Глава двенадцатая. Вагон, в который они вошли, оказался купейным, и, заплатив проводнице разницу с

Вагон, в который они вошли, оказался купейным, и, заплатив проводнице разницу с плацкартными билетами, Раздолбай получил два свободных места, будто специально приготовленных провидением.

— Все, как ты предсказывал, — обреченно усмехнулась Диана. — Осталось только в вагоне-ресторане поужинать.

Он снисходительно хмыкнул, объясняя эту обреченность тем, что она сдается на его милость, и почувствовал себя укротителем, загнавшим в клетку пару бешеных пантер, одной из которых была Диана, а другой — сама Судьба. В Бога он теперь верил безоговорочно. То, что в кассе оказались билеты, а в купейном вагоне два свободных места, можно было списать на удачное стечение обстоятельств, но встреча с Дианиной мамой, которая с необъяснимой легкостью разрешила им уехать, казалась ему таким невероятным событием, что он мог объяснить его только вмешательством высших сил. Он считал, что обрел секрет, открывающий путь к исполнению любых желаний, — нужно как следует попросить и, когда внутри щелкнет «дано будет», прислушиваться к внутреннему голосу и делать, как он подсказывает. Недобитый скептицизм упрямился, возражая, что роль Бога могли сыграть интуиция и немного везения, но Раздолбай прибавлял к последним впечатлениям прежний опыт, и перед ним складывалась конструкция, в центре которой мог находиться только Бог и ничто иное. Он вспоминал, как обращался к высшей силе, не желая, чтобы его первой девушкой стала Кися с пухлыми коленками, и соблазнение сорвалось. Вспоминал, как взмолился: «Господи, если бы я жил отдельно!», и в тот же вечер отчим разбил банку с маслом. Один-два случая могли быть совпадениями, но три — выстраивались в очевидную систему: Бог слышал его обращения, выходил на ответную связь через «внутренний голос» и вмешивался в течение жизни как будто случайными событиями.

Верить в Бога было приятно. Раздолбаю нравилось, что у него есть всемогущий покровитель, мудрые советы которого он слышит внутри себя, и он готов был выполнять эти советы с полным доверием. Но покровитель шепнул, что советов пока достаточно, и умолк где-то под сердцем, оставляя его с

Дианой один на один.

— Идем в вагон-ресторан? — предложил Раздолбай.

Ужин под стук колес соединил их в первом доверительном разговоре. Если раньше Диана лишь скупо отвечала на вопросы и смеялась над шутками, то теперь она расспрашивала его о жизни и словно хотела понять, что за человек ее увез. Он рассказывал про учебу, живописуя, какие придурки учатся с ним на курсе и как выгодно он от них отличается; нахваливал свой кассетный бизнес, посмеиваясь над пионерами, клянчащими вожделенные записи; говорил, что собирался рисовать в издательстве, но теперь сомневается в этом, потому что два десятка записанных кассет приносят больше, чем недельный труд любого художника.

— Любой художник и хороший художник — большая разница, — сказала Диана так назидательно, словно по умолчанию относила его к «любым».

— Я мог бы стать хорошим, — заступился он за себя и предъявил в доказательство фотографию написанного для отчима портрета.

Ему не нравилось считаться в глазах любимой девушки посредственностью даже в таком деле, которым он собирался пренебречь, и он хотел показать, что мог бы достичь в этом деле высот, если бы не выбрал более выгодное занятие.

— И ты считаешь, что писать кассеты лучше? — удивилась Диана, оценив портрет Достоевского.

— В любом случае — выгоднее.

— Не знаю… Я не могла бы восхищаться человеком, который пишет кассеты. Это пусто — ни труда, ни умения… Меня восхищают такие люди, как Миша. Я сама музыкант, знаю, что такое каждый день горбатиться за инструментом, но столько заниматься, как он, — надо быть Титаном.

— Ну, я же не завязываю с рисованием совсем, — заюлил Раздолбай, досадуя, что Диана говорит почти как дядя Володя и вот-вот устроит ему воспитательную беседу. — Кассеты писать, между прочим, не пустое дело. Нужно искать клиентов, писать списки… Но ты права, конечно, рисовать сложнее, так что в Мишиной шкуре мне тоже бывать приходится. Ну, а ты? Хочешь давать концерты, как он?

— Не знаю, не уверена. У меня впереди такие перемены в жизни, что сейчас нельзя ничего загадывать.

— Какие?

— Не важно… С тобой еду. Зачем ты меня вообще увез?

— Хотел пригласить на отличный спектакль.

— Не ври.

— Правда.

— Неправда, и любую неправду я вижу. Кто так приглашает? Запихнул в вагон, в чем была! В Москве, наверное, холод, а на мне сарафан марлевый. Хорошо, мама косметичку дала. Мама у меня ничего, да? Знает, что дочке в первую очередь надо — дезодорант и косметичка. Зачем это все? Что ты от меня хочешь?

Доверительный разговор превратился в допрос, и Раздолбай стал невольно оправдываться.

— Мне было с тобой хорошо, не хотел расставаться.

— А сейчас тебе хорошо со мной?

— Да.

— Опять врешь.

— Почему?

— Потому что ты напряжен, как на экзамене. Со мной многие так общаются, и я даже не понимаю, ради чего люди себя мучают. Только Андрей со мной абсолютно свободен, и поэтому ближе всех.

Раздолбай чуть не ляпнул «посмотришь спектакль — вернешься к своему Андрею», но внутренний голос остановил его и подсказал, что отвечать.

