Санкт — Петербург. Наше время. Июнь

Прошло почти два года после той нашей поездки на Ладогу. То странное происшествие со следами не забылось, но как‑то поблекло в памяти. Единственным напоминанием о нем осталось то, что я поседел. Причем до смешного избирательно. В моей шевелюре и раньше попадались седые волосы, но теперь они скучковались вместе, как будто мазнул кто по моему чубу кисточкой, обмакнув ее предварительно в серебрянку. Полоска не слишком широкая и даже не сплошная. Летом, когда волосы чуть выгорают, ее и не видно почти. Но Колька заметил еще тогда и прикололся, что я стал косить под Юрича. У того тоже седой лоб, а не виски, как у всех нормальных людей.

Но и приколы сошли на нет. Время шло. Я закончил картину. Ее воздействие оказалось настолько сильным, что пришлось поставить Золотой Город лицевой стороной к стене. Получилось! Впору бы радоваться, но я чувствовал: в рисунке все же чего‑то не хватает. Но переделывать уже ничего не хотелось.

Впрочем, Танюшке картина понравилась. Она сказала, что это “Ш‑шедевр”, что я настоящий колдунишка, потому что в мою работу можно забежать искупаться в море. Это она так шутит, конечно.

Наши с ней отношения за это время ничуть не изменились. Часто бывает, что вот познакомятся люди — бабах! “Любовь до гроба”, эмоции через край! А через полгодика общения глядишь: и тот — “козел”, и эта — “дура”. Хлоп — и разбежались. Сошлись слишком близко, увидели много того, что не соответствовало первоначальным представлениям, — и на попятную. У нас, слава Богу, не так. Впрочем, это не значит, что мы ни разу не ссорились. Но это ведь пустяки, если двое готовы принимать друг друга такими, какие они есть.

И все‑то было у меня хорошо, замечательно просто. Но не зря же говорят: “Если у вас все хорошо, — значит, вы чего‑то не заметили!” В день, когда Юрич попросил меня поработать с “реактивным” Володькой, все полетело вверх тормашками.

Я вышел из зала на негнущихся ногах, доплелся до кафе, что находится в вестибюле Школы, и упал на стул.

* * *

В чашке с чаем бушевала буря. Руки у меня тряслись, когда я подносил чашку к губам. Страшно! Я‑то думал, что все это давно в прошлом. Что темная сторона Силы забыла о моем существовании.

Однако правильно писал Глен Кук в своей “Черной Гвардии”: “Тьма приходит всегда”. Когда мы с Колькой ушли от Учителя, жизни наши висели на волоске. Все летело в тартарары. Меня уволили с работы, расстался с девушкой, потерял документы, что ни день на улице привязывались и пытались выяснять отношения некие темные личности, кто‑то пробовал взломать мою квартиру. Меня преследовали необъяснимые травмы, в руках все ломалось, а какая‑то бабка в метро подошла и сказала: “Сынок, на тебе страшное проклятие! Сходи в церковь или скоро умрешь!” Может, она и сгущала краски, но совсем чуть‑чуть.

Но хуже всего были сны. Мрачные инфернальные видения, в которых за мной гнались жуткие создания, сотканные из мрака. Мне казалось, что я схожу с ума. Однако к тому времени мы с Колькой прочитали достаточно оккультной литературы, чтобы понимать, что для защиты от всего этого необходимо найти сильную “белую” Школу с мощным эгрегором. И удача, видимо, не совсем изменила нам. Потому что мы попали в “Дарума‑Рю”…

Занятие закончилось, а я все еще сидел в кафе и трясся, как осиновый лист. Не то чтобы я трусил. Собственно, бояться‑то уже нечего. Убить я никого не убил. Но реакция тела на произошедшие события была парадоксальной. Насколько я чувствовал, тело хотело убивать. Ощутить под пальцами кровавое мясо, рвать на части, крушить. Оно требовало мести. Вот от этого‑то мне и было страшно. Я едва не утратил контроль над частью себя. Над телом, которое всегда было таким послушным. Ужаснее этого, казалось, ничего придумать нельзя. Еще не хватало начать бояться самого себя.

