От лица Изабеллы Свон. Доктор Каллен был лжецом

Доктор Каллен был лжецом. Легко и просто.

Прошла почти неделя после аварии. Я все еще торчала в этой неудобной больничной койке, и Д-р Каллен не показывал никаких признаков того, что меня в скором времени выпишут.

У меня было ещё две операции с субботы, одна на ноги и одна, из-за некоторых внутренних повреждений, на животе. Я, действительно, не обращала внимания на Доктора Каллена, когда он говорил об этом мне и моему отцу, потому что, откровенно говоря, я перестала слушать его, когда поняла, что он лжец. Из того, что я знала, он мог лгать обо всём. Так почему я должна слушать его?

В целом, я чувствовала себя хорошо – по крайней мере, физически. По крайней мере, настолько хорошо, насколько я могла себя чувствовать, учитывая обстоятельства. Хоть боль в ноге и утихла, она все ещё беспокоила меня. Если я сделаю резкое движение или попытаюсь подвинуться, моя нога не согласится с этим, и, я уверена в том, что боль снова рикошетом пройдет через неё. Настолько сильная боль, что от неё можно провалиться в обморок. Но я научилась с этим справляться, не делая резких движений, или любых движений вообще. Я никогда не покидала свою кровать, за исключением тех раз, когда мне нужно было сходить в уборную, и это оборачивалась болью тоже – но другой.

Гипс на моей ноге шел от начала ноги до середины бедра, что делало невозможным согнуть ногу и сидеть на унитазе, как нормальный человек, что было еще хуже. Они удалили часть гипса несколько дней позже, так что он теперь доходил до моего колена. Видимо гипс на бедре был необходим для стабильности только в первые дни.

Я лежала в постели и смотрела в окно. Ранее утром, шел снег, но теперь это был дождь. Все чувствовалось серым и мрачным, что идеально подходило моему настроению.

Я еще не видела Доктора Каллена сегодня, хотя было уже больше трёх часов дня. Я полагала, что у него, возможно, выходной, но что-то подсказывало мне, что Доктор Каллен был таким врачом, который пошел бы на истязание к своим пациентам в свой выходной вместо того, чтобы побыть со своей семьей. Но опять же, я не могла винить его за это, учитывая из кого состояла его семья – в особенности, учитывая его сына.

Говоря о Дьяволе, Эдвард не беспокоил меня с тех пор, как Доктор Каллен выставил его из моей палаты в субботу, и я не знала поблагодарить ли его за это или нет. Часть меня хотела, чтобы он извинился, как нормальный человек, и показал хоть какое-то угрызение совести за то, что он сделал, но другая моя часть не хотела иметь с ним ничего общего. Если я больше никогда не увижу его в своей оставшейся жизни, это все равно будет длиться недолго.

В Понедельник, когда я проснулась, после моей первой операции, я заметила большой сложный букет полевых цветов на столе рядом с моей кроватью. Букет был очень красивым и дорогим на вид, и я знала, что он не от моего отца. И это предположение подтвердилось, когда я заметила женщину, стоящую возле окна с задумчивым взглядом в глазах.

Её каштановые волосы имели оттенок бронзы и они были собраны в беспорядочный, но стильный пучок, и она была одета в деловой, светло-серый костюм. Я могла только видеть её профиль, но того, что я видела было достаточно, чтобы понять, что она красива. Как только я увидела её глаза, я поняла, кем она была.

Мама Эдварда.

Я прочистила свое горло, чтобы привлечь её внимание, и ощущение было подобно наждачной бумаге, мое горло было настолько сухим. Она повернулась ко мне с мягкой улыбкой на губах.

- Изабелла… - сказала она, мое имя прозвучало с её губ так, как будто это какая-то драгоценность. – Я Эсме Каллен… Мама Эдварда.

Мне не нужны были её пояснения: я уже знала, кем она была. Но что-то в ней не позволяло мне послать её к черту. Она излучала странный любящий свет, и её глаза сияли любовью и заботой. Всё, что мне нужно было знать об этой женщине, было отражено в её глазах: она была счастливым человеком: любящий и заботящийся о каждом, и я почти почувствовала себя грязной, когда она посмотрела на меня. Грязной и недостойной её присутствия. Я могла сказать, что она была здесь не из жалости или чувства вины за то, что сделал её сын, он была здесь, потому что заботилась обо мне, и только обо мне. И это заставило меня почувствовать себя недостойной, потому что я не хотела этого. Я не хотела её заботы.