— Андрей — парень свободный, захотел — в поход ушел, — заговорил он, словно под диктовку. — Конечно, я напряжен! Не каждый день увожу девушек с одной косметичкой. Думаю, во что тебя в Москве одеть, чем развлечь до спектакля. Но почему ты решила, что я от тебя чего-то хочу? Я тебе говорил, в жизни важны яркие приключения, а что может быть ярче такой спонтанной поездки? Было бы лучше, если бы ты сидела в день рождения дома, Андрею названивала? У него в байдарке телефона нет.

Диана слушала с таким удивлением, словно он говорил именно то, что она хотела, но не предполагала от него услышать.

— Давай не будем обсуждать, плохо или хорошо то, что я увез тебя. Это уже случилось, будем лучше думать, как провести это время весело. Еще по бокалу шампанского?

Ее согласие он счел капитуляцией. После нескольких глотков у них в крови вскипели пузырьки, оставшиеся от выпитой раньше бутылки, и разговор снова стал доверительным. Раздолбаю казалось, что они становятся ближе, но вместо радости он ощущал приближение панического ужаса. Подобное чувство он испытывал в пионерском лагере, когда в знойный день вожатый повел их отряд купаться на речку. Все радостно галдели, предвкушая удовольствие, он напоказ веселился вместе со всеми, но каждый шаг по дороге к реке усиливал хватку паники, сжимавшей его сердце, — он не умел плавать и не знал водоема глубже домашней ванны. Войти в широкую реку и плескаться хотя бы у берега было страшно до обморока, но остаться на берегу — значило попасть под обстрел насмешек, а это казалось еще страшнее. От волнения он ничего не соображал и забрел в воду с часами на запястье и с кепкой на голове. На глубине по грудь он подвернул ногу на склизкой донной коряге, окунулся с головой и, потеряв опору, стал барахтаться и тонуть. Вожатый вытащил его на берег под гомерический хохот отряда, кепка уплыла по течению, часы «Полет» навсегда остановились на отметке двенадцать сорок.

Страх по дороге к реке оказался предчувствием катастрофы, и такое же предчувствие было у него сейчас в отношении возможной близости с Дианой.

«Как я буду с ней это делать? Я не умею, не знаю, как это! — думал он, снова представляя себя кенгуру, топчущимся на сброшенных брюках. — Обнять, взять за грудь, потом языком вокруг соска, как в фильмах… О, нет! Какой толк, что я видел фильмы? Соревнования по плаванию я тоже видел, до того как в кепке в реку вошел!»

Перед его глазами живо нарисовалась картина превращения триумфа в фиаско. Два-три прикосновения, и он ляжет рядом с раздетой Дианой мокрый и бессильный, а она посмотрит на него и спросит: «Ради этого я уехала с тобой, в чем была?» И он, такой блистательный до этого, так лихо вскруживший ей голову, стыдливо признается, что делает это первый раз. Потом об этом узнает вся рижская компания, и его поднимут на смех.

— Господи! — взмолился Раздолбай. — Ты говоришь «дано будет», и я начинаю верить, но я не смогу сделать это, даже если будет дано! Я отказался тогда от возможности потренироваться, помнишь? Просил тебя сделать так, чтобы первый раз было по любви, но я боюсь этого и знаю, что не смогу. Если бы она сама… Господи, помоги мне! Сделай так, чтобы она сама сделала первый шаг. Если она первой начнет, я хотя бы не буду бояться неудачи так сильно.

— Ну ты, брат, даешь! Может, еще ангела прислать, чтобы вместо тебя все сделал? — посмеялся голос. — Не трусь, все сложится, как надо.

«Ладно… В поезде мы все равно ничего делать не будем, и до завтрашнего вечера можно не волноваться. После спектакля возьму опять шампанского, предложу заехать ко мне, и там… О, нет! Спокойно, спокойно… До этого еще почти сутки, не надо психовать раньше времени».

Получив поддержку «внутреннего Бога» и успокоив себя тем, что самое страшное начнется не раньше, чем к следующему вечеру, Раздолбай вынырнул из панического омута и снова стал обращать внимание на речь Дианы.

— …мне было шесть лет, когда мы с мамой поехали в Польшу и оказались на концерте Марты Аргерих, и я была в потрясении два дня! — делилась она. — Я думала: «Боже мой, кем надо быть, чтобы так играть?» Ходила, словно пришибленная, а потом решила, что хочу так тоже, и попросила записать меня в музыкалку. Ужас в том, что десять лет ушло на понимание своего уровня и осознание, что Аргерих из меня никогда не выйдет. Ни-ког-да, понимаешь?

Он сочувственно покивал, представил, что она прочитала бы его недавние мысли, и с трудом подавил смешок.

— Мой потолок — музыкальный педагог или средний аккомпаниатор, — продолжала откровенничать Диана. — И чтобы понять это, скажу по-английски, ушло ten fucking years of hard work!^[62]

— У тебя хорошее произношение, — удивился Раздолбай и не удержался от подколки: — Часто говоришь слово fuck?^[63]

— Я и говорю часто, и думаю про это часто. Чаще, чем надо на самом деле, и если бы не дисциплина музыки, меня понесло бы уже черт знает куда.

Диана засмеялась хмельным смехом и вдруг посмотрела на Раздолбая так, что его моментально бросило в жар. Взгляд, существование которого он предполагал только в фильмах вроде «Ночные грезы Далласа», лизнул его, как язык пламени.

— Чего ты покраснел?

— Я? Нет… Разве?

— Красный как помидор. Я что, как то не так посмотрела?

— Не знаю… Как посмотрела?

— Все ты понимаешь. Скажи… — Она доверительно наклонилась и обожгла его тем же взглядом еще раз. — Тебе было бы интересно везти меня в Москву и приглашать в театр, если бы ты точно знал, что я никогда больше вот так на тебя не взгляну?

