Глава тринадцатая. Свой день рождения раздолбай до половины проспал

Свой день рождения Раздолбай до половины проспал. Обычно ему хотелось, чтобы этот день сопровождался каким-нибудь ярким событием, которое впечатывалось бы в память словно красочный слайд, и он всегда сокрушался, если вместо слайда получался блеклый оттиск. Двадцатилетие, съеденное до середины сном, стало бы самым блеклым днем рождения из всех, если бы не случилось всего того, что произошло накануне. Потянувшись на своем плюшевом диване, Раздолбай с наслаждением перебрал в памяти слайды недавних впечатлений и подумал, что после такого накала «своей жизни» желать сию минуту ярких событий будет излишеством. Прикинув, что праздновать ему, кроме как с родителями, все равно не с кем, он решил использовать остаток вечера, чтобы побыть хорошим сыном. Мама должна была оценить, что отметить круглую дату он решил с ней, а знать об отсутствии выбора ей было не обязательно.

Покидая квартиру, Раздолбай забеспокоился, что пока он будет у родителей, ему позвонит Диана. Отчего-то он верил, что после его выходки она обязательно позвонит ему сама. Сидеть над телефоном казалось карикатурной глупостью, но если бы он не знал сдержанного характера Дианы, то провел бы остаток дня рождения в обнимку со своим «Чебурашкой».

«Сегодня все-таки не позвонит, — успокоил он себя, запирая дверь. — Скорее всего завтра или послезавтра».

Праздники с родителями перестали быть интересными Раздолбаю с тех пор, как пиво и сигареты показались ему привлекательнее чая и шоколадок. Впрочем, роль хорошего сына хорошо компенсировалась — узнав, что Раздолбай празднует двадцатилетие дома, дядя Володя заехал к знакомому завмагу и купил блок чистых кассет — самый лучший подарок. Растроганный Раздолбай начал отрабатывать роль домашнего мальчика во все старание, но вдруг телефон прозвонил частой междугородней трелью. Мама протянула трубку:

— Тебя.

«Не может быть! Она догадалась, что я у родителей!» — задохнулся от счастья Раздолбай и помчался к аппарату в другой комнате, чтобы уединиться. Но оказалось, что звонил Миша.

— Привет, поздравляю! Извини, я совсем пропал, но здесь столько заниматься приходится, что счет времени потерялся, — послышался в трубке голос друга.

В другое время Раздолбай был бы рад этому голосу, но сейчас он испытывал разочарование — не к Мише он бежал, теряя на поворотах тапочки.

— «Здесь» — это где? — спросил он с нарочитой бодростью, чтобы Миша не услышал досаду.

— Я тебе не говорил? Сколько же мы не общались… Я в Италии уже третий месяц. Папе предложили место преподавателя во Флоренции, а я выиграл конкурс в Индианаполисе, и у меня открылись такие возможности, что теперь даже не знаю, как быть. Первого сентября надо возвращаться в консерваторию на второй курс, а мне менеджер в Европе концерты на год вперед расписал. Теперь хожу, думаю — то ли заканчивать «консу», то ли ехать в мировой тур недоучкой.

— Ну, если что-то начал, лучше, наверное, закончить, — предположил Раздолбай, завистливо подумав, что Миша, чего доброго, выберет мировой тур и недосягаемой ракетой улетит от их формального равенства двух студентов.

— Так-то оно так, но меня могут перевести здесь в скрипичную академию, и для карьеры это даже лучше консерватории. Я бы вообще не сомневался, если бы не один момент. У меня очень теплые отношения с моим консерваторским профессором, и если я от него уйду, он, конечно, очень обидится. Больше, чем обидится. Громко звучит, но для него это будет удар в сердце, я это очень хорошо понимаю.

— Не преувеличиваешь?

— Нет, я просто знаю, как учителя привязываются к любимым ученикам. Он меня вел с четырех лет — я для него не просто ученик, а дело, которое он шестнадцать лет делает и еще четыре года собирается делать, чтобы довести до конца. Это будет предательство. А с другой стороны, такой шанс, как мне выпал, бывает раз в жизни. Эх-х… Никогда таких дилемм не было.

Дилемма. Это слово что-то напомнило Раздолбаю… «Этические дилеммы» Мартина! Тогда это были просто головоломки, которые казались игрой, но вот Миша оказался в самой настоящей «этической дилемме», и Раздолбай мог только порадоваться, что подобное затруднение не выпало на его долю. «Упустить звездный шанс или предать близкого человека, потратившего на тебя шестнадцать лет жизни, — кошмар, а не выбор! — думал он. — Я бы с ума сошел, если бы оказался в таком положении».

«Ты ведь открыл однажды способ всегда выбирать правильно, — проснулся и заговорил внутренний голос. — Надо обращаться ко мне и полагаться на мой совет.

— Что бы ты посоветовал?

— Я не могу советовать для других, но если бы в такую ситуацию попал ты, я сказал бы тебе — не предавать.

— И упустить шанс?!

— А ты уверен, что, предав, смог бы этим шансом воспользоваться?

— Ну нет! Я не настолько в тебя верю, чтобы в Мишиной ситуации отказываться от карьеры. Диана, романтика — это ладно, можно рискнуть. Но если бы передо мной стоял Мишин выбор, то никаких «внутренних голосов» я бы не слушал. И вообще, может быть, это сейчас вовсе не Бог во мне говорит, а зависть, которая не хочет, чтобы Миша стал звездой, и подталкивает отговаривать его от шанса? Интересно, насколько этому голосу верит сам Миша?»

Эти мысли пронеслись в голове Раздолбая раньше, чем пауза в разговоре стала слишком долгой.

— Миш, а помнишь, ты говорил про внутренний голос, который всегда знает, как правильно? — напомнил Раздолбай. — Он тебе в этой дилемме что советует?

Миша вздохнул.

— Голос… Знаешь, если бы не голос, все было бы проще. То, что мне предлагают, — это возможность всей жизни. Это стремительная карьера, и доучиваться три года в Москве, чтобы потом эту возможность не получить, — просто безумие. А потом я точно не получу ее, потому что менеджерам интересен двадцатилетний лауреат конкурса, которого можно по горячим следам раскрутить, а не выпускник Московской консерватории, который несколько лет назад что-то где-то выиграл. Все это мой профессор понимает сам, и я надеялся с ним объясниться, чтобы расстаться по-доброму… Мне то же самое и мама говорит, и отец… Только голос против.

