Подарки

В руках у меня сборник рассказов Жюля Верна. Книга пришла авиапочтой, и обертка от посылки все еще лежит на столе. Я смотрю на томик в недоумении. Надпись на первой странице гласит: «Мэтту, с любовью от дедушки Лорена, Сан-Франциско». Зачем моему семидесятипятилетнему отцу посылать своему девятилетнему внуку книжку в 511 страниц? Может быть, он невнимательно выбирал подарок? Или я слишком многого жду от старика, который давно забыл, чем интересуются такие маленькие дети, как Мэтт? Сразу вспомнилась прошлая весна, когда мы всей семьей приехали навестить отца. Мы катались на фуникулере. Отец подложил на канат монетку, а потом с восторгом рассматривал ее вместе с Мэттом.

— Гляди, она согнулась почти пополам! — Оба были невероятно рады открытию.

Возмущение отступает. Я выглядываю в окно. Хондо лениво развалился на крыльце. Он живет у нас с двухмесячного возраста, а сейчас стал почти седым. Серые прядки встопорщились на затылке, карие глаза полуприкрыты. Походка у Лабрадора тоже уже не та, теперь он ходит вразвалочку, неторопливо. На лапах — кусты серых прядей, напоминающие мне седую бороду моего отца.

Возле Хондо лежит Фреклз, лохматый колли. От дыхания Хондо у Фреклза по шерсти идут волны. Теперь я вспоминаю прошлое лето.

Четырнадцать лет — немалый срок для крупной собаки. Хондо старел и неумолимо слабел. Мы стали подумывать о новом псе, и от этого нам было неудобно перед Лабрадором. Фреклз вывалился из машины и посеменил к Хондо на своих неверных щенячьих лапах. Лабрадор повел себя как джентльмен. Он обнюхал чужака и принял его в семью.

Хондо всегда прибегал на конюшню, когда мы собирались прокатиться верхом. От него малыш Фреклз узнал, что лошадей не нужно бояться. Соседские кошки часто забегали на каш участок, и колли усвоил, что гоняться и дергать их за хвосты ниже собачьего достоинства. Особенно щенку понравились коровы. Он мог часами стоять бок о бок с Лабрадором и наблюдать, как они меланхолично жуют жвачку. Дружба между двумя собаками крепла, несмотря на разделявшие их годы, и вот уже Фреклз превратился в крупную псину с веселым нравом.

Хондо терял форму, и мы стали опасаться, что на одной из конных прогулок ему станет плохо, потому что бежать приходилось довольно резво. Мы запирали пса дома, но он выпрыгивал в открытое окно. Если его оставляли на сеновале, он ухитрялся вылезти между деревянными прутьями ограды. Так Хондо хотел показать, что его еще рано списывать со счетов. Однако здоровье его все ухудшалось, и бегать за лошадьми он уже просто не мог.

Как-то раз мы заперли его в трейлере.

— Не бойся, малыш, мы скоро вернемся!

Но пес отвернулся, явно оскорбленный и обиженный, сделав вид, что не слышит. У него была уморительная

морда, а вся поза являла собой воплощенную скорбь. С тех пор мы стали снова брать Хондо на конные прогулки, разве что перестали скакать галопом. Пусть срок, отпущенный ему, подходит к концу, кто мы такие, чтобы лишать старичка радостей жизни?

Я сдвигаю томик Жюля Верна в сторону и снова выглядываю в окно. Снаружи слышится приглушенный шорох гравия под колесами подъезжающей машины. Фреклз вскакивает, насторожив уши. Хондо безмятежно спит. Фреклз тонко и смешно взлаивает (как непохож этот звук на тот низкий, ухающий лай, который охранял наш покой все четырнадцать прошедших лет). Это наконец будит Хондо, и он поднимает заспанную морду. Оглядевшись и отметив, что его ученик на посту, Лабрадор удовлетворенно вздыхает и снова опускает голову на лапы.

У меня появляется неудержимое желание выйти на крыльцо, присесть на корточки перед старым псом, потрепать по холке и сказать, глядя в карие глаза, то, что вертится на языке так давно. Сказать, что я хочу продлить тот срок, который ему выпало провести вместе с нами.

