому хребту, но их было вполне достаточно, чтобы травы могли рас-

ти до глубокой осени. И сена удавалось накосить столько, что его дотягивали до

первой весенней зелени. Ну и, конечно, земля эта давала щедрые урожаи проса.

Седобородый Каральби Тузаров, бодрый и сильный мужчина, мог быть до-

волен своей жизнью. В доме хватало всякого добра и хорошего оружия. На паст-

бищах — сотни отличных лошадей и тысячи овец. Даже крестьяне тузаровские

имели прочный достаток, а их жены исправно рожали здоровых мальчиков и де-

вочек. Вот только у самого Каральби ясноглазая его гуаша умерла очень рано, ус-

пев подарить мужу только одного сына. Зато парню теперь двадцать два года, и он

достойный наследник своего отца. Канболет и в скачках не знает себе равных, и

стреляет лучше всех — хоть из ружья, хоть из лука, и силу имеет такую, что быка

валит наземь. Сейчас у старого Каральби одно на уме — найти для сына хорошую

невесту и дождаться появления внуков. Пусть их побольше будет, этих внуков; ес-

ли аллах обделил детьми Тузарова-старшего, так, наверное, не должен обидеть

младшего.

Каральби вышел со двора и неторопливо зашагал к берегу реки. Там сейчас

Канболет: пошел поить белого шолоха — это конь старого тлекотлеша — и своего

любимца — настоящего хоару, которого отец подарил сыну пять лет назад еще же-

ребенком. Что-то долго не возвращается джигит. Солнце уже село. Скоро совсем

стемнеет. Каральби спустился по глинистой тропинке к самой воде. А вот и Кан-

болет — чуть ниже по течению. Кто это с ним? Адешем вернулся? Почему один? И

откуда у табунщика кольчуга?

Канболет увидел отца и, чем-то взволнованный, быстро направился к нему:

— Отец! Прошу тебя, выслушай Адешема. Он привез такую новость!

Каральби нахмурил густые косматые брови: не слишком ли большую го-

рячность проявляет парень?

Однако, услышав подробный рассказ табунщика, и сам Тузаров разволно-

вался не меньше его. Он прекрасно знал, о каком панцире идет речь. Знал гораздо

лучше Бабукова. Ведь не предок этого «тощего волка», а пращур самого Каральби

везде и всюду, по чужим землям и далеким морям сопровождал хозяина старин-

ной реликвии египетских меликов. Знал Каральби и о том, что панцирь принад-

лежал когда-то царю царей, Солнцу Востока — Саладину, а до него — славному, но

неудачливому повелителю инглизов Мелик-рику, в груди которого билось не че-

ловеческое сердце, а львиное. Знал Каральби о том, как этот панцирь был освящен

в Мекке и поэтому стал неизмеримо драгоценнее.

— Нет, не Бабукову, погрязшему в диком язычестве, владеть панцирем, —

твердо сказал Каральби. — Эта священная сталь должна прикрывать грудь право-

верного мусульманина.

Канболет нетерпеливо теребил поводья двух лошадей, топтавшихся за его

спиной: когда, когда же будет сказано решающее отцовское слово!

— Хагур собирается везти панцирь князю Шогенукову, — вспомнил Адешем.

— Да, да! Как я сразу об этом не сказал.

— Вот оно что? — Тузаров строго взглянул на табунщика. — Старый человек,

а не можешь отделить просо от шелухи. Тебе вообще не следовало останавливать-

ся на бабуковском дворе. Переночевал бы в лесу.

Адешем скромно наклонил голову и кротким тоном сказал:

— Не думал я, что в доме уорка могут обидеть или обворовать бедного чело-

века.

— Хитер старик! — усмехнулся Тузаров. — И как только от его длинного

языка до сих нор голова не пострадала? Ну ладно. Теперь скачи побыстрее к

Нартшу и Шужею. Пусть седлают коней и едут сюда. Скажи, чтоб взяли с собой

трех-четырех человек. Кольчугу оставь. Канболет вернет се Бабукову.

Пока ожидали тлхукотлей, известных своей честностью и мужеством, Ка-

ральби удостоил наконец сына вниманием и пересказал ему тот старинный хабар,

что передавался в роду из поколения в поколение. Случай для этого, что и гово-

рить, был самый подходящий. Канболет слушал, боясь проронить невольное вос-

клицание, боясь кашлянуть или вздохнуть. Щеки его то покрывались румянцем,

то неожиданно бледнели. Глаза, похожие на две большие, но еще не дозрелые

темно-серые сливы, смотрели не мигая, губы чуть подрагивали. Закончил Караль-

би так:

— Теперь ты понимаешь, почему знаменитый панцирь должен принадле-

жать Тузарову? Ибо — аллах свидетель — велики заслуги родоначальника нашей

фамилии. У нас на него гораздо больше прав, чем у Шогенуковых. Тамбиевы — не

в счет. Не сумели сохранить ни религию своего героя-предка, ни княжеское дос-

тоинство. Оба их рода вялы и малоподвижны.

— Если бы отец позволил мне самому отбить панцирь... — застенчиво про-

говорил Канболет.

Голос Тузарова-младшего, грубоватый и низкий, никак не вязался с его

нежным лицом, так легко выдававшим все чувства: добрые, чуть задумчивые гла-

за, обрамленные густыми ресницами; прямой нос, не короткий и не длинный; гу-

бы — как у девушки, розовые, слегка припухлые; подбородок — плавно закруг-

ленный, на нем и щетина пробивалась лишь на третий день после бритья; черные

усы — их кончики уже немножко свешивались ниже уголков рта — были еще по-

юношески мягкими и пушистыми.

Каральби нарочито бесстрастным взглядом окинул фигуру сына: ладный

парень — широкие плечи, выпуклая грудь, тонкий стан... Невелик, правда, ростом,

зато сколько легкости в движениях, сколько стремительной силы в руках и ногах!

Он всегда успеет ударить дважды, прежде чем сам получит хоть один удар. Ка-

ральби вдруг подумалось, что если бы Канболет превратился в коня, то из него

вышел бы такой хоара, какому не было бы цены. От этой мысли Тузарову стало и

смешно и немного стыдно, но все равно приятно. Он позволил себе улыбнуться и

сказал сыну:

— А я и не собираюсь гоняться за «тощим волком», который на самом деле

очень упитанный. Панцирь носить тебе, ты его и добывай. Мне уже поздно. Учти,

однако, что впервые ты облачишься в знаменитые доспехи на следующий день

после женитьбы.

Канболет покраснел и кивнул головой.

— Слушай еще. Хагура надо обязательно перехватить по дороге к Шогену-

кову. Если он поспеет к своему князю, тогда прощай панцирь. Что у тебя с собой?

Так… Ну, этого достаточно.

Хотя недалеко и ненадолго отлучился джигит от своего дома, но основное

оружие привычно держал при себе: на поясе — кинжал и сабля, на голове, под

шапкой — мисюрка — прикрывающая темя своеобразная стальная тарелочка с

прикрепленной к ней кольчужной сеткой-бармицей. Конь был под седлом, а к

седлу приторочено добротное ружье — эрижиба.

Сверху раздался лошадиный топот, и конь Канболета весело заржал, встре-

чая четырех всадников, спускающихся к реке. Впереди ехал на рослой широкогру-

дой лошади огромный человек лет тридцати пяти с невероятно массивным торсом

Дата добавления: 2015-08-13