Глава 4. Вторник

От лица Эдварда Каллена (за три дня до аварии)

Долбанные вторники. Я ненавижу вторники. Разве может что-нибудь хорошее произойти во вторник? Нет, не может. Пустой день!

Я застонал, сползая с кровати. Мышцы ныли, голова трещала... Хуже не бывает! Я прошел в ванную и включил свет. Моим глазам он не понравился... Перестав щуриться, я посмотрел на себя в зеркало.

Господи, я выгляжу по-настоящему дерьмово!

Мои волосы торчат во все стороны, а глаза налиты кровью. Хотя чему тут удивляться? Этого и следовало ожидать.

Вчера вечером зашел в гости Джаспер, и Эммет придумал устроить небольшое соревнование: ему захотелось выяснить, кто же из нас сумеет напиться всех больше в этот ебаный вечер понедельника. Я уже говорил, что мой брат — что-то вроде гения? Решили пить водку Абсолют Ваниль. Гребанная девчоночья водка — такое у меня на этот счет мнение. Чертово рвотное средство замедленного действия! Я не против водки в целом, я привык вливать ее в себя как воду, но водка с привкусом и ароматом — это совсем другая история. Серьезно! Это только, мать его, Эммету могло взбрести такое в голову. Но я не стал с ним спорить. Я мужик все-таки. Даже если я закончу блюющим, как собака, и проснусь на следующий день с головой в десять раз больше, все равно буду пить и выпью.

Пошел бы ты, Эммет, со своими тупыми идеями!

Я включил душ и стянул боксеры, перед тем как встать под горячие струи. Теплая вода мгновенно расслабила все мышцы тела; прислонившись лбом к прохладной кафельной стене, я закрыл глаза и опустил плечи в попытке снять напряжение.

Больше всего в тот момент мне хотелось вернуться обратно в постель и забыть о вторниках, претвориться, что их просто нет. Увы, не было ни единого шанса осуществить свои желания: моя мама работает на дому, если я не пойду в школу, она заметит. Ну а вариант с якобы болезнью, которую я мог бы симулировать, отпадает в виду того, что мой отец — гребанный доктор. Я, конечно, пиздатый актер — спросите об этом у любой девчонки, с которой я спал — но надуть отца, притворившись больным, — вещь, требующая куда большего профессионализма. Он читает меня как чертову скучную книгу.

Пока принимал душ, я чуть не заснул. Теплая вода расслабила меня до отключки, и я вышел из транса только когда на смену обжигающе горячим пришли холодные струи. Выбравшись со стоном наружу, я обернул полотенце вокруг талии и пошел к себе в комнату.

Вчера мама отправила в стирку все накопившееся у меня грязное белье, но я не расстраивался, наоборот — был этому только рад, потому что сам бы все равно ни черта не сделал. К тому же отсутствие на мне белья облегчало посещение подсобки: только и надо, что расстегнуть молнию да сразу вытащить член.

Я покачал головой. Ну его — нижнее белье...

Я натянул первые попавшиеся джинсы и рубашку и не стал трогать волосы. Закончив, я спустился на кухню.

Эммет сидел за уставленным всемозможной едой столом. Мне захотелось закатить глаза: здесь было все, о чем думаешь при слове "завтрак" и даже чуточку больше. Никто в моей семье, за исключением моей матери, не любит завтраки. Но это не мешает ей заталкивать в нас столько еды, сколько влезает в наши глотки. Мы едва не впадаем в чертову кому, причина которой — мать его, плотный завтрак. И нечего винить меня за то, что я потом сонный сижу на первых уроках! Учителя навряд ли поверят в то, что я такой из-за матери, которая каждое утро фарширует меня словно индейку в День Благодарения, но так и есть. Это правда! Слишком много еды делает тебя сонным — это, блядь, известный факт.

— Доброе утро, братишка, — сказал Эммет, когда я сел на стул рядом с ним.

— Тебе того же, — проворчал я и налил себе немного апельсинового сока.

— Похмелье? — спросил он.

— Ваниль, сука, — ответил я.

Брат начал ржать, но его хватило ненадолго: он в ту же секунду застонал и, прикрыв глаза, заткнулся.

— Похмелье? — спросил я с издевкой, на что он вновь застонал и отвернулся.