Он молчал, жарясь под ее взглядом, как беспомощный кролик. В самых смелых фантазиях он не мог представить, что сдержанная выпускница музыкальной школы, до которой он боялся дотронуться, способна так сильно излучать уверенность в своей красоте и власти, полное отсутствие стыда, готовность спустить с поводка любые желания и получить от этого удовольствие, и еще что-то — разнузданное, пьянящее сильнее шампанского.

— Ммм… — промычал зажаренный Раздолбай.

«Отвечай уклончиво! — пришел на помощь внутренний голос. — Дай понять, что тоже не промах!»

— Я сам могу так смотреть, и каждый день любуюсь таким взглядом в зеркале, так что расслабься, — ответил он как можно развязнее.

— Хороший ответ! — рассмеялась Диана, выключив свое бесстыжее излучение, словно боевой лазер. — Прости, я совсем пьяная. Ты заметил, что у меня хорошее произношение, а это потому, что я напилась. Язык развязывается и легче выговаривать слова, поэтому, когда выпью, всегда выпендриваюсь английским. Хочешь, почитаю Шекспира?

— Думаю, не стоит.

— А я почитаю! As an unperfect actor on the stage, who with his fear is put beside his part…^[64] — стала она декламировать на весь вагон.

«Она что, меня насквозь видит?!» — перепугался Раздолбай.

— Or some fierce thing replete with too much rage, whose strength’s abundance weakens his own… his own… Все, my batteries are dead. Веди меня в compartment, I’m gonna pass out and sleep like a log.^[65] Ни пижамы, ни ночнушки… Зачем ты меня все-таки увез, а?

— Мы об этом говорили уже.

— Я тебя, знаешь, как достану за это!

С шутками и смешками Раздолбай проводил Диану в купе. В узких вагонных коридорах ее шатало от стенки к стенке, и он не раз доставил себе удовольствие, прикасаясь к ее плечам, якобы для того, чтобы уберечь от ушибов. На нижних полках раскатисто храпели пожилые тетки, похожие на колхозниц. Раздолбай помог Диане забраться наверх и порадовался, что ему не придется оставаться с ней в темноте один на один. Смутивший его в ресторане взгляд маячил перед ним как пятно от ослепления электросваркой и опять нагонял волны паники. Получалось, что Диана была гораздо опытнее, чем он думал.

«Конечно, встречалась год с этим кобелем Андреем, который «абсолютно свободен», научилась от него выкрутасам, — ревниво накручивал он себя. — Куда я лезу вообще? По ее взгляду понятно, что исполнить «Ночные грезы Далласа» для нее все равно, что для меня кассету переписать. Мне такой взгляд не изобразить ни перед каким зеркалом. Во мне, куда ни ткни, сплошной стыд, страх и стеснение. Нет, я с ней не справлюсь… Надо было потренироваться на Кисе и не заморачиваться никаким “Богом”».

— Если бы не заморачивался, ты бы ее не увез, — возразил внутренний голос.

— Что толку, что увез? Я к ней не решусь притронуться.

— Все дано будет.

— Не верю.

Раздолбай посмотрел на Диану, которая, мгновенно заснув, безмятежно посапывала на противоположной полке. Ее голова покоилась на подушке в каких-нибудь полутора метрах от него, и если бы не пропасть до вагонного пола, ему казалось бы, что они лежат на одной постели. Раздолбай потянул носом воздух, пытаясь уловить памятный запах духов, но почувствовал чесночное дыхание храпевших внизу колхозниц. Они явно стрескали на двоих пару кругов копченой латышской колбаски. Он подался вперед, держась за поручень, и завис так близко от Дианы, что ощутил на своем лице ее сонный выдох. При желании он мог бы коснуться губами ее щеки, но боялся этого и не представлял, как сможет делать что-нибудь совсем откровенное.

«Отступлю, — решил он. — Никто ведь не заставляет меня к ней приставать. Схожу с ней на спектакль и все».

С отказом от борьбы за главный приз паника разжала ледяную хватку, и сердце Раздолбая облегченно затрепетало, наполняясь теплой спокойной кровью. Он накрылся одеялом и начал проваливаться в сон, как вдруг недовольный внутренний голос снова заявил о себе:

— Отказываешься от такой девушки, когда я твердо сказал тебе, что дано будет? Не хочешь проверить до конца, можно ли мне верить?

Подумать что-либо в ответ Раздолбай не успел — сон сморил его.

* * *

Москва встретила прибывший из солнечной Риги поезд серым небом, моросящим дождем и шумным гулом, в котором как будто бесконечно настраивался разрозненный симфонический оркестр. Диана ступила на перрон, зябко обнимая себя за плечи, и посмотрела на Раздолбая с издевательской покорностью. «Привез в марлевом сарафане — возись теперь», — говорил ее взгляд.

— Заедем на минуту ко мне, утеплимся и поедем тебя кормить. Я тебя привез, я буду о тебе заботиться, — сказал он, вспомнив героя фильма «Девять с половиной недель», который обещаниями заботы сводил героиню с ума.

Ослепить заимствованным блеском не получилось — Диана тоже видела этот фильм.

— Не так говоришь. Надо вот так: «Я буду заботиться о тебе», — изобразила она, копируя проникновенные интонации Микки Рурка.

— Пять баллов! — одобрил Раздолбай. — Скажешь так еще пару раз, и мне придется танцевать перед тобой, как Ким Бейсингер.

— You can leave your hat on!^[66] — спели они в унисон.

«А что, неплохо у меня с ней получается! — похвалил себя Раздолбай, галантно распахивая перед Дианой дверцу свободного такси.

Ползти в час пик по пробкам пришлось бесконечно долго. Диана смотрела в окно, изучая чужой город, а Раздолбай пытался рассказывать веселые байки о самых заметных зданиях, которые они проезжали.