- Ох… - моя речь никогда ещё так не доказывала свою неразвитость, как в тот момент. Но Миссис Каллен, кажется, не придавала этому значения, когда подошла ко мне и положила руки на мою кровать.

- Как ты себя чувствуешь? – спросила она, материнским тоном, глядя на меня, как на своего ребенка или что-то вроде того. Я бы не позволила своей маме смотреть на меня также.

- Я… в порядке, Миссис Каллен, - ответила я, кусая в застенчивости, свою губу. – Я уверена, что ваш муж мог сказать вам это. Вам не нужно было проделывать весь путь сюда.

- Мой муж под присягой. Он не может говорить мне определенных вещей, и я всё ещё хотела увидеть тебя сама, - ответила она. – И пожалуйста, зови меня Эсме. Миссис Каллен это моя свекровь и она, прямо говоря, настоящая сучка.

Мои глаза расширились в шоке от её выбора слов. Миссис Каллен – Эсме, не казалась таким человеком, который использует такой язык, особенно описывая кого-то. Эсме слегка засмеялась на мою реакцию и похлопала меня по руке.

- Она и в самом деле такая, - сказала она, улыбаясь. – И я с сожалением верю в то, что мой сын унаследовал довольно много от неё, – я не могла поспорить с ней в этом. Эдвард был настоящей сукой, если его вообще можно было так описать. И это выглядело так, будто она знала, о чем я думаю, потому что она склонила голову на бок и посмотрела на меня серьёзно. – Мой сын не плохой человек. Он просто принимает плохие решения, которые часто ранят людей вокруг него, даже если это не является его намерением.

Я не сказала ничего по этому поводу. В действительности, я не знала Эдварда. Всё, что я знала о нём, так это то, как он относился ко мне, но я не знала его лично: поэтому, мне не следует судить его.

Мне хотелось усмехнуться над собой за такие мысли.

Конечно, я должна судить его, независимо от того, знала ли я его или нет. Эдвард врезался в меня, в конце концов! Моё тело сломано, и не подлежит восстановлению, и я никогда не смогу полностью излечиться. У меня есть все причины, чтобы судить его. Он грёбаный осёл, и мне больно от того, что его мама в действительности защищает его и его действия.

Меня больше всего беспокоил тот факт, что она, казалось, верила в каждое слово, которое сказала. Она действительно верила в то, что её сын неплохой человек, и в то, что единственное его неверное качество, это принятие неправильных решений. Как будто бы это оправдывает его поведение и приводит все в порядок.

Простите, леди, но не в этом случае.

- Мне очень жаль за то, во что он тебя ввязал. Я всегда советую ему ехать осторожно. Я знаю, что мой сын хороший водитель, но иногда этого недостаточно, - она печально вздохнула.

Я не могла не задаться вопросом, как хорошо она на самом деле знает своего сына? Она думает, что то, что он сбил меня машиной – единственная неприятность? Знала ли она об издевательствах и брани?

Конечно, нет, почему она должна быть в курсе этого? Я сомневаюсь, что что-то подобное обсуждалось во время их идеальных семейных ужинов.

- Привет сын, как прошел твой день?

-Прекрасно, мам. Я устроил адскую жизнь Гусю, за то, что она пустое место и жалкое создание. Я думаю, что если я убью её, она все равно вернется к жизни. Если мне повезет, я смогу столкнуть её с обрыва к завтрашнему обеду.

Не то, чтобы я заботилась о том, что люди говорят обо мне в школе, с тех пор как их слова не могут заставить меня почувствовать себя ещё хуже. Но они не знали этого, и честно говоря, я не думаю, что это их заботило. Они всё ещё получают острые ощущения, пиная меня, когда я уже и так на дне, не заботясь о том, реагирую ли я на их дерьмо. Издевательства и оскорбления заставляют их почувствовать себя выше, и разве не это происходит в старших школах? Вы никогда не будете по-настоящему счастливы, пока не окажитесь над кем-то и не заставите их чувствовать себя, как дерьмо.

Возможно, моя жизнь была дерьмом, просто потому, что не было никого, кто бы был еще ниже по социальной лестнице чем я.

