Элементы знаковости в языке

Указанное изложение вопроса о знаковой природе язы­ка, следовательно, не снимает вопроса о знаковом харак­тере отдельных аспектов языка. Важность же исследова­ния этого вопроса обусловливается тем обстоятельством, что частные наблюдения над отдельными областями<40> языка нередко универсализируются и используются в ка­честве основы для выводов о сущности языка в целом. Поэтому важно не только выявить наличие возможных элементов языка, обладающих знаковой природой, но и определить их место в системе языка, установить границы и сферы их функционирования.

Прежде всего следует отметить, что сам Ф. де Соссюр, поставивший вопрос о знаковом характере языка, не говорит об абсолютной произвольности всех языковых знаков, но проводит между ними определенные разгра­ничения. Он пишет: «Только часть знаков является абсо­лютно произвольной; у других же обнаруживаются при­знаки, позволяющие отнести их к различным степеням произвольности: знак может быть относительно мотиви­рованным. Так сорок не мотивировано, но пятьдесят не мотивировано в относительно меньшей степени, потому что оно напоминает об элементах, из которых составле­но, и о других, которые с ним ассоциируются, как на­пример, пять, десять, шестьдесят, семьдесят, сорок пять и т. п.; взятые в отдельности пять и десять столь же про­извольны, как и сорок, но пятьдесят представляет случай относительной мотивированности. То же можно сказать и о фр. pommier — «яблоня», которое напоминает о pomme — «яблоко» и чей суффикс -ier вызывает в памя­ти poirier — «грушевое дерево», cerisier — «вишневое де­рево» и др. Совсем иной случай представляют такие названия деревьев, как frкne—«бук», chкne — «дуб» и т. д.».[44]

Далее Ф. де Соссюр отмечает, что «те языки, где немотивированность максимальна», следует называть лек­сикологическими, а те, где она минимальна,— граммати­ческими. Применяя эти положения к конкретным языкам, Ф. де Соссюр пишет: «Можно отметить, что, например, английский язык уделяет значительно больше места немотивированному, чем, скажем, немецкий; но типом ультралексикологического языка является китайский, а индоевропейский праязык и санскрит — образцы ультраграмматического. Внутри отдельного языка все его эво­люционное движение может выражаться в непрерывном переходе от мотивированного к произвольному и от произвольного к мотивированному, в результате этих разно<41>направленных течений сплошь и рядом происходит значительный сдвиг в отношениях этих двух категорий зна­ков».[45]

Из приведенных высказываний Ф. де Соссюра яв­ствует, что вопрос о мотивированности (или немотивированности) языкового знака связывается у него с боль­шим или меньшим богатством морфологических форм языка; если язык на определенной стадии своего разви­тия обладает относительным обилием морфологических форм, то его элементы, следовательно, более мотивиро­ваны и менее произвольны, но если язык в процессе сво­его развития (например, английский язык) все больше и больше утрачивает богатство морфологических форм, то его лексические элементы, стало быть, становятся все более и более произвольными.

Трудно себе представить, чтобы по мере развития языка увеличивалась его произвольность (немотивированность). Ведь если брать в качестве примера тот же английский язык, то утрата им первоначального богат­ства форм выражалась не в постепенном освобождении корня от аффиксальных элементов и обнажения его, что только и могло в какой-то мере способствовать увеличению произвольности его лексических единиц. В действи­тельности этот процесс осуществлялся главным образом через посредство опрощения первоначально сложной структуры слова и различного рода редукций (ср.: friend — др.-англ. freond, где -end есть суффикс nomina agentis, первоначально же окончание причастия насто­ящего времени; soving — др.-англ. sжdnoю, где - ою есть суффикс абстрактных имен существительных муж­ского рода, а -n- характеризует слово как отглагольное образование; простое not есть стяженная форма др.-англ. nouth<na-wiht — «никакая вещь» и т. д.). Следователь­но, кажущаяся простота и «лексичность» английского языка в действительности исторически обусловлены и находятся только в скрытом состоянии.

