II. МЕТОД

Если рассматривать ретроспективно науку о языке, то ее история предстает перед нами как непрерывная борьба за специальный метод. В силу того обстоятельства, что язык чрезвычайно многообразное явление, он допускает разные подходы к своему изучению и факти­чески первоначально изучался в контексте разных на­ук: философии — в классической древности, в эмпири­ческом аспекте — у древних индийцев, в своеобразном комплексе изучения народной литературы, религиозных установлений и эмпирических приемов — у арабов эпохи халифата, в связи с логикой и философией истории — в Европе XVI—XVIII вв. Начало XIX в., которое в языко­знании знаменуется созданием сравнительно-историче­ского метода, частично синтезировало эти разные науч­ные традиции в изучении языка и тем самым разные подходы. Сам сравнительно-исторический способ рас­смотрения явлений языка был также заимствован линг­вистикой у других наук и многие свои общие положе­ния — такие, например, как тезис о едином пранароде, распавшемся затем на ряд племен, — наука о языке раз­рабатывала и развивала в тесном содружестве с други­ми культуроведческими науками. Иногда, как это имеет место в случае с Я. Гриммом, разработка единого тези­са в плане различных наук осуществлялась даже одним и тем же ученым. Как известно, Я. Гримм является одним из основоположников не только сравнительно-исторического метода в языкознании, но и так называемо­го сравнительно-мифологического метода в литературо­ведении. Заслуга основоположников сравнительно-исто<76>­рического метода в языкознании заключается, однако, в том, что общее положение о сравнительном и историче­ском изучении отдельных явлений они воплотили в системе конкретных научных приемов, согласованных со специфическими особенностями исследуемого объекта (т. е. языка) и ориентированных на разрешение собст­венно языковых проблем.

По самому своему характеру и общей направленно­сти сравнительно-исторический метод пригоден для раз­решения ограниченного круга лингвистических вопро­сов. Л. В. Щерба ограничивал сравнительно-историче­ский (или просто сравнительный, как он называл его) метод кругом специальных задач, характер которых яв­ствует из следующих его слов: «Сущность сравнитель­ного метода прежде всего состоит в совокупности прие­мов, доказывающих историческую идентичность или родство слов и морфем в тех случаях, когда это не оче­видно... Кроме того, сравнительный метод состоит из осо­бой серии приемов, которые через изучение фонетиче­ских чередований и соответствий позволяют восстано­вить в той или другой мере историю звуков данного язы­ка»[51]. Другие языковеды определяют рабочие возмож­ности сравнительно-исторического метода еще уже. «Сравнительно-исторический метод в языкознании в спе­циальном смысле этого термина,—пишет, например, А. И. Смирницкий, — есть научный прием восстановле­ния (реконструкции) не зафиксированных письмен­ностью прошлых языковых фактов путем планомерного сравнения материально соответствующих друг другу бо­лее поздних фактов двух или нескольких конкретных языков, известных по письменным памятникам или непо­средственно по живому употреблению в устной речи»[52].

Обязательной предпосылкой применения сравнитель­но-исторического метода является наличие в сравнивае­мых языках генетически близких элементов, так как кон­струирующий принцип этого метода составляет идея о генетических связях языков. Уже Ф. Бопп указывал, что сравнительно-исторический метод есть не самоцель, а<77> орудие проникновения в «секреты» развития языка. Го­воря о задачах своего главного труда, посвященного сравнительной грамматике индоевропейских языков, он пишет в предисловии к нему, что намеревается «дать сравнительное и охватывающее все родственные случаи описание организма указанных в заглавии языков, про­вести исследование их физических и механических за­конов и происхождения форм, выражающих граммати­ческие отношения»[53].

Таким образом, с самого начала параллельно с соз­данием сравнительно-исторического метода происхо­дило и формирование сравнительно-исторического язы­кознания — два понятия, которые никак нельзя сме­шивать. Отмечая заслуги Ф. Боппа и в этой области, О. Есперсен пишет, что с помощью сравнительно-исторического метода «Бопп задался целью открыть конечный первоисточник флективных форм, а вместо этого создал сравнительное языкознание»[54].

