Санкт‑Петербург. Наше время. Июль. Вот уж чего я не ждал в эту ночь, так это такого сна

Вот уж чего я не ждал в эту ночь, так это такого сна. Сна, в котором царила Луна. Огромная, неземная. И рисунок пятен на ней был незнакомый. Луна нависала над поросшими густым лесом горами. Звезды обрамляли ее сверкающим ожерельем. Тихо, безветрие. Я сидел на голой скале, уставившись прямо в центр огромного, в два раза больше привычного диска Волчьего Солнца и слушал. Лунный свет полыхал причудливыми переливами мелодий. Он казался мне исполинским нотным станом, на котором была нанесена вся музыка мира. Чарующая. Пугающая. Прекрасная.

А рядом со мной сидел зверь. Огромный, в холке почти до моего плеча. Его шерсть — серебро с чернью. Лобастая голова очень похожа на волчью, а тело больше напоминало тигриное. Неземная Луна и неземной зверь. Я знал, что это все‑таки волк. Но не такой волк, как у нас. Это волк из мира под зеленым небом. И Луна тоже оттуда. И эта ночь.

Волк сверкнул глазами, посмотрев на меня.

“Здравствуй, Брат”, — сказал он, не раскрывая пасти. “Здравствуй”, — ответил я так же. И понял, что мое тело — вовсе не тело человека. Я был таким же зверем, как и тот, рядом со мной.

“Бежим?” — спросил он. Я поднялся, потянувшись, и вопросительно глянул на своего спутника. “Веди!”

Он моргнул — и канул вниз с утеса, на котором мы сидели. Я, не удивляясь, ринулся за ним. Это был головокружительный бег, бег во сне, бег из сна, когда лапы лишь слегка задевают землю, когда проносишься в прыжке над вершиной сосны, когда внизу, далеко‑далеко, ртутно мерцает серебряная лента широкой реки. Бег по облакам, бег по кончикам травинок, бег по лунному лучу.

Мы неслись все дальше и дальше. Мир вращался под нами, то приближаясь, то удаляясь. Мелькали горные пики, щетки лесов, бескрайний океан, огни костров в широкой степи. Неистовая радость переполняла меня. Счастье. Свобода. Мечта. Я, кажется, готов был бежать так вечно, но мой спутник вдруг замер у подножия скалы, из которой с журчанием бил родник.

“Ты узнал меня, Брат?” — спросил он. “Ты Марн”, — не задумываясь, ответил я. “А кто мой отец?” Его глаза чуть прикрылись в ожидании ответа. “Эохайд Горный Вихрь сын Део”. Он лег и положил голову на передние лапы, затем искоса глянул в мою сторону. “Амать?” — “ЭйридочьТайри!”

Он фыркнул, и глаза его полыхнули. “Ты сказал, Брат!” — “Да. Но скажи и ты, что значат твои вопросы?” Волк‑Марн поднял голову с лап, приняв классическую позу сфинкса. “Ты сказал, — повторил он, — но то, что сказал ты, мог под этой Луной и у этой воды произнести только мой родной Брат Эйхи, который умер ребенком. Эйхи — это ты, Страж Заката. Я долго думал, почему судьба дважды сводила нас, когда я еще искал Бессмертного. Но теперь мне ясно. Я находил Того Кто Придет. И этот кто‑то — мой Брат Эйхи”.

“Судьба сводила нас трижды, — поправил я. — Ведь это ты был тем, кто убил шестерых в парке? Я лишь случайно свернул тогда в сторону”.

“Надеюсь, они не были твоими друзьями?”

Я кашлянул, рассмеявшись по‑волчьи. “Храни меня Судьба от таких друзей! Это были убийцы”. Он повернул голову и навострил уши.

“Убийцы? Тебя хотят убить?” — “Да, но другие”. — “Плохо, — Он поднялся и подошел ко мне. — Но я буду смотреть за тобой, Брат ”.

“Спасибо, Брат”, — ответил я. Он толкнул меня головой в плечо — прощался. Я ткнулся в его плечо в ответ. И вспрыгнул на луч Луны. “До встречи!” — донеслось сзади и снизу. “До встречи!”

