ХЭППИ-ЭНД 4 страница

Гнездич висел на руке своего врага, беспомощно болтая ногами в воздухе. Лицо его, однако, являло при этом эталон буддийского спокойствия.

- Зачем? – спросил он.

- Потому что это ошибка, - Худайбердыев что есть сил упёрся ногой в спасительный прут, подтянулся на локтях, подался всем телом чуть назад, не выпуская запястья Гнездича, перевёл дух, - Послушай. Я действительно не помню ни тебя¸ ни её. Я никогда – повторяю это снова – не работал в «Вестях». И никогда не сидел в КПЗ. Я не знаю, кто на самом деле увёл у тебя эту женщину. И почему вы оба думаете на меня. Просто. Прекрати. Психовать. Я тебя вытащу. И мы спокойно сядем. И поговорим. Я докажу тебе, что я – не при чём.

- Рейхенбахский водопад, - лицо Валериана Леонардовича, покрытое мелкими бисеринками пота, скривилось в уродливой гримасе то ли боли, то ли смеха.

- В смы…. смысле?

- В смысле… проклятая эпоха… постмодерна… Куда ни плюнь… везде… цитаты… Как будто живём внутри… огромного…текста… написанного безумцем…

Худайбердыев изо всех сил упёрся пяткой в железный штырь и чуть не охнул от внезапной боли в спине. То ли мышцу потянул, то ли позвоночный диск от перегрузки чуть сместился и пережал нерв. Долго он его не удержит. Полминуты максимум.

— Помогай… мне… уже…

Гнездич внезапно отяжелел ещё больше, просел сантиметров на пять, и Худайбердыев услышал еле различимый скрежет железа: это арматурина под весом их тел начала угрожающе гнуться.

— Ты… такой… беспомощный… - то ли захохотал, то ли закашлялся директор «Тектоники», - Ничего… без меня… не можешь… даже… меня… спасти… Голм… голм… Верни мою… прелесть… мерзкий бэггинс… кстати… это… идея…

Запястье Худайбердыева прошила острая, влажная, нестерпимая боль. На мгновение он разжал хватку и зажмурился — а когда открыл глаза, левая рука его была пуста, а чуть ниже кисти алела ровная цепочка неглубоких, скупо кровоточащих ранок. Он приподнялся на локтях и осторожно заглянул в бездну. Бездна не удостоила его ответным взглядом. Гнездич растворился в ней навсегда, как кольцо всевластья в лаве Роковой горы.

Худайбердыев обессилено перевернулся на спину и снова закрыл глаза, пытаясь унять дрожь и умерить сердцебиение. Внутри его груди, казалось, разошёлся целый сводный оркестр барабанщиков, истошно колотящих пудовыми молотами в рёбра, причём в ритме слип-джиги. Там-тататата-там-тататата-там-там-татам-татам. Девять восьмых. Престо. Престиссимо. Оно сейчас выскочит из груди, остатками сознания подумал Худайбердыев. Дышать. Дышать. Семь-одиннадцать. Семь секунд вдох — одиннадцать выыыыыыдох. И ещё раз. И ещё. Иначе смерть.

«Мы живём внутри текста… - лениво затухал в его голове удаляющийся в недра земли голос Гнездича, - Нас пишет безумец… Везде цитаты… Ты беспомощен… Это мой бунт против матрицы…»

Стоп.

Он мог спастись. Но не захотел. И тащить за собой в бездну Худайбердыева тоже не захотел. Тогда зачем разыграл эту мерзкую сцену? Тонкая месть? Типа, живи и мучайся совестью до конца дней? Но при чём тут бунт против матрицы? Чего хотела матрица от Гнездича? Где он её сумел обмануть? В какую лакуну текста просунул палец и разорвал ткань на части?

Ровный белёсый полусвет, пульсирующий за закрытыми веками, на мгновение померк, потом превратился в полусвет-полумрак оттенка фельдграу. Кто-то, стоявший над телом Худайбердыева, нерешительно наклонился, зачем-то проверил пульс.