Я ухмыльнулся. Мне стало гораздо лучше от осознания того, что ему так же хреново как и мне; к тому же, это была его тупая идея. Здорово, что даже такой амбал как Эммет может быть повержен. Через минуту в кухню вошел отец, бодрый, каким он бывал каждое утро. Жаворонок, чтоб его! Он казался довольным и счастливым. Он весь буквально светился, наливая себе кофе.

— Привет парни, — сказал он радостно, — тяжелая ночь?

Он отхлебнул из своей чашки немного кофе и уставился на нас.

Наш папа мог корчить из себя серьезного доктора, пока был на работе, и он хреновый, черт побери, водитель, но все это никогда не мешало ему оставаться весьма лояльным отцом. Он знал, что мы пили, и он знал, что мы оба уже завязали с наркотой — я, правда, все еще расслабляюсь изредка — но он не осуждал наше поведение, он лишь просил нас заботиться о себе и не заходить слишком далеко. Нас никогда не наказывали за наши долбанные выходки, и это было главным нашим отличием от других. И да, лично меня это раздражало. Ведь было бы до чертиков весело выкинуть что-нибудь охеренно безрассудное, такое, чтобы предкам весь мозг вынесло, а потом получить за это от них по башке!

Мама, конечно, вела себя немного строже, чем отец, но и она не имела привычки на нас орать. Она не ругала меня даже той ночью, когда я заявился домой обдолбанный до такой степени, что не шел, а буквально парил, как этот чертов бумажный змей, виной чему был все еще белевший у ноздрей кокаин. Она понимала, что со мной, и сказала, что ей это не нравится, а затем просто отправила меня в постель. Всего навсего покачав головой — никаких, на хер, криков. Я вобще частенько задаюсь вопросом, глядя на них: они, блядь, в своем уме? Родители так себя не ведут!

Может, им не досталось в свое время справочника из серии "У вас ребенок-подросток? Прочтите и узнаете, как отравить ему жизнь"?

Я всегда думал, что это дерьмо, твою мать, является обязательным...

Отец взглянул на свои часы и поставил чашку обратно на стол.

— Ладно, я пошел. Пожалуйста, ведите себя сегодня нормально, — сказал он и, повернувшись ко мне, добавил: — И тебя, Эдвард, это тоже касается.

— Я всегда веду себя нормально. Безобразно, но для меня норма в этом и состоит, — ответил я, слегка пожав плечами.

Отец покачал головой и вздохнул, перед тем как уйти.

— Может, пропустим школу, а? — спросил я у Эммета.

— Не-а, я обещал Рози проехаться сегодня по магазинам, — ответил он, тотчас меняясь в лице от одной только мысли о своей красивой блондинке.

— Ты чертов подкаблучник, — фыркнул я в ответ.

— Ты ее попку видел? Конечно, я подкаблучник, — пробубнил он и встал со стула, — ты идешь?

— Может, просто дать этому говенному дню закончиться, и хрен с ним? — согласился я, поднимаясь. Эммет пошел за вещами, а я схватил свой термос и налил в него кофе.

Мне нужен кофеин. Сегодня вторник, и мне нужен кофеин.

Черт! Я ненавижу вторники!

Я снова припарковался на директорском месте. Эммет закатывал глаза, но рот держал закрытым. Он знал, что мою машину лучше не трогать, и лучше о ней вообще со мной не говорить. Эммет исчез сразу же по приезду в школу, но меня это не волновало. Его, вероятно, только что позвали, и он всего-навсего нуждался в очередной дозе Розали. То, как он привязался к этой девчонке, меня, мать твою, тревожило. Он не мог принять ни одного решения, с ней не посоветовавшись. Он даже позвонил ей вчера, чтобы спросить, можно ли ему с нами выпить. "Подкаблучник" недостаточно сильное слово, чтобы описать это дерьмо. Мой брат был гребанным педиком. Чувство было такое, словно она схватила его за яйца и держала их у себя, а взамен отдала ему свою дырку. Из них двоих мужиком была именно она. Это, блядь, без вопросов! Розали Хейл, чтоб ее, всегда стремилась к власти. И я был счастлив, что ее жертвой стал Эммет, а не я.

Я никогда не стану таким подкаблучником. У меня есть позвоночник и чертовы яйца — вот что делает меня другим: не таким как брат, у которого всего этого давно уже нет.

Я шел по коридору и получал свою обычную дозу популярности. Я подмигивал девчонкам, а они в ответ краснели и отводили глаза, а потом хихикали со своими подругами. Господи, девчонки в этой школе были такими, сука, доступными. Я бросил свои вещи в шкаф, и направился в класс.