Поэтому я сидел, пил чай и боролся с желанием вломиться в кабинет Сенсэя и порвать Володьку на британский крест. Они с Шефом зашли туда пять минут назад. Как видно, Сенсэй сейчас вправляет Вовке мозги. А потом наверняка моя очередь.

Отворилась дверь, и наша группа гурьбой вывалилась из зала. Занятие закончилось. Ребята оживленно переговаривались. На меня косились и подталкивали друг друга локтями. Кто‑то громко сказал: “Ну, Игореха, ты монстр!” Я проигнорировал. Больше замечаний не поступило. И слава Богу. Не хватало еще кого‑нибудь на хрен послать. Народ набился в раздевалку, вестибюль, в котором расположено кафе, почти очистился, и я уже обрадовался было, что общаться ни с кем не придется, когда на стул рядом со мной кто‑то приземлился. Я свирепо покосился в его сторону.

— Да ладно, Маса‑сан, я же все понимаю!

— А, это ты, Коляныч! А я уж подумал…

— Да уж понятно, что ты подумал. Надеюсь, меня‑то на фиг посылать не станешь.

— Угу… — говорить мне не хотелось. Слова не желали произноситься, будто у меня вдруг отказали связки и язык.

— Знаю, что тебе не хочется разговаривать. Всего пара вопросов.

— …Валяй, — буркнул я.

— Ты что‑нибудь помнишь?

— Н‑нет. Мне вообще показалось, что я отрубился. Нокаут.

Колька нахмурился.

— С какого момента? — Я непонимающе посмотрел на него. — С какого момента ты ничего не помнишь?

— Э‑э‑э… Да вот же… Он подловил меня, выпрыгнул — и все. Тут помню — тут не помню.

— Маса‑сан шутит. — Колька улыбнулся. — Значит, идет на поправку.

Я выдавил в ответ слабое подобие улыбки. Маса‑саном он меня называл с давних пор, когда мы занимались еще без понимания, но с фанатизмом неофитов. Маса — сокращение от Масутацу. Масутацу Ояма[37]. Думается, все знают, кто это такой. Я Маса‑сан, а Колька — Мусаси. Потому что он на мечах — лучший. Применяли мы эти прозвища редко и только между собой.

— Видишь ли в чем дело. Может, мне и показалось… — Он помолчал. — Но вот ты сказал, что Вовка подловил тебя. Вопрос — как?

Я задумался. Действительно — как? Я на долю секунды потерял концентрацию — и Вовка ударил… Стоп! Он был слишком далеко. И не мог достать меня с места…

— Ага! Ты понял! Возможно, мне померещилось, но наш Вовочка пытался пробить тебе поле. На свою голову. Мы‑то такие фишки еще у Китайца видели. Вовка попытался — и что‑то в тебе зацепил, а ты впал в транс. Хорошо, Юрич вовремя вмешался…

А ведь он прав, подумал я, так все и было. Однако не прост “реактивный”. Где он только так насобачился? Впрочем, ведь я о нем ничего не знаю. Может, занимался чем… Володька, похоже, со многими это проделывал. Ведь видел же я что‑то, когда наблюдал за ним. И тоже подумал, что показалось… Эге! А руки‑то дрожать перестали!

— Ну спасибо, Мыкола! Привел ты меня в чувство! Полезный ты человек, лечебный.

Колька рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

— Стараюсь, Игореха! Ого, похоже, это за тобой.

Я обернулся и увидел Сенсэя. Тот кивнул мне и сделал приглашающий жест: “Пойдем‑ка со мной”. НУ куда тут денешься? И я пошел.

— Игорь, ты когда‑нибудь убивал человека?

Вопрос Сенсэя застал меня врасплох. Я едва успел присесть на краешек дивана и ожидал чего угодно, только не такого вопроса. Честно говоря, я надеялся, что Валентин Юрьевич толком объяснит мне, что же на самом деле произошло. А тут…

— Н‑нет. А что?