— Вам нехорошо?

Худайбердыев открыл глаза. Прямо над его лицом возвышалась нелепо вытянутая, непропорционально худая фигура давешнего охранца.

— Норм… нормально.

— Сами встанете?

— Да.

Охранец с физиономией бывалого сидельца всё же подал руку, помог подняться, отряхнул заляпанные глиной джинсы. Спросил с затаённой неприязнью:

— А где этот… который с вами был?

— Ушёл, — честно ответил Худайбердыев.

— Поаккуратнее здесь, Валериан Леонардович, — охранец взял Худайбердыева за локоть и решительно направил в сторону ленты ограждения, — Я понимаю, вы уполномочены. Но всё равно — аккуратнее. А если бы упали? Опять я отвечай? Нахрена мне?

«Он… он назвал меня Валерианом Леонардовичем???»

Ах да… Корочки. Бывалый конторщик, разумеется, пошарил в карманах у лежащего, нащупал корочки, проверил, убедился, успокоился. Но фотография в документе? Там же совсем другое лицо?

— И фоточку в удостоверении вам поменять пора, — словно услышав мысли Худайбердыева, посоветовал охранец, — Старая она. На себя уже не похожи. Остановит патруль в следующий раз, придерётся, проблемы будут.

На негнущихся, дрожащих ногах Худайбердыев доковылял до внешнего периметра ограждения, цифруя мир вокруг себя с холодной бесстрастностью камеры слежения. Какие-то люди. Какие-то дома. Занавески на окнах. Газоны. Крашенные в радугу автомобильные покрышки посреди этих газонов. Фуксии внутри покрышек. Почему фуксии? У парня, пишущего этой кусок текста, фантазия чуть большей, чем у кирпичной стенки: даже цветы на газоне не мог рассадить пооригинальнее. Почему не орхидеи, например? Хотя нет… орхидеи нельзя. Они выглядят неприлично, а во дворе дети играют… Интересно, сколько детей проживало в доме № 37? И по чьей вине они больше никогда не выйдут гулять в этот двор? По вине слепых сил природы, божьего жестокого замысла, таинственного супероружия, о котором талдычил бешеный таксист — или… или просто так захотел автор текста? Ну тогда он мразь конченная. И гореть ему в аду. В специальном отделении для графоманов. А то отправляют туда мелочь всякую – прелюбодеев, обжор, пьяниц, сквернословов… а они небось за всю жизнь ни одной живой души не погубили. А тут за пять минут ненапряжного стучания пальчиками по клавиатуре — тысячи человек отправились в преисподнюю. И хоть бы искра сочувствия с той стороны монитора. Хоть бы слезинка. Никакой, даже самый гениальный текст, не стоит одной-единственной слезинки одного-единственного замученного в нём ребёнка. Впрочем… впрочем это опять — цитата.

В точку попал Гнездич. Знать бы точно, в какую именно.

На границе зон охранец отпустил его локоть, буркнул «Привет Иванычу от меня» и тяжёлой походкой удалился куда-то вбок. Зато налетели репортёры, всё это время ожидавшие в засаде у внешней ленты хоть кого-то, кто им скажет об инциденте больше немногословного полковника Бодуна.

— Вы видели провал своими глазами? — деловито затараторила пегая длинноногая девица в свитере с триколором и кровавой надписью по его диагонали «Марс наш!», затем откуда-то из-за спины вытащила микрофон на длиной палке и бесцеремонно сунула его прямо в худайбердыевский нос, — Максим, снимай. Итак, что там? Много ли жертв? Это теракт?

Худайбердыев остановился, осоловевшим взглядом окинул разношёрстную тусовку бывших коллег, изумляясь, что ни одна падла его не узнала, потом вспомнил — ну да, ну да, он же теперь другой человек… если корочкам и паспорту в кармане верить… Ражий детина в бейсболке набекрень, топтавшийся по левую руку от пегой девицы, хмуро прищурился и щёлкнул тумблером записи звука на своей камере.