И почему?

Я знаю, что я никогда не была популярным ребёнком, но я также никогда не была такого уровня жертвой, как сейчас. Всегда были те, кто говорил неприятные вещи обо мне, но это было не так плохо, как сейчас. Я не думаю, что все эти птичьи прозвища были до того, как прошлой весной я пришла в эту школу.

Я, возможно, не была популярным ребёнком ранее, но что-то изменилось прошлой весной. Люди начали относиться ко мне по-разному и те люди, которые раньше меня даже не признавали, начали говорить в мой адрес “гадкий утенок”. И я не знаю, почему и откуда это всё пошло.

Но в то время, у меня все еще был друг. У меня был Джейкоб Блек. И хотя, он ходил в школу в резервации, мы всё ещё проводили вместе больше времени, чем когда-либо, и меня не заботило, что говорят обо мне в школе. Единственным человеком, чьи мысли имели для меня значение, был Джейкоб. Так что, не было никаких причин, чтобы позволять школьным идиотам доставать меня.

Но, конечно, все вылетело в окно, вместе со всеми отдаленно хорошими вещами. Не дай Бог, чтобы Изабелле Свон дали перерыв.

И теперь я застряла здесь, вместе с мамой, которая, определенно, была безумной; хотя, кроме меня, казалось, этого никто не видел, и отцом, который не мог отличить пол от потолка, и ногой, которая была невозвратимо разрушена.

Мне хотелось обвинить во всём свою мать, или Билли Блека, или даже Эдварда Каллена.

Но я знала, что обвинения в чей-либо адрес не изменят того, что разрушено. Обвинения в чей-либо адрес не решат моих проблем и я не почувствую себя от этого лучше.

Эсме осталась со мной еще на пару часов, просто разговаривая обо всем и ни о чем. Она спросила меня о том, что я планирую после окончания школы, хотела ли я пойти в колледж, и если хотела, то в какой, и что я хотела изучать. Она спрашивала меня о моей семье, моих друзьях, и том, были ли у меня домашние животные.

Я отвечала на все вопросы настолько неясно, насколько могла, потому что, независимо от того, насколько она казалась дружелюбной, я все еще чувствовала себя некомфортно, говоря о своей жизни с незнакомкой, особенно если эта незнакомка была матерью Эдварда и женой Доктора Каллена. Рвение, которое она проявляла, задавая мне вопросы, заставляло нервничать и задаваться вопросом - почему ей интересно об этом знать?

Доктор Каллен прервал её визит, сказав, что мне нужен отдых. Она пообещала, что вернется в другой день, и ушла прежде, чем я успела ответить. Я попросила Доктора Каллена сказать ей, чтобы она не посещала меня, и он одарил меня взглядом, говорящим, что я не понимаю, о чем говорю. Я была слишком вежливой, чтобы сказать ему в лицо о том, что мне не нужна забота и дружелюбность его жены, и он знал это. Он пообещал мне, что скажет жене о том, что я не готова к компании, нежели о том, что я просто - напросто не хотела её видеть, и, кажется, он сдержал свое обещание, потому что она больше не появлялась.

Я полагаю, что Доктор Каллен был не настолько безнадёжным, хотя, я до сих пор не простила ему того, что он до сих пор не отпустил меня домой. Не то, чтобы я хотела домой. Там не было ничего хорошего, в любом случае, но я лучше застряну в своей комнате на остаток своей жизни, нежели в этой неудобной больничной койке без всякого развлечения – дневные мелодрамы по ТВ это не развлечение.

Мой отец навещал меня каждый день после работы. Он спрашивал меня, как я себя чувствую и я отвечала, что отлично. Я спрашивала его, о том, как прошел его день и он отвечал, что отлично. После этого мы всегда впадали в неудобное молчание, которое длилось час. Потом он вставал со своего стула и говорил мне, что ему нужно уйти, потому что надо рано вставать на работу; как будто бы, я не знала о том, что его расписание не менялось в течение 15-ти, или сколько он там работает, лет.

Но я не винила его. Я была просто рада тому, что он, по крайне мере делал усилия, придумывая отговорку, чтобы уйти, вместо того, чтобы сказать правду. Правда заключалась в том, что он просто не хотел быть здесь. Но я не могла винить его, потому что я не была уверена в том, хотела ли я его видеть.

