Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Символ народа, который в пути

Читайте также:
  1. А ты что будешь пить? - поинтересовался он у Стива, который мурыжил
  2. Атам: личный символ силы
  3. Богатые люди приобретают активы. Бедные и средний класс приобретают пассив, который считают активом».
  4. В этот вечер Герцог лишает невинности Житона, который испытывает от этого боль, потому что Герцог огромен, насилует очень грубо, а Житону всего двенадцать лет.
  5. Вводным заданием будет небольшой тест, который определит ваши отношения с едой.
  6. Ведьмы и священные символы
  7. Глава 8. Закон, который поставит вне закона значительную часть вашего беспокойства

Здесь самое место задаться вопросом, не обстояло ли дело в действительности таким образом, что не столько Александр, этот «пастырь мужей», как называет Агамемнона во время Троянской войны Гомер, направлял движение собственного войска, сколько оно, это войско, вело его, тащило и подталкивало, так что Александра можно уподобить пастуху, которого стадо неизменно увлекает туда, где намеревается пастись. Вовсе не желая строить умозрительные гипотезы о том, что могло бы произойти, если бы Александр смог довести до исполнения свои последние планы: вторгнуться на Аравийский полуостров, обогнуть его, напасть на Карфаген и уничтожить его империю в Испании и т. д., констатируем лишь, что в царской армии в Вавилоне насчитывалось не более 5 или 6 тысяч македонских пехотинцев, которых Александр удерживал на службе против воли, так что они без конца язвили на его счет, от 500 до 600 щитоносцев македонской гвардии и 2 тысячи товарищей царя из конной гвардии, которые прилагали усилия к тому, чтобы откромсать себе в Азии кусок царского пирога. Однако стоило исчезнуть пастырю, как войско разделилось, увлекая за собой других пастырей — в Месопотамию, во Фракию, в Египет…

Уже с июля 330 года сплоченность была лишь внешней, а после бедственного отступления из Гедросии ее не существовало. Без тех десяти тысяч македонян, которых отказался прислать Антипатр, Александр был ни на что уже не способен. Точно так же он не был бы в состоянии что бы то ни было сделать, если бы при выступлении в поход в 334 году не имел подле себя полководцев Филиппа — Антипатра, Калланта и Пармениона, которые его поддерживали, направляли или удерживали. Про последнего, предательски казненного Александром в его резиденции в Экбатане после шести лет службы не за страх, а за совесть, можно сказать, что именно он сделал возможным переправу войск в Азию. Ведь это Парменион по приказанию Филиппа начиная с 336 года отвоевал надежный плацдарм в Малой Азии, это ему удалось за несколько месяцев (ноябрь 335 г. — март 334 г.) сконцентрировать в Амфиполе сухопутные и военно-морские силы Македонии и Греческого союза, что можно расценить как настоящий подвиг, принимая во внимание то, как неохотно шли на это греки и насколько затруднены были тогда все коммуникации. Этот прирожденный администратор, строгий, методичный, цепкий, влюбленный в дисциплину и порядок, обеспечил своего склонного к авантюрам царя основными ресурсами для ведения войны, захватывая для него после всякой победы провиант и деньги неприятеля: вначале в Даскилии, а затем последовательно в Сардах, Дамаске и Персеполе. Это Парменион позволил армии, которая оказалась отрезана в Малой Азии, стойко держаться вплоть до смерти Мемнона в мае 333 года. Это он дал возможность кавалерии и фалангистам опрокинуть левый фланг и центр неприятеля на равнине Исса в ноябре 333 года, между тем как сам он сдерживал натиск персов на их правом крыле. По пути от Дамаска до Иерусалима он принял изъявления покорности от всех местных властей. И если драгоценный греческий обоз, вместе с пленниками и семейством Дария, был спасен, то именно благодаря Пармениону, который сделал все соответствующие распоряжения и 1 октября 331 года при Гавгамелах разбудил заснувшего Александра.