— Останкинская телебашня, — сообщил он, когда показалась гигантская серая игла. — Я, когда был маленьким, очень переживал, что в Америке есть небоскребы, а у нас нет. И представлял себя американцем, которого везут по Москве, и он так презрительно на все поглядывает, говорит: «Что это у вас в Москве такие низкие дома, ни одного небоскреба?» И тут на горизонте — бац, башня! Получай, сука! Каждый раз крутил эту фантазию, когда проезжал здесь.

Около стадиона «Динамо» Раздолбай в лицах выдал историю «похода за сексом» в компании Маряги. Себя он, разумеется, выставил таким ухарем, что даже угрюмый таксист завистливо покачал головой.

— С тех пор ты продвинулся дальше подглядывания в раздевалки? — иронично поинтересовалась Диана и, сама не ведая, погрузила Раздолбая в очередной приступ паники.

«Офигенно дальше! — думал он зло. — Задрочил пару журналов и трахнул чучело с грудями из носков. Интересно, она догадывается, что я в этом деле — ноль?»

Паника отступила, когда он вспомнил, что решил ограничиться посещением театра и не приставать, но внутренний голос опять шепнул свое «дано будет», и от волнения Раздолбай не смог больше ничего рассказывать. К счастью, после «Динамо» исчезли пробки, и до Химок они домчались раньше, чем отсутствие поводов для разговора стало доставлять неудобство.

Переступив порог своего жилища, Раздолбай тут же споткнулся об загнутый уголок линолеума.

— Вот, значит, как ты живешь, — протянула Диана, окидывая взглядом обшарпанную прихожую.

— Я знаю, ремонт нужен… — смущенно признал он, заглаживая линолеум носком ботинка. — Но сейчас не до этого — рисую много, плюс бизнес… Посиди, я тебе подберу одежду.

— Можно, я позвоню в Ригу?

— Конечно!

Он проводил ее в комнату и усадил в единственное кресло, рядом с которым примостился на тумбочке лопоухий телефон, метко прозванный заводом-изготовителем «Чебурашкой».

— Мне надо поговорить одной.

Раздолбай кивнул и вышел на кухню. Подслушивать он не хотел, но включать в раковине воду, чтобы заглушить долетавшие из комнаты реплики, не захотел тоже. Диана позвонила Андрею. Разговор быстро перешел на повышенные тона, и его стало хорошо слышно.

— …и ты что, просил отца наврать про какой-то идиотский поход, чтобы не видеть меня в мой день рождения? Ну, спасибо тебе! Андрей… Андрей, слушай, я не знаю, что ты себе надумал, но человек просто решил меня поздравить. Да какая разница, что он делал?! Ставить с папой стиральную машину — это свидетельство близких отношений? Ты в своем уме? То, что тебе ляпнула мама, не имеет значения, надо было звонить мне и говорить со мной. Я не знаю, зачем она так сказала, может быть, потому что к тебе так относится…

«Так вот почему мама легко отпустила ее! — понял Раздолбай. — Она не любит Андрея и рада была их поссорить. А я какое-то вмешательство высших сил выдумал».

— Андрей, слушай, давай не будем раздувать ссору на пустом месте. Надо встретиться и поговорить. Сегодня не получится… Завтра скорее всего тоже. Ну, я… просто не совсем в Риге. — Диана издала нервный смешок. — Я в Москве. Да… Так получилось. Слушай, я вообще не хотела этого, просто так вышло, что моя мама… Она сказала тебе? Зачем ты тогда спрашивал, где я? Ты что, меня на вранье думал словить? Ну, спасибо, что так обо мне думаешь. Не знаю… Если так, я даже не знаю, что тебе еще сказать. Ну, если и тебе нечего… мне тогда, наверное, тоже.

Разговор прекратился. Раздолбай предупредительно кашлянул и осторожно заглянул в комнату. Он ожидал застать Диану в слезах, но она спокойно сидела в кресле, и только напряженный взгляд, направленный в одну точку, выдавал ее нервозность. Раздолбай решил, что пришло время рвать соперника на куски.

— Прости, до меня долетели кое-какие фразы… — вкрадчиво заговорил он. — Я понимаю, что у вас с Андреем близкие отношения, и все такое. Но тебе не кажется, что если человек близок, он не должен обижаться непонятно на что? Ему надо было с тобой встретиться, обо всем поговорить, все выяснить. Знаешь, что я думаю? Он просто по какой-то причине искал повод для ссоры и воспользовался этим.

— Да… — задумчиво согласилась она. — У него есть одна причина искать повод для ссоры. Давай утепляй меня и пошли есть — умираю с голоду.

Диану Раздолбай утеплил своим свитером и старыми мамиными брюками, синтетику которых пятнадцать лет назад погрызла от безнадеги запертая в опустевшей квартире моль.

Обедать они поехали в «Макдоналдс» — оазис чистоты и ярких красок, новейший московский аттракцион, в который уже больше года ломилась многометровая очередь. Стоять пришлось бы около часа, но Раздолбай показал себя пронырой и за пять рублей купил в очереди два места возле самого входа. Ушлые пареньки с внешностью отчисленных пэтэушников давно превратили эту очередь в источник заработка, внедряя в нее «засланных казачков», постоянно переходивших из конца в начало. Взяв за правило забавлять Диану байками обо всем подряд, Раздолбай рассказал о первых месяцах работы ресторана, когда очередь была в три раза длиннее и загибалась вокруг сквера. Тогда все спешили попробовать настоящие американские гамбургеры, считая, что долго фирменный уровень не продержится. Говорили — гамбургеры кончатся, и хваленый «Макдоналдс» станет кормить обычными столовскими котлетами, вложенными в разрезанную булочку за три копейки. Но время шло, гамбургеры не кончались, и ажиотаж убавился — длиннее ста метров очередь бывала только по выходным, когда люди шли целыми семьями.