Сравнительно-историческое языкознание (или компаративистика) в отличие от сравнительно-историче­ского метода, представляющего собой способ решения конкретной лингвистической задачи, есть совокупность лингвистических проблем, поднятых первоначально в свя­зи с применением сравнительно-исторического метода. Оно также имеет дело с историческим изучением языков в аспекте их генетических отношений. Но при изучении этих проблем давно уже применяются иные, кроме сравнительно-исторического, методы, в том числе и та­кие, которые критически направлены против сравнитель­но-исторического метода. В результате расширилась и проблематика сравнительно-исторического языкознания.

Сравнительно-исторический метод в языкознании оставался основным орудием научного исследования на протяжении всего XIX в. Младограмматики, внесшие в него ряд существенных усовершенствований, направлен­ных на вскрытие закономерностей в процессах развития языка, сделали с его помощью ряд весьма важных от­крытий. Но к концу XIX в. и на рубеже нового столетия все отчетливее стала чувствоваться ограниченность срав<78>нительно-исторического метода. «Все многообразие проблем языка, поднятых во времена Ф. Боппа и А. Шлейхера, — пишет в этой связи Ф. Шпехт, — было сведено только к фонетике и морфологии, а в этих рам­ках львиная доля исследований относилась только к вокализму, так что И. Шмидт имел право сказать в своей вступительной речи в Берлинской Академии наук в 1884 г., что ныне вся сравнительная грамматика раство­рилась в изучении гласных»[55].

Расширение лингвистической проблематики, частич­но за счет унаследованной от более ранних периодов развития языкознания и затем отошедшей на задний план, частично в связи с возникновением новых потребностей и интересов, потребовало создания и введения в научную практику новых специальных методов. И они возникли. Некоторые из них более или менее мирно со­существовали со сравнительно-историческим методом, — к ним, в частности, относится метод лингвистической гео­графии или метод французской социологической шко­лы, — другие же вступили в резкую оппозицию по отношению к сравнительно-историческому методу. К этим последним в первую очередь относятся неолингвистика и близкая ей школа К. Фосслера эстетического идеа­лизма в языкознании. Структурализм первоначально также противопоставлял себя «традиционному» языко­знанию, но потом занял более мирную позицию.

С различными лингвистическими направлениями обычно связываются определенные и нередко прямо про­тивоположные философские позиции, иногда накладыва­ющие прямой отпечаток не только на трактовку обще­языковедческих проблем, но и на методику исследования языка. В качестве примера в данном случае можно со­слаться на К. Фосслера, который писал: «Если идеали­стическое определение — язык есть духовное выраже­ние — правильно, то тогда история языкового развития есть не что иное, как история духовных форм выраже­ния, следовательно, история искусства в самом широ­ком смысле этого слова. Грамматика — это часть исто­рии стилей или литературы, которая в свою очередь<79> включается во всеобщую духовную историю, или исто­рию культуры»[56]. В соответствии с этой установкой К. Фосслер требовал ликвидации «позитивистской» си­стемы языкознания младограмматиков, превративших совокупность лингвистических дисциплин в «безгранич­ное кладбище... где совместно или поодиночке в гроб­ницах роскошно покоятся всякого рода мертвые куски языка, а гробницы снабжены надписями и перенумеро­ваны»[57], и вместо якобы сослуживших свою службу мла­дограмматических приемов исследования языка выдви­гал Новые, соответствующие пониманию языка как явле­ния эстетического.

Такие радикальные требования изменения подхода к изучению языка всегда связаны с выдвижением новой проблематики, с изменением всего направления иссле­довательской работы, что отчетливо видно и на приме­ре лингвистических теорий К. Фосслера. Его работы много способствовали становлению нового направле­ния изучения языка — лингвистической стилистики — и увязке изучения истории языка с историей культуры дан­ного народа.

Наряду с этим новые методы научного исследования, выдвигаемые, например, неолингвистами или структура­лизмом, применяются и к традиционной проблематике сравнительно-исторического языкознания, где они сосу­ществуют с приемами сравнительно-исторического ме­тода, несмотря на то, что некоторые ответвления этих на­правлений обнаруживают значительную отдаленность своих философских позиций. Это оказывается возмож­ным в силу характера самих лингвистических методов, о чем будет сказано ниже.

