ИНГРАММА. Этот инцидент произошел в феврале 1703 года, когда я входил в состав какой-то

Этот инцидент произошел в феврале 1703 года, когда я входил в состав какой-то воинствующей группы, возможно сторонников Претендента[94] на трон Англии.

Я был здоровым пятнадцатилетним юношей, получившим свое первое самостоятельное задание. Мой отец, похоже, был важной персоной, возможно командующим; я чрезвычайно волновался о том, чтобы хорошо выполнить задание, и был крайне рад тому, что мне предоставился этот шанс. Я выехал из военного лагеря роялистов примерно в пять утра верхом, наслаждаясь холодным ветром и ощущением сильного коня подо мной, и пересек хорошо знакомую мне местность. До восхода я оказался неподалеку от хижины отшельника. Я привязал своего вороного коня к кусту около деревьев на некотором расстоянии от хижины. В месте, где я его оставил, было много подножного корма. Мы с ним были большими друзьями.

По-моему, послание, которое я вез, предназначалось для моего отца и предупреждало его о приближении наших сил, так что скорость находилась на втором месте после безопасности, и мне нужно было переждать в укрытии до наступления ночи, а затем продолжить путь.

Я бодро проследовал к хижине отшельника и постучал в дверь в условленном ритме. Отшельник ожидал меня и сначала открыл глазок в двери, чтобы убедиться, что я друг. Я вошел и, пока он запирал засовы, прошел прямо к ожидавшему меня огню. Немного обогревшись, я снял плащ и уселся на табурет около огня. Тем временем старик, кроме вопросов о том, что происходит и как дела, занимался приготовлением в деревянной миске чего-то вроде овсянки.

Он был одет в монашескую рясу из коричневой мешковины с капюшоном. После того, как я поел и как следует согрелся, я снял куртку, забрался на широкую кровать (скамью), укутался одеялами и заснул. У меня было молодое и активное тело, которое было измучено трудной скачкой – не говоря уже о напряжении и возбуждении, связанном со скачкой при слабом свете луны. Я проспал примерно до полудня, потом еще полежал в тепле, прежде чем встать и продолжить светский разговор со стариком, который услужливо крутился поблизости, пытаясь предугадать мои желания.

Затем я встал и потянулся, разминая свои легкие молодые конечности, и попытался сдержать бьющее через край воодушевление. Старик был верным союзником, и я не хотел, чтобы он понял, насколько стесненным я чувствовал себя в его маленьком домике, но к концу дня физическое стеснение, вызванное моим "заточением", стало слишком невыносимым – и я ходил взад-вперед, считая секунды до наступления темноты. Наконец сгустились сумерки, были сказаны слова прощания, и я выразил свои заверения старому отшельнику, который проявил ко мне такое гостеприимство. Так я и отправился легким шагом, наслаждаясь полями и ощущением листьев под ногами, и пробрался по холмистой равнине к тому месту, где привязал коня. Когда я приблизился, конь отчетливо заржал, и я перешел на бег, чтобы посмотреть, что случилось; пока я отвязывал поводья, я похлопывал и поглаживал его, ободряюще разговаривая с ним, потому что думал, что, оставшись в одиночестве на весь день, он соскучился.

Однако я вдруг осознал истинную причину этого, почувствовав, что меня схватили за плечо, и я тут же быстро шлепнул его по боку и шепнул: "Домой!". Он сорвался в галоп, а я про себя помолился, чтобы он добрался до моего отца, который сделает правильные выводы из моего послания.

Человек, вначале схвативший меня, теперь вцепился в меня сильнее. Он и его сообщники связали мне руки за спиной и подтолкнули в направлении к роще, находившейся невдалеке. Они вели меня на веревке, достаточно длинной, чтобы я мог свободно идти, но я знал, что они слишком близко для того, чтобы попытаться сбежать. В сгущающейся темноте я шел, тяжело дыша и разгребая ногами листья. Я по-прежнему мог свободно двигаться, и таким образом поддерживал в себе бодрость духа и давал выход накопившейся во мне энергии.