— А это не самообман?

— Я этот голос слушал не один раз, и всегда получалось, что поступал правильно. Правда, таких трудных дилемм никогда не было.

— Да уж… Не знаю, что сказать. Я ведь тоже стал этот голос слышать и попробовал поступить, как он советовал, хотя это казалось глупостью.

— Да ты что? Как это было?

Забыв, что друг звонит из далекой страны, Раздолбай подробно рассказал о недавних событиях от момента, когда внутренний голос подсказал ему позвать Диану в Москву, до момента, когда тот же голос велел отправить ее обратно в Ригу.

— Увез в Москву — это сильно! — проникся Миша. — Но зачем было отправлять в Ригу — совсем непонятно.

— Так голос советовал.

— М-да…

— Глупо выглядит?

— Да вообще-то.

— Вот видишь. Может, и тебе кажется, что голос говорит правильно, а со стороны это глупость?

— Это вряд ли. Если, конечно, мы с тобой понимаем под «голосом» одно и то же. Скажи, ты когда с этим голосом говоришь, это для тебя что?

— Ну, это как бы Бог. Я тебе звонил как-то, рассказывал об этом, но ты занимался, наверное, уже не помнишь. Я его впервые услышал, когда попросил Диану, и внутри щелкнуло «дано будет» — так же, как у тебя со скрипкой. А потом я еще несколько раз к нему обращался, и он вроде вмешивался, делал, как я просил.

— А ты не хочешь пообщаться с одним близким мне человеком? Он, правда, не в Москве живет, надо будет на электричке съездить, но тебе хорошо бы все это с ним обсудить.

— Кто он такой?

— Священник.

Раздолбай запротестовал так, как если бы Миша предложил ему выпить яд.

— Миш, нет, ну зачем это вообще?!

— Ты же сам сказал, что голос для тебя — Бог. Значит, веришь.

— Бог — это то, что я внутри чувствую. Я об этом рассказываю тебе, как близкому другу, но не собираюсь вываливать это какому-то дремучему священнику.

— У него высшее образование, он хирургом был.

— Да хоть авиаконструктором! Что он мне скажет? Как Иисус землю за неделю создал? Пусть в это бабульки верят, а у меня свой эксперимент: если Диана станет моей — значит, Бог есть, и я с ним общаюсь. А если нет, то все эти «голоса» — самообман, и не надо забивать этим голову.

— Это и опасно, что ты так думаешь. Понимаешь, Бог — не волшебная палочка, не стол заказов, где просишь и получаешь. Когда Бог посещает человека впервые, он с ним обращается как с младенцем — готов самые нелепые капризы выполнить, чтобы приблизить к себе, но только для знакомства. А дальше это сложное общение, которое вообще не про исполнение желаний, а про изменение души. Самому в этом общении можно сбиться и в такое болото зайти, что придешь не к Богу, а совсем в другое место. Я видел самоучители игры на скрипке, но я же понимаю, что без моего педагога я бы ничему не научился. Церковь нужна, чтобы…

— Нет, Миш! Я считаю, что Бог — это Бог, а церковь — суеверия, — перебил Раздолбай. — Ты историю не читал, что ли?

Не знаешь, как попы народ угнетали, заставляли царю подчиняться? Про крестовые походы не слышал? «Овода» не читал?

— Атомная энергия — великое открытие, но японцам в Хиросиме не понравилось.

— А это к чему?

— Человек так устроен, что самое великое благо может обратить во зло.

— Какое благо несла людям церковь? Ведьм на кострах жгли?

— Нет, это как раз из области Хиросимы. Ладно… Священник, с которым я хотел тебя познакомить, никого не жег, но если ты не готов, то не надо.

— Почему ты его сам не спросишь, как тебе с профессором поступить?

— Наверное, потому, что у него нет телефона, и потому, что я знаю, как он ответит. Выбор-то мой на самом деле не сложный. Трудно через себя перешагивать.

— То есть ты все-таки вернуться склоняешься?

— Не знаю пока. Мучаюсь.

Разговор пошел бы на второй круг, но тут Миша спохватился, что межгород стоит бешеных денег, и обходительно попрощался. Раздолбай еще раз примерил на себя его дилемму.

«Нет, я бы в таком положении послал внутренний голос куда подальше! — подумал он. — Где вообще гарантия, что этот голос говорит правильно? Вот он велел отправить Диану в Ригу и подсказывает, что это нас сблизит, а если я больше не увижу ее?»

Снова зазвонил телефон. Это был не междугородний звонок, и Раздолбай равнодушно поднял трубку.

— Здравствуй, Боров, здравствуй, мой хороший, — услышал он вальяжно-развязный голос Валеры. — Похрюкиваешь там в своей кошаре? А я вот приехал из Германии в вашу тундру. Хочу кутить страшно — швырять лобстеров в оркестр, ссать на головы благодарных москвичей и гостей столицы. Не устроить ли нам все это по случаю твоего дня рождения?

Раздолбай радостно загоготал. Встреча с Валерой обещала «свою жизнь», и роль хорошего сына провалилась посреди бенефиса. Сказав родителям, что после долгого отъезда вернулся хороший друг, он тотчас от них умчался.

С Валерой они встретились на Новом Арбате у входа в огромный ресторан, шумный, как река Ангара, в честь которой его назвали. На дверях висела табличка: «Мест нет», — но Валера заложил швейцару за обшлаг пять рублей, и тот подобострастно расшаркался.

— Вижу, вы ребята серьезные, проходите.

Друзья поднялись по узкой каменной лестнице в зал и оказались в эпицентре оглушительного кутежа. Ансамбль на сцене наяривал песню про атамана, а люди за столиками вздымали вверх кто стакан, кто графин, кто бутылку с водкой и хором подпевали «хэй, ой да конь мой вороной!». Перед сценой отчаянно отплясывали очень взрослые люди. Казалось, волшебник-шутник вселил в тела учителей души первоклассников и выпустил их на первые в жизни танцы. Женщины мотали подолами трикотажных платьев, мужчины размахивали снятыми галстуками, как ковбои лассо, и все вместе тоже вздымали вверх руки и голосили «хэй, да обрез стальной!».