Зародив у Дианы почтительное отношение к месту обеда, Раздолбай накормил ее бигмаком и озадачился проблемой, которая требовала большей пронырливости, чем покупка мест в очереди, — за четыре часа нужно было добыть билеты на аншлаговый спектакль. Их могла достать мама, обратившись к администратору театра, чьи книги по искусству издавал у себя дядя Володя, но от маминого приглашения Раздолбай отказался и просить ее теперь помогать казалось ему некрасивым. Пришлось положиться на опыт продажи вагончиков. Изучив толпу перед входом в театр, Раздолбай выделил сутулого хмыря, на лице которого застыла деловитая озабоченность, и без обиняков сказал ему, как принято у спекулянтов:

— Билеты есть? Хорошо возьму.

— Пятьдесят, — процедил хмырь, глядя поверх его плеча.

— По пятьдесят у тебя мореманы из Одессы возьмут, но их, видишь, нет сегодня, — срезал Раздолбай хмыря фразочкой Сергея. — Двадцать пять.

Хмырь глянул на него с уважением и согласился на тридцать. Взятый из дома конверт похудел на шесть красных червонцев, но восхищенный взгляд Дианы того стоил.

«Веду себя как крутой парень! — самодовольно подумал Раздолбай. — Может быть, все-таки позвать ее после спектакля на чаек? О нет… Нет, нет, нет! На этом вся моя крутизна закончится. Или позвать?»

Дилемма — звать или не звать — отравила ему все представление. «Лицедеи» веселили зал трогательными ужимками, вызывали взрывы хохота, а он бесконечно крутил подкинутую в сознании монету, ничего не видя и не слыша. Только в конце спектакля, когда артисты стали перебрасываться со зрителями огромными надувными шарами, он словно прозрел и обрел слух. В зале гремела овация, люди светились детским счастьем, а лицо Дианы озаряла такая улыбка, словно ей было пять лет и она попала на кремлевскую елку.

— Это был самый замечательный спектакль в моей жизни! — крикнула она, приблизившись к Раздолбаю, чтобы он услышал ее в шуме аплодисментов.

«Надо звать!» — решил он, увидев ее восторженные глаза.

Словно узор из камушков, выкладывал он в уме витиеватое приглашение, но как только они вышли из театра, Диана разметала все камушки, потребовав везти ее в Парк культуры. Он начал объяснять, что ночью там гуляют «люберы» и велика вероятность на все оставшиеся деньги купить кирпич, но оказалось, что она подразумевала станцию метро, рядом с которой жил ее родственник дядя Руслан, всегда готовый приютить на ночь.

«Вот и конец истории», — подумал Раздолбай, испытывая сожаление и облегчение одновременно.

Но история только начиналась. Диана долго давила кнопочку звонка в квартиру дяди Руслана, и уже по акустике звона, слышимого из-за двери, они догадывались, что дома никого нет, — так гулко и одиноко обычно звенели звонки в пустых помещениях.

— Он что, с дачи не вернулся? — ужаснулась Диана. — Кошмар!

— Слушай, я же не оставлю тебя на улице. Я обещал о тебе заботиться, я что-нибудь придумаю, — успокоил ее Раздолбай, снова складывая в уме камушки витиеватого приглашения.

— Что ты придумаешь?

— Ну, можно поехать… На Воробьевы горы! Выпьем на смотровой площадке шампанского, а потом вернемся к твоему дяде Руслану. Может, он за это время появится.

Он хотел сказать: «Можно поехать к одному приятному человеку и попить у него чаю, если тебя не смутит, что приятный человек — это я», но увидел, как насторожилась Диана, едва услышав «можно поехать», и придумал Воробьевы горы, чтобы выйти из положения.

Затея оказалась удачной. Купленное у таксистов шампанское сделало свое дело, и к одиннадцати часам Диана ходила по балюстраде смотровой площадки, декламируя во все горло Шекспира. Раздолбай придерживал ее за руку и наслаждался теплым электричеством, которое перетекало к нему через ее пальцы. Хотелось остановить этот высший момент «своей жизни» и носить его с собой как фотокарточку, чтобы всегда можно было в него возвращаться.

— So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love’s rite,

And in mine own love’s strength seem to decay,

O… something tra-la-la love’s might!^[67] — продекламировала Диана во мрак, проколотый миллионами огоньков ночного города, спрыгнула с балюстрады и почти упала Раздолбаю в объятия.

— Прямо какая-то сцена из фильма про любовь, — со смехом сказала она, отстраняясь. — Надеюсь, ты ничего такого не думаешь?

— Нет, конечно, — смутился он, словно его поймали с поличным.

— А почему ты не думаешь так? Я что, по-твоему, не похожа на героиню фильма?

Хмельная Диана вскинула испытующий взгляд, и бесстыжие лучи посыпались из ее глаз, как будто против ее воли. Казалось, она даже не замечает, что своим взбесившимся оружием расстреливает Раздолбая в упор.

«А ведь она вроде бы не прочь! — подумал он. — Конечно, если пригласить ее сейчас, то можно спугнуть, но если бы этот Руслан так и не вернулся с дачи… О, если бы он не вернулся! Только бы он не вернулся!»

Руслан внял мольбам, и в час ночи, когда они снова приехали к его квартире, звонок за дверью звенел все так же гулко. Диана растерянно топталась на коврике с насмешливой надписью WELCOME.

— И что теперь делать? — обескураженно спросила она.

«Не вздумай!» — крикнул Раздолбаю внутренний голос, но он не послушался.