Уже совсем стемнело, когда мы вошли в рощицу, окружавшую маленькое каменное жилище, и мои надежды угасли. Открылась дверь, и я на секунду замер. В это мгновение я почувствовал, что время застыло. Я осознал, что больше не свободен, что свобода движений и радость жизни вот-вот закончатся. Я увидел предметы, которые могли означать только пытки и заточение. В этот момент из беззаботного юнца я превратился в мужчину и принял решение соответствовать своей роли в этих обстоятельствах. Я охотно приму все, что бы они ни делали; так я сделал свой первый шаг в эту комнату и в мужественность.

Меня заперли за решеткой, так что я не мог ни лечь, ни сесть. К утру я неимоверно устал, и все тело у меня ныло. Наверное, моя одежда как-то выдала меня, потому что меня не очень старались допрашивать. Тут пришел третий человек и просто велел моим тюремщикам продолжать – как будто то, что они со мной делали, было подготовкой к допросу, предназначенной для того, чтобы сломить мою волю. Они привязали меня к какому-то сооружению, которое я могу охарактеризовать только как дыбу. Голову и ноги из горизонтального положения постепенно опускали вниз, пока ложе, на мой взгляд, не превратилось в арку. Это опускание производилось очень медленно, я находился в таком положении примерно полчаса, а подъем был еще более болезненным.

В этот момент я был более или менее без сознания; кто-то пытался приподнять мою голову, но безрезультатно. Они сняли меня и посадили на стул. Потом, может быть через час, меня вывели наружу, где было очень холодно, в одной рубашке и обтягивающих черных штанах, и привязали к чему-то вроде плоского колеса от телеги, подняли его на столб и стали медленно вращать. Все это – ныряние вверх-вниз, вдобавок к ритмическому вращению, – вызывало у меня позывы к рвоте, но, поскольку я был привязан, я не мог хоть как-то облегчить раздиравшие меня мучения, и так прошло много минут, с накатывающими и отступающими волнами тошноты. Там было еще что-то вроде диска надо мной. Из этого диска торчали острия; он не вращался, а медленно опускался, и я не был уверен, остановится ли он или нет до того, пока он не начал срезать кожу с моего лица. Я не издал ни звука протеста – я действительно был готовым ко всему и был рад, что принял такое решение, потому что я никогда бы не смог перенести этот ужас и по-прежнему остаться сыном своего отца, если бы я хоть раз стал проявлять такие реакции, которые прежде были бы естественными для меня.

Таким образом наступил момент, когда острия перестали приближаться к моему лицу. Они убрали это устройство, сняли колесо и освободили мое тело. Я почти ничего не помню из этого, кроме того, что меня долго и сильно тошнило. Меня привели обратно в комнату, усадили на деревянный стул, привязав к подлокотникам, и на какое-то время оставили одного. Спустя некоторое время, которого мне едва хватило, чтобы вновь обрести мужество, вошел какой-то человек, похожий по манере держаться на моего отца, и придвинул табурет так, чтобы быть ко мне лицом. С первого же момента он понял, что я никогда не сообщу никаких полезных сведений, и мы оба знали, что мое дело (политически) безнадежно проиграно, и моя сторона держится только потому, что это вопрос чести. Мне как-то удалось не сказать имени моего отца, и он был настолько уверен, что никакие дальнейшие пытки ничего из меня не вытянут, что мы разговаривали почти как равные. Когда он уходил, у меня создалось впечатление, что вскоре мы вновь встретимся, уже не как враги. Все казалось немного расплывчатым и нереальным, но, наверное, это не удивительно, учитывая, насколько плохо я себя чувствовал. Они попытались опять поместить меня за решетку, но, наверное, я был слишком слаб и не мог стоять, и вскоре меня вернули на стул. На этом заканчивается все, что я сейчас знаю.

СЛУЧАЙ 33

Дата добавления: 2015-08-13