ХЭППИ-ЭНД 3 страница

— Анафему наложила?

— Почти. Говорит: ну откуда я знаю, куда бог эту девочку после смерти определит? Может, она некрещёная? Тогда в ад! Ад, отвечаю, не место и не время, ад — у вас в голове, причём уже при жизни. Губки поджала, заткнулась. Потом говорит: а я то что, я же по канону пишу. Нет, бабушка, отвечаю, нет! Вы в своём тексте — творец и вседержитель, вы — Бог, а не кто-то другой! Вы решаете, жить персонажу или умереть, и куда его отправить после смерти! Вы! Он — глина в ваших руках, но человек-то по Писанию тоже сделан из глины. А где гарантия, что написанное вами не обретёт плоть и кровь? Может, сочинив сказку про больную девочку, вы только что породили эту девочку в реальности, где-нибудь в Гонолулу?

Худайбердыев озадаченно хмыкнул.

— То есть ты хочешь сказать, что, создавая по заданию Лилечки безрадостный сюжет, я…

— Да. Именно это.

— Бред, — Худайбердыев встал, давая понять, что разговор окончен, — Ладно, ты как знаешь, а я спать. Пока ты опять не исчезла на моих глазах. Будешь уходить — оставь записку хотя бы. На зеркале. Создай иллюзию реальности происходящего. А то крыша едет уже.

***

За сутки до…

Хмурое воскресное утро встретило Худайбердыева истошным воем сигнализации за окном. Причём вопила не одна тачка, как это обычно бывает, если подойдёшь к ней слишком близко — вопило всё автостадо железных коней, припаркованных во внутридворовом кармане, на газонах, детской площадке и полуразрушенном хоккейном корте. С учётом лёгкого похмелья после ночных посиделок — эффект воистину мозговзрывающий.

Рыжая фея выполнила обещание: записку оставила. На зеркале. Губной помадой наискосок. «Ушла к любовнику в параллельный мир. Подумай насчёт моих слов». Пока Худайбердыев, сквозь зубы матерясь, оттирал это безобразие ацетоном — на столике опять заиграл «Гран-вальс». Да что же это такое… Ни руки вымыть, ни в туалет сходить. Сплошное буйство энтропии с утра.

— Вы где? — нервно спросила энтропия голосом Табуретикова.

— Я пишу, — соврал Худайбердыев, — А что?

— Концепция опять изменилась, — деловито сообщила энтропия, — Сдавать материал нужно не к среде, а завтра.

— У меня пока комментарии только вашего…

— Мало?

— Мало. Он мне выдал контакты одного дядьки, то ли сейсмолога, то ли что-то в этом роде. Судя по сумме, это его эксперт. Хочу завтра попытать его.

— Сегодня.

— Сегодня воскресенье.

— Завтра, Худайбердыев, у нас с вами может вообще не быть. В Интернет зайдите, полюбуйтесь. Так что — сегодня.

Первая же ссылка в Яндекс-новостях, которую Худайбердыев открыл, устроившись с ноутбуком на коленях в давешнем продавленном кресле, била наповал:

«Обрушение девятиэтажки на Старой Монтировке. Под завалами могут быть сотни человек. ФСБ подозревает теракт».

Следом шла не менее пугающая новость:

«На Архиерйской образовалась трещина длиной 300 м. и шириной 5 м.».

И сразу же под ней, подтверждая тезис о весьма широкой релевантности Яндекса:

«У Десницкого обнаружена остеосаркома».

Кто такой этот Десницкий, и почему пользователей должен волновать факт остеосаркомы у этого перца, Худайбердыев разбираться не стал — времени нет. Внимательно изучил снимки трещины на Архиерейской. Провел мысленную линию от места внезапного разлома к рухнувшему дому на Старой Монтировке, от него — к проспекту Звездолётчиков, замкнул контур на Плотине. Идеальный ромб. Полное ощущение, что некто невидимый снизу нарезает Город, словно торт, но нарезает почему-то с центра. Если представить, что после этой операции весь центр провалится в бездну — получится бублик: по краям тесто, в середине — дырка. А бублик — это так называемый «тор», фигура, которую многие эзотерики считают основой миропорядка во Вселенной. А ещё чёрные дыры в космосе имеют форму тора. Хотя откуда наука об этом знает? Ну вот откуда? Провал в грунте можно хотя бы сфотографировать. А чёрную дыру заснять получится в лучшем случае Хабблом, с расстояния в миллионы световых лет, а значит — миллионы лет спустя после инцидента. То есть сугубо теоретически к моменту, когда орбитальный супер-телескоп обнаружит чёрную дыру — её на этом участке вселенной уже не будет.