Современные историки были слишком строги или презрительны к этому «старичью». Пусть у них не было блеска и дерзости Александра и его юных друзей, зато они обладали тем, чего недоставало новым полководцам, прошедшим выучку у азиатов в 10 тысячах километров от своих пенатов. «Старейшие среди македонян, которые по возрасту не принимали участия в сражениях, бывшие в походах с Филиппом и победившие во многих битвах, в силу обстоятельств были вновь призваны к проявлению доблести. Смекалкой и военным опытом они намного превосходили других» (Диодор, XVII, 27, 1–2). Последние ветераны-офицеры погибли вместе с Андромахом и Менедемом в долине Зеравшана в октябре 329 года.

Потомство потешалось над претензиями грубияна Каллисфена, племянника Аристотеля, который заявлял во вступлении к своей «Истории походов Александра», что слава Завоевателя держалась не на его подвигах, но на посвященном им рассказе, «и что причастность Александра к божеству была связана не с теми выдумками, которые распространяла об этом Олимпиада, но с тем, что он, Каллисфен, описал Александра и сделал это достоянием людей» (Арриан, IV, 10, 2). Надо полагать, он вовсе не заблуждался, поскольку историки, которые следовали за ним, от Клитарха до Псевдо-Каллисфена, автора «Романа об Александре», принимали за чистую монету все, что рассказывал Каллисфен о подвигах Александра при Гранике, Иссе и Гавгамелах, а также об «откровениях» святилища Амона в Сиве. Возможно даже, что наш историограф, упомянутый в качестве секретаря (επιστολογράφος букв. «письмоводитель») Александра в одной относящейся ко II веку до н. э. надписи из Тавромения, участвовал в составлении официальных реляций и отчетов регенту Антипатру вплоть до самой своей опалы в 327 году. Изданное в том же году в Дельфах постановление амфиктионов, среди которых первенствовали тогда македоняне, содержало распоряжение о том, чтобы выставить составленный Аристотелем и Каллисфеном список победителей Пифийских игр, а также были приобретены золотые венки для царицы Олимпиады, матери Александра (Fouilles de Delphes, Epigraphie, III, 1, 400 и III, 5, № 58).

Каллисфен не был простым литератором, состоящим на службе у царя Македонии, он играл роль хроникера, информатора, мы, в наши дни, сказали бы — публициста. Вплоть до тяжелой кампании в Согдиане в 329 году общественное мнение соглашалось с тем, что Александр, неизменный победитель, выдает себя за преемника Дария, перенимая его придворные обычаи и практику его канцелярии. Потеря 2600 человек близ Самарканда в октябре 329 года, ранения и дизентерия Александра, его отступление перед скифами, проявленная им жестокость в отношении согдийцев порождают сомнения в подлинности его харизмы. Когда зимой 329/28 года в Бактрах он намекнул своим товарищам, что они вполне могли бы подать хороший пример, простираясь перед ним ниц, Каллисфен, ученик Аристотеля и преподаватель, на которого была возложена обязанность обучать пажей, напомнил всем, что обычаи греков ничего общего не имеют с варварскими, и если эти последние являются подданными уже по своей природе, то греки были, есть и всегда останутся свободными людьми. Произведенная этим перемена в настроениях была так велика, что Александру пришлось договариваться со своим собственным штабом: грекам и македонянам не нужно простираться ниц, они будут лишь кланяться божеству того очага, перед которым проходят пиры. Каллисфен не принял и этот компромисс, избегал поцелуев царя, подвергал критике заблуждения и гордыню македонян — как раз тогда, когда царь под страхом смерти запретил предавать огласке самаркандскую катастрофу, дабы не ввергать армию в уныние. Буря разразилась осенью того же 328 года, именно в Самарканде, когда Клит Черный во всеуслышание заявил то, о чем все уже давно думали про себя: «Александру доставляют столь нелюбезную любезность, понося дела древних героев. Да и самого-то Александра подвиги вовсе не так велики и удивительны, как превозносят их эти люди, и к тому же он свершил их не один, но большая их часть по праву принадлежит македонянам… „Вот эта самая десница, — вскричал он, картинно подняв руку вверх, — спасла тебя при Гранике!“» (Арриан, IV, 8, 4–5 и 7).