Но если даже отвлечься от явной несостоятельности утверждения о произвольности (немотивированности) языкового знака, указываемые Ф. де Соссюром предпо­сылки неизбежно приводят к следующему выводу: боль­шая или меньшая произвольность знака находится в пря<42>мой зависимости от конкретных путей развития грам­матической структуры языков. Языки, таким образом, на разных этапах своего развития располагаются по гра­дации в соответствии с большей или меньшей мотивированностью своих элементов, чем фактически устанав­ливается своеобразный типологический принцип.

С указанным выводом тесно связан и другой: по­скольку немотивированность (произвольность) языково­го знака может как приобретаться, так и утрачиваться в процессе развития языка, сам по себе принцип произвольности языкового знака не является конституирую­щим для природы языка, но носит исторический и фа­культативный характер.

Таким образом, что касается разграничений, прово­димых самим Ф. де Соссюром в отношении выделения элементов с разной знаковой «насыщенностью», то они, в конечном счете, отнюдь не свидетельствуют в пользу знаковой природы языка в целом.

В советском языкознании также делались попытки разграничений подобного рода. Так, А. И. Смирницкий, разбирая вопрос о значении принципа условности связи между звучанием и значением для сравнительно-исторического метода, писал: «Принцип немотивированно­сти (условности) относится... к простым, неразложимым или достаточно изолированным идиоматически образованным единицам. В сложных же образованиях выступает уже и принцип мотивированности — наряду, ко­нечно, с первым принципом, поскольку в состав слож­ных образований входят простые единицы.[46] Близкую точку зрения высказывает Р. А. Будагов. «По нашему мнению, — пишет он, — «языковой знак» обычно не мо­тивирован лишь в своих низших формах (звуках, отча­сти морфемах), тогда как в своих высших проявлениях (словах) он всегда стремится к мотивированности».[47] Оба эти высказывания в свою очередь сближаются с точ­кой зрения Ш. Балли, высказанной им в изложенной вы­ше статье (Ch. Bally. Sur la motivation des signs linguistiques).<43>

Нельзя не признать справедливости этих утвержде­ний, но они все же не полностью разрешают разбирае­мый вопрос. На основе предпосылок, которые содержат­ся в этих высказываниях, логичен и даже неизбежен следующий вывод: поскольку основной и имеющей само­стоятельное хождение единицей языка является сло­во, а оно является «сложным образованием» (А. И. Смирницкий) или «высшим проявлением» языка (Р. А. Будагов), то вопрос о произвольности языкового знака отпа­дает сам по себе: язык слов (а именно о словах идет речь у всех адептов теории знакового характера языка) не может, следовательно, быть системой немотивирован­ных, произвольных знаков. Вопрос о возможном знако­вом характере отдельных единиц (слов) языка, видимо, следует решать иным образом. Поскольку — подчерки­ваю это еще раз — в теории знаковости языка речь идет о словах, постольку и данный вопрос должен разбирать­ся не применительно к отдельным элементам слова, выделяемым лингвистическим анализом, а в отношении слов в целом, или, точнее говоря, в отношении отдель­ных категорий слов.

Подходя к разрешению интересующего нас вопроса под данным углом зрения, необходимо признать наличие целого разряда слов, в значительной степени обладаю­щих знаковым характером. Речь идет в первую очередь о так называемых «абсолютных» терминах.

Прежде чем приступить к выявлению в этой катего­рии слов черт, сближающих их со знаками, необходимо со всей категоричностью подчеркнуть, что термины так­же являются словами языка и поэтому им в значи­тельной степени свойственны все те особенности, кото­рые являются характерными для элементов языка. Они даже могут развивать особые формы, подчеркивающие их своеобразие как определенной лексической катего­рии, т. е., следовательно, как категории, несомненно, языковой. Таковы, например, суффиксы -н-, -ист-, -оват- русского языка, которые в химической терминологии ис­пользуются в качестве своеобразной шкалы, указываю­щей количество молекул кислорода в кислоте. Ср. кислоту серную (H₂SO₄), сернистую (H₂SO₃) и серновати­стую (Н₂S0₂), соответственно кислоты азотная (НNОз), азотистая (HN0₂) и т. д. Или суффикс -ит, который в ме­дицине используется в названиях воспалительных про<44>­цессов разных органов (бронхит, гастрит, плеврит, лярингит и пр.), в металлургии — в названии сплавов (пла­тинит, победит и пр.), а в геологии — в названиях минералов (лазурит, кальцит, александрит и пр.).[48]

