Закон для дурака

— Nevermore!

Огромный ворон переступил и замер недвижим, полуприкрыв глаза прозрачной пленкой век, как будто бы и не он только что громогласно выкрикнул это странное, неведомо что значащее слово. Народ вокруг загомонил: «Ишь, как раскричался-то…», «Да нешто где так люди говорят?»

— Слыхали? — Горбун осклабился в усмешке и погладил птицу кончиками пальцев. Ворон не шелохнулся, остался сидеть у него на плече. Похоже, шум толпы нисколечко его не волновал. — Мне подарил его один моряк по прозвищу Хью Смоленый.

— Хую? — переспросил с усмешкой рябой, бородатый, богато одетый крестьянин. — Звучит не очень-то прилично! За дело прозвали, или так?

Молодуха, что стояла рядом с ним, прыснула в кулак и, покраснев, закрыла фартуком лицо. В толпе загоготали.

— И чего он, значит, сказал?

— Сказал: «больше никогда».

— А на каком это языке?

— Саксов!

— Эва, куда хватил… А энто где?

— Вон там, — горбун махнул рукой. Толпе, похоже, этого хватило. — Ну что, полюбовались говорящей птичкой? А сейчас — чудо из чудес: наша малышка расскажет любому из вас, кто он есть, кем был, и что его ждет впереди, а чтобы вы не думали, будто мы заранее все разузнали, я ей завяжу глаза вот этой вот повязкой!

В толпе тотчас нашлись желающие проверить, так ли уж плотна предъявленная горбуном тряпица, и после долго тыкались по сторонам с повязкой на глазах под общий хохот поселян. Тем временем из крайнего слева фургончика выбралась невысокая темноволосая девчушка лет пятнадцати, отряхнула от соломы простенькое платье, кивнула с улыбкой горбатому зазывале и с готовностью подставила голову. Полоска черного сукна легла ей на глаза.

— Видели? Вот так, — горбун поворотился к публике. — Ну, кто желает?

Девчонка двинулась по кругу, вытянув руку перед собой. Народ слегка притих.

— Ну, кто? Ну, поселяне, испытайте же судьбу! Мужики вы или нет? Кто первый? С первых денег не берем.

Высокий белобрысый парень протиснулся через толпу.

— Была-не-была! — Он протянул ей руку. — Давай, девка, угадывай.

На несколько мгновений воцарилась тишина.

— Тебя зовут… Миодраг, — сказала негромко девушка. — Ты с юга, из деревни Миловице. Приехал сюда вчера, а дома у тебя жена и двое детей… Два сына. Так?

Лицо у парня вытянулось:

— Так…

— Ты приехал на ярмарку купить себе коня, купил и уезжаешь вечером, сегодня.

— Но…

— Не ходи сегодня вечером обмывать покупку, а не то лишишься кошелька, а может быть, и лошади тоже.

— Спасибо… — ошарашенно пробормотал тот.

— А ну-ка, я! я! — пролез к девчушке бородач. Схватился за руку. — Давай-ка, про меня расскажи. Чего там, а?

Та помедлила, и всем, стоящим рядом, почудилось, как на губах ее промелькнула усмешка.

— Ты — Болеслав по прозвищу Куделя, у тебя лавка в Тырговиште. Приехал ты сюда, сказав жене, что едешь к другу в Марген, а сам три дня не вылезал из тутошней корчмы. А еще ты…

— Жена?! — подбоченясь, визгливо крикнула молодуха. — Ты же вдовцом назвался! Ах ты старый кобель!

Неведомо откуда оказавшаяся в ее руках новенькая хлебная лопата обрушилась крестьянину на голову.

— Да что ты! что! Марица! — отбрыкивался тот, прикрываясь руками под хохот толпы. — Кому ты веришь! Дык…

— Молчи, прохвост!

В толпе захохотали, и рябой крестьянин, посрамленный, поспешил убраться прочь.

В толпе зашевелились.

— Я!

— Мне погадай, дочка.

— Скажи-ка лучше нам, где пиво крепче!

Горбун, ссадив с плеча на жердочку свою черную птицу, двинулся по кругу вслед за девкой с шапкою в руках.

— Праведный праздник для праведных граждан — что отточенный серп для спелых колосьев! Так что — давай, народ! Накопил деньжат, так не жадись! все расскажем, все обскажем! Кто, зачем и почему! Бросай, кому сколько не жаль!

Монетки сыпались потоком. Отказа не было никому.

«Тебя зовут Василиу, ты думал ехать через Хунендар на свадьбу к брату и завернул присмотреть подарок…»

«Ты Йожеф из Кошице. Приехал за вином. Не покупай здесь белое — до дому все равно не довезешь…»

«Ты Николае, пивовар, приехал, чтобы закупиться майским хмелем. Но если твои соседи узнают, что ты разбавляешь пиво…»

«Твое имя Дину, и ты плотогон, а приехал сюда купить платок для своей подружки…»

«А ты… Ты…»

Пауза возникла неожиданно — просто очередная рука легла в ее ладонь, и девчушка вдруг замялась, кусая бледные губы. Помедлив, пробежалась пальцами вверх по этой руке и чуть отпрянула, ощутив колючий холодок браслета на запястье незнакомца.