Мы знаем, чем закончилась эта история: смертельно оскорбленный Александр убил Клита на месте, потом рыдал, пытался снова стать гуманным государем, — однако велел высечь пажа, который оказался более ловким на охоте, и тут внезапно обнаружил заговор пажей. Александр приговорил их к побиванию камнями, а Каллисфена бросил в темницу — за то, что он, подобно Сократу, «развратил молодежь» (декабрь 328 г. — январь 327 г.). Когда некто заставляет общество осознать, что оно собой представляет, каковы его численность и сила, каковы его ценности, когда этот некто показывает обществу, что его интересы не совпадают с интересами тех, кто им руководит, общество меняется: войско перестает быть стадом, безропотно бредущим за пастухом, став независимым организмом, отказываясь подчиняться и поднимая бунт. Так смогли переменить настроение армии зачинщики бунтов на берегу Гифасиса (Биаса) летом 326 года и в Сузах на берегу Керхе двумя годами позже. Со своей стороны, входившие в армию азиаты, чьи интересы не совпадали ни с интересами яванов (ионийцев и македонян), ни с интересами царя, который даже не говорил на их языке, желали лишь одного: остаться в Азии и возвратиться в свои столицы. Они кончили тем, что заманили отрезанного от своих Александра в вавилонские болота. Александр стал символом победителя, побежденного собственной победой. Столь велико могущество информации, которая напитывает душу толпы — как современной Александру, так и будущих времен.

И хотя Клитарх превозносил славу Александра, он высоко ценил подвиги тех редких солдат, которые вернулись из азиатской экспедиции. Более четырех пятых всей армии, которую приходилось постоянно обновлять, остались далеко от родимых мест — убитые, раненые, без вести пропавшие, захваченные в плен или населившие одну из основанных царем Александрии. И никто в Греции или на Балканах не помышлял о том, чтобы о них жалеть, поскольку это были наемники, то есть люди, чья смерть оплачена, добровольцы или принужденные служить силой, осчастливленные правом завоевать величие собственной страны или собственного царя. Что касается тех, кто уцелел, они словно распространяли вокруг себя сияние, аромат Востока, которым грезит до сих пор Европа:

Кто видел со стены, как шли они тогда,

Тот вспомнил синь небес, златые города —

Те, что толпе шальной навеют сладкий сон:

Тир, Гелиополь, Иерусалим, Сидон…

Эти посвященные завоевателям стихи из «Легенды веков» Гюго могут дать представление о том, как сочинялась и декламировалась «эпопея» Александра. Однако воображение мещан, хранивших невозмутимость в своих мастерских или лавочках, не способно постичь истинное величие и славу этих безымянных солдат. На нескольких страницах Диодора и Квинта Курция Руфа, которые удалось вырвать из безжалостных челюстей времени, мы видим, как, изможденные, они пересекают огненные или ледяные пустыни, преодолевают горные перевалы высотой более трех тысяч метров и реки шириной более 1700 метров, как их шатает от голода и жажды, как одолевают их звери, ядовитые змеи и скорпионы, как терзают эпидемии. Редчайшим исключением были те, кому удалось преодолеть 18 тысяч километров пути, передвигаясь в основном верхом. Превознося деяния почившего бога и преувеличивая их, уцелевшие солдаты таким образом воздавали почести упорству исчезнувших бесследно попутчиков своей собственной стойкости. Столкнувшись с величием ландшафтов и культур, они сами невероятно выросли, став гигантами, колоссами. Послушаем, ради примера, сдержанный рассказ Квинта Курция Руфа о походе к оазису Сива в феврале 331 года, которого можно было достичь, преодолев 580 километров по барханам Сахары.