— Молодые люди, коньяк, шампанское, водка, портвейн, вино сухое… — начал перечислять подлетевший официант, как только Раздолбай с Валерой сели за столик.

— А поесть что можно у вас?

— Значит, так… — растерялся официант. — Салат «Столичный» и котлета «Пожарская», я сейчас посмотрю, кажется, одна осталась.

— Ты уверен, что мы в правильное место пришли?! — прокричал Раздолбай в ухо Валере, кивая на лысого мужчину, который отошел от партнерши по танцу, уперся обеими руками в каменную колонну и стал складывать под ней салат «Столичный».

— Не уверен, но не знаю, где еще в тундре пьют-гуляют!

— Здесь даже поговорить не получится!

— Ладно… Я придумал, куда мы пойдем!

Валера поднялся из-за стола и жестом велел следовать за ним. Покидая зал, оба заметили, что лысый мужчина отлип от колонны, вытер губы и возобновил танцы со своей партнершей.

— Коллекционный паноптикум! — сказал Валера, когда они вышли на улицу. — Херувимы, наверное, отпрянули в ужасе. Им сказали, что веселые бойцы опять встретились, пить-гулять будут — они крылышками бяк-бяк-бяк к экранам, а там — в поле атаман, котлета «Пожарская»… Полный трэш!

— Так что ты придумал?

— Ты, пацанчик, не ссы. Все будет путево.

Хотя Валера назвал его уничижительным словом, Раздолбай не обиделся. В тоне приятеля было не высокомерие, а всего лишь обаятельная развязность, в ауре которой Раздолбай чувствовал себя свободнее. Неосознанно он копировал нагловатые манеры Валеры и его стиль общения, основанный на добродушном подтрунивании, и нравился себе таким больше, чем в любом другом проявлении. Рядом с Валерой он как будто обретал настоящего себя и за это с легкостью отдавал ему в мыслях титул лучшего друга.

Валера остановил частный «жигуль», сговорился о чем-то с водителем, и они помчались по широкому Кутузовскому проспекту в сторону Триумфальной арки. Теплый летний воздух шумным ветром врывался в щелку приоткрытого окна и бил Раздолбаю в лицо, заставляя счастливо жмуриться. Лучший друг, своя жизнь! Вот бы еще ветер трепал волосы сидевшей рядом Дианы… За Триумфальной аркой они свернули направо, пронеслись вдоль коробчатых новостроек и уже медленнее поехали по узкой дороге, змеившейся через сосновый лес. Воздух, врывающийся в окно, посвежел. Исчез придорожный мусор. Все вокруг как будто прибрело более четкие очертания и стало неуловимо напоминать какую-то заграницу. На миг Раздолбаю померещилось, что они едут по Юрмале — казалось, еще немного, и за медно-золотыми соснами заблестит серая, как слюда, гладь Балтийского моря.

— Что это за дорога? Где мы едем? — удивился он.

— Рублевка, пацанчик. Херувимы про Беверли-Хиллз будут смотреть.

— Беверли-Хиллз знаю, Рублевку первый раз вижу. Где здесь Николсон, где Шварценеггер?

— Шварценеггера нет, но Мишу Горбачева можем встретить легко.

Раздолбай обратил внимание, что они проехали уже пятого постового милиционера, и невольно присмирел.

— Нет, правда, что здесь?

— Правительственные дачи, пансионаты. Тундра так устроена, что все ништяки положены кому надо и четким пацанчикам вроде нас ничего не остается кроме бухалова под «Столичный» салат в быдлозагонах типа того, где мы были. После Европы на это невозможно смотреть, так что придется добывать неположенный ништяк хитростью.

Заинтригованный Раздолбай предпочел больше ничего не спрашивать, и вскоре Валера скомандовал водителю повернуть на одном из перекрестков. Впереди показались шлагбаум и проходная. Выйдя из машины, они углубились в лес и, с хрустом ступая по опавшим сосновым шишкам, пошли вдоль высокого забора из рифленого железа.

— Здесь тот самый «номенклатурный пансионат», где мы отдыхали с Мартином, — объяснил Валера. — Внутри я все знаю, но на проходной пять рублей за обшлаг не прокатят. Забор упирается в реку — там легко перелезть.

— А если за жопу возьмут?

— Потащат на Лубянку, будут загонять иголки под ногти.

— Нет, правда.

— Назовем фамилию Мартина, скажем, хотели его здесь найти.

— Его что, здесь все знают?

— Знают его батька. Не хотелось бы только действительно нарваться на Мартина.

— Ты его за год не простил?

— Дело не в прощении. Дружба возможна до тех пор, пока друзья принимают друг друга в той роли, которую каждый для себя избрал. Последнее время Мартин стал напяливать на себя роль какого-то незыбического бизнесмена и требовать к этому серьезного отношения. Я его в этой роли принять не мог, его это бесило, а меня бесило то, что он бесится.

— Он сейчас правда занимается каким-то бизнесом.

— В тундре нет и не может быть бизнеса. Здесь возможна только фарцовка дефицитным товаром, созданным мозгами и руками людей принципиально иного уровня, и весь здешний «бизнес» — это разновидность колхозного рынка. Просто одни торгуют мандаринами, а другие компьютерами. А я — мировой интеллект, меня уровень базарных торговцев не восхищает, и относиться к этому серьезно я не могу.

«Ого, заявочка!» — подумал Раздолбай, но решил, что позволит Валере играть выбранную роль и просто спросил:

— Что тебя привлекает тогда?

— Работать мозгами в западной компании, что-то производить, улучшать.

— Но это же невозможно.

— Почему?

— Для этого надо было там родиться.

— Может, и Ломоносову надо было в деревне картошку сажать, если он там родился? Границы условны. В той же Германии есть программа, по которой ты можешь обучаться за счет компании, которая потом возьмет тебя на работу.

— Ну, не знаю… Попробуй найти такую.