Народ притих.

— Ты… — Она все медлила. — Ты… — Топнула ногой. — Да скажи же что-нибудь!

Тот поднял рыжую голову — длинные волосы качнулись, стянутые в хвост — и молча посмотрел на девушку.

— Ну! — В голосе ее была почти что осязаемая боль.

— Развяжи глаза, — сказал негромко тот.

И помолчав, добавил:

— Меня зовут Жуга.

* * *

Есть ли в мире место, более странное, чем то, где только что закончилась война?

Навряд ли.

Приметить пестрые палатки, серый полог сдвинутых возов и полосатые шатры увеселительных заведений можно было издалека. Этот небольшой, стихийно возникший на берегу реки рынок невозможно было миновать — до этого места дошла война, и здесь, у трех сожженных деревень нашла наконец свою погибель. Народ медленно, не без опаски возвращался на оставленные ворогом, кому — родные, а кому и новосельные места. Разоренная весенняя земля просила рук. Рабочих рук. Почуяв прибыль, вслед за поселянами вереницей потянулись торговцы и менялы, оставившие войско маркитанты и кабатчики, а следом и остальные — продажные девчонки, вездесущие цыгане, актеры, мелкое ворье, придурки, битые войною инвалиды, и разный прочий глупый сброд. Все это двигалось, крутилось, постепенно разрастаясь, здесь покупали, продавали, ели, пили, развлекались и узнавали свежие новости. Войска османов отступили и исчезли, словно страшный сон. Ополчение отправилось домой. Бояре посмелей погибли, трусливых прогнала война.

Законы города сюда добраться не успели.

В предгорьях и в горах законов не было.

А дуракам и так всегда закон не писан.

Миновать это место было невозможно.

От маленькой палатки знахаря, увешанной пучками трав и кореньев, до места, где давали представление заезжие лицедеи, было рукой подать, и угловатый рыжий паренек с волосами, собранными на затылке в хвост, что завернул сюда порыться в травниковой лавке, невольно потянулся посмотреть, что там за шум и толкотня. Худенькая девушка плясала на канате над людскими головами. Люди смеялись и спорили, бились об заклад. Играла скрипка, весело, задорно, необычно витиевато для бродячего артиста. Дело близилось к вечеру, и большую часть представления парень уже пропустил; oн протолкался сквозь толпу, бросил беглый взгляд на зазывалу-горбуна, на скрипача и танцовщицу, повернулся, чтоб уйти, потом остановился и снова присмотрелся.

Не все здесь было так уж просто. В руках у девушки был дротик, последний, судя по всему, — штук десять или даже больше ярких оперенных хвостиков уже унизывали деревянный шарик, что висел, качаясь, на веревке у фургона, похожий издали на диковинную птицу. Девчонка повернулась… Бросок! Шар закрутился, ощетинившись новым пером. В толпе заулюлюкали, засвистели. Девушка спрыгнула, легко проделав пируэт, блеснула белозубой улыбкой и в два прыжка скрылась под пологом фургона. Была она невысокого роста, темноволосая, с маленькой грудью, на первый взгляд — еще ребенок, и только если приглядеться, становилось видно, что в ней нет обычной для детей неровной худобы и угловатости, хребет не выпирал стерляжьей спинкой, бедра округлились, движенья были легкие, уверенные — неуклюжий чертенок уже превратился в девушку, и весьма красивую притом.

А дальше вдруг на сцене появился говорящий ворон, и девушка вернулась, сменив рубашку и цветастые турецкие штаны на платье, и колесо веселого гаданья покатилось по толпе под смех и чей-то недовольный ропот: цыгане, мол, еще и не то могут, но ведь никто ж тебя не заставлял; понравилось — монетку брось, а коль не веришь, так и не надо! Рыжий парень и сам не заметил, как его ладонь оказалась у девушки в руке.

А там — замолчала толпа.

Горбун подошел поближе. С вопросом тронул танцовщицу за плечо. Та отмахнулась: «Погоди!»— и потянула с лица повязку. Глаза у нее оказались глубокие и темные, с искринкой, цвета кожуры спелого ореха, и взгляд их почему-то был тревожен.

— Жуга? — переспросила она.

— Да, — тот кивнул. — А тебя зовут… — Он прищурился. — Линора?

— Ты…

— Что?

— Но тебя… ведь нет… там… — беспомощно проговорила та и подняла ладонь к виску. — Сегодня… не могу…

Ноги ее подломились, и девушка медленно осела на песок.