Однако вместе с тем этой категории слов свойствен­ны черты, которые отделяют их от остальных слов языка («обычных» слов) и сближают со знаками. Характерной особенностью этих слов является их однозначность и способность в ряде случаев заменяться в соответствии с научной традицией условными знаками без всякого при этом последствия для содержания («значения») термина. Так, можно словами написать интеграл, градус, вариация, сумма или же передать их соответствующими значками:?, °, U, å. Подобная заменяемость слов ус­ловными знаками, кстати говоря, очень наглядно пока­зывает, что в «обычном» и терминологическом употреб­лении слов мы фактически часто имеем дело с омонима­ми. Так, например, слова плюс и минус в их терминологическом смысле и в значениях «достоинство», «выгод­ная сторона», «преимущество» (для слова плюс) и «не­достаток» (для слова минус) — несомненные омонимы. Мы можем сказать или написать словами семь минус два равно пяти или изобразить это математическое от­ношение условными знаками: 7—2== 5, но мы не можем в предложении у этого проекта много минусов использо­вать указанную математическую символику. И дело тут не только в том, что на письме меняются графические спосо­бы передачи единого содержания, выражаемого в звуко­вом языке единообразно: ведь оказывается же возмож­ным, например, древнеегипетское идеографическое пись­мо заменить буквенной транскрипцией. Различие между терминологическим и обычным использованием слова го­раздо глубже, и его можно проиллюстрировать следую­щим примером. Машинист паровоза, подъезжая к семафору, видит обозначенный на нем железнодорожный знак и произносит: красный, разумея цвет знака, т. е. он читает вслух знак, и от того, что он прочел вслух данный знак, т. е. обозначил его словом, этот знак не пе<45>рестал быть знаком, точно так же как и слово красный не получило того специфического значения, которое дан­ный знак имеет в железнодорожном транспорте. Аналогичным образом обстоит дело и в отношении слов типа плюс, минус, бесконечность, сила, корень и т. д. Это также «прочитанные вслух», обозначенные словами зна­ки понятий или явлений, звуковая форма которых в силу конкретных условий зарождения термина[49] совпадает со звуковой оболочкой «обычного» слова.

К сказанному следует добавить, что о терминологичес­ких омонимах можно говорить, конечно, не только тогда, когда имеется определенный условный знак, способный заменить слово.[50] Такого условного знака может и не быть, но он может легко подразумеваться, находиться, так сказать, в потенциальном состоянии. Так, в лингви­стике мы имеем ряд условных знаков: звездочку—знак реконструированной формы («формы под звездочкой»), знак ударения, мягкости, слогообразовательной способно­сти и т. д. Но вместе с тем такие термины, как корень, основа и пр., не имеют условных знаков (хотя и могли бы иметь их), что не лишает их омонимического характера. Важно то, что они не имеют того, что обычно именуется лексическим значением, но только обозначают четко оп­ределенные научные понятия и явления, вследствие чего развитие их внутреннего содержания, как правило, не может обусловливаться языковыми факторами или опре­деляться языковыми терминами и критериями. Развитие внутреннего содержания термина полностью зависит от содержания и методологии той науки, которую данный термин обслуживает, и уже одного этого обстоятельства<46> достаточно, чтобы чисто терминологическое использова­ние «обычного» слова рассматривать как омоним.