* * *

Мне казалось, что я подготовился неплохо. Вещи были собраны и упакованы. Оставалось только нанести последний визит и переговорить с Танюшкой. Разговор наш так пока и не состоялся. Сам, замечая задним числом, я всячески оттягивал его. Дурацкая мысль, что все, может быть, обойдется, как репей, засела в моей голове. Вдруг все же никуда не надо. А я наплету Танюшке всякой ерунды.

Дурак я, дурак и еще полдурака.

А не будь я такой дурак, все, возможно, сложилось бы иначе. Но Знака все не было. В сновидении — глухо, как в танке. Только сон с Волком, который оказался моим братом. Но в него пригласил меня Марн. А сам я по непонятной причине каждый раз оказывался не в состоянии посмотреть даже на собственные руки, не говоря уж о том, чтобы находить какие‑то места, предметы и людей. Это само по себе было Знаком, но я его не понял. А должен был понять.

Отправившись очищать закрома тотализатора, я вооружился пистолетом Ткачева, яварой и парой сякенов. И этим самым сунул голову в пасть конторы. Откуда мне было знать, что в стенах коридора, по которому вело меня знакомо пахнущее воздушное создание, окажется детектор металла? Они действительно могли обойтись без мордоворотов при входе. Потому что в знакомом кабинете их было аж семеро.

Семеро мордоворотов и лоснящийся жирняк в дорогом костюме. Они тут же наставили на меня стволы и приказали выкладывать все железки из карманов. “Уважают”, — подумал я. Раскладывая на столе свой арсенал, “позабыл”, правда, про явару за ремнем брюк. Она ведь не железная, а про текстолит ничего не сказали.

Жирняк хмыкнул, повертев в пальцах одну из звездочек, и со звоном бросил ее на стол.

— Обыскать! — сказал он неожиданно сочным баритоном и откинулся на спинку кресла. Двое амбалов подступили ко мне с боков. Я спокойно заложил руки за голову и подумал: “Что, если найдут явару? Стану бить сразу”. Не нашли. Видать, обыскивать их никто не учил. Шантрапа! Охлопали по бокам и все. Должны бы знать, что первым делом проверяется ремень и щиколотки. Но наклоняться им было, как видно, в лом.

— Чисто, — буркнул тот, что слева, крепкошеий бугай с багровой рожей и соломенным ежиком коротко остриженных волос.

Жирняк расцвел улыбкой и сказал:

— Вот что, Трушин, я как понимаю, ты пришел за деньгами, да?

Я кивнул, “затравленно” озираясь. Он понял меня правильно. Точнее, правильно понял то, что я хотел показать. На самом деле “озирание” было уточнением обстановки и просчетом вариантов. Обстановка и вправду была дерьмовая, а варианты… Рискованные были варианты. Все как один.

— Значит, слушай сюда, — продолжил жирный, — положение твое очень шаткое. Ты сильно повредил конторе, убив Кувалду. Ну что стоило его просто вырубить, а?

При его словах о “почившем в бозе” упыре мордовороты напряглись. Похоже, они были не в курсе. И стали теперь относиться ко мне серьезнее. Я пожал плечами. Мол, бой есть бой. Кто‑то умер. Кто‑то жив.

Жирняк перестал улыбаться.

— Ты наглый засранец, Трушин! Честно говоря, мне очень хочется приказать, чтобы тебя засунули в мешок, чтобы не пачкать здесь, переломали кости и вывезли в лесок, подыхать. Кувалда был мой человек!

Я снова пожал плечами и сказал:

— Он был вурдалак. А не человек.

К моему удивлению, толстяк не взвился в припадке ярости, чем отвлек бы на миг своих костоломов. Наоборот, он расплылся в улыбке.

— Конечно! Тем и ценен был. Такого не враз приручишь! Но бизнес есть бизнес. Хочется тебя наказать, но ты лучше Кувалды. А значит, можешь его заменить, хотя некоторые, — он похлопал по крышке стола, — и считают, что ты не согласишься. Однако, я думаю, надо просто хорошо попросить — и ты не откажешь. Как ты считаешь, а?

Это “а” в его фразах было, как видно, коронной штучкой. Я промолчал. Жирняк усмехнулся.