— Я нашел уже — банковское дело. Два года учебы, год стажировки в «Дойчебанке», и можно будет получить вакансию. Придется только объяснить предкам, почему бросаю иняз, но если не поймут — это их проблемы.

Раздолбая кольнула игла зависти. В сравнении с вакансией в «Дойчебанке» место художника в издательстве дяди Володи низверглось в его глазах до участи арбатского портретиста. Ему захотелось немедленно предъявить Валере какое-нибудь достижение, чтобы встать с ним вровень, но кроме любовной победы, заранее обещанной внутренним голосом, у него ничего не было, и он решил рассказать об этом при первом удобном случае.

— Около реки дерево наклонилось, видишь? — привлек Валера его внимание. — Сначала на него, с веток на забор и на ту сторону. Обратно через проходную выйдем.

— Часто здесь лазил?

— Ну, не ставить же мне свою жизнь в зависимость от Мартина. Ездил сюда на бильярд.

— Здесь такая хорошая бильярдная?

— Здесь правильная бильярдная. В этом пансионате отдыхают люди, с которыми имеет смысл знакомиться. Погонял шары, узнал что-то… Про учебную программу в Германии мне сказал пацанчик, с которым я здесь играл. Его отец пресс-атташе. Понятно теперь?

Раздолбай посетовал про себя, что дядя Володя не только никогда не отправлял его в «правильные» пансионаты, но даже внушал ему предубеждение против подобных мест. Так, посылая его на лето в пионерский лагерь «Орленок», он говорил:

— Не хочу тебя отправлять в блатные места, чтобы ты не испортился. В «Орленке» хорошие простые ребята, нет никаких «мажоров», помешанных на тряпье. Будут у тебя там нормальные друзья.

Ни с кем из «простых ребят» Раздолбай не сдружился, и другом стал теперь Валера, рядом с которым он ощущал себя ребенком, узнающим от старшего брата секреты жизни.

— Давай за мной, — сказал Валера, начав карабкаться на дерево.

Раздолбай с легкостью повторил несложный маршрут, и вскоре они с видом законных отдыхающих натирали мелом лаковые кии.

— Ну, теперь ты докладывай, какое без меня херувимам кино крутил? — спросил Валера, разбив партию.

— О-о-о, — многозначительно протянул Раздолбай, надевая на себя маску мудреца, постигшего тайны мироздания. — С херувимами все не так просто, и я, пожалуй, советую тебе о них не шутить.

— А хули ты говоришь так хитро? Ксендзы тебя, что ли, обратали, как Паниковского?

— Кого?

— «Золотой теленок». Мужчина, читайте классику.

— А-а… Нет, не ксендзы. Просто начал чувствовать связь с высшими силами, и кое-что было обещано?

— Вечная жизнь, наверное?

— Нет, пока Диана.

И Раздолбай подробно рассказал Валере то же самое, что раньше рассказывал Мише.

— Да, похоже, ты с Верхним Парнем на короткой ноге, — согласился Валера. — Попроси его, чтобы мне в Германии хорошую вакансию дали.

— Не уверен, что могу просить за других, — ответил Раздолбай, приняв просьбу за чистую монету.

— А за себя можешь?

— Ну вот, Диану попросил, чувствую — «дано будет».

— Несерьезные у тебя с Верхним Парнем отношения — я просто в шоке, — попенял Валера, нацелившись на дальний шар. — Можно было за вечную жизнь тему пробить, а ты разменялся на телку. Ну ничего, придет время откидываться, надо будет подгадать так, чтобы вместе, и бабки захватить с собой. Не знаю, правда, как их на тот свет пронести — в жопе, наверное. Придем к Святым Вратам, архангел скажет: «Так, уважаемые, а вас я не знаю!» Раз ему из жопы тыщенку — он такой сразу: «Вы, я вижу, ребята серьезные, проходите».

Раздолбай расхохотался, но тут же почувствовал в своем смехе неприятный привкус и осадил себя.

«Наверное, нехорошо обращаться к Богу за помощью и смеяться над такими вещами», — подумал он.

— Что ты зарделся, как гимназистка при виде уха? — залихватски спросил Валера, со звоном вколотив дальний шар в лузу. — Думаешь, прости, Парень — посмеюсь чуток, а потом покаюсь, отвешу тебе дома поклонов полновесных?

— Я думал, мы об этом серьезно.

— Что может быть «серьезно», боец? Разговоры про «голос Бога»? Ты эту бадягу бабушкам на лавках втирай, а не мне — мировому интеллекту.

— Почему «бадягу»?

— Я даже не знаю, что тебе на это ответить. Ты «Золотого теленка» не читал, а про Фейербаха, Пелагача и Ницше, наверное, вообще не слышал? Почитай, потом поговорим с тобой. А то сейчас ты живая иллюстрация к высказыванию одного американского пацика, который сказал, что вдохновение от чтения Библии пропорционально невежеству читателя.

Валера ударил по другому шару, не забил и стал ждать ответного удара, но Раздолбаю так хотелось достойно ответить на упрек в невежестве, что он потерял к бильярду интерес.

— Слушай, я же не сказал тебе, что поверил во все эти яблоки, змей и древо познания, — заговорил он, смущаясь так, словно предложил взрослому человеку обсудить детские глупости. — Наверное, все было как-то иначе. Может быть, «древо познания» — это суперкомпьютер каких-нибудь высших инопланетян с запретной информацией, а «змей» — техник этого компьютера. Согласись, люди того времени все равно не поняли бы таких вещей, и дерево с яблоком — самые доступные для них понятия.

— Ты сам это придумал?

— Нет, это Мишина теория — скрипача из Юрмалы, помнишь?

— Так вот кто ксендз, который тебя обратал! То-то я помню, что подобный разговор был у него на прощалке. Я его уважал за серьезное отношение к делу, а он тебе такую ахинею впаривал?

— Почему ахинею? У него получалось довольно складно.