Часы, на стене напротив, показывали три тридцать. У меня все еще было 2 часа, перед тем, как ожидать визита от моего отца. Еще 2 часа ничего неделания.

- Изабелла, как ты себя чувствуешь сегодня?

Я застонала про себя, в то время, как Доктор Каллен вошел в мою палату со своей обычной светлой улыбкой. Я посмотрела вниз на свои руки, чтобы не видеть его лица. Я была не в настроении для его жизнерадостности.

- Так же, как и в любой другой раз, когда вы спрашиваете меня, - я вздохнула в ответ.

Он усмехнулся и что-то записал в моей карте.

- Рад слышать это, - ответил он, как будто это было хорошо, - Так что, как насчет того, чтобы выписать тебя отсюда?

Я посмотрела на него в удивлении, практически ожидая того, что он подмигнет мне и скажет, что шутит. Но он просто искренне улыбался.

- Ты сделала огромный прогресс, и операция прошла успешно. Я знаю, что ты ненавидишь это место, поэтому я не вижу причин, почему ты не можешь провести остальное время твоего выздоровления у себя дома.

- Когда я смогу уйти? - спросила я с нетерпением, и он в веселье покачал головой. Я думаю, это был первый признак волнения, который я показала с …какого момента?

- Я собираюсь быть честным с тобой. Мне не совсем комфортно отпускать тебя сейчас, когда ты так ни с кем и не поговорила… Но, поскольку ты психически здорова, насколько можешь быть здоровой сейчас, я не вижу причин держать тебя здесь. Я поговорю с твоим отцом, когда он придет сюда и мы обсудим детали. Тебе нужна будет большая помощь в первые несколько дней. Вам с отцом ко многому нужно будет адаптироваться. Твоя неспособность передвигаться, из-за гипса, это проблема для тебя. Но не волнуйся, ты привыкнешь к этому быстрее, чем ты думаешь.

Я осознала, что каким-то образом, мне удавалось блокировать тот факт, что, когда я вернусь домой, я буду всё ещё в таком же ужасном состоянии, как и сейчас. Часть меня была в заблуждении, думая, что, как только я выйду через дверь этой больницы, все вернется в нормальное русло. Как было до аварии.

Но этого не произойдет, потому что я была лишь на первом шаге к ужасному и болезненному выздоровлению, которое мне предстоит вытерпеть.

- И мы должны поговорить о школе…- сказал он нерешительно.

- Что насчет школы? Я смогу бросить её? Заниматься образованием дома из-за моей приобретенной инвалидности? - ответила я саркастически.

- Бросить? Не глупи, – он покачал головой и улыбнулся, как будто эта мысль позабавила его. – А что касается домашнего обучения… я даже не буду затрагивать эту тему, - сказал он со слабым смешком. – Мы обсудим все это с твоим отцом позже. Но очень многое зависит от тебя и от того, когда ты будешь готова вернуться.

- Если все зависит от меня, то я никогда не буду готова, – пробормотала я.

- Изабелла, я знаю, что это тяжело и поначалу будут трудности, прежде чем всё станет лучше. Но ты создаешь больше сложностей, чем должно быть. Положительный настрой творит чудеса в восстановлении человека, и твой настрой прямо сейчас, просто тянет тебя назад. Я не говорю, что с позитивным отношением, ты вылечишься до конца недели, но, возможно, ты сможешь ходить с костылями. Ты не должна будешь быть прикована к инвалидной коляске, что конечно, сделает твою жизнь проще, - сказал он.

Это была одна из тех вещей, которую я ненавидела в Докторе Каллене. Иногда, когда ему кажется, что мне жалко себя, он начинает эти разговоры, говоря о позитивном мышлении и оптимистическом настрое.

Для него легко об этом говорить. Ему обо всём проще говорить, потому что он не попадал в меняющую-жизнь аварию, после которой он никогда не восстановится. Как он мог ожидать от меня позитивного взгляда на жизнь после такого, особенно, с тех пор, как я была не в лучшем положении для этого?

Доктор Каллен сел на кровать и похлопал меня по руке. Боже, я ненавидела, когда он так делал.

