В конном отряде генерала мищенки

К концу Мукденского сражения вопрос о замене Куропаткина стал окончательно на очередь. Государь наметил преемником ему ген. М. И. Драгомирова. Ге­нерал жил на покое в гор. Конотопе, в своем хуторе. Был слаб — ноги плохо слушались, но головой и пе­ром работал по-прежнему. Военный министр Сахаров прислал письмо Драгомирову, предупреждая его о предстоящем предложении; советовал подумать, мо­жет ли он по состоянию здоровья принять этот пост. Зять Драгомирова, ген. Лукомский, рассказывал мне, что М. И. был очень обрадован, «преобразился весь, почувствовал прилив сил и бодрости». Вскоре последовал вызов его в Петербург. Ген. Драгомиров прибыл туда и ждал приглашения во дворец. Но три дня его не вызывали. М. И. нервничал, предчувствуя переме­ну настроений государя. Наконец, получено было при­глашение, но... «для участия в совещании по поводу избрания главнокомандующего»... Совещание (Под председательством государя участвовали: вел. кня­зья Николай Николаевич и Алексей Александрович, генералы Драгомиров, гр. Воронцов-Дашков, Сухомлинов, Фредерикс, Рооп и Комаров.) 13 марта наметило ген. Линевича, который и вступил 17 марта на пост главнокомандующего.

{200} Ген. Куропаткин послал государю телеграмму, прося оставить его на любой должности в Дейст­вующей армии. Государь предоставил ему командо­вание 1-й армией.

Трудно сказать, как отразилось бы на маньчжурских делах назначение ген. Драгомирова и успел ли бы он что-нибудь сделать, так как с августа месяца М. И. не покидал уже кресла, а 28 октября скончался.

Новый главнокомандующий — добрый и доступ­ный человек, пользовавшийся известной популяр­ностью среди солдат (за глаза его звали «папашей»), не обладал достаточными стратегическими познаниями, был в преклонном возрасте и представлял фигуру добродушную и несерьезную. Войсками правил при нем начальник штаба, вернее даже генерал-квартир­мейстер, ген. Орановский.

Это назначение показывает наглядно кризис рус­ского командного состава девятисотых годов и не­уменье Петербурга разбираться даже в высших пред­ставителях генералитета. В такую же ошибку впадала и общественность. Через полтора года после войны, когда Линевич был в опале и не у дел, влиятельный ор­ган консервативного направления «Новое Время», про­поведуя идею реванша, писал о необходимости послать на Дальний Восток 300 тысячную армию, «а главное, энергичного и знаменитого генерала, одно имя кото­рого вернуло бы потерянную надежду на успех». Тако­вым газета считала ген. Линевича и требовала для не­го фельдмаршальского жезла.

К концу марта русские армии стали на Сипингайской позиции, имея в боевой линии 1-ю (ген. Куропат­кин) и 2-ю (ген. Каульбарс) армии и в резерве 3-ю ар­мию (ген. Батьянов). Наши армии проявили необыкновенную живучесть: в течение каких-нибудь 2-3 недель {201} затишья подавленное состояние, вызванное сплошным рядом неудач и мукденским поражением, как рукой сняло. Армии стали прочно — опять, как и раньше, готовые исполнить свой долг. Не много найдется в истории примеров — сохранения войсками организации и моральной стойкости при таких исклю­чительно неблагоприятных условиях. Невольно напра­шивается аналогия: армия, именуемая Красной, но состоящая из тех же российских людей, невзирая на подавление народного духа в течение четверти века со­ветским режимом, после ряда жестоких поражений, в 1942 году под Москвою и Царицыным (Сталинград) воскресла вновь, как феникс из пепла.

Штаб Линевича медлил с переходом в наступле­ние. Помимо некоторой неуверенности в своих воз­можностях, влияло на это и ожидание результатов вы­хода в Тихий океан эскадры адмирала Рождественско­го.

Эскадра эта погибла 27 мая 1905 года под Цуси­мой...