Несмотря на взятый с собой кофе, я дремал весь первый и второй урок. Из-за этого долбанного похмелья я нуждался в отдыхе, черт побери, а не для этого ли придуманы уроки?

Ланч прошел мирно. Никто не задыхался. Элис и Розали, извинившись, ушли в туалет "попудрить носики" — бредовая женская фраза, означающая "пописать" или "перемыть косточки нашим ужасным парням". И как их от этого не тошнило? Хорошо, что они обсуждают свои секреты только тогда, когда меня нет поблизости, меня бы точно вырвало.

Джаспер, зевнув, потянулся. По нему и не скажешь, что вчера он столько всего выпил. Но на то он, блядь, Джаспер! Он подарил мне самодовольную улыбку.

— Не пялься на меня так, — засмеялся он.

А я и не заметил, что пялюсь. Я закатил глаза и вернулся к своему остывшему кофе.

— Да вы, парни, слабаки, — улыбался Джаспер, — пропустите рюмку-другую и выглядите на следующий день словно чертовы покойники.

— Шел бы ты, — ворчал я, — можешь ты заткнуть свой поганый рот... Забыл как в последний раз нажрался Егермейстера?

Я бросил ему убийственный взгляд, но он все равно продолжал улыбаться, он сидел, развалившись, с закинутыми за голову руками.

— Если мне не изменяет память, у меня в тот день был жар под тридцать восемь, и на вечеринку я пошел только потому, что Элис заставила меня пойти. Так что, причина не в Егермейстере, и не надо мне это припоминать, — нахально ответил Джаспер.

— Дешевые отмазки, — фыркнул я.

— Кстати, я слышал, Майк Ньютон устраивает вечеринку в эту пятницу, мы идем? — спросил Эммет.

— А ты у жены отпросился? Разрешила? — глумился я над братом.

— Она первая у меня спросила, и спасибо, что напомнил. Что бы я без тебя делал? — ответил он. — Ну... и? Мы идем, или как?

Я вздохнул, и облокотился на столешницу.

— Ньютон — мудак, он устроит нормальную вечеринку только в том случае, если от ее качества будет зависеть его задротная жизнь, — высказался я.

— Да ладно, брат, я слышал, должно быть прилично. Все собираются пойти... Что еще предлагаешь нам делать? Ничего другого не предвидится — это гребанный Форкс! — парировал Эммет.

Я опустил руки и встал.

— Моя нога не ступит на порог дома этого имбицила, — сказал я перед тем как уйти.

— Будь попроще, братишка! — крикнул мне вслед Эммет.

Я закатил глаза, распахнув дверь кафетерия.

"Ньютон" и " вечеринка" — это несовместимо. Майк Ньютон — всего лишь жалкое подобие мужчины. Он только и делает, что бегает за девчонками словно бешеная собака. Уверен, он все еще девственник. Если у девушки есть еще хоть капля к себе уважения, она близко этого урода не подпустит. Он напуганный маленький мальчик, жалкий к тому же: так и липнет к нам с Джаспером и Эмметом. Было время, он даже пытался сесть с нами за один столик. Интересно, как, на хер, долго до него будет доходить очевидное? Ты никому не нравишься, ослиная морда! Пора это осознать!

Печально... Эммет дал мне понять, что эта вечеринка — единственное событие на выходных. Никогда ничего не происходит в Форксе. Никчемнейший городок! Но будь я проклят, если отправлюсь на эту стремную вечеринку.

Со звонком я проскользнул в мужской туалет, чтобы спрятаться. Настроения идти на биологию у меня все равно не было, и я решил отсидеться в туалете, пока остальные расходятся по классам. Выйду отсюда потом, когда коридоры опустеют от всяких заумных существ.

Выкурив сигарету, я смыл окурок в унитаз и пошел к двери. Коридор, как я и предполагал, был пустым — никаких неожидоностей. Похоже, никто кроме меня не может позволить себе прогулять тот или иной урок. Народ в этой дыре до чертиков боится быть пойманным. Словно попасться и быть наказанным за прогул — все равно, что получить смертный приговор.

Вдруг кто-то на меня налетел, вслед за чем приземлился с глухим звуком на задницу, упав и отлетев в сторону.

— Твою мать! — выругался я, уставившись на девушку.