— Эй, кто обещал о тебе заботиться? Один приятный человек готов предоставить тебе ночлег и напоить чаем, если, конечно, тебя не смутит, что приятный человек — это я, — выложил он свой узор.

— Я ничего не поняла, скажи еще раз.

— Могу предложить поехать ко мне, — пояснил он и со страхом заглянул ей в глаза, надеясь найти ободряющий отклик.

Взгляд Дианы погас. Если бы незримое строение близости, которое кирпичик за кирпичиком складывалась со вчерашнего дня, было построено из настоящих камней, Раздолбай услышал бы оглушительный грохот. Бесстыжие лучи ничего не значили, и, переоценив доступность Дианы, он поставил их обоих в безвыходное положение. Сказать ему «да» она оказалась не готова, и ночевка под одной крышей обрекала их на два одинаково плохих варианта — отчуждение после тщетного домогательства или расход по разным углам с видом «не очень-то и хотелось». И то и другое означало мучительную гибель романтики, и романтика предпочла мгновенную смерть.

— Ну что ж, похоже, у меня нет выбора, — тускло сказала Диана. — Надеюсь, ты будешь вести себя как джентльмен?

— Конечно, — вяло пообещал Раздолбай, прикидывая, что надеть маску «не очень-то и хотелось» все же лучше, чем получить позорный отказ.

На пути через двор он еще надеялся, что из темноты вынырнет спасителем дядя Руслан, который перехватит Диану и дарует погибшей романтике шанс воскреснуть, но Руслан так и не появился. Раздолбай поймал машину и сел вместе с Дианой на заднее сиденье, понимая, что прогулка на смотровой площадке была их вершиной, и теперь они стремительно летят с этой вершины в разные стороны. До полной гибели их отношений оставалось полчаса дороги в Химки.

«Что делать? Как спасти положение? — сокрушался Раздолбай. — Может, все-таки дожать? Как говорил Андрей: “Нет бабы, которая не дает, есть парень, который плохо просит”».

Он легонько коснулся пальцами ее запястья. Если бы она сберегла это касание, он, возможно, стал бы настраиваться «не быть джентльменом», но она отодвинула свою руку.

«Нет, она к себе не подпустит. К тому же какой из меня «дожимальщик», я сам боюсь этого, как той реки в лагере. Что же делать? Господи, помоги!»

— Сам виноват, — ответил внутренний голос. — Положился на себя и не послушался. Прислушался бы ко мне, я бы не разрешил приглашать ее домой ни в коем случае.

— Ей негде ночевать. И кстати, если ты — Бог, то именно ты создал ситуацию, что ее Руслан куда-то делся. У меня не оставалось других вариантов.

— Вариант был, и пока еще есть. Вези ее прямо сейчас в аэропорт и отправляй первым самолетом в Ригу.

— Что?!

— Что слышал! Если вы приедете домой, наутро вам нечего будет друг другу сказать, и вы будете ждать расставания как избавления. А если ты отправишь ее сейчас в Ригу, то будет продолжение, причем она сама, да-да, именно сама, сделает первый шаг.

Раздолбая словно ошпарили кипятком. Он понял, что голос, независимо от того, был он Богом или обострившейся интуицией, дает правильный совет, но последовать этому совету у него не хватало решимости. Он словно залип в колее, края которой были выше его роста, и ему легче было катиться по этой колее к предопределенной развязке, чем преодолеть инерцию. Но голос умел быть настойчивым.

— Скажи водителю ехать прямиком в Шереметьево, пока вы на проспекте! — требовал внутренний Бог. — У тебя десять минут. Свернете с проспекта, будет поздно.

— А вдруг это самообман, — отговаривался Раздолбай. — Может быть, дома все будет не так плохо. Попьем чаю, поболтаем… Если повезу ее в аэропорт, она может обидеться.

— Пусть лучше обидится, чем потеряет к тебе интерес.

— В день вылета билетов не купишь.

— Покажешь себя еще раз пронырой, отправишь ее на «подсадке».

— Это глупость, хамство! Красиво увез, обещал заботиться, а потом выпихнул вон?

— Именно так — это пряник и кнут.

— Я ее потеряю!

— Сделаешь, как я велю, — получишь новый шанс и убедишься, что мне можно верить. Смалодушничаешь — и ее потеряешь, и веру не обретешь. Скоро поворот с проспекта. Делай, что я велю!

— Простите, пожалуйста… — дребезжащим голосом обратился Раздолбай к водителю. — В Химки сворачивать не надо. Едем прямо, в Шереметьево.

— Зачем Шереметьево? Куда мы? — встрепенулась Диана.

— Я подумал, что лучше всего будет, если ты прямо сегодня полетишь в Ригу, — неуверенно объяснил Раздолбай.

— Ты с ума сошел? Второй час ночи, я хочу спать.

— Я тебя напою в аэропорту кофе.

— Какой аэропорт? Какая тебя укусила муха?

— Никто меня не кусал. Я хочу, чтобы ты сегодня вернулась в Ригу.

— Ты обиделся на что-то?

— Нет. Я обещал тебе показать спектакль, мы его посмотрели, и тебе надо возвращаться.

— Разумеется, я не останусь здесь жить. Хочешь отвезти меня в аэропорт — поедем вечером, но зачем сейчас? Если я тебе мешаю, оставь меня в какой-нибудь гостинице. Что случилось?

— Абсолютно ничего. Так надо.

— Кому надо? Тебе? А ты обо мне подумал? Я совершенно без сил, как я буду болтаться еще несколько часов в дороге?