— Это не теракт, — пробормотал Худайбердыев и внезапно осклабился по-волчьи, —Завтра, максимум во вторник такой же провал будет на Плотине. Через неделю весь Город станет огромной, и что-сука-характерно, бездонной дырой в земле. Бегите, глупцы. Врата Мории закрываются навечно. С вами был я — лже-директор НПО «Тектоника», а на деле диверсант и шпион семи разведок Валериан Гнездич. Гнез-дич, сэр босс. Как напиток, только пишется по другому.

***

За шесть часов до…

На сборы ушло минут двадцать, не больше. Во-первых, вещей у Худайбердыева (какие имеет смысл брать с собой в дальнюю дорогу) было не вагон и даже не маленькая тележка. Ноут, пара рубашек, банка кофе, пачка чая. Запихать всё это в дорожную сумку — недолгое дело. Жальче всего было сам дом: в него вложена уйма сил, денег и любви. Любовь — трата особенно энергоёмкая. Не случайно Лилечка её так страшится.

А во-вторых, виски «Маккален». Не «Белая лошадь» какая-нибудь палёная. Настоящий «Маккален», с тонким привкусом вишни и можжевельника. Десять тысяч за бутылку. Никогда бы Худайбердыев не позволит себе такое роскошество — кабы не кредитка Гнездича в кармане да конец света за окошком. После ста граммов этого нектара богов и дышится легче, и трудится лучше, и голова – внезапно – соображает со скоростью «Сапсана», пересекающего унылые пустоши Замкадья в дождливой сентябрьской тьме. А знаете, почему? Потому что нервы успокаиваются моментально. И включается внутреннее зрение, позволяющее видеть истинную суть вещей.

Пять минут назад Худайбердыев включил телевизор. И незамедлительно наткнулся на свой же импровизированный брифинг на руинах дома № 37 по улице Огнемётчиков. Цепкая девица, утром бравшая у него комменты в режиме опен-эйр, по вечернему времени облачена была в строгую пиджачную пару цвета бедра испуганной нимфы — которая на фоне студии новостей смотрелась примерно как та нимфа голышом в интерьерах готического монастыря. То есть пикантно, но слегка неуместно.

- Источник, назвавший себя сотрудником Конторы Валентином Гнидичем (ну олухи, не могли даже здесь правильно фамилию и имя назвать!!!), заявил журналистам, собравшимся на месте ЧП, что это не последнее обрушение в Городе. В ближайшие дни провал грунта, аналогичный случившемуся на улице Огнемётчиков, произойдёт в самом сердце мегаполиса, на Плотине. Последствия, как мы все понимаем, будут катастрофическими. Впрочем, пресс-служба Конторы поспешила откреститься от этой информации, сообщив, что человек по фамилии Гнидич у них не работает. Назира Аналова, служба новостей канала ЕБН.

Не прошло и минуты — Худайбердыев специально засёк время, не поленился, словно предчувствовал столь бурную реакцию пространства на его шалость — как телефон на тумбочек взорвался уже изрядно осточертевшим вальсом, а на мониторе вспыхнул номер… ну конечно же. Кто б сомневался.

— Вы идиот! — казалось, слюна изо рта Табуретикова прожигала трубку с той стороны, так он орал, — Вы что себе позволяете?! Я вам что сказал? Получить комментарии эксперта! А не срамиться на весь свет! Вы в курсе вообще, что ко мне из Конторы приходили? Они-то ваше мурло наглое быстро расшифровали! И знаете, что я сказал? Что вы у нас не работаете! И это правда! С сегодняшнего дня вы уволены навсегда! Материал я сделаю сам! В пятничный номер! Что вы молчите?

— А что я могу сказать? — подал плечами Худайбердыев и смачно опустошил ещё одну стопку раритетного пойла, — Кроме того, что идиот тут кто-то другой. Не я точно.

— И кто же?!