Толпа изумленно ахнула.

Горбун и назвавшийся Жугой рыжий странник одновременно метнулись вперед, подхватывая падающее тело. Горбун осклабился было: «Не трожь!» — но травник только отмахнулся в ответ. Поднялся с девушкой на руках, огляделся: «Куда нести?» Горбун махнул рукой:

— В повозку.

Музыка смолкла — белобрысый скрипач опустил инструмент. Растерянно глянул на девушку, на горбуна, и первым поспешил к фургону. Не говоря ни слова, все четверо скрылись внутри, задернув за собою полотняный полог. Стало ясно, что продолжения не будет, и народ, постояв, посудачив минуту-другую, принялся расходиться.

* * *

Под вечер рынок стих, лишь с перекатов на кривой лопате полуострова доносился шум воды. У разожженного костра сидели горбун и Жуга. Позади в багровых отблесках огня неровной громадой чернел фургон. Чуть поодаль два пегих облезлых вола хрустели охапкой соломы.

Горбун был коренаст и рыж. Не так, как странник с его огненным сполохом спутанных волос, но темной рыжиной подпаленного меха, как будто был посыпан пылью жженого из глины кирпича. Нахохлившись, он сидел на корточках, завернувшись в старый плащ, носатый, сам сейчас похожий издали на свою черную мрачную птицу. Говорящий ворон дремал, забравшись на задок фургона. В руках у горбуна была сковорода.

— Нечасто нам срывают представления, — потряхивая над огнем бугристую ячменную лепешку, говорил горбун. Голос его был ровен и задумчив. — Можешь гордиться, Лис, — тебе это удалось.

— Я не нарочно, — хмуро отозвался тот.

— Верю, что не нарочно… — Горбун затянулся трубкой, выпустил дым. Помолчал. — Давно ты здесь?

— На ярмарке?

— Да.

— Сегодня пришел.

— А направляешься куда?

Жуга пожал плечами. Поворошил прутиком в костре. Поднял взгляд на горбуна.

— Зачем ты спрашиваешь?

— Мы завтра уезжаем. А Линора хочет, чтобы ты ехал с нами.

— С вами? Я? — Странник слегка опешил. — Чего бы ради?

— Ты странный малый, Лис. Смыслишь в травах — эвон, сколько их набрал. Да вот еще Иваш сказал, что ты на свирели играешь и по углям мастер ходить, по горячим. А я…

— Иваш… — пробормотал Жуга. Прошелся пятерней по волосам. — Ну конечно! А я-то все вспомнить не мог, где я его видел…

— …а я ищу таких, как я, — продолжал меж тем горбун, — сумасшедших и смешных, сумасшедших и больных.

— Почему?

— Почему? — усмехнулся тот. — Потому что над дураками нет суда. Взять, к примеру, меня. Кто бы мне поверил, если б я был прав? Кто бы мне поверил, если б я был лжив? Кто бы мне поверил, если б я был трезв? Кто б меня услышал, если б я был умен? Так что, пока не поздно — пошел с ума прочь! Пока не поздно, скройся прямо в ангелы: шасть — «Кто здесь самый удалой господь?» Понял? Так-то… — Он помолчал, попыхивая трубкой, потыкал ножом лепешку, снял ее со сковороды, побросал из ладони в ладонь и разломил пополам. — Держи, — протянул травнику. — И ложись спать — а то мы завтра рано выезжаем.

— Спасибо. Послушай, Роджер… с чего ты взял, что я соглашусь?

— Линора сказала, что согласишься.

Жуга откусил от лепешки. С шипеньем всасывая воздух, повалял горячий ком во рту. Проглотил и нахмурился.

— Линора… Она в самом деле видит, что будет?

Горбун пожал плечами:

— Как когда.

Травник помедлил.

— Едете-то хоть, скажи, куда?

— Какая разница?

— Похоже, что мне с вами и впрямь по пути, — усмехнулся Жуга. — Ладно. Уговорил. Не зря же говорят, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Не боишься, что вам в тягость буду?

— Кашу слезами не испортишь.

* * *

Раскинув крылья полукруглым веером, сверкая золотом расколотой лучины, деревянная птица парила под пологом фургона. Толчки и тряска на ухабах заставляли ее двигаться, кружась и колыхаясь на бечевке, жить, пускай не настоящей, но все таки — жизнью. На брюшке, на боках, на голове виднелись оспинки булавочных уколов. Говорящий ворон восседал на сундуке и наблюдал за ней с презрительной и мрачной меланхолией во взгляде. Чувствовалось, что он уже давно раскусил, что за самозванка поселилась у него над головой, и не обращал на нее особого внимания. Эта птица никогда не смогла бы заговорить.

Светало.

Фургон бродячих акробатов медленно ехал на восток.