Чёрт. О чём он вообще думает. Город уходит под землю. Город, в котором он сам живёт. То есть уходит ВМЕСТЕ С НИМ!

На визитке, оставшейся после рукопожатия с «кротом», значился не один, а два телефона: рабочий и мобильный. Чем чёрт не шутит? Пошлёт лесом, конечно, Худайбердыева этот сейсмолог-эксперт. Мол, не был, не состоял, не привлекался, никому никаких расчётов не производил, вы что, мужчина, пьяный что ли? Но вдруг. Вдруг разговорится Гнездич этот самый. Соперник Худайбердыев в любовных делах — про которые сам Худайбердыев помнит не больше, чем про первый день творения мира. Или это другой Гнездич? Неважно. Если повезёт — попытаемся найти ответ на оба вопроса. Только вот в чём загвоздка, как Гамлет говорил: если этот чёртов Гнездич делал засекреченные расчёты для понятно какой конторы — он наверняка давал расписку о неразглашении. Тухляк, короче, а не источник информации.

Но. Но. Но. Просто позвонить. Просто спросить. За вопросы денег не берут и в тюрьму не сажают. «Недоброго вам утречка, неведомый мне Валериан Л. Гнедич! В упор не знаю вашего отчества, а ещё я когда-то жену у вас увёл, или не у вас, но в любом случае не чужие люди, так вот — вы пару дней назад делали какие-то расчёты движения тектонических плит под городом, причём делали под подписку, но мне вас слили ваши же заказчики, так вот не сольёте ли вы, в свою очередь, в мой диктофон, что нынче с городом происходит? А мы ваш коммент в газетке дадим, с фотографией».

Ага. С разбегу он при таком раскладе разговорится. Двадцать раз.

— Алло.

Хм. Оказывается, пока Худайбердыев мысленно простраивал тактику разговора, он на полном автомате набрал номер таинственного Гнездича Валериана Л. А тот взял и ответил. «Нога судьбы» называется.

— Зд… здрасте, Валериан… отчества вашего не знаю…

— Леонардович.

— Можете говорить?

— Если недолго. Я на объекте.

— На Старой Монтировке?

— Эээээ… Предположим. С кем идею честь?

— Моя фамилия Худайбердыев.

На том конце сети секунды на три воцарилось гробовое молчание.

— А, привет, старик, привет, — незримый Валериан Леонардович сделал попытку невесело рассмеяться, — Сто лет тебя не видел. Извини, я сейчас немного занят. Чего хотел?

«Значит…. Значит этот всё же ТОТ САМЫЙ Гнездич. Раз мы на «ты». Но я совершенно его не помню. Или я сошёл с ума, или мир вокруг».

В таких нелепых ситуация самый лучший способ добиться успеха — честность, подумал Худайбердыев.

— Мне твой номер один человек дал. Которому ты экспертизу делал насчёт провала на Звездолётчиков, — стараясь придать голосу развязную вальяжность, свойственную беседе двух старых приятелей, сообщил он в трубку, — Я пишу материал для одной газетки. Газетка интересуется, что происходит вообще. Материал в послезавтрашний номер. Я подумал — вдруг ты захочешь дать комментарии? Всё-таки учёный, сейсмолог, все дела. Не захочешь — никаких проблем, понимаю. Но я был бы безумно благодарен за помощь.

Трубка опять на несколько секунд напряжённо замолчала. Зато сводный хор автосигнализаций за окном с новой силой грянул свою симфонию паники и обречённости. На что они срабатывают, интересно?

— Подъезжай, — наконец коротко кашлянула трубка, — Я сейчас на Монтировке, ты правильно угадал. Огнемётчиков, 37. Не перепутаешь. Где провал, да. Его оцепили, поэтому внутрь тебя вряд ли пустят, но ты когда подъедешь, набери меня. Вообще права что-либо говорить я не имею, но старому… хм… другу (он с нарочитым сарказмом выделил слово «друг»), по старой… хм… так и быть. Но поторопись.