Он всегда говорил со мной, как с равной, как будто я не была просто каким то пациентом-ребёнком, как будто я была каким-то другом и он просто заботился обо мне. Он был таким же дружелюбным и заботливым, как и его жена, хотя её забота была более чувствительной и ощутимой. Доктор Каллен, казалось, пытался скрыть то, что он порой чувствует, но Эсме своими сияющими глазами показывала, что её не заботит то, что её чувства выставлены для всего мира.

Это, вероятно, был основной пункт профессии Доктора Каллена. Он заботился, но не так, как он делал вид. Его способ закрываться от чувств, вероятно, объясняется тем, что врач должен держаться подальше от своих пациентов и не пропускать через себя их эмоции. Вероятно, в данном случае, для него это тяжело, так как его сын являлся причиной моего пребывания здесь

Это все огромный долбаный беспорядок. И я не могу дождаться, когда он закончится.

А он когда-нибудь закончится?

Ничто по-настоящему не закончится до того дня, когда мне удастся собрать достаточно мужества, чтобы убить себя. И с моей, новоприобретённой инвалидностью, это проще сказать, чем сделать. Возможно, таким способом, Бог пытается сказать мне, что моё время ещё не пришло, и что я должна сделать что-нибудь прежде, чем умереть.

Хех. Да, верно.

Я буду проклята раньше, чем войду во все это религиозное дерьмо и поверю, что я предназначена для чего-то большего, и что моя жизнь не должна быть потрачена впустую, и что моя жизнь была ценностью.

Что за дерьмо?

Доктор Каллен по-прежнему смотрел на меня, вероятно, ожидая какой-то ответ. Единственный ответ, который мне хотелось дать ему, это сказать, чтобы он отправился в ад, но перед этим ввел в меня столько морфия, чтобы от такого количества моё тело отправилось на Небеса… или, возможно, в Ад, что было бы более правдоподобным.

Не было никакого шанса попасть на Небеса. Не после всего.

- Вам легко говорить, док, - ответила я просто, - Не в моей натуре быть оптимистичной.

- Да, я осознал это, но ты знаешь, что так не должно быть. Всё, что тебе нужно делать, это желать помощи.

Этот разговор был знаком нам обоим. Ни дня не проходило без того, чтобы он не попросил меня, хотя бы два раза, встретится с кем-то. Но каждый раз я отказывалась. Я не хотела обнажать свою душу перед кем-то, кто слушает лишь потому, что ему платят. Как я могу доверить такому человеку все свои глубокие темные секреты? Секреты, о которых я врала последние три месяца, потому что я знала, что если я заговорю о них вслух, придется адски много заплатить, и не только мне. Но всем, кто вовлечён. Молчанием я сохраняла жизнь других. Включая себя… включая свою мать. Хотя, Бог знает, что она не заслуживает этого. Почему я хочу, чтобы они была в сохранности? Они не заслуживают этого. Возможно, я просто хочу обезопасить себя.

- Мы оба знаем, что ты не можешь пойти на это. Я знаю, что ты была госпитализирована три месяца назад, и детали, которые были предоставлены, очень неопределенны. Мне остается только гадать, что случилось три месяца назад, и почему ты отказываешь от помощи сейчас, - сказал он заботливым голосом, который, к черту, раздражал меня, потому что он звучал так искренне, как будто он действительно заботился не просто как мой доктор. Он звучал более обеспокоенным моим благополучием, чем мой отец когда- либо. И это раздражало, так же, как и разрушало. Он глубоко вздохнул и изучал меня молча мгновение, прежде чем продолжить, - Изабелла, ты очень яркая молодая женщина. У тебя может быть любое будущее, какое ты захочешь. Ты можешь путешествовать по миру и посещать экзотические места. Тебе не нужно застревать здесь, если ты не хочешь этого. Возможно, сейчас слишком много всего, но всё может улучшиться, если ты позволишь.

- Да? И, как я позволю всему стать лучше, если каждая моя клетка говорит мне умереть?, - сказала я, почти огрызнувшись на него за то, что он давит на меня. Он думает, что все так просто, что все будет хорошо, если я получу помощь, как будто мир так и работает.

- Ты никогда не узнаешь, пока не попробуешь, - ответил он мягко, сжимая мою руку. – Я понимаю твоё нежелание говорить с профессионалом. Но тебе не нужно говорить с профессионалом для того, чтобы отпустить себя; возможно, есть кто-то ещё, кому ты можешь довериться. Может быть друг? Или кто-то из твоей семьи?