Но иногда включение новых исследовательских ме­тодов в проблематику сравнительно-исторического язы­кознания ошибочно трактуют как совершенствование сравнительно-исторического метода. Так, выдвинутые неолингвистами и представителями структурального язы­кознания новые рабочие методы, включающие внутрен­нюю реконструкцию, хронологические и географические коррективы, системное рассмотрение отдельных сто­рон языка (фонология, морфемика и др.), в том случае,<80> если они применяются к историческому изучению языков, к определению их генетических отношений, взаимовлия­ний и т. д., зачисляют в общую систему приемов сравнительно-исторического метода. Это делается несмотря на то, что указанные новые методы исходят из предпосы­лок, диаметрально противоположных тем, на которых строится сравнительно-исторический метод. Подобную ошибку допускает, например, коллективная работа «Во­просы методики сравнительно-исторического изучения индоевропейских языков», имеющая, правда, учебный характер. Это оказалось возможным сделать только по­средством полного переосмысления понятия сравнитель­но-исторического метода, который в отличие от общепри­нятого понимания истолковывается авторами следую­щим образом: «Сравнительно-исторический метод пони­мается нами как система научно-исследовательских приемов, используемых при изучении родственных языков для восстановления картины исторического прошлого этих языков в целях раскрытия закономерностей их раз­вития, начиная от языка-основы»[58] Легко увидеть, что под такую широкую формулировку могут подойти мно­гие из методов, которые знает наука о языке, в том чи­сле и те, которые были порождены в лоне структура­лизма или неолингвистики.

Вопросы метода в советском языкознании

Вопросы метода в советском языкознании с самого начала его возникновения приняли сложный характер. С одной стороны, сохранялись традиции московской и казанской школ. Представители этих школ, работавшие и в советское время — А. А. Шахматов, Л. В. Щерба, Д. Н. Ушаков, А. М. Селищев, В. А. Богородицкий, Г. А. Ильинский, М. В. Сергиевский и др., а также их ученики — продолжали полностью или главным образом ориентироваться на сравнительно-исторический метод.

С другой стороны, параллельно шли поиски создания основ марксистского языкознания и установления осо­бого, марксистского метода. Однако эти поиски сопро­вождались уродливыми левацкими извращениями, по<81>добными тем, которые были столь характерны для «Про­леткульта» в искусстве. Особенно активно действовали в этом направлении представители группы «Язык — фронт» и школа академика Н. Я. Марра. Используя ре­волюционную фразу, они вульгаризаторски переносили социологические категории в область языка. В полемике с Н. Я. Марром, возражая против его вульгаризаторских методов, трезвые мысли были высказаны Е. Д. Полива­новым[59] но они были подвергнуты резкой критике и оха­рактеризованы как «рецидив буржуазного языкозна­ния» и «буржуазная контрабанда»[60].

Отдельного упоминания заслуживает также объеди­нение лингвистов и литературоведов ОПОЯЗ (Обще­ство изучения теории поэтического языка). Это объеди­нение, существовавшее с 1914 по 1923 г. и ориентиро­вавшееся преимущественно на ленинградских ученых (хотя оно имело отделение и в Москве[61]), не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование советского языкознания. Но некоторые его члены, пересе­лившиеся в Чехословакию и продолжавшие там разви­вать идеи ОПОЯЗа, способствовали созданию пражского лингвистического кружка и возникновению так называемого пражского структурализма[62]. В литерату­роведении ОПОЯЗ послужил основой для создания формальной школы.

К концу 30-х годов остаются два направления в со­ветском языкознании, проявляющих по отношению друг к другу относительную терпимость: претендующая на положение марксистского языкознания школа акад. Н. Я. Марра и довольно обширная группа языковедов, не разделяющая его взглядов, но и не имеющая единых четких методических позиций. Представители этой вто­рой группы частично продолжали традиции дореволюци­онного русского языкознания, частично являлись после­дователями социологической школы Ф. де Соссюра и<82> частично исповедовали откровенный и воинствующий эклектизм. Особо следует выделить крупнейшего совет­ского языковеда последних десятилетий акад. Л. В. Щербу. Его оригинальное и богатое мыслями научное твор­чество дает все основания называть его создателем самостоятельной лингвистической школы, хотя вместе с тем его как ученика Бодуэна де Куртене нередко при­числяют к казанской школе.