— Находить складные объяснения бредовым текстам — не лучшее применение ума, хотя некоторые зарабатывали этим на жизнь. Слушай, даже в аллегориях должна быть логика. Пусть дерево — это компьютер, а змей — техник, но если ты — великий всеведущий инопланетянин, то надо сразу просекать фишку и не давать доступ к такому компьютеру пробному изделию под названием человек двуногий. Сразу надо было херувима с пылающим мечом ставить, а не задним числом, когда двуногие согрешили и пришлось этого херувима ставить, чтобы не пускать их в Эдем. Это даже я понимаю — не Бог всемогущий, а всего только мировой интеллект. И потом, объяснять такую модель мира аллегориями имело бы смысл, если бы не было других моделей. Почему не объяснить аллегорией Скидбландир — корабль Одина, который вмещал любое число воинов, складывался и убирался в карман? Может быть, это Один — инопланетянин, а корабль — его летающая тарелка. Почему ты не обращался к Одину, когда Диану просил?

— Один — твоя вера, — засмеялся Раздолбай, признавая, что Мишиными аллегориями можно и в самом деле оправдать любой миф. — По мне, Библия все-таки убедительнее.

— Ни фига не убедительнее! Просто Библия распространилась по миру шире, потому что Христианство взяла на вооружение Римская империя, когда их многобожие перестало канать.

— Они, наоборот, триста лет христиан гнали и ко львам бросали, — вспомнил Раздолбай познания, полученные от Миши.

— Бросали, потому что никому не понравится, когда кто-то начинает ломать заведенный у тебя порядок. Римляне сказали всем, кого покорили, — верьте во что хотите, мы чужих богов уважаем, а вы почитайте наших. Одни поклонялись Изиде, другие Митре, третьи богам Олимпа, и все были довольны. Тут приходят какие-то оборванцы-христиане и кидаются в бычку — есть один бог Иисус Христос, а все остальные — идолы, им поклоняться не будем. Римляне говорят: минуточку, уважаемые, тут до вас был порядок — к Митре налево, к Зевсу направо, и мы таким порядком завоевали полмира. Хотите поклоняться своему Христу — ради бога, но зачем на уважаемых людей болт класть? Цезарь свой род прямиком от Венеры ведет, вот у нас храм в ее честь построен. Или вам положить и на Цезаря? Положить, отвечают, и на Цезаря, и на храм. Не было никакой Венеры, храм ваш — идольское капище, а Цезарь — демонопоклонник. Ну, раз вы такие борзые, говорят римляне, идите ко львам, и пусть вам ваш парень на кресте помогает. Скажешь, неправильно поступали? А представь, что ты вместо вступления в комсомол сказал бы, что Ленин ваш — гнилой труп, решения двадцать пятого съезда тебе по херу, а коммунизм — утопия и никто его никогда не построит.

— Это круто было бы! — засмеялся Раздолбай. — Сейчас, кстати, нечто подобное уже происходит. Ленин — гнилой труп, конечно, не говорят, но Ленин-гриб даже по телевизору было.

— Это сейчас. А десять лет назад ты попал бы за такие речи в психушку и не поднялся бы потом выше дворника в областном городе. Кстати, глядя на бардак, который сейчас творится, я не уверен, что это было бы так уж неправильно. Римляне были не дураки — понимали, что если ниспровергать основы, на которых стоит государство, то рухнет и государство. Им этого, ясное дело, не хотелось, поэтому — христиан ко львам.

— Ну а зачем же они потом взяли Библию на вооружение?

— Не можешь победить — возглавь. Хорошо быть в Риме господином и ходить в термы к гетерам. Рабам и ремесленникам было довольно фигово, и когда пошел слух, что в Иудее распяли парня, который воскрес и обещал всем небесное царство, где последние будут первыми, они естественно на это клюнули. Таинственный культ, катакомбы… К языческим богам народ охладел — ничего нового, а тут свежая струя. За триста лет христиан стало реально много, и, как сказали бы сейчас в западных странах, увеличилась электоральная база. Ну и главное, в христианстве со временем появились очень заманчивые для государства фишки: «Рабы, повинуйтесь господам со страхом и трепетом. Всякая душа да будет покорна властям, ибо власть от Бога…» и все такое. Император, прикинув, что тема зачетная, для начала отменил гонения. Перед этим разгромил своего соправителя, заявив, что видел в небе знамение креста. Не странно ли для бога любви сказать — вот тебе мое знамение, ты с его помощью замочишь других парней в борьбе за власть? Так что, я думаю, все было наоборот — сначала решили опереться на христианство, а потом придумали историю про знамение. В Библии намешано много римских учений — Филон, Сенека, гностицизм. Все это причесали в четвертом веке под личным руководством императора, добавили туда распятого парня и мифы зороастрийцев, а потом еще двести лет переписывали. Дальше пошли эту веру насаждать, и понеслось. Медицину объявили дьявольщиной, математику — нечестием, бани запретили как языческий разврат — отсюда грязь и чума. В религиозных войнах перебили миллионы двуногих. Если эта религия от Бога, он что не мог предвидеть, какое пойдет мочилово? А если предвидел, то он тогда ни фига не милостивый, а реальный садист, и не понятно, за что ему поклоняться. Посмотри на культ красоты античного мира и посмотри, к чему привело Христианство — пятнадцать веков грязного средневековья с инквизицией, когда девочку вешали рядом с матерью за связь с дьяволом, а поводом были черные туфли на красной подошве. И с другой стороны откровенный разводняк лохов на чудеса, когда по улицам носили кость мамонта и выдавали ее за руку великана святого Христофора. Вот тебе все твое Христианство. Как говорил приснопамятный автомеханик Василий Терентьевич, весь хуй до копейки. Будем наконец играть или будем дальше заниматься твоим историческим образованием?

Раздолбай нехотя пошел вокруг стола, высматривая шар для удара. В голове у него поднялся шум, похожий на радиопомехи. Он не мог возразить Валере, не имея и сотой доли его знаний, но не хотел сдаваться, потому что, отказавшись от веры, отказывался и от помощи высших сил, без которых обладание Дианой казалось ему невозможным.

— Слушай, происхождение Библии не имеет значения, — нашелся наконец он. — Я не верю, что там кто-то действительно воскресал, и все это скорее всего выдумки. Церковь — суеверия, и я сам это говорил Мише, когда он предлагал мне с каким-то священником пообщаться. Просто так вышло, что, полистав Библию, я обратился как будто к Богу, а дальше было все, как я тебе рассказал, — внутренний голос, помощь свыше. Это ведь уже не древние выдумки, а мой личный опыт, которым я делюсь с тобой.