— Ты уверен? — Глаза у Сенсэя, как буравчики. Мне показалось, что он наблюдает за моей реакцией и, судя по всему, мысленно ставит галочки в некой анкете.

— Что значит “уверен”? Я точно знаю.

Он хитро так усмехнулся, чуть повернулся, будто разглядывая меня боковым зрением, потом снова взглянул мне в глаза.

— Хорошо. Задам вопрос по‑другому. У тебя никогда не возникало ощущение, что ты все‑таки делал это?

Я даже вздрогнул. Ни фига себе! Я только что подумал именно об этом!

— Да. Было такое. Неоднократно.

Сенсэй кивнул, поставив, как видно, еще одну галочку, и резко сменил тему.

— Сколько тебе лет, Игорь?

— Тридцать два уже.

— Ого! Здесь ты отвечаешь не задумываясь! А ответ‑то не совсем верный!

— Как…

— Да вот так! Это твоему телу тридцать два. А тебе?

Упс‑с! Тут он меня уел! Что‑то внутри противится однозначному ответу на этот вопрос. Действительно ли наша душа возникает при рождении из ничего? Но ведь из ничего не может возникнуть что‑то? Тут мы упираемся в философско‑мистические дебри. Реинкарнации и всякое такое прочее…

В детстве я, помнится, решил эту проблему просто. На мой вопрос: что будет после смерти, мама, ярая материалистка, сказала: “Ничего. Человек умирает насовсем”. Потом, вечером, я долго лежал в постели и все пытался представить себе это “ничего”. Смотрел в темноту и думал: “Вот я умер. Вот лежу в гробике. И что? Как там будет? Что я увижу?” Мне представился абсолютный, замогильный мрак и бездействие. “Неужели это все? — думал я. — И вот так год за годом надо лежать? Но если человек умирает совсем, то кто будет смотреть в эту темноту?” От таких мыслей стало жутковато, и я решил: “Пусть! Вот стану старенький, умру, тогда и посмотрю, что бывает после смерти”.

Валентин Юрьевич внимательно смотрел на меня. А я поймал себя на том, что глупо улыбаюсь, быстренько стер улыбку и пожал плечами.

— Не знаешь… — произнес Сенсэй. — Ну хорошо. Вот ты говоришь — тридцать два. А почему ты не женат?

Что за вопросы? И ни слова о сегодняшнем.

— Пожалуй, я никогда не считал это целью своей жизни.

— Почему? Это действительно одна из человеческих целей.

Что он хочет этим сказать? Ощущение, что меня прогоняют через какой‑то непонятный тест, усилилось.

— Возможно, я никогда не чувствовал в себе достаточно ответственности для этого…

— Ну‑ну… — он кивнул, будто я подтвердил своим ответом его мысль. — А может быть такое, что ты приберегаешь свою ответственность для чего‑то другого?

Я хлопнул глазами раз, другой. Он опять прав! Смутно, но это ощущение возникало всякий раз, когда какая‑нибудь из знакомых женщин начинала питать по отношению ко мне матримониальные намерения. Н‑да! Сенсэй знает меня лучше, чем я сам. Впрочем, на то он и Сенсэй.

— Хорошо, вы правы, Валентин Юрьевич, но какое…

— Это имеет отношение к сегодняшнему? — Сенсэй закончил за меня фразу и улыбнулся: — Прямое! Почему у тебя до сих пор коричневый пояс, Игорь? Ведь ты занимаешься у меня больше десяти лет.

Опять двадцать пять! Он просто бомбардирует меня серьезными вопросами! А на этот я вообще предпочел бы не отвечать.

— Не готов, наверное…

Он засмеялся.

— Только не говори мне, что ты тупой, Игорь! Потому что такой ответ бросает на меня тень как на преподавателя. Даже медведя можно научить ездить на велосипеде! А ты не медведь, и, значит, я хреновый Сенсэй. Десять лет вожусь с безнадежным олигофреном!