Теории акад. Н. Я. Марра были направлены по пре­имуществу на исследование широкомасштабных глотто­гонических проблем, решавшихся, однако, умозрительным путем на основе социологических схем. Основой его исследовательского метода служил совершенно произ­вольный четырехэлементный анализ и стадиальные трансформации языка. В настоящее время все ошибки Н. Я. Марра подробно разобраны и поэтому нет надоб­ности возвращаться к ним[63].

После смерти Н.Я. Марра советское языкознание возглавил его ученик — акад. И. И. Мещанинов. Счита­лось, что он продолжал развивать идеи своего учителя, получившие в своей совокупности наименование «нового учения» о языке. Во всяком случае послевоенный период вплоть до 1950 г. прошел под знаком все усиливающе­гося давления на языковедов, уклонявшихся в своей научной и педагогической практике от марровских уста­новок и, в частности, проявлявших пристрастие к попав­шему в полную немилость сравнительно-историческому методу. Очевидно, что на основании одних своих науч­ных достоинств «новое учение» о языке никогда не смог­ло бы занять господствующего положения в советском языкознании, так как его серьезные недостатки были слишком ясны. Но оно вводило в заблуждение своими социологическими формулировками, особенно отчетли­во и эффектно проступавшими на фоне нейтральных в этом отношении положений традиционной компарати­вистики. Эти качества и обеспечивали теориям Н. Я. Мар­ра административную поддержку, что в свою очередь привело к установлению в этот период нетерпимого ре­жима в языкознании.

Положение усложнялось тем, что никакого дальней<83>шего развития метода Н. Я. Марра фактически не проис­ходило и по самому его характеру не могло происхо­дить, так как составлявший его основу пресловутый четырехэлементный анализ не имел никаких четких прин­ципов и, помимо самого Н. Я. Марра, почти никем не применялся в исследовательской работе. Марризм исполнял главным образом ограничительные функции, всячески препятствуя тому, как бы советские языковеды не впали в грех компаративизма. Характерно, что акад. И. И. Мещанинов, повторяя наиболее общие формули­ровки своего учителя, в последующие годы своей иссле­довательской работы в действительности ушел в сторону от его теоретических положений и во всяком случае от выдвинутого им метода лингвистического исследования. В своих книгах, опубликованных И. И. Мещаниновым в этот период, — «Общее языкознание» (1940), «Члены предложения и части речи» (1945), «Глагол» (1948) — и в ряде статей он: в широком языковом плане ставит воп­рос о доминирующей роли синтаксиса при становлении частей речи, о типологии предложения, о происхождении типологических групп языков, о роли понятийных катего­рий в семантических и грамматических категориях языка и т. д. В этом направлении своей исследовательской рабо­ты он смыкался с такими представителями зарубежного языкознания, как К. Уленбек, Э. Сепир, Г. Шухардт, А. Тромбетти, А. Хаммерих, О. Есперсен и др. По самому своему характеру изучаемые И. И. Мещаниновым про­блемы, хотя и требовали исторического подхода, нужда­лись в совершенно новой исследовательской методике уже и потому, что их рассмотрение осуществлялось в ши­роком контексте культуроведческих категорий. Поэтому работы И. И. Мещанинова были посвящены в такой же степени конкретной лингвистической проблематике, как и поискам нового исследовательского метода, пригодного для разрешения новых языковедческих задач. В этих по­исках И. И. Мещанинов в какой-то мере пытался опереть­ся и на марризм, как на «материалистическую» науку о языке, но в этом направлении фактически все сводилось у него только к использованию наиболее общих положе­ний. В последующий за дискуссией 1950 г. период это по­следнее обстоятельство оказало решающее влияние на оценку научного творчества И. И. Мещанинова. С сожалением следует отметить, что И. И. Мещанинов незаслу<84>женно был поставлен в один ряд с Н. Я. Марром и в свя­зи с этим подвергнут резкой критике[64].