За неимением личного авто Худайбердыеву пришлось вызывать такси, а потом ещё минут двадцать ждать смски с номером машины. Наконец прибыл серый «Шевроле» с неприветливым наголо бритым детиной за рулём — словно выпавшим через пространственно-временную щель прямиком из девяностых. Для полного соответствия образу не хватало только малинового пиджака и золотой цепочки толщиной в палец.

— Огнеметчиков, это где дом рухнул? — с ненавистью утопив тапку в пол, спросил он, — Вот так вот строят, шалавы. Сначала построят, деньги из бюджета скиздят, людЯм продадут по бешеной цене, а потом дом падает, и где строители? Где проектировщики? В звезде проектировщики! А их посадить всех надо, их расстрелять всех надо! Вы не согласны?

— Бюджет-то тут при чём, — растерялся Худайбердыев, огорошенный смелостью идеи массовых расстрелов по имя решения квартирного вопроса, — Застройщик свои деньги вкладывает.

— Не свои, а наши! А потом люди гибнут! У меня в девяностые брат от наркотиков загнулся, так я неделю не мог его труп из морга забрать! С меня взятку хотели! Вот врачи, а? Жульё сплошное!

Перескок с темы недобросовестных застройщиков на тему врачей-убийц случился столь неожиданно, что Худайбердыев лишь покорно кивнул и углубился в созерцание дырки на джинсах в районе правого колена.

— А теперь вопрос, — не унимался водила, чудом не разнеся левый поворотник вместе с зеркалом о бок стоящей на обочине фуры, — Падла, чего встал тут! Чурка грёбаный! Понаедет этих чурок, а потом дети у баб косоглазые! Так вот, теперь вопрос. Кто виноват, что мой брат от наркотиков, а? Не, он сам, конечно, тут ты прав, — водила, как водится у людей с незаконченным средним образованием, резко перешёл на «ты», — Но так то? А я тебе скажу. Это Америка виновата. С её пидарасами в шоу-бизнесе. Растлили нацию, падлы! На них бомбу ядерную надо скинуть, и тогда всё образуется, я тебе отвечаю.

— Что образуется?

— Всё! Ваще все! Нация воспрянет тут же! Весь мир нагнём! Мы же великая культура, епт! Чехов это… Гагарин. Чо там кто ещё, хе-хе?

— Нижинского с Чайковским забыл. А если они в нас бомбой? В ответ?

— Да откуда? Откуда у них бомба-то? — искренне изумился водила, — У них разврат и пидарасы сплошные! Они воевать-то разучились! Да и не умели никогда! Мы же их ещё под Бородиным нагнули!

— Там французы были.

— Французы, блин, какая разница? Одним миром мазаны! Я тебе так скажу, — персонаж из девяностых наклонился к уху пассажира, дохнул тонкой смесью чеснока и селёдки и внезапно заговорщически подмигнул, — Мне друг рассказывал. Только ты никому. Друган у меня крутой. Из тех, кто Родине служит, погон не нося. Так вот. Он мне рассказывал. Только ты никому. У нас давно оружие есть. Сейсмическое, блин. Секретное. Кнопку нажали — а в Америке землетрясение. Вторую кнопку нажали — потоп. Третью нажали — и провалилась Америка в ядро земли. Так что не надо мне ля-ля про их бомбы. Не успеют.

Двести сорок рублей, отданные пламенному патриоту за услуги, оказались последними в скромном холостяцком бюджете Худайбердыева. Табуретиков обещал разобраться с ситуацией вокруг зарплаты, сожранной компьютерным сбоем — но ближе к концу недели. И это ещё не самый безнадёжный вариант. Ведь Антон Валентинович, как оказалось, рулил двумя изданиями сразу — а при таком раскладе любой, даже самый опытный финансист, в конце концов берега попутает, кому мороженое, кому цветы. Буквально вчера на глазах Худайбердыева новый шеф «Осени жизни» беззастенчиво врал в трубку представителю коллектива этого самого другого издания — прочно сидевшего без зарплаты уже третий месяц: «Ребят, я всё понимаю, я сейчас в Таиланде, вернусь через месяц и начну этот вопрос решать».