— А вы сведите дебет с кредитом, Антон Валентинович, — с ядовитейшей патокой в голосе посоветовал Худайбердыев, — Город обрушится в преисподнюю гораздо раньше пятницы. Вместе с нашей несчастной редакцией. И вместе с вами. Да и с Конторой, если быть предельно точным. Вам бы о спасении шкуры подумать, а вы пятничный номер планируете. Так что ответ на вопрос, кто здесь идиот, вы найдёте в зеркале. Извините, мне некогда с вами любезничать. Подумайте над моими словами. Чао.

Зря он психанул, лениво усмехнулся Худайбердыев, ощутив внезапное и очень острое желание затянуться «Блэком». Ничего страшного-то не случилось. Медиа-пространство, судя по сумме факторов, паники по поводу изречённого Худайбердыевым пророчества не испытывает ну ни на полпальца. По «Домашнему» идёт очередная мыльная опера, по «Окей-плюс» — бои без правил на кубок губернатора, по православному каналу «Апполон» — научно-популярный сериал о тайнах спаривания самок богомолов, по «ТВ-666» — астрологический прогноз. Тельцам обещают удачу в любви, Львам — солидный прибыток, Овнам советуют не переутомляться. Даже по ЕБН следующим сюжетом — визит китайского консула в нефтяную компанию на предмет заключения взаимовыгодного контракта на поставку чёрного золота Ямала в обмен на вечную дружбу. Впрочем, неудивительно. У каждой профессии — своя деформация: педагоги норовят всех учить даже во внеурочное время, врачи — ставить диагнозы без спроса, оперативники в каждой незнакомой физиономии видят потенциального преступника, разведчики — иностранного шпиона. Журналисты в любой информации — даже той, которую сами выдают с экрана или со страниц газет — видят увлекательную игру с нервами зрителя или читателя, игру, не имеющую никакого отношения к реальности. Поиграли в апокалипсис — и хватит, теперь о погоде.

Снова зазвонил телефон. Неужели Табуретиков пришёл в сознание?

— Добрый вечер, это банк «Стальинвест» беспокоит, — растёклась на другом конце сети медовая скороговорка очередного офисного робота, — мы рады сообщить вам, что ваши средства в размере тридцати пяти тысяч рублей возвращены на вашу карточку. Пять тысяч удержаны в пользу банка в качестве комиссии. К сожалению, карточка пока заблокирована во избежание несанкционированного взлома со стороны потенциальных злоумышленников. Разблокировка возможна не раньше пятницы по письменному заявлению держателя. Будете оформлять предварительную заявку?

— На что?

— На разблокировку.

— Ну так письменно же.

— Ммммм… согласно правилам нашего банка, клиент должен перед подачей письменного заявления оформить заявку устно, не позднее чем за три дня до предполагаемой даты осуществления услуги. Так будете?

— Нет, — Худайбердыев по-плейбейски хлебнул драгоценный нектар прямо из горлышка, — И знаете, почему? Город погибнет раньше пятницы. Провалится под землю. Весь. Вместе с вашим банком, активами, пассивами, банкоматами и руководством, сочиняющим такие идиотские правила. Я серьёзно. Спасайтесь, девушка. Бросайте всё и бегите. Прямо сейчас. Не верите — новости посмотрите. На ЕБН. В полночь будет повтор вечернего выпуска. Сами убедитесь.

По ту сторону на пять секунд воцарилась сакральная тишина могильного склепа. Очевидно, вложенная в голову незримой операционистки программа автоматически блокировала любую информацию, не имеющую отношения к финансовым потокам.

— Эммм… в таком случае мы не сможем вернуть вам карточку на этой…

— Дура! Зомби безмозглая! — неожиданно для себя самого взорвался Худайбердыев, — Город погибнет! Ты там глухая или как? Не доживёт до следующей недели стопроцентно! Хотя бы испугайся для приличия! Я не вру! И я не сошёл с ума! Хочешь сама сдохнуть — твоё право, но предупреди хотя бы родных, друзей, коллег! Это же просто!