В июне — июле 1950 г. на страницах газеты «Правда» состоялась открывшаяся выступлением проф. А. С. Чикобава лингвистическая дискуссия, которая оказала боль­шое влияние на дальнейшее развитие советского языко­знания. К числу положительных результатов, к которым привела эта дискуссия, относится то, что она разоблачила вульгаризаторскую сущность общетеоретических установок Н. Я. Марра и вскрыла его многочисленные ошибки собственно лингвистического характера (или же чрезвы­чайно произвольные истолкования языковых явлений). Доминирующее положение «нового учения» о языке, державшееся главным образом на административном по­нуждении, было устранено. Вместе с тем следует отме­тить, что в ближайшие годы, последовавшие за дискуссией, советская наука о языке не избежала влияния куль­та личности, проявлявшегося, в частности, в догматиче­ском толковании всех положений, содержавшихся в вы­ступлении Сталина в дискуссии по языковедческим во­просам.

Дискуссия, естественно, не могла решить всех вопросов советского языкознания. Не получил полной ясности и вопрос о методе.

После дискуссии 1950 г. в советском языкознании на первых порах в качестве основного метода лингвистиче­ского исследования был принят сравнительно-историче­ский метод, подвергавшийся ранее, в 30—40-е годы, гонениям со стороны марристов. Обращение вновь к этому методу, однако, не было результатом всестороннего об­суждения его научных достоинств (также сопоставительно с другими методами), но обычно подкреплялось про­стой ссылкой на соответствующее высказывание Сталина в работе «Марксизм и вопросы языкознания»: «Н. Я. Марр крикливо шельмует сравнительно-исторический метод как «идеалистический». А между тем нужно ска­зать, что сравнительно-исторический метод, несмотря на его серьезные недостатки, все же лучше, чем действи­тельно идеалистический четырехэлементный анализ Н. Я. Марра, ибо первый толкает к работе, к изучению<85> языков, а второй толкает лишь к тому, чтобы лежать на печке и гадать на кофейной гуще вокруг пресловутых че­тырех элементов». В соответствии с этой цитатой глав­ным критерием, на основании которого устанавливается метод для советского материалистического языкознания, является его характеристика как лучшего, чем четырех­элементный анализ Н. Я. Марра, и то, что он «толкает к работе, к изучению языков». Легко увидеть, что под эти критерии может подойти очень широкий круг методов, например ареальный или структуральный. Ведь они, конечно, тоже толкают к работе, к изучению языков. Но можно ли только на основе этого довода решать, что именно они являются теми исследовательскими метода­ми, на которые полностью должно опираться советское языкознание?

Если же оценивать сравнительно-исторический метод по существу, то также неизбежно возникает ряд весьма существенных сомнений. Помимо тех объективных его недостатков, которые обычно приводятся, сопровожда­ясь оговорками о необходимости его совершенствования у него наличествует много и других. Нельзя, например, не признать вескости упреков, которые в последнее время делаются в его адрес зарубежными лингвистами. Так, представитель неолингвистического направления Дж. Бонфанте заявляет, что младограмматическое языкозна­ние, основывающееся на классическом сравнительно-ис­торическом методе, — это языкознание в пустоте, со­вершенно абстрактное, вне всякой связи с реальной ис­торией народа, это языкознание упрощенных и «законо­мерных» (регулярных) схем, рассматривающее всякое исключение из этих схем как еще не объясненную регу­лярность, языкознание, исследующее языковые факты и явления в изоляции от системы языка и допускающее сравнение изолированных явлений в разных языках без учета географических и хронологических факторов и т.д.16.

Следует при этом отметить, что формулирование та­ким образом недостатков сравнительно-исторического метода отнюдь не является производным от идеалисти­ческой позиции Бонфанте. В своем полемическом вы<86>ступлении он лишь суммирует высказывания многих языковедов разных направлений, и эти критические вы­сказывания вновь повторяются в наши дни (в том числе и в советской лингвистике) при противопоставлении «традиционных» и новейших (структуральных, матема­тических) методов.