Я сразу узнал ее. Безумная Изабелла Свон — ходячая бомба замедленного действия. Она хоть что-то способна делать, как люди делают? Она не может даже по коридору пройтись, не влетев в кого-нибудь? Одна из тех, кто даже в пустыне найдет дерево, в которое можно врезаться!

— Ты, блядь, слепая или просто охеревшая? Смотри куда идешь! — рявкнул я в бешенстве.

Я рассчитывал увидеть подрагивающие губы и мокрые глаза. Спорим, что Изабелла, чтоб ее, Свон, ревет по любому поводу? Она выглядела, как девушка такого типа... Ну, знаете? Те, кто плачет без причины. Она, вероятно, рыдает, стоит ей увидеть щенка, или... получить оценку, отличную от пятерки, на каком-нибудь тесте.

Знаете, она меня удивила своим прищуренным взглядом и вздернутым подбородком, и еще эти книги, которые она с вызовом прижимала к груди.

— Может тебе просто надо быть в классе, а не шляться по коридорам? — огрызнулась она.

Я слегка опешил от ее тона, если честно. Кто знает, что в этой Изабелле Свон не так? К тому же, она не должна сейчас болтаться по коридорам: уроки. У нее не было сейчас окна, и я на все сто был уверен в этом: мы ходим на биологию вместе. Ничего не попишешь, я усмехнулся над ее словами.

— Я собирался спросить у тебя о том же, — ответил я спокойно.

Моя грудь болела в том месте, куда воткнулась ее железная голова, и я рассеянно растирал эту точку. Я заметил, как Свон на меня пялится, и снова едва сумел сдержать улыбку. У меня была власть над этой бедной маленькой безумной девственницей?

— Я была у директора, — оправдывалась она, когда поднялась.

Я улыбался, пытаясь не рассмеяться. Изабелла Свон в кабинете директора? Это что, шутка?

— И что же такая невинная утка, как ты, делала в кабинете директора? Жаловалась на чуть не убивший тебя бутерброд?

Я использовал ее школьное прозвище. Все звали ее уткой, гадким утенком, гусем или еще как-нибудь по-птичье. Всё из-за ее фамилии Свон. Скажете, лебедь? Нет, Изабелла Свон была кем угодно, но только не лебедем. Может, индейкой?.. Нет, слишком тощая для индейки... Пингвин, может? Они прикольно ходят, а у Изабеллы, кажется, проблемы с этим, ей даже воздух мешат при ходьбе. Значит, пингвин из нее тоже никудышный. Насколько я знаю, у пингвинов нет проблем. Они просто прикольно ходят.

— Нет, мистер Грин спрашивал, имею ли я отношение к тому, что у припаркованного на его месте "вольво" разбито переднее стекло и большущая вмятина на капоте, — сказала она сладким голосом.

Я начал уже придумывать, что бы такое сказать ей в ответ, и тут до меня дошло... Моей улыбки словно и не было. Если эта девчонка серьезно, ее ждет участь фаршированной индейки.

По ее глазам было видно, что она довольна сказанным. Думаю, она абсолютно не представляла о том, насколько я люблю свою машину. Или, может, она блефовала?

— Ты... ты! — сказал я, и мой голос дрожал от гнева. — Найду на машине хоть одну царапину, и ты... ты за это ответишь!

Она закатила свои гадкие глазки, и, отодвинув меня, прошла мимо. В ответ ни слова! Она вообще знает, кто я такой? Я могу уничтожить ее. Я всех девок в школе на пальце верчу, и я в состоянии превратить ее и без того дерьмовую жизнь в полнейшее дерьмо.

— Я уничтожу тебя, сука! — сказал я ей вслед.

— Буду ждать! — ответила она, не оборачиваясь.

Со мной случился гребанный ступор. Что это, на хер, такое было? С каких это пор Изабела, сука, Свон так разговаривает? Она обязана терпеть все дерьмо и делать остальных счастливыми, но вместо этого она начинает дерзить в один прекрасный день? Оно мне надо?

Кем я буду, если позволю ей дерзить мне?! Гусыня!

Я вылез из машины и быстро дошел до дома. Открыл заднюю дверь и вошел внутрь. Если повезет, дома никого не будет, а если...

— Милый, вот ты где!

Со вздохом закрыв за собой дверь, я встретился взглядом с улыбающейся мамой. Обрамлявшие ее миловидное лицо густые каштановые волосы не могли скрыть от меня горевших энтузиазмом глаз.