— Эммм… к сожалению, я не уполномочена решать такие вопросы без консультаций с руководством банка. Всего хорошего, — холодно резюмировал робот и отключился.

Ещё через полчаса после этого волнительного диалога на экране худайбердыевского компьютера замигало недовольно выпученными глазами лицо Лилечки Элгебет.

— Я же просила…

— Я закончил повесть, — весело успокоил Худайбердыев редактора «Жестокого романа».

— Так быстро? — Лилечка недоверчиво, словно гончая в осеннем лесу, втянула воздух в истерично выгнутые ноздри, — Заинтригована, не скрою. Но свой емейл я вам не дам, не надейтесь. Приходите в пятницу в издательство, имея при себе бумажный вариант текста…

— … набор туалетных принадлежностей, смену белья на трое суток и военный билет, — закончил Худайбердыев грозный спич заказчицы, — В этом нет необходимости. Проще зачитать весь текст прямо по скайпу. Благо он состоит всего из четырёх предложений.

— Эээээ?

Худайбердыев поудобнее устроился в продавленном кресле.

— Человек ненавидел собачье дерьмо, — продекламировал он, картинно воздев руку к небесам, словно Пушкин на памятнике у Русского музея, — Ещё больше он ненавидел свою жизнь. Он иногда сравнивал эту жизнь со злобной редакторшей-лесбиянкой, боящейся любви куда больше, чем изнасилования стадом грязных шовинистических свиней в подъезде обшарпанной хрущёвки. А хуже злобной редакторши, ненавидящей всё, кроме дерьма и боли, может быть только великая бездна, коя пожрёт в день Страшного Суда и грешных, и праведных — пожрёт ещё до того, как злобная редакторша умрёт от удара, слушая этот бред. Конец. Вам понравилось, Лилия Сидонская? Это стоит ста тысяч? Молчите, не отвечайте. Сам знаю, что этот гениальный текст достоин только одного: гнить в мусорной корзине. Как и всё, что ваше издание печатает. Хотите совет на прощанье?

Лисье лицо «лилии Сидонской» по ту сторону монитора вытянулось и приобрело мертвенно-зеленоватый оттенок — ни дать ни взять заслуженная учительница с полувековым стажем служения на ниве, которую в трамвае пьяный хулиган обозвал старой толстожопой кошёлкой.

— Прекратите гневить Бога, отрицая величайший дар его любви к нам, недостойным. А именно хэппи-энды, — наставительно произнёс Худайбердыев, — Он ночей не спит, мучительно гадая, как убедить вас быть счастливой — а вы в него за это плюёте ядом каждую секунду бытия. За это в следующей жизни вы станете кукурузной тлёй. И я думаю, случится это никак не позднее четверга. Прощайте.

***

… он просто прилёг на минуту, не раздеваясь, поперёк кровати, свесив босые ноги на пол. Даже не поспасть — просто помедитировать с закрытыми глазами. И уже спустя двадцать ударов сердца опять оказался в знакомой до зубной боли обшарпанной комнатушке, где принтер на холодильнике, мертвенный свет двадцатипятиваттной лампочки под потолком, фотографии на стенах вместо обоев и…

Стоп.

Где Безликий?

Рабочий стол хозяина сна был пуст. С него даже компьютер убран — тот самый, допотопный четвёртый «пень», зависающий при любой пустяковой перегрузке и вырубающийся от грозовых разрядов. Пуст и стул, на котором Безликий обычно сидел. В воздухе — тошнотворнейшая вонь заживо разлагающегося тела. А на оконном стекле, почему-то чёрной губной помадой, криво начертано: «Я убил тебя десять раз. Почему ты ещё жив?».

Худайбердыев не успел даже толком испугаться — принтер за его спиной неслышно включился, и из его брюха поползли на свет листы, один за другим, один за другим… Только теперь текст на каждом из этих листов отлично читался. Да и немудрено. Написано-то на них было одно и то же. Всё тем же проклятым шестидесятым кеглем, шрифт «Олд таун», косой болд. Верхняя строчка перечёркнута, нижняя — выделена.