Не случайно и то обстоятельство, что сравнительно-исторический метод применяется главным образом в фо­нетике и морфологии, а в синтаксисе и лексикологии, где, в частности, особенно отчетливо проявляются связи языка с историей, его применение встречается с такими трудностями, которые до настоящего времени остаются непреодолимыми. В этих последних областях с помощью тех приемов, которыми восстанавливаются утраченные языковые факты в истории языков, не удается достичь сколько-нибудь реальных результатов, и только обра­щение к структуральным методам исследования языка обеспечивает известные успехи в этом направлении.

Все упомянутые недостатки сравнительно-историче­ского метода, разумеется, отнюдь не исключают его из научной практики советских языковедов; его примене­ние достаточно оправдано столетней историей его служения науке. В рассматриваемой же связи важно от­метить, что критерии, на основании которых сравни­тельно-исторический метод был выдвинут в советском языкознании на положение ведущего, нуждаются в уточ­нении, а сам метод — в точной оценке его возможностей и определении границ применения. В связи с этим воз­никают и другие вопросы. Ведь то или иное частное ре­шение конкретной лингвистической задачи можно осуще­ствить различными специальными методами, и неужели только решение, полученное на основе сравнительно-ис­торического метода, следует признавать доброкачест­венным? В том, что это не праздный вопрос, убеждают высказывания, подобные тому, которое делает, напри­мер, А. В. Десницкая. В своей интересной и богатой по содержанию книге, посвященной изучению родственных отношений индоевропейских языков и уделяющей много места методологическим основам науки о языке, она пишет: «Марксистское языкознание должно противопо­ставить подлинно научную, историческую трактовку этой проблемы теориям зарубежных структуралистов, неолингвистов и т. д., провозглашающих отказ от тра<87>диций классического сравнительного языкознания»17, по­коящегося, в изложении А.В. Десницкой, целиком на сравнительно-историческом методе.

В связи с вопросом о том, может ли сравнительно-ис­торический метод служить гарантией такого разрешения лингвистических проблем, которое способно удовлетво­рить марксистское языкознание, стоит и другой более широкий вопрос: каковы критерии, с помощью которых следует осуществлять методологическую оценку метода или конкретного решения частной лингвистической про­блемы.

В передовой статье журнала «Вопросы языкознания» (1957, № 5) указывается, что конкретной лингвистиче­ской работе в Советском Союзе сопутствовал «сложный и трудный, но совершенно необходимый процесс выработки новых теоретических и методологических основ самой науки о языке»18. Это указание совершенно спра­ведливо. Сложность и трудность данного процесса (а соответственно и поисков указанных критериев), отсут­ствие здесь необходимой ясности можно проследить на ряде конкретных случаев. Так, например, смешение син­таксиса и морфологии в работах И. И. Мещанинова было подвергнуто критике в нашей научной литерату­ре 19 как методологически порочное, а смешение лекси­ки и морфологии в трудах В. В. Виноградова (при опре­делении основного словарного фонда, куда оказались за­численными не только словообразовательные суффиксы, но и словообразовательные модели20) не только не вы­звало каких-либо возражений подобного характера, но и нашло широкое распространение в нашей научной и учебной практике. Прямое перенесение социологических категорий в язык у Н.Я. Марра было совершенно пра­вильно расценено как грубая вульгаризация, а требование выискивать в развитии языков «основного закона»,<88> по примеру основного экономического закона, препод­носилось в передовой статье журнала «Вопросы языкознания» как очередная задача советского языкозна­ния21 и т. д.

Такого рода противоречивость суждений в значитель­ной мере следует приписать тому, что в советском язы­кознании еще недостаточно четко определены взаимо­отношения между методологическими основами науки о языке и ее специальными методами. Эта нечеткость и делала возможным известную произвольность оценок и применение мировоззренческих категорий в тех случаях, когда это было не оправдано. Именно поэтому данный вопрос требует отдельного рассмотрения.

Дата добавления: 2015-08-05