Раздолбай посмотрел на усталую Диану, которая в его растянутом свитере как будто уменьшилась в размерах, и почувствовал себя самодуром, издевающимся над человеком почем зря. Он и сам предпочел бы рухнуть спать, а не толкаться в очереди на «подсадку», усаживая ее в самолет.

— Ладно… — сдался он. — Если устала — полетишь вечером.

— Ну так что, куда в результате едем? — уточнил водитель.

— Едем, куда ехали — домой, — ответила Диана и отвернулась к окну.

Раздолбай почувствовал, что она стала бесконечно далеко от него, и набросился на свой внутренний голос с упреками:

— Что ты посоветовал? Стало только хуже!

— Но ты ведь не последовал совету.

— Она права! Это свинство по отношению к ней!

— Ты должен был идти до конца.

— Я не уверен, что твой совет правильный и тебя надо слушать!

— Сейчас вы свернете с проспекта, и можешь считать ее потерянной навсегда.

Водитель перестроился в крайний ряд. Раздолбай с напряжением смотрел, как исчезают под капотом последние метры асфальта, оставшиеся до черты, за которой изменить выбор станет уже невозможно. Внутри его как будто натянулась до предела толстая басовая струна, грозившая лопнуть и разорвать его на части. Терпеть ее натужное гудение становилось невыносимо, но вдруг… в душе послышался новый голос. Не тот, что звучал раньше, а другой — тихий, добрый, не требовательный, как первый, а утешающий.

— Осталось чуть-чуть. Машина свернет, и струна ослабнет, все кончится, — шептал этот голос. — С Дианой ничего не вышло, но ты понимал это сразу, а «внутренний Бог» сбил тебя с толку. Этот голос — самообман. Не надо его слушать, он приносит только ненужное напряжение. Потерпи немножко, последние метров двести… Выбор уже сделан. Сейчас он станет окончательным, и ты перестанешь мучиться. Зачем вообще нужны были эти сложности? Проще было отказаться от нее год назад.

— Я слышал внутри «дано будет», и хотел испытать, можно ли верить этому голосу.

— Конечно, нельзя! Он говорил «дано будет», а она даже не смотрит в твою сторону.

— Я не выполнил последний совет.

— Неужели ты думаешь, что если бы выполнил, то получил бы ее?

— Если не выполню, то так этого и не узнаю.

— Ты уже не выполнил! Смотри, водитель включил поворотник. Диана потеряна, ну и пусть. Завтра она исчезнет из твоей жизни, но появится другая девушка. Кстати, можешь взять у Мартина телефон Киси, она тебе обрадуется, и с ней будет не страшно. Потренируешься…

— И не узнаю, что такое первый раз по любви. Не испытаю, надо ли прислушиваться к внутреннему голосу. Не поверю, что моим внутренним голосом говорит Бог.

— Нет никакого Бога!

— Проверить это может быть даже ценнее, чем получить Диану.

Раздолбай нащупал в кармане ветровки двадцатикопеечную монету, сжал ее пальцами и взмолился:

— Господи, я верил, что слышу твой голос, но сомневался и сомневаюсь по-прежнему. Я склоняюсь к тому, что это всего лишь мои мысли, но хочу развеять сомнения. Если ты есть, ты можешь не только проникать в мысли, но и влиять на жизнь. Например, на исход жребия, который я брошу. Я полагаюсь не на слепой случай, я полагаюсь на тебя! Если ты есть — пусть жребий выпадет так, чтобы у меня с Дианой все получилось. Пусть монета выпадет не случайно, а по твоей воле! Решка — везти в аэропорт, орел — ехать домой. Господи, сделай выбор таким, чтобы мой первый раз был с Дианой, и я больше не усомнюсь!

Он повертел монету в кармане, зажал ее в кулаке и, украдкой извлек руку. Включенный в машине поворотник метрономом отщелкивал последние секунды возможности изменить выбор. Он разжал кулак — с покрытой блестками пота ладони на него таращилась решка.

— Прямо! — крикнул он водителю. — Едем прямо, в аэропорт! Не сворачивайте!

Шофер испуганно вильнул рулем, возвращая машину на прямой курс, и недовольно посмотрел на Раздолбая через заднее зеркало.

— Ты что, издеваешься надо мной? — возмутилась Диана. — Не слушайте его! Развернитесь, пожалуйста!

— Едем в Шереметьево и точка, — отрезал Раздолбай.

Жребий внушил ему уверенность, что он все делает правильно, и пусть даже сомнения оставались, нарушить подсказанное монетой решение после пылкой мольбы, было для него все равно, что пойти против Бога. Теперь он скорее позволил бы Диане выйти из машины и остаться на улице, чем внял ее уговорам. В то же время, он чувствовал, что должен сгладить углы и как-то обосновать свое странное поведение.

— Понимаешь, я не знаю, почему так надо. Это словно предчувствие, — заговорил он тихо, чтобы не слышал водитель. — Помнишь, я говорил, что если тебе суждено поехать в Москву, ты от этого никуда не денешься, и все вышло именно так. Значит, я в этом кое-что понимаю, верно? И сейчас я точно знаю, что надо ехать в аэропорт. Может быть, нам суждено в аварию попасть, если мы завтра поедем. Сейчас я поддамся твоим уговорам, а завтра ты из-за этого попадешь в больницу или чего похуже. Тебе это нужно?

— Делай, что хочешь, мне уже все равно, — ответила Диана и равнодушно отвернулась к окну, в которое, молча, смотрела до самого Шереметьево.

Так же молча, они подошли к билетной кассе. «Билетов на сегодняшнее число нет на все рейсы» — по-прежнему пылилась за стеклом картонная табличка.

— Ха-ха, — мрачно сказала Диана.

— Не волнуйся, через шесть часов будешь в Риге, — пообещал Раздолбай, возлагая надежды на «подсадку», и наклонился к окошку.