Удивительное дело — но Худайбердыева здесь ждали. Едва такси растаял под знаменитым мостом-развязкой, прозванном в народе «Лефортовским» (почему именно в честь знаменитой московской тюрьмы назвали мост на окраине провинциального миллионника, в котором, как уверены москвичи, нет ни метро, ни Макдональдса, ни даже водопровода — науке доподлинно неизвестно) — как из полицейской «Тойоты», припаркованной на углу Огнемётчиков и безымянной внутридворовой своротки, неспешно вышел высокий, респектабельный до рвоты, слегка седовласый красавец лет сорока пяти с лицом сытого льва — надменным и благодушно-безразличным к окружающей среде. По уверенности его шагов Худайбердыев сразу понял — это и есть искомый Гнездич.

— Привет, — сытый лев выдавил на лице ненатуральную улыбку, но руки подавать не спешил, наоборот, нарочито-демонстративно держал их в кармане плаща, — Не узнал, что ли? Ну, долго жить буду, значит. Здесь будем беседовать или на месте?

— А далеко место?

— Тут, — Гнездич неопределённо махнул рукой в сторону скопления угрюмых пятиэтажек прямо за свороткой, — Видишь, где жёлтая лента натянута? Там сейчас содом с гоморрой. Одних ментов батальон, не меньше. Конторщики, куда ж без них. МЧС опять же. Журналистов не пускают внутрь — дожидаются в тридцати метрах от зоны оцепления. Но у меня пропуск, а ты не журналист, ты со мной, коллега из института. Запомнил? Повтори!

Мимо изрядной толпы возбуждённых телевизионщиков с камерами на плечах и микрофонами на длинных ручках, перегородивших проезд во двор, Гнездич с Худайбердыевым неспешно двинулись в сторону более не существующего в природе дома № 37. Вместо девятиэтажки, ещё вчера горделиво возвышавшейся над ландшафтом по центру двора, висело высоченное серо-розовое облако кирпичной пыли — впрочем, к этому времени уже изрядно рассеянное налетевшим с запада ветром. Пухлый, с налитым кровью брыластым лицом полковник МЧС, почему-то в строительной каске на голове, монотонно бубнил, с затаённой ненавистью глядя поверх журналистских камер: «В четыре ноль-ноль утра согласно данным диспетчерской службы случилось обрушение… причины выясняются… количество жертв устанавливается… отрабатываются версии взрыва бытового газа… просим горожан сохранять спокойствие… полковник Бодун. Бо-дун».

— Прямо как у Сенкевича, — без улыбки заметил Гнездич, — Был у него такой герой, полковник Бодун… или Богун… не помню уже. Это со мной, — резко тормознул он всклокоченного парня с тремя нечитаемыми буквами на бронежилете, бросившегося им наперерез с криком «Проход закрыт!», — Ну что… мы пришли. Как говорится, добро пожаловать в ад.

— Всё так плохо? — сморщился Худайбердыев.

— Всё никак, — пожал плечами Гнездич.

— В смысле?

— Сейчас сам увидишь.

Обогнув торец пятиэтажки, они вышли во внутренний двор, по которому из конца в конец сновали встопорщенные, как воробьи, чёрные фигурки в бронниках, с укороченными калашами на боках. К чему была эта суета, да ещё во всеоружии, затруднился бы ответить сам Шерлок Холмс: ведь на месте рухнувшего дома теперь зияла бездонная четырёхугольная дырища, а вокруг этой дырищи — ни камешка, ни обломочка. Даже тротуар, прилегающий к месту провала, практически не деформировался — разве что по краям слегка выщербился, словно керамическая плитка, неаккуратно обломанная вручную после обработки алмазным резаком.

— Куда вы? — к парочке странных гуляк рванулся немолодой лысоватый особист с лицом заслуженного сидельца всех федеральных тюрем вместе взятых. Гнездич с брезгливой полуухмылкой, не оборачиваясь, сунул ему под нос какие-то корочки — и лысый тут же отвял, недовольно буркнув что-то вроде «Вас тут много, а мы одни».