Утро выдалось холодным и сырым. От овчин, лежавших в головах, тянуло кислым. Май сатанел — то тут, то там зеленая трава белела инеем. Убаюкивающе поскрипывали колеса. Жуга облюбовал большой мешок, набитый чем-то мягким, и лежал теперь, закутавшись в тулуп и глядя, как уходит вдаль из-под колес щербатая дорога. Порою ворон шевелился, чистил перья, снова замирал, но чаще взгляд травника отвлекался на резную безделушку, что вертелась наверху.

— Роджер!

— Что? — негромко отозвался тот с невидимых отсюда козел.

— Откуда эта птица?

— Которая? из дерева?

— Ага.

— Мне подарил ее один мой приятель… Нездешний. С севера. А что?

— Так, ничего. Красиво.

— Линора упражняется на ней. Бросает дротики.

За занавеской зашуршало, и Жуга умолк. Дотронулся до птицы и отдернул руку — браслет на его левой руке вдруг полыхнул оправленным в зеленоватый сплав опалом, болью отозвался в локте и запястье. «Опять… — подумалось Жуге; он закусил губу и принялся разминать руку. — Что на этот-то раз?»

— Эй, Лис! — окликнул травника горбун. — Чего примолк? Линору, что ли разбудить боишься? — Он усмехнулся. — Так уж не спят они поди…

Как будто в подтверждение сказанного им, за занавеской вновь послышалась возня, и негромкий голос произнес, навроде, что-то: «Я сама». Было слышно, как девчонка, невидимая отсюда, взобралась на козлы к горбуну. Скрипач Иваш (а спал он где-то там же, впереди), как видно, просыпаться не спешил.

Неожиданно фургон замедлил ход.

— Здорово, страннички! — окликнул кто-то горбуна густым негромким басом. — Не подвезете часом?

Жуга настороженно замер. Вскинул голову, прислушался. Сидел он сзади и потому не мог увидеть говорившего, но голос… Голос показался травнику до странности знакомым. «Неужели…»

Сердце травника в волнении ускорило свой бег.

— А по пути ли нам, чтоб подвозить? — вопросом на вопрос тем временем ответил Роджер.

— Ну, это как посмотреть. Коль вы и дальше по дороге едете, то — да. Я заплачу. Во, менку видишь?

— Маловато будет.

— Так ведь и еду я всего-то до развилки. А если что, потом сочтемся… Или спешите куда?

— Да нет, мы не торопимся. Сам знаешь, тише едешь — легче спишь.

— Ну, это по мне. Так подвезешь?

— Ладно, — голос горбуна смягчился. — Залезай.

Замедлив шаг, неожиданный попутчик пропустил повозку вперед и с коротким «Оп!» запрыгнул на задок фургона. Высокий, с темной и густой короткой бородой, он подобрал свой синий теплый плащ и зашуршал соломой, устраиваясь поудобнее. Снял с плеча синий же сверток потертого бархата, в котором без особого труда угадывалась лютня, и заоглядывался в поисках укромного местечка для него, да вдруг наткнулся взглядом на травника и замер, пораженный.

Мгновение они молчали, глядя друг на друга.

— Ты?… — наконец сказал поэт.

Жуга кивнул и усмехнулся.

— Я, Вайда. Я.

Горбун на козлах обернулся.

— А вы чего, знакомы?

Фургон ехал вперед, скрипели колеса, а неловкая пауза все длилась и длилась. Им несомненно было, о чем поговорить, этим двоим странникам, но Вайда отчего-то чувствовал себя неловко, чтобы начинать, а Жуга молчал.

— Давно не виделись, — наконец, сказал рифмач.

— Давненько, — кивнул Жуга.

— А я искал тебя, — задумчиво продолжил Вайда. — Веришь ли, все эти месяцы искал. И вот — поди ж ты, встретились. Как ты? Все бродишь?

— Все брожу, — кивнул Жуга.

— Я слышал о тебе. Та башня. Викинг Олав…

— Всякое бывало.

Поэт с прищуром посмотрел на травника. Потрогал лютню. Тенькнула струна.

— А ты изменился, рыжий… Не хочешь рассказать?

— Не хочу. — Он поднял взгляд. — За этим ты меня искал?

— Ты словно и не рад снова меня встретить.

— Нет, почему же, — травник улыбнулся, — рад. Рад видеть тебя здоровым, рад узнать, что Яльмар жив…

Вайда покачал головой. Посмотрел на травника.

— Ох, Жуга, темнишь ты что-то. А может, все таки расскажешь? Вдруг, да помогу.

На козлах впереди зашевелился Роджер.

— Эй, как тебя там…

— Вайда я.

— Лютня, вроде, там у тебя. Может, споешь? Все ехать веселей.

Рифмач, недовольный, открыл было рот, чтоб отказать, посмотрел на Жугу и осекся.

— Спой, рифмач, — сказал негромко тот. — Так лучше будет. Как-нибудь потом поговорим.