Стремление во что бы то ни стало увидеть смысловую связь между содержанием термина и лексическим зна­чением «обычного» слова (в случае совпадения их звуко­вой оболочки), что наблюдается в ряде работ,51 противоречит действительному положению вещей. В основе стремления к сохранению указанной смысловой связи лежит тенденция характеризовать научное понятие или яв­ление через внутреннюю форму слова. Утрата внутренней формы в «обычном» слове — явление естественное, но для термина подобная утрата считается нежелатель­ной, так как в этом случае якобы теряется смысл терми­на. В действительности, однако, вскрываемые в данном случае отношения выглядят совершенно иначе, и именно сохранение смысловой связи нередко создает значитель­ные трудности в пользовании терминологией. Автор сло­варя лингвистических терминов Марузо, разбирая в тео­ретическом предисловии к своей работе вопрос о том, должно ли терминологическое слово быть определением вещи или понятия (или, иначе говоря, сохранять свое этимологическое значение), пишет: «... даже если бы термины могли вполне соответствовать понятиям, теории, определяющие эти понятия, неизбежно будут эволюцио­нировать; в таком случае мы рискуем увидеть, как в свя­зи с прогрессом науки крушение теорий влечет за собой и гибель самой терминологии. Науке, находящейся в процессе становления, невыгодно закреплять связь обо­значения с обозначаемым».52

Пример того, как сохранение этимологического значе­ния вступает в противоречие с понятием, закрепленным за термином, можно заимствовать из советского языко­знания сегодняшнего дня. Со времен Ф. Боппа и А. Шлейхера в лингвистике существует термин праязык, однако современные представления о процессах развития генетически близких языков находятся в явном противоречии с «этимологическим значением» данного термина, почему и оказалось необходимым заменить его термином<47> язык-основа, который более точно соответствует современным лингвистическим теориям.

Соотнося в свете высказанных соображений термины с теми характеристиками знака, которые выше последо­вательно рассматривались сами по себе и применительно к языковой единице — слову, мы можем констатировать следующее:

1. Эмоционально-экспрессивные эле­менты. Термины лишены данных элементов и, следо­вательно, «бесстрастны» в такой же мере, как и знаки. Так же как и в нижеследующих моментах, это обуслов­ливается близостью функций термина и знака. Правда, можно указать на то, что положение термина в нейтраль­ном лексическом слое известным образом характеризует его стилистически, учитывая наличие здесь безусловной противопоставленности тем лексическим элементам, ко­торые обладают резко выраженной эмоционально-экспрессивной и, стало быть, стилистической окраской (на­пример, сленговые, жаргонные и разговорные слова и выражения). Это обстоятельство лишний раз указывает на то, что термины (как отмечалось выше) являются полноправными членами структуры языка, а не каким-то чуждым по отношению к ней телом, подобным осколку снаряда, застрявшего в ткани живого организма. Одна­ко совершенно очевидно, что все это не изменяет эмо­ционально-экспрессивной нейтральности термина самого по себе.

2. Однозначность. В противоположность дру­гим категориям слов, обычно являющимся полисемантичными, термины почти всегда однозначны. Под так на­зываемой многозначностью термина чаще всего пони­мается возможность применения его в разных областях науки и техники. Таковы, например, термины плечо (на­пример, плечо рычага и плечо в железнодорожной экс­плуатации), палец, муфта, лапа, клык и т. д. Фактически в этих случаях мы, следовательно, имеем дело с терми­нами-омонимами. Эта характерная особенность термина сближает его со знаком.

3. Автономность. В том случае, если термин имеет также какой-нибудь условный знак-заменитель (как, например, для интеграла установлен знак S), он может обладать известной автономностью и функционировать независимо от особенностей конкретной системы<48> языка, ничего при этом не теряя в отношении своего внутреннего содержания. Это обстоятельство также сближает термин со знаком.

4. Смысловые взаимоотношения. Ввиду того, что термин не обладает лексическим значением, а, как уже неоднократно отмечалось, обозначает или науч­но обработанные понятия и явления или определенные предметы и вещества (как объекты изучения той или иной отрасли науки или техники), — в силу этого он ли­шен смысловых связей с другими словами и, следова­тельно, его развитие ни в какой степени не может обу­словливаться внутренними отношениями, как это имеет место у слов других категорий. Это также обнаруживает у термина элементы знаковости.