- Да? Кто-то вроде моей сумасшедшей мамаши или моего воображаемого друга, который живет на чердаке?

- По моему профессиональному мнению, я думаю, что тебе нужно отпустить беспокойство. Разговоры о том, что беспокоит тебя, о том, что ты чувствуешь и что ты думаешь. Не имеет значения, с кем ты говорить, главное, что ты говоришь, - сказал он мягко.

- А по моему профессиональному мнению, я думаю, что вам пора бы уже бросить это дело, - ответила я.

Меня все еще удивляло то, что я не чувствовала себя странно, разговаривая с Доктором Каленом таким тоном. Я всегда относилась с уважением к авторитетным личностям. Но с того момента, как я проснулась после аварии, я почувствовала прилив раздражения, который проходит по моему телу и поэтому меня невозможно заткнуть, если кто-то докапывается до меня. И это относится ко всем, и не только к таким авторитетным личностям, как мои родители и Доктор Каллен. Это все равно, что мое огрызание на Эдварда, когда он попытался извиниться – или что он там делал, когда навещал меня. Или моя ложь Доктору Каллену по поводу того, что сказал Эдвард. Либо у меня выросли шипы, либо, возможно, меня просто начало тошнить от всего и всех, кто находится рядом.

Или, возможно, тот факт, что я проснулась после всего и был последней каплей для меня. Я могла вынести много дерьма от многих людей, но пробуждение после аварии, которая должна была убить меня, да, это то, с чем я просто не могу жить. И после этого, все, кажется, помешались на мне ещё больше, чем обычно.

Мама не навещала меня больше до своего возвращения обратно в Сиэтл в воскресение. Я была отчасти недовольна, потому что я не возражала бы от возможности накинуться на неё, и сказать, что именно я чувствую, смотря в её сумасшедшее неуправляемое лицо; хотя у меня были сомнения, с моим новым состоянием, смогу ли я вынести её присутствие. Да, я могла сказать несколько хороших, заслуженных ею комментариев, но я не думаю, что смогла бы действительно сказать ей, что я чувствую. Отчасти, это было связано с тем, что я на самом деле не знала, что чувствую, поскольку всё было настолько противоречивым, в лучшем случае. Хоть я и ненавидела её, я всё ещё не могла полностью абстрагироваться от того факта, что она моя мать.

- Возможно, мы можем бросить это дело на сегодня, и сосредоточится на том, чтобы поднять тебя на ноги, - сказал Доктор Каллен, поднимаясь с кровати.

- Не могу не согласится, - ответила я, - так каков же мой приговор? Костыли?

В первые пару раз, когда я пыталась ходить с костылями по коридору боль была просто невыносимой, но это было перед тем, как мне дали несколько таблеток, которые действительно возымели эффект. Доктор Каллен сказал, что, конечно, не хотел бы мне давать что-то, кроме внутривенных наркотиков, но даже он не мог бороться с этим больше. Но перед тем, как дать мне их, он сделал акцент на том, чтобы я не делала ничего глупого. Ему не нужно было вдаваться в подробности. Я знала, что он имел ввиду “обманное принятие таблеток”, просто для того, чтобы сохранить их на будущее. Я полагаю, что провалю его попытку доверия ко мне с таблетками.

- Костыли будут уместны дома, но инвалидная коляска будет более удобной, когда ты вернешься в школу.

Я застонала от его слов. Инвалидная коляска в школе, я уже почти слышу смех.

Он сочувственно посмотрел на меня, и мне захотелось застонать снова – как будто его сочувствие это то, что мне сейчас нужно.

- Учитывая, как много тебе нужно будет передвигаться между классами в школе, я бы действительно порекомендовал бы тебе взять инвалидную коляску. Твоя нога нуждается в восстановлении, и чем меньше ты ходишь, тем лучше. Особенно, поначалу, - сказал он.

- Почему я не могу остаться дома, пока моя нога достаточно заживет для того, чтобы ходить. Почему я не могу остаться дома до тех пор, пока гипс полностью не снимут? – спросила я, и он усмехнулся.

- Этого вероятно не произойдет в ближайшие два месяца, и это будет зависеть от того, как быстро заживут твои кости.