— Внутренний голос может быть твоей интуицией, а помощь свыше — совпадениями. Если ты просишь что-нибудь у Верхнего Парня и это случается, то это не значит, что без твоей просьбы не случилось бы то же самое, и никак не доказывает, что Парень действительно существует. Какой шар ты будешь сейчас бить?

— Свояка в среднюю.

— Один всемогущий, сделай так, чтобы он не забил!

Валера картинно поднял руки и начал что-то беззвучно шептать. Раздолбай понял его уловку и стал тщательно целиться. Шар был не сложный, и он верил, что забьет его, но свояк ткнулся в борт и замер в створе лузы.

— Да, Один! Ты помог мне! — закричал Валера, потрясая кием, словно копьем. — Ну что, разве твой промах не доказывает существование Одина? Я попросил — получилось, как я просил, стало быть — Один есть!

— Шансов, что я не забью шар, было больше, чем шансов встретить на вокзале маму Дианы. У Миши не было никаких шансов получить скрипку, на которой он сейчас играет, но он слышал внутри себя «дано будет» и получил ее.

— Он что, из-за скрипки поверил в Бога?

— Нет, поверил из-за другого, но я не уверен, что имею право это рассказывать.

— Да мне по фигу, из-за чего он поверил — каждый сходит с ума по-своему, а шансы могут быть самые невероятные. Я в Гейдельберге пошел с другом-немцем в казино, и он научил меня верному способу поднять бабок — надо несколько раз ставить на один цвет и все время удваивать ставку. Чистая математика — даже если ты проиграешь пять раз подряд, то на шестой выиграешь и с плюсом вернешь затраты. Мы стали играть на красное и просадили все, потому что черное выпадало одиннадцать раз. Одиннадцать! Много было шансов на это?

— Немного, — признал Раздолбай, чувствуя, как вера в высшие силы начинает покидать его.

— Ваши отношения с Верхним Парнем ушли не дальше ритуальных плясок вокруг наскального изображения мамонта. Одному телку подавай, другому — скрипку. Ладно бы хоть смысл жизни искали. Ты Библию-то всю прочел или только ту часть, где говорилось «просите и обрящете»?

Признаться, что он читал всего несколько страниц, казалось Раздолбаю совсем позорным, и он напомнил Валере про бильярд.

— Если ничего больше не читал — потерял не много, — подытожил Валера, закатывая шар, подставленный Раздолбаем. — Рабская философия, призывающая подставлять другую щеку, имела смысл для черни во времена Римской империи, потому что других вариантов вообще-то не было — или другую щеку, или меч в брюхо. Если в тебе есть боевой дух, советую все-таки присмотреться к Одину. Он лишит тебя страха и боли — будешь херачить всех только так.

— Да я вроде не собираюсь никого херачить, — смутился Раздолбай, прикидывая, не расценит ли Валера такой ответ как отсутствие боевого духа.

— Херачить, в том или ином виде, придется в любом случае. Жизнь — борьба за доминирование, и другого смысла в ней нет. Или ты сумеешь всех растолкать и набрать ништяков, или тебя затопчут.

— Я не думаю, что доминирование — единственный смысл жизни.

— А ты просто реальной жизнью еще не жил. Хотя даже в случае с твоей Дианой есть эта борьба. Она тебе нравилась в Юрмале, почему провожал ее вечером Андрей? Ты поешь мне тут про какой-то «голос Бога», а ты чувствовал себя достойным этой телки? Мог Андрея задоминировать?

Раздолбай молчал, отводя взгляд и боясь, что Валера прочитает в его глазах правду, которую он прятал сам от себя.

— Упование на Бога — это всегда слабость, отказ от свободы и рабская психология, — продолжал Валера. — Полагаться на веру — значит расписываться в нежелании брать жизнь в свои руки и отвечать за нее. Надо просто вставать каждый день с готовностью кусать медведя за жопу и делать что хочешь. Я никому не молился, ни у кого ничего не просил. Хотел найти место в Германии и нашел, хотя шансов было не больше, чем у твоего Миши получить скрипку.

— Я тебе говорил, он из-за другого поверил, — сказал Раздолбай и, поколебавшись, решил все-таки рассказать, как Мишу с бабушкой чуть не убили грабители.

— Ну, здесь все вообще просто, — усмехнулся Валера, — двуногие склонны к мистицизму, и у воров он развит особенно сильно. Если бы его бабушка упала перед глиняным истуканом богини Кали и закричала бы: «Кали, всемогущая, покарай нечестивцев!» — эффект был бы точно такой же, а то и сильнее. Твоего Мишу, как артистическую натуру, это воткнуло, потом совпадение со скрипкой, и готово дело — бьет поклоны, говорит глупости, подсовывает друзьям древние книжки. При этом сам наверняка многого не соблюдает. Я помню, как Мартин зачмырил его на прощалке.

— Он пытается не совершать плохих поступков. Сейчас ему предлагают контракт в Европе, а он думает вернуться в Москву, потому что не хочет предавать своего профессора.

— Во-первых, пусть сначала вернется. Во-вторых, мы когда-то в поезде говорили, что этические поступки определяются количеством грузиков с одной и с другой стороны. Порядочный человек тот, кто не сделает большой подлости ради малой выгоды, вот и все. Значит, контракт в Европе для него недостаточно важен. Может быть, он сам этого контракта не хочет, потому что боится не оправдать доверия, и придумывает отмазку. Если бы у него стоял выбор предать этого профессора или загреметь на десять лет, я бы на него посмотрел. Пусть пиликает на своей скрипке и не трындит, а ты — молодой пацик, должен трепать девкам мерлушку и не заморачиваться фигней, подгоняя реальные события под нужные тебе доказательства. Представь, что я поверил бы в магическую силу числа четыре, нарисовал бы на стене четверку и всю ночь стоял бы перед ней на коленях, умоляя помочь деньгами. Потом пошел бы в то самое казино, сыграл на черное и выиграл одиннадцать раз. По твоей логике, надо верить после этого в число четыре, но так ли велика сила этого числа на самом деле?