Вместо этого я снова беру со стола книгу и перечитываю посвящение: «Мэтту, с любовью от дедушки Лоре-на». Неожиданно я начинаю понимать смысл подарка. Четырнадцать лет отделяет Хондо от Фреклза, почти семьдесят лет и тысячи миль отделяют моего отца от его внука. Им осталось не так много времени на подарки. Время торопится, а значит, нужно успеть подарить самое важное и дорогое. Спустя годы Мэтт откроет дедушкину книгу и оценит его дар.

Я отношу книгу в комнату сына, ставлю ее на полку и выхожу на крыльцо. Хондо чувствует вибрацию дерева под моими шагами, и его хвост начинает постукивать по ступеням.

Пейдж Ламберт

Писем

15 ноября 1942 года я вышла замуж за чудесного парня, который совсем недавно надел армейскую форму. Всего восемь месяцев спустя началась Вторая мировая война. Его забросили куда-то в район Тихого океана.

Когда мы прощались, то договорились каждый день писать друг другу письма. Кроме того, мы решили нумеровать каждое послание, чтобы знать, если какое-то письмо пропадет. Дни шли, иной раз в жизни, ставшей почти невыносимой, ничего не происходило, и оттого послания выходили короткими. Единственное, о чем мы не забывали, — это слова «я люблю тебя» в конце каждого их" них.

Мой муж сражался на передовой на Алеутских и Филиппинских островах и Окинаве, но упорно писал мне каждый день, как и обещал. Иногда это были не просто письма, но и посылки, вроде украшений, которые он мастерил сам во время затишья. Для этого он использовал все подручные материалы, и порой выходили настоящие шедевры.

Как-то он прислал мне крохотный ножичек для открывания писем. Он вырезал его сам из красного дерева, а на

рукоятке стояло мое имя — «Луиза» и дата. С тех пор прошло более пятидесяти лет, но чудесный подарок мужа до сих пор со мной. Я открываю свою почту только с помощью этого ножичка, хотя ни одно из современных писем не дорого мне так, как та военная переписка.

Иногда мне не приносили писем по нескольку дней и даже недель, и я всерьез беспокоилась за любимого. Многие его соратники погибли в бою или были серьезно ранены. Зато потом приходила целая пачка потрепанных конвертов, и чтобы сохранить хронологию, я сначала раскладывала письма по номерам. К моему великому сожалению, все послания подвергались жесткой цензуре, и порой я гадала, что скрывается под тщательно заретушированными строчками.

В одном из писем муж спросил мои мерки: тогда он находился на Гавайях, и местный портной мог сшить на меня чудесную пижаму. Я написала свои размеры, но цензура приняла цифры за секретный код, поэтому письмо было сплошь перечеркано. Как ни удивительно, пижама все равно подошла мне, хотя и была сшита наугад.

В ноябре 1945 окончилась война, и мужа наконец отправили домой. С момента нашего расставания прошло два года и четыре месяца, почта была единственной возможностью узнать новости. За всю службу муж сумел всего один раз воспользоваться телефоном и позвонить мне. Зато мы написали друг другу по 858 писем, всего 1716 на двоих. Представляете?

Вскоре нам предоставили крохотное жилье в одном из районов Сан-Франциско. У нас была одна-единственная комнатушка, такая маленькая, что наши немногочисленные вещи едва в ней помещались. Нам пришлось избавиться от писем, которые занимали все свободное пространство. После войны мы почти не расставались, но даже если

нам и случалось быть врозь день или два, мы всегда писали друг другу письма. Это стало нашей традицией.

Все годы совместной жизни мой муж продолжал оставаться заботливым отцом и нежным супругом. Мы прожили в любви много лет и совсем недавно отметили пятьдесят третью годовщину свадьбы. И пусть письма, которые мы писали во время войны, не сохранились, зато Господь сохранил нам жизни и нашу любовь. Разве это не дар небес?

Луиза Шимофф

Дата добавления: 2015-08-09