- Да, и? Я могу учиться дома или попросить кого-нибудь приносить мне домашнее задание домой или прочее.

Он снова вздохнул и покачал головой.

- Я не твой отец, так что, я не могу предпринимать никаких решений, касающихся твоей учёбы.

Я фыркнула и он подошел к окну. Было уже темно и, по-прежнему, шел дождь.

- Не изолируй себя, Изабелла. Мир всегда кажется темнее и страшнее, когда ты одинок.

Он бросил на меня взгляд через плечо и я отвела глаза.

Мир, может быть темнее и страшнее, когда ты один, но нет ничего страшнее того, когда люди, которых ты любишь, отворачиваются от тебя и заставляют потерять всю связь с реальностью.

Прошло еще два дня, прежде чем, Доктор Каллен наконец-то освободил меня от своей заботы, но перед этим заставил меня пообещать, что я буду заботиться о себе. Мой отец думал, что Доктор Каллен проявляет огромную внимательность, заботясь обо мне, хотя он не знал, почему Доктор Каллен это делал. Он не посчитал странным то, что Доктор Каллен сказал, что собирается звонить каждые несколько дней, чтобы быть в курсе моего восстановления.

Какой врач практически каждый день проверяет своих пациентов, когда их выписали? Если пациент достаточно хорошо себя чувствует себя, чтобы отправиться домой, разве одной проверки в несколько недель недостаточно? Звонки каждые несколько дней, это слишком много для меня, и странно, что мой отец посчитал это нормальным. Но, возможно, мой папа списывал чрезмерную заботу Доктора Каллена на тот факт, что его сын втянул меня во всё это. Сделав всю ситуацию и его личным делом.

Возможно, мне нужно попросить другого доктора. Того, кто будет относится ко всему гораздо проще.

Мы поехали домой на полицейской машине отца вместе с инвалидной коляской и парой костылей на заднем сиденьи. Если бы была моя воля, это инвалидная коляска никогда бы не увидела света и навсегда была бы спрятана в каком-нибудь углу. Мне не нужно еще одно огромное напоминание того, каким калекой я стала: костылей было достаточно, чтобы не забыть.

И сумасшедшая боль в моей ноге. Кто мог про это забыть?

Отец помог мне выйти из машины и дал мне костыли с заднего сидения. Земля была мокрой и грязной от дождя, но не было никакого льда и снега. Я пошатывалась на каждом шагу и застонала, когда почувствовала, как костыль погрузился в грязь. Отец прошел мимо меня, неся сложенную коляску к дому.

- Тебе нужна помощь? – спросил он, когда вернулся.

- Нет, я справлюсь, - ответила я в гневе.

Каждый шаг отзывался болью, но не физической. Костыли продолжали погружаться в землю, что, конечно, сделало ходьбу более трудной, чем должно быть.

- Ты уверена, что не хочешь моей помощи? – осторожно спросил отец, отходя на шаг от двери.

- Я сказала, что справлюсь, - ответила я сквозь сжатые зубы.

Когда я, наконец, зашла внутрь, у отца было мокрое полотенце, чтобы почистить мои, теперь грязные, костыли. Я кротко ему улыбнулась, когда он чистил их. Затем он удалил пластиковое покрытие с гипса, которое предотвращало гипс от загрязнений, влажности или дождя.

- Спасибо, - пробормотала я.

Он только неловко улыбнулся в ответ, перед тем, как пойти в прачечную комнату, чтобы бросить туда полотенце.

Я, пошатываясь, направилась в кухню, и застыла, когда увидела огромное количество бумаг и книг на столе. Я знала эти книги. Я знала эти бумаги. Но мне все равно нужно было спросить.

- Пап… что это? – спросила я, когда он вернулся в кухню.

- Ох, это твоя домашняя работа. Одна из твоих подруг приходила каждый день на этой неделе, чтобы оставить её, - сказал он.

Я не знала, что взволновало меня в этом больше: тот факт, что он просто позволил кучке работ расти здесь, вместо того, чтобы принести их в больницу, чтобы я смогла что-то сделать, или тот факт, что, по словам отца, одна из моих подруг принесла это всё.

- Кто эта… подруга? – спросила я, пытаясь скрыть сарказм в моем голосе.