— Почему ты дома? — простонал я.

— Не лучший способ начать разговор с матерью, — заметила она, улыбнувшись. — Знаешь, я только что получила одно очень интересное предложение. Это связано с дизайном интерьеров, и мне хотелось бы узнать твое мнение.

— И давно тебя интересует, что я думаю по поводу этой твоей ерунды? Я ничего не смыслю в дизайне интерьеров, — сказал я, изогнув бровь.

— Во-первых, это связано с моей работой, и это не ерунда, — строго сказала она, перед тем как улыбнуться, — а во-вторых, я оформляю интерьер нового концертного зала в Сиэтле, а ты интересуешься классической музыкой. Именно поэтому мне важно знать твое мнение. Пошли.

Она кивнула в сторону своего кабинета наверху, дав мне понять, что я должен за ней следовать. Я вздохнул и неохотно пошел. Ее рабочий стол был завален проектами, нужными и ненужными. Она обошла стол, подняла огромный лист бумаги и показала его мне.

— Что ты думаешь? Я не хочу следовать общепринятым правилам, ну, ты понимаешь: с золотой отделкой и красными ковровыми дорожками, и вещами в стиле...

Я взглянул на рисунок, и подумал: я ни хрена не понимаю во всей этой мути, но чувствую. Чувствую, о чем она думала и что хотела сказать. Она использовала светлые цвета, в основном белый, серый и серебро. Единственным насыщенным цветом был нежно-голубой. Занавес, портьеры и кресла — всё это было голубым, ковры она предлагала сделать тоже голубыми, но чуть темнее. Пол предполагался из белого мрамора, и, глядя на эту картинку, я чувствовал, что попал в холодную зимнюю сказочную страну. И я действительно это чувствовал. Это реально, блядь, работало.

Моя мама — гений, черт побери!

— Я поражен, — сказал я честно.

Она широко улыбнулась.

— Правда? Это своего рода безумие — использовать здесь холодные тона... Ты думаешь, это сработает? Не слишком холодно или даже... по-зимнему? Нужно ли людям из северных штатов напоминать о том, как здесь холодно? — сказала она и сдвинула брови, задумавшись.

— Серьезно, мам, это грандиозно, — сказал я искренне, — только поставь белый рояль на сцену... и ты поставишь.

Она улыбнулась и в шутку шлепнула меня.

— Ты и твой рояль, — нежно промурлыкала мама.

— Теперь я могу идти? — спросил я, и она кивнула. Я вышел из ее кабинета и поднялся на третий этаж к себе в комнату.

Я закрыл за собой дверь, подошел к своему синтезатору и надел наушники.

Раньше я всегда играл свою музыку на стоявшем в гостиной великолепном рояле, но однажды — это случилось в конце лета — я как обычно сел за него и просто не смог начать. Больше я не касался чертовых клавиш. Я не понимал, что за дерьмо со мной творится, но я больше не мог играть на этом гребанном инструменте. Это длилось уже четыре месяца, я до сих пор помнил день, когда все это началось.

Я купил чертов синтезатор. Я думал, что поставлю его в свою комнату и надену наушники, и тогда, может, станет легче. Тогда никто кроме меня не услышит сочиняемое мною дерьмо.

А я действительно сочинял дерьмо. Полное дерьмо.

Моя мама всегда с восторгом рассказывала друзьям о том, какие талантливые у нее сыновья. Эммет показал себя в спорте, я — в музыке. Я думаю, ей просто больше нечем было восторгаться — ведь она целый месяц не слышала моей игры. Ей ничего не оставалось, кроме как спросить у меня о причинах, по которым я все бросил. Я тогда лишь пожал плечами и сменил тему.

Как я мог рассказать ей о причинах, которых и сам не знал?

И долбанный синтезатор не помог.

Я попытался сыграть "К Элизе" Бетховена, но даже это звучало как полное дерьмо.

Я швырнул наушники в сторону и запустил руку в волосы.

Чертово дерьмо.

Чертовы вторники.

Я потер глаза и вздохнул.

Я винил во всем Эммета и его мерзкую водку. Я винил Майка Ньютона за то что он, единственный придурок в этой дыре, будет устраивать вечеринку на выходных. Я винил Изабеллу Свон за то... за то... за то, что она существовала.

Бесполезное существование.