Вайда кивнул, подстроил лютню и запел:

По длинным лентам ста дорог,

Не заезжая в города,

Фургончик старый долгий срок

Спешит неведомо куда.

Из леса в лес, из дола в дол

Невозмутимо, как всегда

Влечет повозку старый вол,

Минуя мили и года.

Возница не грустит ничуть,

Хотя в заплатах старый плащ.

Без остановок держит путь

Повозка вдоль зеленых чащ.

Бродячий цирк иль балаган —

Актеров странствующий дом?

Отбившийся фургон цыган?

Или торговец едет в нем?

«Ответь мне, странник, — я спросил, —

Что ждет тебя в конце пути?

Зачем ты тратишь столько сил

И что стремишься ты найти?»

«Не так все просто, — он сказал, —

Сто раз от деда и отца

Простую правду я слыхал:

Дороге этой нет конца.

Из мира в мир, сквозь ночь и день,

Взбираясь вверх, сбегая вниз,

Ведет она, пронзая тень,

Туда, где светел мир и чист.

И только кто не стар душой,

Желая, чтоб сбылись мечты,

Забыв покой, уйдет со мной.

Теперь решай, идешь ли ты».

Я не сказал ни «да», ни «нет»,

Лишь изумленно промолчал.

Повозки той растаял след,

Но голос еще много лет

«Идешь ли ты? Идешь, иль нет?» —

В ушах моих звучал…

— Вот уж уважил, так уважил, — помолчав, сказал горбун. — Спасибо. Как есть — про нас песня. По больному месту, да каленым швом. По открытой ране, да сырой землей. Чья хоть песня-то?

— Моя, — ответил Вайда, зачехлил свой инструмент и завалился спать.

* * *

Это была деревня. Пустая и отчасти погорелая. Отчасти, ибо все дома остались целы, и только деревянную церковь турки пожгли. Насколько знал Жуга (и Вайда не замедлил это подтвердить), османы редко уничтожали христианские храмы, предпочитая скопом обращать всех поселян в свою веру, а церковь переделывать в мечеть. Делалось это довольно быстро. Однако здесь все было иначе.

— Это Микеш, — ответил хмуро бард, когда горбун спросил его об этом. — Здешний священник не пожелал отсюда уходить. Турки сожгли его. Вместе с храмом.

Горбун кивнул, раскуривая трубку.

— Вот так всегда, — задумчиво сказал он. — Все, что было — не было и нету… Все, как у людей. Новая весна, и что? Толще видим, жарче жрем, круче гадим, глубже мрем… с каждым страхом, с каждой весной. Земля смердит до самых звезд. Только и осталось — подвязать штаны продолговатым ремешком и ступать вперед, надеясь, что была и у тебя когда-то жизнь как сметана, жизнь как перина…

В молчании они проехали безлюдной улицей, пару раз останавливаясь с намереньем заночевать в каком-нибудь доме, но всякий раз двигались дальше: приземистые хаты, некогда уютные и светлые, стояли ныне, выбранные дочиста, с полуразобранными крышами и напрочь выбитыми окнами, полные мусора и нечистот. В итоге странники оставили деревню в стороне и добрались до берега реки, где и стали на ночлег. Горбун распряг волов, Линора и Иваш занялись готовкой и костром. Жуга принес им воды и после вновь ушел к реке, где и остался.

Вечерело. С юга потянуло ветерком. Нагревшаяся за день земля исходила медленным теплом. Май, знаменитый злыми утренниками, выдался нынче удивительно щедрым на теплые вечера. Бурливая в верховьях Яломица разливалась здесь широким тихим омутом. Обрывистый и низкий, поросший густым кустарником берег был пологим и неожиданно сухим. Травник уселся, свесив ноги, и некоторое время молча глядел на бегущую воду, на лес и темные вершины недалеких гор.

За спиной послышались шаги.

— Жуга…

Он медленно обернулся и посмотрел на Линору. ее хрупкая фигурка возникла на берегу совершенно неожиданно — белое платье на фоне кустов. Шагнула вперед.

— Можно… я тут тоже посижу?

Травник неопределенно пожал плечами, мол, садись. Покосился на свой браслет. Ничего не происходило — камень был темен и чист. Девушка меж тем подошла, легко и неслышно ступая, и подобравши юбки, села рядом. Вздохнула.

— Тихо как… — Повернулась к травнику. — Зачем ты сюда ушел?

— Так… Захотелось вдруг.

Сам не понимая, почему, он сказал ей правду. Он и впрямь хотел побыть один. Говорить вот не хотелось. Думать не хотелось. Оборачиваться тоже не хотелось, тем более, что травник и так буквально чувствовал затылком ее пристальный взгляд.

— Кто ты? — вдруг спросила она. — С тех пор, как я поняла, что могу видеть в людях, мне никогда не было так… так…

Жуга повернул голову.