- Я думаю, что её имя Элис Бренден… или Брендон, или что-то в этом роде. Я не уловил, она говорила слишком быстро для меня, - сказал он с легким смешком. – Почему ты никогда не представляла её? Она кажется милой девушкой.

Элис Брендон. С каких пор мы друзья? Тот факт, что он спасла мою жизнь однажды, не делает нас друзьями. Возможно, она предложила брать мою работу просто потому что, никто бы другой не сделал этого, и, возможно, она представилась моей подругой, чтобы не заставлять отца чувствовать себя неудобно или что-либо еще.

Я взяла задание которое находилось на вершине кучи и закусила губу.

- Доктор Каллен сказал, что тебе будет полезно вернуться в школу, когда ты почувствуешь, что это то… да, - сказал отец, и в неловкости почесал затылок; и затем, когда я не ответила, он добавил, - я буду возить тебя в школу каждое утро, но я не смогу это делать после обеда. Если бы кто-то из твоих друзей смог бы тебя подвозить до дома, это была бы огромная помощь. Я не думаю, что Элис будет возражать. Она сказала, что мы можем попросить её, если нам нужна будет помощь.

- Да, да, – пробормотала я, просто чтобы заткнуть его, - я позабочусь об этом, не волнуйся.

- Сядь в гостиной, а я закажу пиццу, - сказал он, его тон предполагал, что он почти ожидал того, что я откажусь и предложу приготовить ему ужин. Но я не отказалась. И он казался немного разочарованным, когда набирал номер пиццерии. Я думаю, что отсутствие домашней еды всю неделю сказалось на нем. Как будто больничная еда, которую мне приходилось есть, была фантастической. Пицца замечательно звучала в моих ушах, черт возьми, даже грязь сочли бы гастрономическим успехом в сравнении с больничной пищей.

Через некоторое время привезли пиццу и мы ели почти в тишине. Мне было нечего сказать своему отцу, во всяком случае, не то, что будет считаться приятным разговором за ужином. Я была все ещё зла на него за то, что произошло до аварии. И я не знаю, как много времени мне потребуется, чтобы переступить через это.

Я знала, что он действительно пытался помочь мне и показывал, что заботится. Его визиты в больницу показали, что он заботится больше, чем раньше. Но все же, этого было недостаточно для меня. Он все еще защищал маму, когда она упоминалась в разговоре, хотя казалось, что его защита немного дрогнула, после того, как она уехала снова. Мне хотелось верить, что это случилось потому, что он начал осознавать неправоту мамы, по крайне мере, в нескольких аспектах, и то, что я не была плохим человек в данной ситуации. Но правда была в том, что он, вероятно, устал спорить со мной по одному и тому же поводу снова и снова. Он знал, что я не поменяю своего мнения о ней, и он осознал, что вел со мной безнадежную борьбу.

Когда я закончила с пиццей, то отправилась наверх. Это было не так сложно, как я думала, и пока я крепко держалась за перила, не было никакого риска упасть с лестницы и сломать вторую ногу.

Пока мы ждали пиццу, отец поднял всю домашнюю работу наверх в мою комнату и, теперь она была аккуратно сложена на моем столе. Я едва ли взглянула на неё, сразу отправившись к кровати, чтобы лечь. Я почти слышала облегченный вздох моей спины, когда она встретилась с мягкостью моего матраса.

Отец просил меня во время ужина подумать о школе и о том, как долго я планировала оставаться дома. И, честно говоря, я не знала ответа. Часть меня больше никогда не хотела возвращаться обратно в то место снова, а другая, наоборот, хотела вернуться туда для того, чтобы показать всем тем людям, что меня не так просто сломать. Была ещё маленькая крошечная часть, которая хотела узнать, что люди говорят. Сплетни, должно быть, были повсюду, и мне было любопытно посмотреть, сколько человек попытаются свалить всю вину за аварию на меня. Я не удивлюсь, если теорию “она бросилась под машину” воспримут, как факт. И я не думаю, что Эдвард будет первым в списке людей, чтобы рассказать правду о том, что случилось на самом деле.

Была только суббота, и у меня было всё время мира, чтобы решить, хочу ли я обратно в школу – и когда я этого захочу. Не было спешки. Я могла подождать несколько дней, или даже недель.

Или возможно, если я буду в хорошем настроении, можно было бы появиться в понедельник…

Дата добавления: 2015-08-05