Еще я винил ее за то, что она протаранила меня, словно долбанный товарняк. У меня на груди наверняка остался синяк в форме ее головы.

Да кто она такая, чтобы оставлять на мне такие следы?

Само собой, Эммет, Ньютон, Изабелла — они не виноваты. И я не в праве их винить. Мои проблемы начались уже довольно давно. И никого из них не было там, когда это случилось. Единственный виновник — вторник.

Потому что моя удача пропала в сучий вторник.

Все мое музыкальное вдохновение исчезло во вторник.

Я оставил синтезатор и включил стерео, не поглядев даже, какой диск там стоит. Из колонок полилась тихая музыка Бетховена, и она показалась мне по-настоящему прекрасной. Несмотря на то, что мне сейчас хотелось бы чего-то более жесткого. Все же Бетховен — лучше любого другого диска. Он меня расслабляет, а если я расслаблюсь и успокоюсь, мне не нужно будет снова покупать оконное стекло. Как это случилось в тот раз, когда я не смог сдержать ярость и, метнув ботинок в окно, разбил стекло вдребезги.

Родители, конечно же, промолчали. Они не стали ругать меня за это. Они просто решили, что это случайность. Они как всегда ошибались, считая, что со мной ничего не происходит...

Это был вторник в конце июля. В понедельник вечером мы гуляли на вечеринке — глупо было откладывать веселье до выходных, ведь было лето, и мы не учились — я пил наперегонки с Тайлером Кроули.

Это была крутая ночь.

Я помню, обе: Джессика Стенли и младшая сестра Тани Ирина — успели подержать мой член у себя в ротиках в ту ночь. И думаю, я всунул еще девочке-девственнице. Помню, что сделал это, но не помню ее имени. Вообще. Она сказала, что я у нее первый, и я почувствовал, что в ней действительно до меня никого не было, и да, она была девственницей, и я порвал ее.

Как я и сказал — нереально крутая ночь.

Потом я вернулся домой и вырубился.

Я заснул в собственной кровати, а проснулся в спальне для гостей. Прошло несколько часов, и я никак не мог врубиться, как же я там оказался — я не понял тогда и до сих пор не знаю — из-за жуткого похмелья я даже не делал зарядку тем утром, просто был не в состоянии.

Вечером я спустился поиграть на рояле, игра была для меня лучшим способом вылечиться. Я сел на скамью и собрался уже положить пальцы на клавиши, и я... не смог. Мои руки просто зависли в воздухе, будучи неспособными прикоснуться к инструменту, и я, блядь, застыл.

Что бы там не произошло между моей кроватью и гостевой комнатой, это испаганило меня. И я нихрена не понимал, что это было. Неизвестность сводила меня с ума. С каждым днем становилось все хуже. Плохое во мне разрасталось, а то хорошее, что еще оставалось, исчезло из меня полностью.

Я был противен сам себе.

Я не мог больше писать, и это было дерьмово. Никто не замечал, что со мной что-то не так. И это было еще дерьмовее. Все обращались со мной как прежде. Даже родители.

Казалось, что они должны были заметить все это, но нет — не заметили.

Если не считать того раза, когда мама спросила, почему я не играю... Но слушайте, один раз спросила? Неужели моя музыка больше для нее ничего не значит? Может, и так. Может, на самом деле они с отцом только рады тому, что больше не должны слушать это дерьмо?..

Блядь, я становлюсь похожим на чертового эмо.

С какого это происходит? Может, мисс Гусыня передала мне свою неадекватность, когда влетела в меня, и поэтому я теперь в депрессии. Мне просто нужен выходной. У всех они есть. А завтра я вернусь к своему превосходству и буду рулить этим гребанным миром снова.

Мой внутренний воодушевляющий монолог был прерван тяжелыми шагами за дверью. Кто-то замер у моей комнаты.

— Заходи, Эммет, — сказал я, узнав его по звуку шагов еще до того, как он рискнул постучать. Он распахнул дверь и рассмеялся.

— Не пойму, как ты это делаешь, — сказал он, покачивая головой.

— Ты тут, кажется, один... такой гигант, — ответил я, слегка пожав плечами.

— Ха-ха. Очень, на хер, забавно! — фыркнул он.

— Хотел что-то? — спросил я со вздохом.

— Да, мы едем в Порт-Анджелес. Хотим в боулинг! — его глаза блестели, и я вновь тяжело вздохнул.