— Как?

— Страшно! — Линора скомкала подол. — Тебя как будто нет… Ты понимаешь? Вовсе — нет. У меня было такое чувство… будто ты уже умер.

Тот вздрогнул. Повернулся к ней.

— Что ты сказала?

— Я сказала, — терпеливо повторила та, — что у меня было такое чувство, будто ты уже умер. Я ничего не смогла узнать. Там словно бы стена и пустота. И будто что-то есть еще… но только я не понимаю, что.

— Вот как? — пробормотал Жуга и усмехнулся. Взъерошил рукой непослушные рыжие волосы. — Интересно… Ты для этого попросила меня поехать с вами?

— Нет. Я просто знала, что так будет. Но это ведь сбылось?

— Ну… Да.

— Я не могу угадать твое имя… Чему ты смеешься?

— Забавно. Впервые кто-то пробует его угадать.

— Расскажи мне о себе.

Жуга вдруг снова сделался серьезен. Нахохлился, подбирая ноги под себя. Помолчал.

— Я горец. Волох. Травник. Люди зовут меня Лисом. Справедливо, нет — не знаю. С гор я ушел — там мои друзья обернулись врагами. Что еще?

— Вчера ты называл себя — Жуга.

— Ну, называл. Так меня дразнили в детстве, — неожиданно для самого себя с неловкостью признался он. — За волосы. Огнем, мол, жженый…

— Странное прозвание.

— Почему?

— На севере так или похоже называют первый тонкий лед у берегов. На востоке — первый сильный снег на грани осени и зимы.

— Ну называют, так и шут с ними, — пробурчал Жуга. — Я-то тут при чем?

— Не сердись. — Линора придвинулась поближе. Коснулась травника рукой. — Я не хотела тебя обидеть… — Ладонь ее скользнула вниз по спине и удивленно замерла, наткнувшись там на что-то широкое и жесткое, кольцом охватившее талию травника. — Ой. Что там у тебя?

— Там? Меч, — с явной неохотой ответил тот.

«Зачем я ей все это говорю?»— мелькнула мысль.

Жуга уже и сам был не рад, что завязал этот разговор. Меч он раздобыл недавно, при обстоятельствах, вспоминать которые сейчас не очень-то хотелось, хотя похвастать было чем — то был клинок работы подгорных мастеров малого народа западных дварагов, Хриз Серая Сталь из рода Трех Изменчивых.

Хвастать, однако, не было ни резона, ни желания.

Кто только дернул за язык сболтнуть?

Он покосился на Линору. Может быть, прогнать? И почувствовал — поздно: в ореховых глазах девчушки уже зажегся любопытный огонек. Она вскочила на колени:

— Меч? Откуда? Покажи!

Махнув рукой (ну меч, и что с того, что меч?), Жуга задрал рубаху, потянул за рукоять, и меч с легким звоном словно сам собою распрямился в его руке…

Воцарилась тишина.

— У-у… — наконец разочарованно протянула девушка и замолкла.

Жуга перевел взгляд на клинок и замер, пораженный.

Та железяка, что была в его руках, должно быть, пролежала где-нибудь в земле лет десять, проржавев при том от острия до рукояти. Не было ни пятнышка, пусть серого, но чистого металла. Жуга ошеломленно перевернул его в руке; блеснула тонкой нитью гравировка — пляшущий у рукояти лис.

— Что за черт…

— Я тоже такие видала, — меж тем равнодушно сказала Линора. — Их после войны тут много валяется… — Она встала и молча оправила платье. Тронула травника за плечо. — Пошли, скоро ужин поспеет.

— Иди пока одна, — не отрывая взгляда от меча, чуть сдавленно ответил тот. — Я подойду сейчас. Мне надо здесь побыть еще немного… одному.

— Жуга.

— Что? — тот обернулся. Поднял взгляд («Ну и глаза у чертовки!»— подумалось ему). — Чего еще?

— Зови меня просто Ли.

Он не нашелся, что ответить, лишь кивнул, и девушка растворилась в кустах также быстро, как и появилась. Однако не прошло и двух минут, как снова раздались шаги, и на берег вышел Вайда. Завидев травника, он без лишних слов подошел, подогнул под себя край плаща и уселся рядом.

— Ну, давай, — сказал он, — выкладывай, чего там у тебя.

Жуга вздохнул. Повертел в руках клинок и воткнул его в землю. Посмотрел на рифмача.

— С чего начать-то?

— По порядку.

* * *

— Понимаешь, Вайда, — сплетая нервно пальцы рук, заговорил Жуга, — я не знаю, что сказать. Как первый раз посмотришь — вроде как, все хорошо. Но потом…

— Ты вечно ждешь каких-то неприятностей. Что ж удивительного в том, что ты их после этого находишь? Или же — они тебя находят. Сейчас-то что тебя гнетет?