— Конечно, ты должен подумать! Это правильно. Но не долго — мое время очень дорого стоит. И каждую минуту из твоих денег будут уходить пять тысяч. Ты понял, а?

— А что, я могу получить свои деньги, если соглашусь?

— Конечно! И будешь получать гораздо больше и впредь! Ну как, а?

“Достал ты меня своим „а"!” — подумал я и спросил, чтобы потянуть время:

— А если я не соглашусь?

— Совсем?

Я кивнул.

— Тогда ты труп, — спокойно сказал он. — И если, конечно, тебя волнуют такие мелочи, труп не только ты. Твоя девочка тоже умрет. Страшно. А перед смертью ей будет очень стыдно!

“Зря ты это сказал! — я „испуганно" посмотрел на жирного. — Зря! Теперь ты — труп, независимо от конца нашего разговора!”

— Не бойся! — хихикнул он. — Ведь стоит тебе согласиться — она даже ничего не узнает!

Я понурил голову и сцепил руки перед животом. Не слишком картинно — здесь главное не переиграть. Кончик явары уперся в основание моей ладони. Так. Сейчас, пока они смотрят с презрением…

* * *

Михалыч отправил сюда Петруху вместе с двумя молодыми бойцами. Сказал, другу надо помочь. Зачем‑то попросил друг людей. Мол, не хочет, чтобы в конторе что‑то узнали, а дельце провернуть надо. Убедить одного шустрого паренька, что работать надо сообща. А не хочет, чтобы узнали, потому как в конторе не все согласны. Некоторые просто хотят шустрика замочить. А друг хочет вернуть свои деньги. Так что — никакого риска. Так сказал друг. Но, услышав последние слова, Михалыч, тертый калач, поставил старшим Петруху. Чтоб он действовал по ситуации. Бригадир Петрухе доверяет. Это хорошо. Это здорово, потому как Михалыч — дядька серьезный и всеми уважаемый.

Но теперь Петруха парился в маленьком кабинете, в который набилось девять человек, и ему было откровенно скучно. Он видел такое не раз. Правда, случай, конечно, необычный. “Убеждают” не просто какого‑то лоха. Нет, этот парень завалил голыми руками Кувалду, который при жизни успел снискать жуткую славу. О его “подвигах” ходили разные слухи. И даже Петруха, битый жизнью тертый калач, не раз ловил себя на мысли, что не хотел бы встретиться с этим мокрушником и маньяком лицом к лицу на узкой дорожке.

Да, случай необычный и парнишка непростой. Но сломается все равно. Уже сломался. Потому как выхода у него никакого нет.

Петруха скучал, поэтому и не успел ничего сделать, когда один из братков толстого друга вдруг упал как подкошенный. Второй выронил пистолет и, схватившись за руку, завыл, а третий вдруг отлетел спиной прямо на Петруху и сбил его с ног.

* * *

Эх, нет ножа! Но явара тоже вещь! Трое выбыли почти сразу. Комната тесная — им не развернуться. Глупый жирняк пригнал слишком много народу. Один получил тычок в “сонный бугорок” и отправился спать, второй поднял пистолет, и явара раздробила ему тыльную сторону кисти, а третьего я незамысловато ткнул прямо в глаз. Он упал и сбил четвертого. Пятый, справедливо опасаясь стрелять в узком пространстве, наполненном мешаниной тел, вознамерился угостить меня рукояткой пистолета. Явара ударила его прямо в кадык. Но шестой и седьмой были половчее. Они не бросились на меня, а отскочили назад и навели пушки.

Я понял, что не успеваю. И грянул гром.

* * *

Петруха выбрался из‑под воющего бьющегося тела, когда Васек шмальнул по “шустрику” из волыны. Санька не стрелял, но тоже держал прицел. Петруха мог быть доволен. Его парни одни устояли на ногах. Но “шустрик” был жив. Зато был необратимо мертв один из братков друга. Пуля, нацеленная в “шустрика”, продырявила ему левую лопатку. Васек попал в него, потому что “шустрик” успел заслониться безвольным телом. Так он и стоял в углу, спрятавшись за привалившимся к нему трупом.

— Не стрелять, — сказал Петруха, — и не подходить. Устанет и бросит жмура.