Я разозлился. Почему издевается надо мной? За что?

— Но ведь это вы, Валентин Юрьевич, решаете, кому аттестоваться на пояса!

— Ого! — Сенсэй поднял руки ладонями ко мне. — Да ты зол! Еще немного — и ты бросишься на меня, а я буду валяться и сучить ножками, как Володя сегодня. Что, задело тебя? Говно кипит? Остынь!

И я остыл. А если бы умел, то покраснел бы. Отодрали за уши! Выпороли, как нашкодившего мальчишку. Какой же я осел!

— Так что такое Черный пояс[38], Игорь? — Сенсэй выглядел так, будто ничего не произошло.

— Высокая техника плюс…

— Плюс хрень собачья, — закончил он с серьезным видом. — Ведь ты же знаешь! Черный пояс — это Ученик! Ученик с большой буквы! А это ответственность! Та самая, которой ты избегаешь. А техника… Ты сегодня работал с Андреем…

— И он выиграл.

— По очкам. На свой пояс он сдавал три года назад, а сейчас он работает минимум по Второму Дану. И такой, какой он был на аттестации, Андрей проиграл бы тебе сегодняшнему вчистую.

— Но это значит…

— Да, технически ты готов. И уже давно. Но ты не разобрался еще со своими приоритетами. Это вовсе не означает, — Сенсэй усмехнулся, — что для этого ты срочно должен жениться. Однако разобраться обязан! И чем скорей, тем лучше. Судя по сегодняшним событиям, твое время на исходе.

Снова загадка. Что на исходе? Я скоро помру, уйду из Рю? Или еще что‑нибудь?

— Но что это было сегодня? Может, это связано с моим прошлым? С ниндзюцу?

— Не знаю. Честно говоря, я ожидал, что ты выкинешь нечто в этом роде, когда давал тебе задание работать с Володей. Но такого — не мог себе и представить…

— Так вы знали, что он использует…

— Пробой поля? Конечно! Я должен знать все, что происходит в “Додзе”.

Вот как. Выходит, я зря вообразил себя скальпелем. В этот раз на операционном столе был я сам. И это меня “сажали на задницу”. И посадили. Правда, скальпель едва не сломался…

— Что с Володькой?

— Хорошо, что спрашиваешь. Он в порядке, хотя ты чуть не сжег его. Честно говоря, я не думал, что у вас там учили таким вещам. Эта черная штука за твоим плечом…

— Но Кутузов действительно очень сильный мастер… Погодите, какая штука?

— Черная, яйцеобразная, высотой, если у таких вещей есть высота, — около трех метров, — терпеливо описал Сенсэй. — Возможно, ваш Кутузов действительно Мастер. Но это… Не похоже на ниндзюцу. Вообще ни на один из стилей. Я не сталкивался с подобным много лет. И это было очень давно. Не здесь… Ты только одно запомни, Игорь, прежде чем повесишь на себя всех собак и чувство вины иже с ними. Нет ничего дурного ни во Тьме ни в Свете. Нет Черной и Белой Магии. Есть черные и белые Маги. Все зависит только от тебя самого. И то, что есть в тебе, — ни хорошо, ни плохо. Это есть. Это часть тебя. И все зависит от того, как ты это будешь использовать. От твоей меры ответственности… А теперь иди и сделай мне кофе. Принесешь — ив зал. Твой меч сегодня с красной оплеткой…

* * *

— Эй, братишка, постой!

Они возникли из‑под арки, когда я уже подходил к своему подъезду. Дорога от “Додзе” до дома — каких‑то сорок минут пешком. Время подумать. Вот я и думал, пока меня не окликнули.

Двое. Рослые. Каждый выше меня минимум на голову. Фонарь светил им в спину — белые ночи еще не наступили, и я видел только черные силуэты. Подошли ближе. Тот, что пошире в плечах, сказал:

— Курить есть, братишка.