Верхняя, перечёркнутая, гласила: «… и ледяное дыхание бездны в один миг поглотило обоих — и предателя, и мстителя».

Нижняя хладнокровно возражала: «На мгновение он разжал хватку и зажмурился — а когда открыл глаза, мстителя рядом с ним уже не было».

***
Рыжей феи, впрочем — тоже. Худайбердыев со щелчком открыл глаза и осоловевшим взглядом уткнулся в часы над дверью: час ночи. А прилёг он в одиннадцать. Два часа как с куста. Вот что значит стресс. Он резко вскочил (голова предательски закружилась, но он пробормотал «пренебречь, вальсируем»), безжалостно вправил шею на место по методике мастеров рукопашки и двинулся зачем-то в кухню — хотя не собирался ставить чайник. Крякнул, почесал подбородок, вернулся чуть назад, приоткрыл дверь ванной. Пожал плечами, включил свет в прихожей, затем в гостиной. Едва не запнувшись о им же сложенную и стоящую посреди комнаты сумку, резко отодвинул дверь-купе кладовки. Включил там свет, пошарил за висящими на одёжной гардине двумя с половиной пуховиками. Опять пожал плечами — уже с изрядной долей тревоги. Вернулся в спальню, достал из сумки уже запакованный ноут, щёлкнул стартером, зашёл Вконтакт и принялся задумчиво листать последние сообщения — словно пытался обнаружить в них скрытый, не замеченный ранее двойной смысл.

— Эй.

Тишина в ответ.

— Ты где?

С таким же успехом он мог разговаривать с собственным отражением в зеркале.

— Я знаю, ты где-то здесь. Ты обещала прийти ночью. Я даже соседей предупредил, чтобы не пугались. Вру. Не предупредил. Но в любом случае…. Ладно, плевать. Чего это я.

Худайбердыев схватил со стола «Нокию», открыл папку «Входящие звонки». В промежутке между номером Гнездича и номером Табуретикова зияла аккуратная торричеллиева пустота. Даже не равнодушное сообщение почтового робота «номер абонента не определён». Вообще — ничего. Никаких следов звонка. Воистину — призрак.

— Это нечестно.

Первой жертвой оказался стакан из-под виски: Худайбердыев его просто разнёс об стенку с размаха. Крупные осколки сверкающим веером разлетелись по полу. Второй жертвой стала швабра, которой Худайбердыев попытался смести эти осколки в совок: с черенка соскочила щётка, а через мгновение сам черенок был переломлен пополам об костлявое худайбердыевское колено. Ещё немного, и в номинации «Третья жертва ночной истерики» победил бы ноут, перед мерцающим монитором которой Худайбердыев сидел сейчас на корточках, со всей силы лупил кулаком в свою же открытую ладонь и шептал, чуть не плача:

— Почему… тебя нет рядом… когда ты… так… нужна… почему…

Пиииип.

«У вас одно непрочитанное сообщение» — бесстрастно отметил голосовой регистратор входящих.

И что характерно — он не врал. Некто, скрытый под аватаркой с задумчиво жующим козлом (или медведем, одним словом — неведомой вконтактовской зверюшкой, сопровождающей обычно сообщения от незарегистрированных либо забанненых за спам пользователей), только что постучался в личку Худайбердыева.

«Я здесь» (смайлик котика с сердечками вместо глаз)

«Кто ты?» — Худайбердыев нервно застучал по клавиатуре, с психа промахиваясь мимо клавиш и открывая попутно какие-то сто лет ему никуда не упёршиеся всплывающие окна.

«Это я»

«Имя, сестра, имя»

«Твой рыжий фантом, дурило» (смайлик котика-каратиста)

«Звучит как фамилия вратаря чехословацкой сборной по хоккею… Ты где?»

Дата добавления: 2015-08-05