Кто именно являлся прямым виновником безрас­судного предприятия — посылки на убой заведомо слабейших сил, не имевших ни одной базы на своем пути в 12 тыс. миль — до сих пор неясно. А все при­косновенные к делу лица ссылались больше всего на «давление общественного мнения»...

И японцы, вследствие больших потерь, истощения страны и утомления войск, не хотели рисковать новым наступлением. Поэтому в течение 6 месяцев на фронте царило затишье.

***

Конный отряд ген. Мищенки состоял разновре­менно из Урало-Забайкальской казачьей дивизии, Кавказской Туземной бригады и нескольких {202} конно-охотничьих команд стрелковых полков. В середине мая включена была в отряд вновь прибывшая из Рос­сии Кавказская дивизия, в составе кубанских и тер­ских казачьих полков. Начальником штаба отряда был по-прежнему полковник кн. Вадбольский, а на­чальником штаба Урало-Забайкальской дивизии, командование которой сохранял за собою Мищенко, оставался я.

С приездом ген. Мищенки мое положение стало щекотливым. В глазах Мищенки я был офицером, прибывшим в отряд вместе с его недругом, ген. Ренненкампфом...

И потому по началу Мищенко отнесся ко мне сухо и сдержанно. Я, стараясь нести свои обя­занности добросовестно и служа не лицам, а делу, в своих докладах и служебных разговорах отвечал тем же, не делая ни малейшего шага, чтобы улучшить отношение к себе. Однако, скоро лед растаял, и меж­ду нами установились вполне нормальные отношения не только служебные, но и просто человеческие. И ког­да после одного из крупных столкновений генерала Мищенко с командующим 2-й армией, ген. Каульбарсом, последний пожелал заменить Вадбольского и меня своими людьми, Мищенко ответил: «Штабы мои работают исправно. А характер у меня, как Вам известно, тяжелый и неуживчивый. Зачем же подвер­гать посылаемых Вами лиц неприятностям»^?

Все осталось по-старому. Когда же ушел из от­ряда кн. Вадбольский, Мищенко, кроме штаба диви­зии, возложил на меня обязанности начальника шта­ба отряда, которые я нес с 20 апреля до 17 мая, т. е. до включения Кавказской дивизии, когда началось формирование штаба корпуса.

Наш отряд входил в состав 2-й армии и имел задачу охранять правый фланг армий и производить глубокую разведку расположения противника. В то {203} время, как на фронте царило полное затишье, Кон­ный отряд, начиная с 10 марта и по 1 июля, был в по­стоянных боях. Девять раз мы ударяли по флангу и тылу расположения армии Ноги, причем особенно серьезные бои вели 1 июля, когда отряд взял штур­мом сильно укрепленную позицию японцев у Санвайзы, и в «Майском набеге» (17-23 мая) в тыл япон­ской армии, к Факумыну. О набеге я скажу несколько слов ниже.

На настроение ген. Мищенко и его штаба и на ход нашей боевой работы неблагоприятно влияли тя­желые отношения, создавшиеся между генералами Мищенкой и Каульбарсом. Самолюбивый и самосто­ятельный Мищенко, уже известный не только армии, но и России, не мог простить резкого, наставитель­ного тона Каульбарса, авторитет которого после Мукдена поколебался... Между генералами шла нервная, изводящая переписка. Не раз, взбешенный П. И. клал такие резолюции, что мне стоило большого труда облечь их в терпимые формы. Выведенный из себя П. И. послал частное письмо главнокомандующему о невозможности дальнейшей службы с ген. Кауль­барсом.

Вскоре пришел приказ Ставки, которым не толь­ко предоставлялось право, но вменялось в обязан­ность ген. Мищенке производить набеги на японцев, «чтобы своевременно раскрыть обход противником нашего фланга». Вероятно Ставка дала некоторые указания и Каульбарсу, так как Мищенко получил вы­зов к нему «по важному делу». Вернувшись, П. И. ска­зал нам неопределенно:

— Никакого дела не было. Вызывали, знаете ли, мириться...

Больше ничего не сказал, но мы почувствовали, что атмосфера разрядилась.