— Что характерно, в реальности всё диаметрально наоборот, — Гнездич двумя пальцами приподнял жёлтую ленту ограждения и жестом пригласил Худайбердыева последовать за ним, — Их тут много, а мы одни. Совершенно одни. Здесь мёртвая зона. Охранцы инспектируют только внешний периметр — чтобы извне никто не проник. До того, что внутри, им нет дела. Упади мы с тобой сейчас в рокочущую бездну этой Мории — никто бы и не заметил. Правда, забавно?

Забавного в этом месте не было ровным счётом ничего, а бездна при ближайшем рассмотрении оказалась совсем не рокочущей. Скорее — гулкой, холодной, пугающей не размерами, а полной нереальностью интерьера. Она действительно не имела дна — а посему поглотила дом № 37 не просто в одночасье, но и совершенно бесследно. Словно ледяная полынья — зазевавшегося любителя зимней рыбалки. Но в полынье по крайней мере хоть что-то видно: отражение плывущих в небе облаков, движение рыбьих косяков в толще вод, утонувшие покрышки, водоросли… Здесь же — идеально ровная, идеально квадратная шахта, уходящая в никуда. Настолько в никуда, что даже файер для измерения глубины бросать бесполезно.

Гнездич, ничуть не страшась высоты, сел на краешек провала, свесил в него ноги и блаженно потянулся — словно здесь не место самой грандиозной катастрофы века, а скалистый берег моря где-нибудь в южном Кенте.

— Мы пока не знаем, как ОНА это делает, — сообщил он, жестом пригласив Худайбердыева присесть рядом, — Боишься? И правильно. Бояться — нормально. Эталонная аллегория грани жизни и смерти, по которой мы ступаем ежеминутно, но предпочитаем не вникать в детали. А здесь не вникать не получится. Одно неверное движение — и тебя не то что не спасут, тебя никогда не найдут. А сам ты умрёшь от ужаса гораздо раньше, чем разобьёшь кости о днище. Да и полно, есть ли у этой дыры днище?

— Кто — она? — рассеянно спросил Худайбюердыев, не в силах оторвать взгляд от пропасти в трёх метрах от подошв его ботинок.

— Если долго смотреть в бездну, бездна начинает смотреть на тебя, — насмешливо напомнил Гнездич, — Так вот, кто «она». Мы называем её «остеосаркома». Разумеется, это условное наименование аномалии. Почему? Потому что она даёт метастазы, и поражает, образно говоря, костную ткань Земли. То есть кору. Где эпицентр, стартовая клетка это «опухоли», пока сказать сложно. Мы предполагаем — в толще гор. По невыясненной пока причине кора на определённых участках начинает стремительно разрушаться. Но не вся целиком, а частями. Словно некто невидимый глубоко внизу, на границе коры и мантии, выедает её. Возможно, процесс шёл миллионы лет. Возможно, всё случилось внезапно. Чтобы сказать наверняка, нужно иметь данные скрининга коры минимум за последние сто тысяч лет, а это, как ты понимаешь, анриал. Не исключено, что техногенная деятельность в последние две сотни лет истории ускорила разрушение. Всё, что мы смогли — приблизительно рассчитать алгоритм и географию развития аномалии. Следующей рванёт привокзальная площадь. Потом юго-запад… да-да, там твой дом, я в курсе. Потом Плотина. Центр затопит гарантированно. Плюс разрывы на магистралях. Даже если в ближайшие три дня весь Город не обрушится в ад — коммунальная катастрофа ему светит с вероятностью двести процентов.

— То есть спасения нет?

— То есть спасения нет. Будем умирать молодыми, во цвете лет, банковских долгах и руинах напрасных надежд.

— Остеосаркома, — как эхо, повторил Худайбердыев, — У Десницкого обнаружена остеосаркома…

— Что?

— Так, ничего. В Интернете прочитал сегодня. У какого-то Десницкого врачи нашли эту самую хрень.

Гнездич опечаленно присвистнул, сказал «Жаль-жаль» — и принялся неторопливо перешнуровывать левый ботинок.

— Ты его знаешь?