«В первый и следующий день создалось впечатление, что испытание это им вполне по силам, поскольку они еще не проникли в совсем уж обширные и лишенные всякого покрова пустыни. Однако и здесь земля была бесплодна и безжизненна. Но когда перед ними открылись равнины, покрытые глубоким песком, они принялись отыскивать глазами землю совершенно так, как если бы вышли в открытое море: вокруг ни дерева, ни следа возделанной земли. Уже и в воде, которую они везли с собой в бурдюках на верблюдах, ощущалась нехватка, а посреди высушенной земли и горячего песка ее не было и в помине. К тому же солнце все погружало в жар, рты у них пересохли и горели огнем» (Курций Руф, IV, 7, 10–13). После четырех дней и четырех ночей мучений над всадниками и погонщиками верблюдов разразился спасительный дождь. «Кое-кто, не владея собой от жажды, принялся хватать дождь широко раскрытым ртом» (там же, 14). Это был эпизод, в котором сфокусировалась и преобразилась вся, от Псевдо-Каллисфена до Мухаммеда, традиция, относящаяся к Источнику жизни, который наш Путник отправился искать на Западе, — источника, который бьет ключом и внезапно исчезает. Уже в I веке до н. э. путешественники и географы задавались вопросом относительно этого источника Сива, холодного в солнечный зной и теплого в сумерки! Нет смысла цитировать страницы, посвященные всеми историками мукам, которые привелось вынести армии в преисподней Гедросии осенью 325 года. Обойдем этот эпизод и расскажем о другом испытании, имевшем место в декабре 330 года в области Ортоспана близ современного Кабула.

«Снег повсюду сковывает землю льдом и едва ли не вечным холодом, причем снег столь глубок, что нигде не видно ни следа птиц или каких-либо зверей… Войско, заброшенное в эту пустыню, лишенную тогда всяческих следов человеческой деятельности, перенесло все беды, которые только можно было вынести: нехватку припасов, холод, усталость, отчаяние. Многие лишились жизни из-за необычайного холода, многие отморозили себе ноги, немало было и таких, что лишились зрения. Особенно опасно было обессилевшим, ибо изнемогшие люди валились прямо на лед, а стоило им перестать двигаться, холод охватывал их до такой степени, что принудить их подняться было уже невозможно. Оцепеневших людей поднимали товарищи, и не было им иного средства спасения, кроме как заставить идти… Те, кто смогли добраться до хижин варваров, быстро оправились» (Курций Руф, VII, 3, 11–15). Те же сцены повторились через три месяца, когда необходимо было преодолеть перевал Хавак высотой в 3500 метров. Как и при пересечении Загра к северо-западу от Персеполя в апреле 330 года, «царь не стал наказывать испуганных людей, а сам соскочил с коня и пешком пошел по снегу и затвердевшему льду… Разбивая лед стеноломной киркой, царь первым стал прокладывать себе путь, его примеру последовали другие» (там же, V, 6, 14). И в самом деле, Александр вел себя так же, как и другие, он смешивался с солдатами и принимал близко к сердцу их горе и радость, составляя с ними одно целое. Его тревога (αγωνία) относилась к судьбе его людей и тяжелого обоза. Став символом странника, одинокого путника среди толпы, он обобщил в себе (так это осталось и после написания Корана) неуемное горение целого народа, тронувшегося в путь. Приведенный к власти армией, он и умер, как она, — от изнеможения.


Дата добавления: 2015-08-09; просмотров: 58 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава V БОГ ИЛИ АНГЕЛ | Любимец небес | Подвиги и чудеса | Идеал и образец — даже в смерти | Блаженный герой иудеев и христиан | Последний языческий бог | Божественный вестник мусульман | От Аравии до Явы | Священное тело Александра | Глава VI СИМВОЛ |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Завоевания — заслуга Филиппа| Завоевания — заслуга инженеров

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.007 сек.)