{204}

***

В начале мая отряду нашему приказано было произвести набег в тыл японской армии. Ген. Ми­щенко говорил Каульбарсу:

— Если наша армия перейдет в наступление, тог­да я понимаю смысл набега и употреблю все силы и уменье, чтобы нанести противнику наибольший вред. А идти одному, чтобы опять вернуться на пози­ции — этого я не понимаю.

Но Каульбарс утверждал, что есть достоверные сведения о готовящемся наступлении японцев, кото­рое необходимо задержать на несколько дней, ввиду подходящих из России пополнений.

Задача отряду — истребление неприятельских складов и транспортов и порча путей подвоза, в осо­бенности Синминтинской железной дороги. Но в день, выступления пришла телеграмма — Синминтинскую железную дорогу считать нейтральной и ее не тро­гать... Нас поразила такая щепетильность в соблюде­нии нейтралитета Собственного Китая, когда японцы пользовались давно дорогой Инкоу-Синментин, а пос­ле Мукдена она стала главной питательной артерией западной группы японских армий...

Задача набега сильно суживалась.

17 мая отряд выступил, имея 45 сотен и 6 ору­дий. Для облегчения взято было только по 2 орудия от батареи и по 5 зарядных ящиков. Прошли в четы­ре дня вглубь японского расположения на 170 кило­метров, дошли до р. Ляохе и окрестностей Синминтина. Вот ряд боевых эпизодов этого набега.

Первый переход. Боковой авангард наш попал под огонь японцев. Прикрываясь двумя спешенными {205} сотнями, отряд пошел дальше. Докладывают, что авангард потерял 8 казаков ранеными.

— Раненых вынесли, конечно? — спрашивает Ми­щенко.

— Невозможно, Ваше превосходительство, в 150 шагах от японской стенки лежат.

Что б я этого «невозможно» не слышал, господа!

Поскакали туда еще 2 сотни, спешились и вступи­ли в бой, но безрезультатно. Тогда выскочил из цепи сотник Чуприна с несколькими казаками, бросился вперед, потерял еще одного убитым и 4 ранеными, и всех вынес! Доблестный офицер этот через два дня был убит.

Вынос раненых — традиция отряда, возбуждав­шая и тогда уже споры, перешедшие потом в воен­ную печать. Многие ставили в большую вину Мищенке, что он в Инкоуском набеге связал свой отряд транспортом раненых, а не оставил их в попутных китайских деревнях... Тогда же колонна ген. Самсонова простояла на месте несколько часов, потеряв 7 человек убитыми и 33 ранеными, чтобы вынести тело французского атташе Бертона...

Для нас это был вопрос не целесообразности, а психологии. Наши казаки, в особенности Уральцы считали бесчестием попасть в японский плен и предпочитали рисковать жизнью, чтобы избавить от него себя и товарищей. Мало того, я помню слу­чай, когда в одном бою уральцев сменили на пози­ции Забайкальцы, и 8 уральских казаков, никем не побуждаемые, остались до ночи в цепи, подвергав­шейся сильнейшему обстрелу, желая вынести тело убитого своего урядника, лежавшего в 100 шагах от {206} японской позиции, чтобы не остался он «без честного погребения». И вынесли.

Первые три дня происходили лишь небольшие стычки и захват случайных обозов и складов. День 20 мая особенно памятен. Мы подходили к р. Ляохе. Оказалось, что на главной этапной дороге Синминтин-Факумын никакого движения уже нет, япон­цы перенесли линию подвоза вглубь, за Ляохе. Мы бросили в этом направлении 1-й Читинский полк (Забайкальцы), который, прорвавшись сквозь заве­су японских постов, вышел на новую транспортную дорогу и наткнулся там на огромный обоз, тянувший­ся на 7 километров. Изрубив прикрытие, казаки при­ступили к уничтожению обоза: собирали в кучи по­возки и поджигали их. Скоро по всей дороге пыла­ло зарево костров.