5. Непродуктивность. Содержание, обозна­чаемое термином, конечно, может развиваться, и поэтому его также допустимо характеризовать как продуктивное, но эта продуктивность совершенно иного порядка, чем продуктивность лексического значения «обычных» слов. Развитие содержания термина обусловливается только развитием соответствующей науки. Другая особенность термина заключается в том, что его содержание может изменяться и развиваться независимо от его звуковой оболочки. Содержание термина (употребление в данном случае слова значение было бы совершенно неправомер­но) может не только вести самостоятельное в указанном смысле существование, но и свободно истолковываться даже совершенно противоречивым образом представите­лями разных направлений в науке. Для примера можно сослаться на такие общественно-политические термины, как революция, диктатура, класс, пролетариат и т. д. (ср. также выражения: температура по Цельсию, температура по Реомюру, температура по Фаренгейту и пр.).

Эта особенность термина, в соответствии с которой сам словесный знак оказывается лишенным всяких про­дуктивных качеств, в свою очередь отдаляет термин от других категорий слов и обнаруживает в нем черты знака.

Наконец, следует отметить и относительную свободу создания терминов, возможность формирования их неза­висимо от «правил» мотивированности, свойственных то­му или иному языку. Разумеется, когда термин создается на основе «обычного» слова, вырастает из него, тогда<49> мотивированность играет значительную роль. Но вместе с тем мы знаем, что системы терминологических номенк­латур наряду с подобными терминами, выросшими, так сказать, «естественным» путем, включают и произволь­но созданные, «авторские» термины. При этом доля этой «произвольной» терминологии, обычно базирующаяся на лексике классических языков (на материале которых создаются новые образования) и включающая имена собственные и т. д., может быть довольно значительной.

В заключение необходимо отметить, что если рас­смотренные выше черты знака в обязательном порядке присутствуют в каждом знаке, то этого никак нельзя сказать относительно приложимости характеристик зна­ка к терминам. Легко увидеть, что у разных групп тер­минов может отсутствовать та или иная из отмеченных выше характеристик знака. Это обстоятельство приводит к тому, что в лексической системе языка большинство терминов не образует четко отграниченной группы. До сих пор речь шла о «чистых» или абсолютных терминах, но в каждом языке существует много случаев терминологического использования «обычных» слов. В случаях резко расчлененного употребления одних и тех же слов в «обычном» и терминологическом смысле мы имеем пра­во говорить об омонимии. Ср. такие случаи, как червяк — червь и червяк — винт с особой нарезкой, проводник — провожатый и проводник — вещество, хорошо пропу­скающее электрический ток, рак — животное и рак — болезнь и т. д. Но многочисленны случаи, где такого чет­кого разграничения нет, как например, вид — разновид­ность и вид — совокупность особей с одинаковыми биологическими признаками, жила — сухожилие и жила — форма залегания горной породы, ключ — приспособлеиие для запирания и отпирания замка и ключ — выключа­тель для быстрого замыкания и разрыва цепи телеграф­ной связи и т. д. При терминологическом использовании «обычных» слов они приобретают качества терминов, иными словами, знаковые признаки. На основе этой осо­бенности над языком можно проводить операцию, имею­щую, однако, заведомо односторонний характер. Подоб­но тому, как язык в определенных и частных целях до­пускает изучение под одним углом зрения (например, физическим или физиологическим — в фонетике), его можно рассматривать также как знаковую систему или<50> код, т. е. представлять в виде совокупности элементов, обладающих теми качествами, которые выше были обнаружены у терминов. Эта возможность указывает на то, что язык наряду с другими аспектами (физическим, психическим, социальным и др.) бесспорно обладает также и семиотическим (т. е. знаковым) аспектом. Но наличие этого аспекта не превращает язык в собственно знаковую систему и не дает права определять его только как знаковую систему с вытекающими отсюда всеми логи­ческими последствиями — этому препятствуют его каче­ства, рассмотренные выше при анализе «обычных» слов. Так же как язык нельзя представлять лишь как физическое явление, лишь как психическое явление или лишь как социальное явление, его нельзя определять лишь как семиотическое (знаковое) явление. Язык многообразен и многоаспектен, и всякое сведение его к одному аспекту (допустимое в отдельных и оговоренных случаях) неизбежно искажает его истинную природу.