Именно сказал, а не спросил. Мне показалось, что он при этом нагло так усмехается, хотя лица я видеть не мог. Второй “курильщик” встал чуть сбоку. До меня долетел запах перегара.

— Ну че молчишь? Не куришь, может? Спортсмен?

Темные фигуры на светлом фоне почему‑то казались плоскими. Ненастоящими они казались. Театр теней. Манекены. Я стоял и смотрел на них, привычно ощущая через подошвы ботинок жесткий асфальт. Чувствовал, как разливается вокруг мое внимание, включая в себя все окружающее, — прямо как на ритуале в начале занятия. Слушал, впитывал, готовился… К чему? Этот вопрос не успел возникнуть.

Та из фигур, что находилась сбоку, вдруг взяла первую за плечо.

— Пошли. Пошли отсюда!

Помедлив, первый силуэт сделал шаг назад, развернулся и следом за вторым исчез под аркой. Я некоторое время еще смотрел им вслед, потом поднялся на крыльцо и взялся за ручку двери. И тут до меня дошло. Они пытались завестись. Эти двое хотели начистить кому‑нибудь рыло. И наткнулись на меня. А я… Почему они ушли? Я ведь ничего не сделал. Или сделал? А может, они что‑то почуяли? Что‑то стоящее за моим правым плечом. Сенсэй сказал, что там что‑то было. Черное. М‑да…

Лифт вознес меня на восьмой этаж и тихо тренькнул звонком, распахнув двери. Доставая ключи, я гадал: случайно ли это произошло именно сегодня? Много лет, с тех пор как я порвал с “Шимодзабура‑Шимогахара‑Рю”, мне не доводилось драться на улице. Много лет с тех пор, как нашел “Дарума‑Рю”.

И вот сегодня мне предоставили шанс. Что если Сенсэй не прав и это все же как‑то связано с проклятием, которое висело на мне благодаря ниндзюцу? Может же он ошибаться. Ведь он человек. Как и я. Он сам об этом всегда напоминал, говоря, чтобы мы избавлялись от догм и учились думать своей головой.

Пребывая в задумчивости, я открыл дверь, шагнул в прихожую… и замер. В квартире кто‑то есть! Мелькнула мысль, что еще ничего не закончилось. Тихонько сняв с плеча сумку с формой, я сжал ее в левой руке, чтобы метнуть в нападающего, как только замечу его, и выиграть этим пару десятых секунды. Мне хватит…

Прислушался. Ванная, туалет, кухня… Комната! Там! Осторожно подкравшись к двери, я рывком распахнул ее. Внутри…

Вот идиот! Я же сам давным‑давно дал ей ключи.

— Привет, Танюшка!

Она вздрогнула и оторвала взгляд от книги.

— Ой! Я не слышала… Ты меня напугал. Привет. Я тут тебя уже давно жду… Опять занятия с Сенсэем?

— Ты меня напугал. Привет. Да. — Передразнил я ее, подхватил с дивана и с наслаждением поцеловал в губы. Она пискнула.

— Задушишь!

— Непременно, вот только схожу в душ. М‑м! Как ты вкусно пахнешь!

— Прекрати меня нюхать, людоед! Лучше расскажи, что с тобой делали! На тебе лица нет.

Я осторожно поставил ее на пол, еще раз поцеловал и ответил:

— Ничего особенного, сердце мое. Просто повыбили дурь.

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— Надеюсь, ничего существенного не отбили?

— Нет! — я рассмеялся. — Все существенное я берегу как зеницу ока.

— Ну‑ну! — Танюшка недоверчиво прищурилась. — То‑то у тебя была физиономия, когда ты вломился в комнату…

— Какая?

— Зверская.

— Все правильно, — провозгласил я. — Мы не виделись почти неделю, и я озверел! Как тут не озвереть? Женщина, она облагораживает, а…

— Болтун ты, Игорешкин! Три дня всего прошло… Ладно, пойдем, я тебя кормить буду.

Дата добавления: 2015-08-05