Колонна, между тем, шла дальше, и авангард наш наткнулся на укрепленную деревню Цинсяйпао, занятую японской пехотой с пулеметами. Две-три сотни спешились и под сильным огнем двинулись на нее. Подошли близко. Хорунжий Арцишевский с дву­мя орудиями подскакал по открытому полю на 600 шагов и стал поливать японцев шрапнелью... Враг дрогнул. Одна рота вышла из деревни и стала ухо­дить. Тогда часть наших сотен вскочила на коней и бросилась в атаку. Другие ворвались в деревню. По полю неслись забайкальцы есаула Зыкова, подъесаула Чеславского, уральцы хорунжего Мартынова, врезались и рубились в японских рядах. Подъем был так велик, что не выдержали и понеслись в атаку ве­стовые, ординарцы и чины штаба.

Бой длился 2 часа. Две японских роты были уничтожены. В плен попало только 60 человек. Один японский офицер застрелился на наших глазах, дру­гой, покушаясь на самоубийство, изрезал себе {207} сильно горло, двум раздробила головы шрапнель. Япон­ские роты дрались храбро и погибли честно.

Казаки подобрали своих раненых и японских. Последних оставили в деревне, вместе с персоналом отбитого раньше японского госпиталя; снабдили ме­дикаментами и повозками. Хмурые, бесстрастные тол­пились раненые японцы вокруг своих повозок, не по­нимая еще, что их отпускают к своим. А рядом не­вдалеке уральцы хоронили своих убитых, которых отпевал казак — старообрядческий начетчик...

Отряду дан был отдых, потом пошли дальше. Полки стали теперь относиться к охранению слишком беспечно. Поэтому боковой авангард, встреченный неожиданно сильным огнем, отскочил стремительно прямо на нас. Мищенко остановил его громким окриком:

— Стой, слезай! Ну, молодцы, вперед, в цепь!

И характерно опираясь на палку (рана в ногу), сам пошел вперед. За ним штаб... Эту давнишнюю привычку не в силах были побороть ни голос благо­разумия, ни явная несообразность положения кор­пусного командира — в стрелковых цепях.

— Я своих казаков знаю, им, знаете ли, легче, когда они видят, что и начальству плохо приходит­ся, — говаривал Мищенко.

Потери мищенковского штаба (Штатный состав — 5 офицеров.) за время вой­ны— 4 убитых, 10 раненых (один — 3, другой — 4 раза), 1 контужен, 2 пропавших без вести. Словом 22 случая, не включая временных ординарцев и офи­церов связи. Сам Мищенко был тяжело ранен в но­гу, с раздроблением кости.

{208} При дальнейшем движении один из боковых от­рядов встречен был огнем из деревни Тасинтунь. За­вязался бой.

Между тем, принимая во внимание, что железную дорогу не позволено было трогать, что по грунто­вым дорогам к Факумыну этапы уничтожены, и по ним всякое движение прекратилось, а, главное, что нами не замечено было никаких признаков готовяще­гося наступления японцев, ген. Мищенко решил воз­вращаться обратно. Послан был соответственный при­каз обеим колоннам и прикрывающим частям.

Однако, сотни уральских и терских казаков, по инициативе сотенных командиров и в особенности уральца, подъесаула Зеленцова, вопреки полученному приказу, продолжали бой под Тасинтунем, «не желая оставить дело, не доведя его до славного конца». Под сильным огнем японцев спешенные сотни наступали на деревню, постепенно окружая ее со всех сторон. Огнем японцев управлял старик — ротный командир, о котором я упоминал раньше, стоя на крыше фанзы во весь рост, спокойно, гордо, расстреливаемый в упор. Наконец, пробитый казачьей пулей, свалился во двор импани.

Когда кольцо сомкнулось, и казачьи цепи подо­шли вплотную к окраине деревни, Зеленцов решил прибегнуть к «дипломатии». Привели взятого ранее в плен японца и послали его парламентером к осаж­денной роте. Любопытно, что Зеленцов не говорил ни слова по-японски, а японец не понимал по-рус­ски. И все же как-то сумели объяснить ему безнадеж­ность положения и предложение сдаться. Через не­которое время оставшиеся в живых 135 японских сол­дат и 4 офицера сдались в плен.