Он оглянулся на друга, чтобы получить одобрение команде, и раскрыл рот. Тот откинулся на кресле, а в глазу его торчало что‑то напоминающее толстый коричневый карандаш. Толстый друг бригадира тоже был мертв.

* * *

Обычно у явары тупые кончики. Но эту я заточил с одной стороны. Текстолит увесистый, и такую палочку вполне можно метать. Правда, в мягкое. Но ведь и глаз мягкий…

Держа свой уже мертвый щит, я сжался в углу. Они отсекли меня от двери. Трое. Еще один выл в углу, баюкая сломанную руку. Ну да, больно. Затем и бил. Еще две туши — на полу. Одна шевелится — та, что получила в глаз. А вторая — нет. Спит. Впрочем, удар был сильный. Значит, может, это еще один труп. Но самый важный из них, трупов (за исключением того, что на мне висит), — развалился в кресле. Жирняк успокоился насовсем, и я снова не испытывал сожаления: похоже, это входит в привычку. Хотя, возможно, он был еще худший упырь, чем Кувалда… Как знать, может, я только ради этого больше десяти лет учусь метать всяческие острые штуки.

Однако, судя по всему, отметался. Эти трое меня не выпустят. А труп до них не докинуть. Я стоял в углу, чувствуя, как кровь убитого (а может, моя?) стекает по груди. Мелькнула совершенно кретинская мысль: “Испортил одежду. Не отстирать!” Чтобы что‑то стирать — надо выйти отсюда живым.

* * *

— Эй, “шустрик”! Брось‑ка жмура! — Петруха поморщился. — Я против тебя ничего не имею, но ты замочил друга моего бригадира. И за это надо ответить, сам понимаешь. И давай по‑хорошему. Я щас Михалычу звякну, а ты не дергайся. Может, он захочет…

Петруха не договорил. Сзади дохнуло холодом, будто из открывшейся в зиму двери. Но там не было двери. Просто стена… А у стены… Петрухины пальцы разжались, и ствол вместе с трубкой полетели на пол. Потому что у стены стоял невесть откуда взявшийся парень в странной одежде. Тот самый, что замочил бригаду залетных. И ладонь его лежала на рукояти меча. А Петруха узнал этот жест. И здесь не было двадцати метров расстояния. А если стоять так близко… Он помнил, как разлетались в стороны руки и ноги, разбрасывая веера красных брызг. Коленки Петрухи задрожали. Он хотел жить. У него жена и дети… Но молодые не были в парке, и они удивленно воззрились на Петруху, причем Санек сноровисто взял на прицел вновь прибывшего. Ему было плевать, что тот взялся из ниоткуда…

* * *

Туша была тяжелая. И я решил уже было бросить ее, как просили, и будь что будет, даже если это подляна, когда их старший заговорил снова. Странным, мгновенно севшим голосом.

— Санька, Васек! Опустите пушки! Бросьте, бросьте говорю!!! Вы не знаете, кто это такой. Это тот тип из Сосновки! Нет! — это уже кому‑то еще. — Не убивай! Мы не хотели. Мы уйдем! Правда…

Не веря своим ушам, я бросил тело на пол и улыбнулся. Марн спокойно повернул ко мне голову и подмигнул.

* * *

Васек выстрелил. Петруха вскрикнул и попытался сбить прицел. Клинок прошел у него под мышкой. Санек взвыл, весь залитый кровью.

* * *

— МатэИ — крикнул я изо всех сил. Не знаю, почему по‑японски, но Марн, как ни странно, понял и опустил меч. Добавился только один труп. Труп того, кто стрелял. Двое других бандюков застыли в нелепых позах, как в детской игре “Море волнуется раз!”. Оба забрызганные кровищей. Не по‑детски. А Марн спокойно убрал меч в ножны, предварительно выполнив классическое тибури — стряхивание крови с клинка.

— Я же сказал, что буду смотреть за тобой, Брат! Но я не могу здесь остаться надолго. У нас неспокойно на границах. Ты справишься теперь?

— Да, — сказал я, поднимая с пола один из пистолетов.

— Хорошо, — он улыбнулся, — я должен идти. А ты не выходи из дома без меча. Здесь у вас опасно.

Дата добавления: 2015-08-05