— Знаю. Отличный писатель, лауреат «Антибукера». Молодой совсем. Моих лет примерно. Пишет вкусно, остро и без оглядок на вкусы плебса. Я был с ним знаком. Слышал, недавно он принялся за новый роман — про сложные взаимоотношения внутри любовного треугольника на фоне конца света. Задорно, правда? Прям как у нас с тобой.

Терпение Худайбердыева лопнуло, как слишком сильно натянутая тетива лука.

— Послушай!

— Нет, это ты послушай, — Гнездич резко обернулся, прищурился и стёр с лица дежурную улыбку, — Я всегда тебе поражался. Вроде умный, а дурак. Как ты вообще мог — после всего что натворил — звонить мне? Да ещё и просить помощи? Ты думал — дело давнее, я забыл, смирился, нашёл себе новую игрушку?

- Ты о чём?

- Ещё и лицемер, - вздохнул Гнездич, - Будь мужиком уже, а? Хоть раз в жизни попробуй? Тебе понравится, уверяю. Увёл женщину – так по крайней мере не юли. Я понимаю, ты моложе, интереснее, стрессов меньше, а значит, не приходится принимать транки. А раз так – стояк железный, да? На это она клюнула, когда выбрала тебя? На это… А ну-ка, подойди.

-Зачем?

- Подойди, не трусь. Трусить надо было раньше, - Гнездич ещё раз вздохнул, внезапным змеиным движением схватил Худайбердыева за рукав и силой усадил рядом с собой на краешек бездны. Да ещё и приобнял за шею крепко-крепко – не вырваться. Да и вырываться чревато: одно неловкое движение – и в тартарары рухнут оба.

- Тихо, - прошипел Гнездич в самое ухо тоном, не предвещавшим ничего хорошего, - Тихо, не дрожи. Просто ответь на пару вопросов, и свободен. Я же отвечал на твои. Теперь баш на баш. Лады?

Ну а что ещё в такой ситуации ответишь?

- Лады, - прохрипел Худайбердыев, стараясь не глядеть вниз и в прямом смысле слова задницей ощущая ледяное дыхание пропасти, зияющей под ногами. Потом откуда-то изнутри сознания пришла железобетонная уверенность: не в этот раз. Скоро. Но не сегодня.

- Честно отвечать будешь?

- Как на духу, - кивнул Худайбердыев и осторожно скосил взгляд в сторону, где по-прежнему суетились смешные фигурки с автоматами на боку. «Интересно, в кого они стрелять собрались? В дырку в земле? Чтобы ещё больше стала?»

- Не смотри туда, - благодушно рассмеялся Гнездич, - Они не среагируют. Они вообще на нас не смотрят. А почему? А потому что я показал им корочки. Они же реагируют только на сигналы, как собаки Павлова. Корочка – сигнал: альфа-самец идёт. А вопль «Помогите!» - не сигнал. Вот если ты меня схватишь за шею, а я начну орать – тогда да. Итак…

Из-под ноги Худайбердыева выкатился и беззвучно соскользнул в бездну треугольный рябой камешек.

- Вот так они асфальт и кладут, - пропел Гнездич,- А потом дома рушатся. Шутка. Вот так и мы с тобой – ухнем с этого откоса вслед за камешком. Так же беззвучно. Не шутка. Так говори же.

- Что говорить?

- Всю правду.

- Земля круглая.

- Да ты остряк… Чем ты её тогда сманил? Денег у тебя отродясь не водилось, карьеру не сделал, на рожу так себе. Интеллект? Увы, не блещешь, иначе бы не пошёл на встречу со мной. Талант? Читал я твои опусы. Графомания голимая, уж извини. Остаётся секс. Ты правда так хорош в сексе? Расскажи. Как ты её трахаешь. По скольку раз за ночь. Орёт ли она во время... Мне всё важно знать.

- Я.. я… я не помню.

- Чего, придурок?

- Я… не п-п-помню, как её у тебя уводил. Я и тебя-то не п-п-помню.