Интересно, что за все время похода нам ни ра­зу не пришлось столкнуться с японской кавалерией.

{209} Этот род оружия был у них плох, и избегал столкно­вения с нами. За всю кампанию отмечены лишь две кавалерийских схватки: у сибирских казаков ген. Самсонова, и у нас 1 мая, когда, благодаря песчаной бу­ре, сотня Уральцев подъесаула Железнова внезапно наткнулась на два эскадрона японцев, причем в крат­ком бою один был изрублен, а другой спасся бегст­вом. Понятна, поэтому, наша радость, когда 16 июня в бою отряда под Ляоянвопой мы увидели, что 23 эскадрона ген. Акиямы двинулись против нас. Ген. Ми­щенко бросил на них бывшие под рукой 10 сотен Урало-Забайкальской дивизии... Увы, ген. Акияма не принял атаки, повернул и ушел за свою пехоту.

Результаты «Майского набега» таковы: разгром­лены две транспортных дороги со складами, запаса­ми и телеграфными линиями; уничтожено более 800 повозок с ценным грузом и уведено более 200 лоша­дей; взято в плен 234 японца (5 офицеров) и не ме­нее 500 выведено из строя. Определено точно распо­ложение трех дивизий ген. Ноги и, между прочим, захвачен курьер с большой корреспонденцией, адре­сованной ему. Стоил нам набег 187 убитыми и ране­ными.

Но не в этой материальной стороне — главное. При неподвижном стоянии обеих армий на месте труд­но было достигнуть большего. Важен был тот мораль­ный подъем, который явился следствием набега — как в отряде, так до некоторой степени и в армии. Картины бегущего и сдающегося в плен противника не слишком часто радовали нас на протяжении зло­получной кампании...

Главнокомандующий прислал телеграмму: «Ра­дуюсь и поздравляю ген. Мищенко и всех его каза­ков с полным и блестящим успехом. Лихой и отваж­ный набег. Сейчас донес о нем государю».

{210}

***

Ген. Мищенко любил офицеров и казаков, сер­дечно заботился о них и не давал в обиду. Пользо­вался среди них совершенно исключительным обаянием. Внутренне горячий, но внешне медлительно-спокойный в бою — он одним своим видом внушал спокойствие дрогнувшим частям. Вне службы, за об­щей штабной трапезой или в гостях у полков, он вносил радушие, приветливость и полную непринуж­денность, сдерживаемую только любовью и уважени­ем к присутствующему начальнику.

Популярность ген. Мищенки, в связи с успехами его отряда, распространялась далеко за его предела­ми. И началось к нам паломничество. Приезжали офицеры из России под предлогом кратковременного отпуска и оставались в отряде. Бежали из других ча­стей армии офицеры и солдаты, в особенности в то­мительный период бездействия на Сипингайских по­зициях, когда только на флангах, преимущественно у нас, шли еще бои. Приходили без всяких документов, иногда с неясным формуляром и со сбивчивыми показаниями. Мищенко встречал приходивших с напускной угрюмостью, но, в конце концов, принимал всех. В массе приходил к нам элемент прекрас­ный, истинно боевой.

К лету 1905 года, в результате такого своеобраз­ного «дезертирства», в частях Урало-Забайкальской дивизии оказалось незаконного состава — офицеров десятки, солдат — сотни. И не одной только пылкой молодежи: были и штаб-офицеры, и пожилые запас­ные, и солдаты. Обеспокоенный возможностью конт­рольного начета, я доложил ген. Мищенке цифровые итоги.

— Что ж, знаете ли, надо покаяться!

{211} Донесли в штаб армии. К удивлению, ответ полу­чился от ген. Каульбарса вполне благоприятный: учи­тывая хорошие побуждения «дезертиров», и чтобы не угашать их духа, командующий армией не только оставил их в отряде, но даже разрешил принимать приходящих и впредь, под тем, однако, условием, чтобы это решение отнюдь не разглашалось и не вы­звало массового паломничества в отряд.

Так жили и воевали в нашей «Запорожской Сечи».

Дата добавления: 2015-08-18