— Пока что ничего. Но этот фургон…

— А что — фургон?

— Они же циркачи, Вайда. Музыканты, лицедеи… Ли, например, канатная танцовщица.

— Ли? А, та девчонка… Ну? и что?

Жуга поворотился к рифмачу.

— Чего им надо-то на юге? Здесь нет ни одного жилого места, все сбежали от войны. Есть, конечно, ярмарка у реки, но мы ведь оттуда и выехали… Чего здесь ищет Роджер?

Рифмач нахмурился. Поскреб в затылке.

— Да, странно. Я об этом как-то не подумал. Хотя, если посмотреть с другой стороны, здесь есть два-три замка, удержавшие осаду, да и дорога в обход реки ведет в Ноул-Сасэск.

— В Ноул-Сасэск есть более короткий путь.

— Кто знает? Может, Роджер просто мародеров боится. Это все, что тебя тревожит?

— Нет, не все. Эта девчонка… Понимаешь, Вайда, она ведунья. Читает прошлое, предсказывает будущее. И вот она…

— Эка невидаль! — негромко рассмеялся тот. — Встречал я таких, и не раз. Все делается очень просто — наговоришь с три короба, а сбудется ли, нет — поди потом, проверь. Я тоже так умею. Хочешь? Вот: завтра будет новый день! И только попробуй скажи, что я не прав.

— Нет, почему же, прав конечно, — травник улыбнулся. Взъерошил волосы рукой. — Но тут все честно. У нее на самом деле дар, это я тебе как травник говорю. Это похоже на то, как я угадываю имя или лезу в чей-то сон. Мне, правда, браслет помогает…

— Ну, даже если и так. Что с того?

— Линора не смогла сказать про меня ничего. Только предсказала… попросила, чтобы я поехал с ними. А я…

— И ты поехал, — закончил Вайда.

— Ну, — Жуга опустил взгляд и залился краской.

Рифмач поцокал языком и усмехнулся:

— Э, друг Жуга… Да ты, похоже, влюбился.

— Я? Нет… а впрочем, да… Наверно, да. Не знаю. Может быть. Она…

— Влюбился. Втрескался. По уши. Это я тебе как поэт говорю.

— Да помолчи ты! — рявкнул Жуга так, что Вайда подскочил на месте. — Дай же объяснить… — Он собрался с мыслями и продолжил: — Здесь что-то непонятное. Да, я хочу ее любить. Хочу ее, но…

— Ну, это-то как раз понятно… — вставил неуемный Вайда и осекся, перехватив испепеляющий взгляд травника.

— Мне продолжать, или не надо? — холодно осведомился тот. Поэт кивнул и постарался придать своему лицу серьезное выражение. — Так вот. Подумай сам: когда я успел в нее влюбиться-то? Ну, ладно бы — красавица, чтоб глаз не отвести, тогда понятно, или, положим, просто по сердцу пришлась, так ведь пацанка же еще, да я и знаю-то ее два дня всего! Да и не водилось за мной такого, чтобы девка — хлоп глазами, пальчиком поманила, я и лапки кверху. Девчонки — те, бывает, навоображают черт-чего, да и влюбляются за сутки, но чтоб я вот так… Ни в жисть не думал. — Он вздохнул и помотал головой. — Ну ладно. Пускай, влюбился. Но почему у меня такое чувство, что меня подталкивают к этому? Как будто все это… подстроено, что ли. Вот…

— Так ты любишь ее или нет?

— Не знаю.

— А она тебя?

— Не знаю.

— Дурак ты, Жуга, — покачал головой рифмач. — Ой, дурак…

Тот поднял голову.

— Вот и Роджер меня тоже в дураки норовит записать. С чего бы, а?

И он умолк.

Вайда вздохнул и плотнее закутался в плащ. Поежился.

— Что-то холодно сегодня… С тех самых пор согреться не могу, как ты меня из ямы вытащил. Как будто бы всегда стою в тени. Дороговато дался мне тот Теплый Стан. Может, хоть летом оттаю?

— Оттаешь, если вспоминать поменьше будешь. Это в памяти ты мерзнешь, не взаправду, — сказал Жуга. — Пройдет.

— Я ведь и искал тебя, чтоб поблагодарить. Не успел тогда — уж очень ты быстро ушел. Да, изменился ты, — задумчиво проговорил рифмач. — Мечом, гляжу, обзавелся, хромать перестал. В одном только прежним остался — повсюду сам себе преграды строишь.

Травник хмыкнул и пожал плечами. Посмотрел на Вайду.

— Может, просто другие их не видят?

* * *

— Сидишь?

Вот теперь Жуга вздрогнул.

Горбун возник на берегу как будто ниоткуда. Слух у травника был — острее некуда, и все же Роджер ухитрился подойти бесшумно.