- Ну так я тебе напомню, - Гнездич поудобнее перехватил шею своей жертвы, - Дело было так. Она работала в вашей сраной газетёнке, «Вести», кажется. И как-то раз вы с ней выехали на срочное задание. И вас сцапали менты. Не помню уже, по какой причине: то ли на закрытый объект пролезть пытались ради остренького репортажика, то ли пикет у военной базы снимали, а вас повязали заодно с участниками. Герои, растуды вас. И вы провели ночь в КПЗ. Потом вас освободили, конечно. Но ночь в КПЗ – это экспириенс куда более волнительный, чем ночь в тропиках. Она была ещё юной практиканткой, всего боялась, растерялась сильно, заплакала, запаниковала. И ты, такой весь из себя партизан-подпольщик, всю ночь читал ей дурацкие стихи, рассказывал пошлые анекдоты, пел песни, утешал, обнимал. А потом она заснула у тебя на коленях, как сытая кошка. И всё бы ничего – ну что значит одна ночь? Но она влюбилась. Чёрт их разберёт, этих баб. На что у них встаёт на самом деле. Что? Ты хочешь дополнить историю свежими, неизвестными мне подробностями?

- Я… я никогда не работал в «Вестях».

- Ну не ври, - с издевательской укоризной попросил Гнездич, - Не ври так мелко и пошло. Я же сам тебя туда пристроил. Тебя, бездарного, ни на что не годного лоха, который всю жизнь перебивался с хлеба на квас только потому, что у тебя был влиятельный, богатый, умный и заботливый друг. Не было бы меня – ты бы давно подох с голоду. Ибо в нашем жестоком мире бабло достаётся лишь тем, кто угадал желания матрицы. А матрица, увы, за века существования постарела и поглупела. Не смотрит в перспективу. Живёт сегодняшним днём. Внушает плебсу базовые желания, а потом сама же на них и ориентируется при расстановке приоритетов. В медиа-бизнесе это особенно ярко выражено. Кому нужны талантливые, острые, смелые статьи? Да никому. Ты можешь сляпать на коленке бездарный, уродливый, бессмысленный текст – да ещё и с ошибками. Но если это будет текст о том, какие классные брикеты с навозом выпускает брикетный завод «Красное вымя» - директор завода тебе отвалит зелени за рекламу. Если это будет текст о том, какой молодец кандидат в депутаты Иван Иваныч – на деле дурак, бандит и косноязычное хамло, но кого это волнует в политике – какой он патриот, какой семьянин и как исправно платит налоги… То что? Правильно. Иван Иванович одарит тебя кэшем из предвыборного фонда. Ведь матрице нужен во власти бандит и хамло Иван Иванович, а тонкие интеллектуалы вроде меня – даром не сдались. А знаешь, почему?

- П… почему?

- Потому что она постарела и поглупела. И жаждет сдохнуть уже. Вместе со своими послушными рабами. Думаешь, почему я продал свой весьма успешный бизнес и вернулся в контору – а контора определила меня в подставные директора якобы научного института, на деле же – её филиала? Потому что это мой личный бунт против матрицы. Мелкий, неумный, обречённый на провал – зато МОЙ. Никем извне не навязанный. И женщина, которую ты увёл, тоже была мелкой, глупой, гулящей курицей – но МОЕЙ курицей. А ты покусился на моё. Ай-яй-яй.

Метрах в тридцати слева кто-то из охранцов зычно откашлялся в мегафон: «Стаднюк, твою мать! Почему периметр голый? Мухой в стык тридцать пятого и тридцать третьего! Коновалова и Абсалямова с собой возьми! Гражданские лезут!»

- А я, собственно, не то чтобы в претензии… - Гнездич на мгновение ослабил хватку, прижался щетинистой щекой к уху Худайбердыева и зачем-то дунул туда, - Не поверишь, я сам собирался её бросить. Надоела. Но – сам. Ключевое слово. Не терплю, когда пространство что-то делает за меня. Подсказывает ходы, предлагает решения. Появись ты в её жизни месяцем позже – я бы слова горбатого не сказал. Но тут ведь как… Человек предполагает, а Бог ходит конём. Однако Бог не запретил мне ходить конём в ответ. Такие вот шахматы. А в шахматах у меня самый любимый приём знаешь какой? Называется «чапаев». Противник ставит тебе мат, а ты фигакс! И щелчком отправляешь его ферзя за кромку поля. Так и я всю жизнь. И тебе бы посоветовал, но – поздно. Почему знаешь как я поступлю?

- Как? – покорно сглотнув слюну и обливаясь потом, спросил Худайбердыев.