Раздолбай переживал разгром. Опора на всемогущего покровителя выскользнула из-под него, словно донная коряга, и сомнения накрыли его с головой. Если раньше он чувствовал себя рядом с Валерой младшим братом и хотел сравняться, то теперь он ощущал себя ничтожеством, неспособным без костылей вымышленного Бога добиться любви, благодаря которой считал свою жизнь чего-то стоящей. Опровергнув существование покровителя, Валера уничтожил надежду на обладание Дианой и как будто отнял ее. Внутренний голос продолжал нашептывать «дано будет», но прислушиваться к нему теперь казалось Раздолбаю слабостью.

«Валера нашел место в Германии сам, и я должен управлять жизнью сам, — думал он. — Надо было не в аэропорт Диану везти, а на квартиру и задоминировать ее там… до потрепа мерлушки!»

«Тогда ничего не вышло бы, а теперь получится, — утверждал голос.

— Да ну тебя. Ты — голос слабости!»

В довершение разгрома Валера всухую выиграл у Раздолбая три партии в бильярд и, собирая шары, напомнил:

— У тебя день рождения сегодня. Чего ты уныло свесил хобот, как Иа-Иа?

— Ну, не всем же прыгать и веселиться, — подыграл Раздолбай, чувствуя себя воплощением печального ослика.

— Жалкое зрелище!

На этом «празднование» закончилось, и, перебрасываясь натужными шутками, они пошли к проходной заказывать такси до Москвы.

Звонка Дианы Раздолбай больше не ждал. Лишившись веры в помощь высших сил, он считал борьбу проигранной и пытался убедить себя, что безответную любовь надо забыть. Он заставлял себя не думать о Диане, но она словно ходила вокруг него и упорно не желала переселяться из настоящего в прошлое. К тому же на кресле остался марлевый сарафан, вокруг которого клубились невидимые змейки ее запаха, и, не удержавшись от соблазна, Раздолбай с наслаждением отдался им на растерзание. Змейки впились в его сердце, затмили разум, и, одной рукой прижимая сарафан к лицу, другой он взорвал порох томивших его чувств.

«Да-а… — мечтательно подумал он, когда рука с зажатым в ней сарафаном расслабленно свесилась с дивана, — случилось бы это на самом деле, я бы, наверное, был самым счастливым в мире. А почему я решил сдаться? Только потому, что перестал верить в помощь свыше и в то, что Диана позвонит сама? Что, кроме страха неудачи, мешает мне поехать в Юрмалу и завоевать ее? Если я хочу взять жизнь в свои руки, надо не о «внутреннем голосе» думать, а быть готовым медведя кусать!»

С готовностью покусать медведя Раздолбай вскочил с дивана и пересчитал хрустящее содержимое своего денежного конверта. На неделю в Юрмале хватало в обрез, к тому же завоевание Дианы предполагало сюрпризы, поэтому «боезапас» требовалось пополнить. Если бы удалось найти Сергея, десять чистых кассет, подаренных дядей Володей, сразу обогатились бы свежими записями, которые можно было перезаписать клиентам, но телефон приятеля-спекулянта по-прежнему не отвечал, а добывать без него свежую музыку Раздолбай считал невозможным.

С начала восьмидесятых музыкальные спекулянты собирались по воскресеньям на одной из подмосковных станций и шли в лес, где устраивали толкучку. Станции и даже направления каждый раз менялись, и чтобы знать следующее место сбора, нужно было находиться в контакте с Гансом или Окуляром — самыми известными в музыкальной среде спекулянтами, принимавшими решения. На толкучке менялись и продавались пластинки, значки, майки, плакаты и фотографии рок-групп. Проблема была в том, что менять и торговать удавалось от начала сбора до приезда милиции, а милиция приезжала почти сразу, устраивая иногда самые настоящие облавы. Сергей со смехом рассказывал, как попал в такую облаву в начале весны и милиционеры с овчарками и мегафонами цепью гнали металлистов по талому лесному снегу, словно карательный отряд СС незадачливых партизан. Кто-то россыпью ронял дорогущие фирменные значки, кто-то забирался от собак на елку и отмахивался от них пластинками «Металлики», а Сергея в новом джинсовом костюме «Левис» загнали на оттаявшую пашню, где он увяз в тракторной колее. Там ему вручили гвоздик и заставили расписаться на всех его пластинках, стоимость которых превышала пятьсот рублей. То, что для Сергея было досадной неприятностью, для Раздолбая стало бы катастрофой, поэтому обмен дисками представлялся ему не менее опасным предприятием, чем торговля наркотиками. Со времени той облавы прошло несколько лет, и, хотя по слухам толкучки металлистов больше не разгоняли, приобщиться к этому миру Раздолбай все равно не решался. Для этого нужно было скопить деньги на проигрыватель, завести знакомства, грамотно купить несколько дисков для обмена… Будучи новичком, легко было схватить никому не нужные пластинки, которые потом пылились бы в углу мертвым грузом, а то и вовсе стать добычей «кидал» и приобрести за семьдесят рублей диск советской эстрады с переклеенным «яблоком». Нет, без Сергея новой музыкой было не разжиться! Раздолбай начал названивать ему домой каждые полчаса, рассчитывая, что рано или поздно он кого-нибудь там застанет, а между этими звонками набирал своих прежних клиентов и сообщал, что если среди их знакомых появится начинающий «пионер», то он запишет ему старую музыку с хорошей скидкой. На второй день непрерывного дозвона в доме Сергея сняли трубку.

— Алло, — устало произнесла молодая девушка.

— Здравствуйте! — закричал Раздолбай, не веря, что ему ответили. — Мне Сергей нужен, скажите, я не ошибся?

— Нет, не ошиблись. Я его жена.

— А, Юля, привет! Можно Сергея к телефону?

— Кто его спрашивает?

— Это так… Приятель из «Детского мира», ты, наверное, не помнишь, мы вместе музыкой занимались.

— Мой Сережа сидит в тюрьме за валюту, так что больше не звоните сюда, — отчеканила Юля с такой обидой, словно это Раздолбай подбросил валюту ее Сереже, и повесила трубку.

