Последствия на виду.

После столь скрупулёзных попыток найти хотя бы смысловое деление между конструкциями добросовестности, закреплёнными в двух разных нормах ст. 1, нельзя не вопрошать: а где, собственно говоря, понятие «недобросовестности»? Его в ГК нет. Если вы сохраняете за каким-либо понятием семантику термина доктрины, в нашем случае – оставляете требование добросовестности принципом гражданского права, тогда, конечно, его легальная дефиниция не является ни необходимой, ни, часто, желательной. Но если вы инкорпорируете термин в содержание и в основание правоотношения, если делаете его легальной обязанностью, причём обязанностью важнейшей, коль скоро она вменена первой же статьёй кодекса, и по той же причине не менее важным стандартом притязания, то оставлять без дефиниции осевой термин (каким он стал) правового режима просто непрофессионально.

Вслед за тем можно было бы попросить назвать то субъективное право, которое корреспондирует «обязанности» вести себя добросовестно. А поскольку сущность субъективного права никогда не наделена самостоятельной субстанциональностью, не помешало бы и сразу указать, какого блага сбережению призвано оно служить.

Впрочем, более непосредственным вопросом к тому, кто в конструкцию легального текста вводит модальность субъективного долженствования, тем самым отступление от такового (в нашем случае – недобросовестность) по определению превращая в правонарушение, мог бы быть таким: «где санкции?» Объявлять ли судам субъективное право, что приобретено недобросовестно, отнюдь не приобретённым, а недобросовестно исполненную обязанность – вовсе не исполненной? Так ли это категорично, или, коль скоро (почти) никаких специальных указаний пореформенный текст ГК пока не содержит, возможны и какие-то другие способы защиты против отступления от этой обязанности? А как обстоят дела с извлекаемыми таким субъектом «преимуществами»? Лишить его такого удовольствия полностью? Но как быть с универсальным правилом «любая юридическая санкция должна быть соразмерна тяжести содеянного»?

И дело ведь не в том, что эти вопросы оставлены авторами реформы без ответа, хотя недавнее пленумное постановление предсказуемо показало, что и от правоприменителя ждать его не приходится[9], а в том, что ответы на них, буде бы они были даны в законе, успешно показали бы, что добросовестность не является категорией содержания гражданского правоотношения, – этот эффект возник бы потому, что само перечисление санкций за «недобросовестность» (каковые санкции не могли бы в совокупности не принять вид абсолютно произвольно образованного множества, без всякого обоснования воспроизводя санкции за «другие» нарушения) сгенерировало бы умозрительное построение семантического ряда гражданско-правовых нарушений (ибо санкция производна от нарушения и соприродна ему), и, как неизбежное следствие, классификацию таковых; последняя же, с включённой в неё «недобросовестностью», приобрела бы вид, весьма сходный с «китайской классификацией животных» Борхеса[10]. Наличие в ГК специальных норм о последствиях недобросовестного поведения ничего тут не меняет: общая парадигма отсутствует. Этот абсурд, эта невозможность построить логически последовательную классификацию нарушений субъективных прав, если бы недобросовестность была бы частью ряда, естественно, был бы отражением того, что добросовестность вовсе не есть благо, защищаемая средствами частного права: ведь любое нарушение права специфично именно благом, защищаемым этим правом, какового блага этим нарушением правообладатель лишается.

И далее: если на всех всегда лежит (юридическая) генеральная обязанность действовать добросовестно, то предусматривать в тексте ГК десятки локальных деликтов, где недобросовестность тоже квалифицируется как правонарушение, понадобиться могло только в том случае, когда недобросовестность имеет какое-то отличное от генерального содержание. Коль скоро этого последнего мы не ведаем, эта гипотеза уже лишается смысла, но она ещё более унижается тем, что специальные деликты никаким содержательным своеобразием не отличаются: везде почти эти нормы пресекают приобретение или осуществление права субъектом, «который знал или должен был знать» об отсутствии у него правовых оснований для таких действий.

Дата добавления: 2015-08-09