— В Ригу на какое ближайшее число есть билеты?

— Есть на сегодня, на семь часов.

— Как на сегодня? Тут написано…

— Тургруппа вечером сделала возврат.

— Нам один нужен.

— Давайте паспорт.

— Паспорт… — растерялся Раздолбай, чувствуя, как в его взгляде расплывается предательская беспомощность. — У тебя есть паспорт?

— Откуда у меня паспорт, если ты увез меня без ничего?

Вера в покровителя осыпалась как пепельный столбик, а с ней и вся выстроенная за последнее время конструкция.

Раздолбай ощущал себя так, словно вырядился на свидание, а его облили помоями. Он бился в споре с двумя внутренними голосами, бросал жребий, переламывал ход судьбы, и все ради того, чтобы, силком притащив Диану в аэропорт, узнать, что она не может никуда лететь даже при чудесном наличии билета.

— Простите, без паспорта можно как-нибудь? — безнадежно спросил он кассиршу.

— Документ с фотографией обязательно.

— Экзекуция закончилась, вези меня спать, — потребовала измученная Диана.

Раздолбай бросил взгляд на косметичку, которую она весь день таскала с собой вместо сумочки.

— Посмотри там.

— Что смотреть, если я знаю, что все мои документы в Риге?

— Посмотри на всякий случай.

Диана раздраженно открыла косметичку и с ерническим старанием стала перебирать смешавшиеся в ней предметы.

— Что у нас тут «на всякий случай»? Губная помада. Пудра. В пудренице нет паспорта? Паспорт, ау! В пудренице нет. Дезодорант. Тушь… Салфетки — все без фотографии, видишь? А это что…

Она сунула руку в кармашек, пристеганный к внутренней стороне косметички, и вытащила две светло-голубые картонки. Увидев на них фотографии и какие-то печати, Раздолбай чуть не подпрыгнул.

— Что это?!

— Карточки покупателя — мамина и моя.

Схватив картонку с Дианиной фотографией, Раздолбай просунул ее в окно кассы.

— Подойдет?

Кассирша придирчиво осмотрела карточку и, ни слова не говоря, стала выписывать билет. Раздолбай ликовал, чувствуя, как вера во всесильного покровителя восстает из пепла, снова превращаясь в столп, на котором держится понимание жизни. Снова все стало ясно, как дважды два — Бог обещал Диану, подсказывал действия, которые вели к сближению с ней, и складывал обстоятельства в пользу этого сближения. Раздолбай никогда бы не решился позвать ее в Москву и не поверил бы, что это возможно, но он послушал голос Бога, и все сложилось так, что в его сердце остался волшебный миг прогулки на Воробьевых горах. Теперь Бог велел отправить Диану в Ригу. Жребий, билет и спасительный документ подтверждали, что это была воля свыше, и Раздолбай твердо верил, что эта же воля приведет его к еще большему волшебству. Не для того же Бог пообещал «дано будет» и столько уже для этого сделал, чтобы теперь их просто разъединить!

В том, что Диана «дана будет» Раздолбай больше не сомневался. Ему даже показалось, что он может предугадать замысел Бога на ход вперед, как постигший шахматные тайны игрок предугадывает ходы партнера. В последний момент, предполагал он, Диана откажется лететь, повиснет у него на шее и скажет, что «испытывает к нему что-то такое». Он ответит, что давно испытывает то же самое. Они поцелуются и поедут к нему, объединенные молчаливым согласием совершить то, чего он так давно ждет и боится. Только бояться теперь не придется, потому что, отказавшись улететь и сделав, таким образом, первый шаг, Диана простит ему любую оплошность.

Получив билет, он торжествующе сказал:

— Как я обещал, через шесть часов будешь в Риге. Сколько раз уже все получалось так, как я говорю?

Диана угрюмо промолчала, но ее холодность больше не смущала его. Он считал, что владеет секретом, о котором она просто не знает — все уже предрешено, и Бог приведет ее к нему в объятия, точно так же, как привел в Москву, несмотря на все возражения. Знание этого секрета веселило его, и отчаяние проигравшего сменилось куражом победителя. Откуда-то вспомнились десятки смешных историй, и в закутке облезлого шереметьевского кафе он искрометно бомбил ими скучающую Диану, пока не объявили посадку на ее рейс.

— Ну что, мне пора, наверное, — засобиралась она, отводя взгляд.

«Откажется лететь сейчас или возле зоны контроля? — подумал Раздолбай. — Пожалуй, возле зоны. Меня туда не пустят, и у последней черты все случится».

— Я тебя провожу, — предложил он.

Возле стойки, где проверяли посадочные талоны, она развернулась к нему лицом.

«Вот сейчас… — подумал он. — Сейчас она скажет».

— Ты все-таки ненормальный, — сказала Диана. — Ума не приложу, зачем ты так поступил. Я даже не переоделась, лечу в твоем свитере.

— Неужели, я разрешил бы тебе мерзнуть.

— Эх, кто еще будет обо мне так заботиться?

«Сейчас… сейчас…» — думал он.

— Ладно, спасибо еще раз за спектакль… все было на самом деле здорово. И кстати, с наступившим тебя днем рождения. Пока.

Даже не чмокнув его в щеку, она развернулась и ушла на посадку.

— Это все? — недоуменно обратился он к внутреннему голосу.

— Ничего не закончено. Дано будет, — уверенно ответил Бог.

«После всего, что было, я тебе верю», — подумал он.

Домой Раздолбай возвращался с таким чувством, словно досматривал остросюжетный фильм. Герой испытывал очередные трудности, но финал, по законам жанра, обязательно должен был оказаться счастливым.

Дата добавления: 2015-08-05