«Вот тебе и бизнес-шмизнес! — подумал оглушенный Раздолбай. — Я ему завидовал, а оно вон как вышло. Может, я и Мартину с Валерой завидую зря? Валера ничего в своей Германии не найдет — вернется, Мартина к Сергею отправят, а я… Что я? Закончу институт, устроюсь к дяде Володе художником».

Раздолбай не злорадствовал, что его приятеля посадили, но что-то у него в душе успокоилось. Все вокруг жили, двигаясь по колее, которая считалась правильной, — школа, институт, работа, зарплата. Выскочки вроде Сергея пытались эту колею обмануть и делали свою жизнь недосягаемо соблазнительной, но за это подвергались молчаливому осуждению. Многие втайне хотели бы жить, как они, и уезжать на месяц в Сочи, перепродав несколько пар джинсов, но для этого надо было решиться носить на себе презрительное клеймо «спекулянт» и не иметь уважения большинства окружающих, включая родителей. Любой отец с гордостью сказал бы, что его сын отправился с геологами искать олово, но ни один бы не признался, что сын перепродает в «Детском мире» вагончики или носится в подмосковном лесу с пластинками. Когда с выскочками случались неприятности, к этому относились так, словно суровая длань справедливости вмешалась и лишний раз доказала правильность единой для всех колеи. Именно это чувствовал Раздолбай, узнав про арест Сергея, хотя по-человечески ему было жаль товарища, да и свежей музыки было без него не достать. Он уже подумывал наплевать на самостоятельность и занять у мамы рублей сорок до стипендии, как вдруг объявился спасительный «пионер», точнее — «пионерка».

— Здравствуйте, меня зовут Саша, мне ваш номер дали друзья, — представилась по телефону незнакомая девушка.

— Внимательно слушаю, — мягко ответил Раздолбай, пытаясь по звонкому, как валдайские колокольчики, голосу нарисовать облик незнакомки и наделяя его привлекательными чертами.

— Мне сказали, что вы пишите музыку на кассеты.

— Да, только… Вам, наверное, не объяснили — я пишу тяжелую музыку.

— Мне и нужна тяжелая. Запишите? Я вам несколько кассет принесу.

«Странная девушка, — думал Раздолбай, отправляясь на условленную возле метро встречу, — такой приятный голос и тяжелая музыка? А вдруг, это новая любовь?»

Раздолбай представил, как увидит стройную девушку, похожую на вышедшую из леса лань. Он увлечет ее тяжелой музыкой, не возьмет денег, и между ними вспыхнет симпатия, которая вытеснит безответную страсть.

— Здравствуйте! Вы — это вы? — прозвенели колокольчики за его спиной.

Он обернулся на голос, никого перед собой не увидел и медленно опустил взгляд. На уровне его груди торчал хвостик рыжих волос, под которым, словно луковица, круглилось веснушчатое лицо.

«Что за Чиполлино?» — удивился он, пугаясь, как бы прохожие не подумали, что у него с этой рыжей лилипуткой свидание.

— Я Саша. Кассеты вам принесла, — прозвенела девушка и для наглядности помахала возле его пупка целлофановым пакетом.

«Не Чиполлино. Белочка-металлистка!» — придумал прозвище Раздолбай, разглядев у девушки два длинных, выпирающих вперед верхних зуба и значок группы «Лауднесс» на лацкане джинсовой куртки.

— «Лауднесс»? — удивленно спросил он, чтобы начать разговор.

— Ну да, мне нравится. Это странно?

— «Лауднесс» — не самая известная группа. Если ты их слушаешь, все известные у тебя уже есть, наверное.

— У меня ничего нет. Мне папа из Японии привез две кассеты «Лауднесс» и много чистых. Я послушала, поняла, что это моя музыка. В ней сила, энергия — мне это нужно. Запишите мне самое лучшее?

— Ну, если «Лауднесс» — это все, что ты знаешь, тебя ждет много открытий, — засмеялся Раздолбай и смело зарядил три рубля за одну сторону кассеты, подумав, что папа из Японии не пожалеет денег для своей Чиполлины, понимая, как мало утешений будет у нее в жизни. Он угадал — Белочка-металлистка радостно передала ему увесистый пакет и потащила из кармана куртки стопку пятирублевок.

— Стой, стой, ты чего? — испугался он.

— Так деньги же…

— Заплатишь потом, и не свети на всю улицу. Сколько здесь кассет?

Раздолбай заглянул в пакет, увидел в нем десяток запечатанных в золото хромовых «Макселлов» и даже присвистнул. «Золотой Макселл» стоил у спекулянтов в три раза дороже обычных кассет, а если учесть, что обычные давно уже не продавались за официальные девять рублей и стоили две цены, то Белочка легкомысленно вручала ему целое состояние.

— Ты вообще знаешь, что это очень дорогие кассеты? — уточнил он. — Не боишься все их отдавать? Ты меня все-таки совсем не знаешь.

— Ну, я вижу, что вам доверять можно.

— Давай на «ты». И забери половину. Я тебе для начала пять штук запишу — вдруг не понравится, мало ли.

Раздолбай распихал по карманам половину кассет, чувствуя каждую из них золотым слитком, и сказал Белочке, что въезжать в тяжелый рок надо «от истоков», поэтому сначала он запишет ей «родоначальников жанра», а более продвинутые группы позже. Белочка простодушно рассыпалась в благодарностях, и ему стало неловко за то, что на самом деле он хотел приберечь лучшую музыку напоследок, чтобы сотрудничество с единственной клиенткой получилось как можно более длительным.

— Ладно, запишу тебе на одну сторону последних «Пристов», чтобы сразу накрыло, — смилостивился он, складывая в уме приятные цифры.

На Белочке он заработал тридцать рублей. Она оказалась в восторге от музыки и рвалась скопировать всю его коллекцию, но папа из Японии оказался прижимистым самураем и разрешил ей записывать не больше трех кассет в неделю.

«Значит, еще восемнадцать рублей заработаю к двадцатому августа и сразу поеду на десять дней в Юрмалу», — прикидывал Раздолбай.

Его планы смешались, как песочная фигура под морской волной. Накануне очередной встречи с Белочкой позвонила Диана.

— Привет. Узнал? — услышал он самый волнующий в мире голос.

Дата добавления: 2015-08-05