В последние годы в связи с бурным развитием прикладного языкознания, опирающегося на математические методы работы (математическое моделирование), в научной литературе оживленно обсуждается вопрос о создании абстрактного языка (метаязыка), основывающе­гося на логико-математических принципах. Создание подобного рода абстрактного языка, конструируемого на основе формального анализа «конкретных» языков, диктуется практическими потребностями машинного перевода53, где абстрактный язык выступает в качестве своеобразного посредника между машиной и живым «конкретным» языком. Другим видом такого метаязыка, создание которого мыслится в качестве предварительного этапа при конструировании абстрактного машинного метаязыка, являются различные научные языки54. В некоторых науках, как например в математике или в химии, фактически уже существуют подобные специализированные метаязыки. Особенностью как метаязыков отдельных наук, так и более обобщенной их формы — абстрактного<51> машинного языка — является то, что они обладают в разной степени формализованной и определенной струк­турой, когда отдельные элементы метаязыка (слова и выражения) имеют точное и однозначное определение («значение»), устанавливаемое положением данного элемента в структуре. Связь лексических единиц мета­языка в предложении осуществляется также на основе принципов логического синтаксиса.

Если соотнести сущность и принципы построения метаязыков со всем тем, что выше было сказано относительно неправомерности определения «конкретных» языков в целом как знаковых систем и наличия в них элементов знаковости (терминологическая лексика), то нам сразу же бросается в глаза их отличие от обычных или «конкретных» языков. В противоположность этим последним мы можем характеризовать метаязыки как знаковые системы, а составляющие их лексические элементы как единицы, фактически лишенные лексических значений – т. е. совокупности тех качеств, которые, как было установлено выше, являются обязательными для лексического значения. Все эти качества (или, как они выше назывались, характеристики) оказываются «избыточными» для метаязыков и «снимаются» при переводе слов «конкретного» языка на абстрактный метаязык, где за ним сохраняется только чисто логическое или понятийное их содержание (если только они им обладают; ср. такие слова, как бац! раз! ах! дурашка, милочка и пр.). Ясно, что при таком положении перевод (во всяком случае более или менее полный и точный) с «конкретного» языка на абстрактный и обратно не всегда возможен.

С другой стороны, все, чем характеризовались чистые термины, в полной мере применимо к метаязыкам, почему их с полным основанием и оказывается возможным определять как системы условных кодов или знаковые системы. Не следует при этом закрывать глаза на то, что метаязыки являются искусственными препаратами, производными от конкретных языков. Они ориентированы на выполнение определенных и ограниченных целей (их поэтому можно назвать функциональными языками) и не способны выполнять тех разносторонних и чрезвычайно ответственных функций, какие осуществляют «конкретные» языки.<52>

Мы можем сказать, что язык допускает преобразование в метаязык или делает возможным машинный перевод письменных текстов с одного языка на другой в той мере, в какой он обладает знаковыми качествами, и противостоит этим операциям в той мере, в какой он является незнаковой структурой — в этом втором случае имеются в виду те весьма существенные качества языка, которые не перекрываются знаковыми характеристиками и с чисто логической точки зрения относятся к «избыточным».

Никак не отрицая важности метаязыков, вместе с тем с уверенностью можно предсказать, что какого бы совершенства ни достигли информационные машины и иные кибернетические установки, они не только не упразднят, но и не изменят сущности «конкретных» языков, хотя, может быть, в известной степени смогут способствовать их логическому дисциплинированию.

Дата добавления: 2015-08-05