— Боулинг? Что, твою мать, случилось с этим городом? — спросил я, глядя на брата.

— Да, боулинг. Ты идешь или нет? — спросил он просто.

Я окинул взглядом свою комнату, на глаза попался синтезатор. Я не смогу ничего создать сегодня, и мне просто необходимо избавиться от накопленного за день разочарования. Может, боулинг — как раз то, что надо. По крайней мере, я метнул бы пятнадцатидюймовый шар в десять ничего не подозревающих кеглей.

Я представил бы Гусыню на их месте.

— Хоть что-то, — сказал я, захватив куртку со стула, прежде чем последовать за братом.

Элис танцевала какой-то странный танец перед тем, как бросить мяч. Она прыгала вверх-вниз, не в силах оторваться от шара, и это делало ее похожей на нетерпеливого ребенка. Она перестала дергаться только когда умудрилась сбить одну-единственную кеглю. Я усмехнулся.

Дилетантка. Она надулась, отвернулась и направилась к нам. Джаспер протянул к ней свои руки, и она села к нему на колени.

— Наверно, мой шар сломан, — жаловалась она.

— Ага, это все шар, — согласился Джаспер, целуя ее в щеку.

— Наверно, его шары тоже никуда не годятся, — пробормотал я, и Элис шлепнула меня по руке.

— Эй! — возразил я.

— Не говори так о моем парне, — сказала она.

— Ладно, не буду.

— Эй, Эд, поднимайся! — крикнул Эммет со своего места у держателя.

Я подошел туда, взял свой шар и приготовился к броску. Я не стал повторять нелепый ритуальный танец Элис. Я просто взял шар, подошел и бросил. Я даже не повернулся узнать сколько кеглей я сбил. Меня это не волновало. Я был здесь лишь потому, что это лучше, чем сидеть одному взаперти. Не ради забавы.

— Вау! Страйк! — взвизгнул кто-то.

Я вздрогнул и повернулся к бару у кегельбана. Лорен Меллори была здесь. Она восторженно апплодировала, и я задался вопросом: она так билась в экстазе из-за моего броска или... Мне хватило секунды, чтобы понять: она хлопала мне, я единственный, кто выбил страйк.

Она направилась к нашей компании и, проигнорировав всех остальных, подошла ко мне.

— Вау, Эдвард, это было необыкновенно... — изливалась она. Я пожал плечами и решил присесть. Ушедшая кидать свой шар Розали как раз освободила мне место. Лорен села рядом, и меня немного насторожило ее смешное желание быть слишком, блядь, близко. Не слышала о личном пространстве?

— Ты идешь в пятницу на вечеринку? — спросила она, прикоснувшись губами к моему уху.

— Еще не решил, — ответил я, не глядя на нее.

— Давай, ты должен пойти... все идут, — я почти почувствовал, как надулись ее губы, и вздохнул. Девчонки искренне думают, что со мной так просто? Вы никогда не зацепите меня своими гребанными надутыми губками. Я не жалкий подкаблучник, вроде Джаспера и Эммета. Надутые губки лишь увеличат дистанцию между нами, вместо того, чтобы нас сблизить.

— И ты мог бы заехать за мной... Я подняла бы тебе настроение, — простонала она мне в ухо, когда я не ответил. Она водила своими тонкими пальцами вверх и вниз по моей руке. Я повернулся к ней.

— Зачем ждать выходных? — спросил я, подняв бровь.

Лорен покраснела и отвела глаза. Она всегда красиво говорила, но никогда не доходила до главного. Она могла сделать что-то, только когда была в стельку пьяная. Пошла на хер! Нашла, кого разводить!

— Ты на машине? — спросил я, и она медленно кивнула. — Отлично, тогда валим отсюда.

Я взглянул на нее, и она закусила губу.

— Я не могу... Я с родителями и сестрой... — сказала она тихо. — Но, может, в пятницу?

— Возможно... — выдохнул я.

— Тогда увидимся, — сказала она и перед тем как уйти поцеловала меня в щеку.

Я быстро вытер щеку и скривился. Все, что я получил от одной из самых доступных девчонок школы — это долбанный клевок в щеку? Я никогда не целовал людей в щеку. Это что за херня? Особенно после школы?

Всему виной этот чертов день. Гребанный вторник.

Как я сказал ранее, ничего хорошего не случается во вторник.

Дата добавления: 2015-08-05