- Я сейчас отдам тебе свои корочки, свой паспорт и свою банковскую карточку с пятистами тысяч деревянных на ней. С пинкодом, разумеется – он в паспорт вложен, где визитки, на обратной стороне одной из них записан мелко-мелко. И ты целые пять секунд будешь мной: Гнездичем Валерианом Леонардовичем, успешным ай-ти менеджером, талантливым учёным и по совместительству офицером конторы. Потому что глупо умирать лохом, согласись. Ты всю жизнь прожил никем, так стань хоть чем-то хотя бы перед смертью. Я был кем-то – но мне не понравилось. Поэтому уйти из мира хочу никем. Голым и босым, яко же пришёл в него.

Рука Гнездича бесцеремонно влезла в левый карман джинсовки Худайбердыева, после чего карман действительно слегка потяжелел.

- Что ты собираешься…

- Брось!- раздражённо прикрикнул Гнездич, - Ты уже понял, что я собираюсь. Обнять тебя ещё крепче и вместе с тобой спрыгнуть туда. Потому что я очень хочу тебя убить, Худайбердыев. И не вижу препятствий для реализации плана. Но я честный человек, в отличие от некоторых. Нельзя безнаказанно лишать кого-то жизни и при этом самому остаться в живых. Несправедливо. Ты согласен?

В кармане худайбердевской рубашки заиграл «Гран-вальс»

- Я возьму, - Гнездич, не меняя положения тела, двумя пальцами выудил телефон и, близоруко прищурясь, бросил взгляд на светящийся монитор, - Номер не определяется, странно. Знаешь, что делать, если номер скрыт? Выключить, потом снова включить – и придёт смска с номером звонившего. Но уже нет времени. Поэтому я отвечу. Даааа? Аллллё? Он не может подойти, что ему передаааать?

Секунд пять, пока незримый абонент что-то заполошно вещал в ухо Гнездича, тот молчал – сначала напряжённо, потом потерянно, а затем взгляд его начал как-то подозрительно тухнуть, словно в процессе беседы у Валериана Леонардовича внезапно остановилось сердце.

- Да. Да. Сейчас, - пробормотал он и, не отпуская Худайбердыева из объятий, приложил телефон к его уху, - Тебя. Долго жить будет. В отличие от.

Динамики у старенькой Нокии были так себе – поэтому начало первого предложения Худайбердыев не разобрал. Что-то вроде «… поняла почему барабан».

- Ч… что? – севшим голосом переспросил Худайбердыев. В ответ услышал:

- Дед Пихто, блин! Тетеря глухая! Я говорю – я поняла, почему бабы вам не дают. Потому что вы все – самовлюблённые уроды, дрочащие сами на себя. А ты нет. Ты исключение. Хоть и дурак. Я хочу переспать с тобой сегодня. В извращенной форме. Так что предупреди соседей, чтобы не пугались. Всё. Отбой. До встречи в койке, любимый.

Худайбердыев ошарашено положил телефон обратно в карман и вдруг заметил, что Гнездич убрал руку с его шеи. Осторожно повернул голову. Валериан Леонардович сидел, убито опустив лицо и зажмурив глаза. Так сидят провинившиеся мужья в ожидании бурного скандала от благоверной. Так сидят приговорённые к смерти, пока тюремный парикмахер бреет им голову, чтобы волосы не мешали прицепить к вискам и затылку электроды.

- Ты… это… нарочно? – еле слышно спросил он.

- Что?

- Включил… громкую…связь.

Худайбердыев не успел ответить – кулак Гнездича сорвался с колена и… На чистом рефлексе Худайбердыев отстранился назад — и увидел, словно в замедленно кадре, как грузное, длинное тело несостоявшегося мстителя беззвучно, боком, сползает с откоса в каменную пасть провала. Опять же на рефлексе успел в последний момент перехватить падающего Гнездича за запястье — после чего сам стремительно пополз вслед. Прежде чем в голове вспыхнуло «Падаю!» - правая рука уже вцепилась мёртвой хваткой в кусок арматуры, торчащий из бетонного среза под острым углом вверх. Как раз сантиметрах в десяти сбоку. Удачно присели, называется.

Дата добавления: 2015-08-05