— Ну сиди, сиди, — кивнул он, сам, однако, не садясь. — Много высидишь.

— Зачем пришел?

— Поговорить нам надо, рыжий. О тебе.

Он вынул трубку и кисет, стукнул кресалом и раздул трут. Закурил и после паузы продолжил:

— Ли требует, чтоб ты ехал с нами и дальше.

— А ты, как бы, против?

— О, как ты заговорил! — усмехнулся тот, попыхивая трубкой. — Да… Я против. И дело даже не в том, что это просто очередная девчоночья блажь. И не в том, что ты мне нравишься. Просто я надеялся, что в этот раз все обойдется. Но видно, все влюбленные дураки. И ты тоже.

— Как…

— Только слепой не догадается. Да ты не обижайся. Ты знаешь, чем отличается обычный человек от дурака? Обычный человек мечтает, чтоб его возлюбленная упала в реку, и он бы ее спас. А дурак… — он затянулся, — …дурак мечтает, чтоб она никогда не упала в реку. Таких не любят, Лис. Ты уходи. Так надо. Нельзя вам вместе. Ты умеешь плакать, ты скоро умрешь. Так что — уходи, пока еще можешь уйти.

— Так это ты, стало быть, обо мне заботишься? — криво улыбнулся Жуга. — Зря. Давай, гони меня. Я пойду вслед за вами.

— Не советую. Два дня, Жуга. Два дня ты можешь ехать с нами. Потом наши дороги разойдутся. Здесь у меня свои дела. Ты понял?

— Нет.

— Тебе же хуже. И не надейся на свой меч — в этих делах он тебе не защита.

Роджер выколотил трубку о башмак и встал.

— Ладно. Кто не обломался, тем еще предстоит. Идем кашу есть.

И сказавши так, он повернулся и ушел.

Меж тем уже заметно стемнело. И впрямь пора было идти к костру. Жуга подался вперед и потянул за рукоять меча. Хриз мягко вышел из земли, поблескивая серебристым лезвием. Ржавчина исчезла. Лис скалился с клейма.

— Ну что, доволен? — проворчал угрюмо травник. — И ты туда же. Спрятался. Выставил меня перед девчонкой дураком… Тебе-то это все зачем?

Клинок молчал.

Жуга задрал рубаху, нащупывая в сумраке узкую прорезь ножен, и выругался, порезав палец. Похолодел невольно: так можно и живот себе распороть! Хриз как всегда под вечер начинал чудить — то было его время. Капли крови упали на землю, и почти тотчас же полыхнул в браслете черный камень. Травник нахмурился: «Да что вы все, сговорились что ли?»— встал, направился к кустам, прислушался и вдруг замедлил шаг. Остановился, глядя в темноту.

— Давай, чего уж, — сказал он, — выходи. Я ведь все равно тебя вижу.

Кусты расступились, и к травнику вышел Иваш.

— Слышь, рыжий, — хрипло сказал он. — Ты уходи. Добром прошу, уходи.

Жуга не ответил, и тогда скрипач шагнул вперед.

Он был бос. Белые волосы растрепались. Катаная шляпа сбилась на затылок. В проеме распахнутой овчинной безрукавки мелькнула голая, в длинных царапинах грудь.

— Ты понял меня? Оба уходите. Ты и Вайда! Завтра же!

Травник поднял взгляд, и голубые глаза его странно блеснули в темноте.

— Остынь, Иваш, — хмуро сказал он. — Твоих мне только советов не хватало. Я уж как-нибудь сам решу, чего мне делать и куда идти.

Иваш сжал кулаки.

— Не оставишь Линору в покое — пеняй на себя! — прошипел он травнику в лицо и с треском исчез в кустах.

Жуга вздохнул, покачал головой и направился к укрывшемуся за деревьями фургону.

* * *

Ночь выдалась холодной. Вызвездило. Покончив с ужином, Жуга взял из фургона две старые облезлые шкуры, одеяло и улегся (на случай неожиданного дождя) под повозкой. Снял и спрятал в мешок свой браслет и долго лежал, размышляя о чем-то своем, пока, наконец, не уснул.

Проснулся он от шороха. Прислушался настороженно. Ни звука не было в ночи. Костер давно уже погас, лишь угольки красными глазами пялились во тьму. И все же… Шорох повторился, и травник окончательно уверился в своей догадке.

Кто— то полз.

Жуга не шевельнулся, не издал ни звука, лишь рука скользнула под рубаху, нащупывая рубчатую рукоять меча. Пальцы сжались…

…и расслабились.

— Это я.

И снова тихий шорох. Неясный контур девичьего тела в темноте.

— Ли?

Холодное тело забралось под одеяло.

Она была нага…

…она пахла медом и полынью…

…горчичным семенем и молоком…

…сосной и тополиным пухом…

…всем и ничем.

У травника закружилась голова.

— Зачем…

Узкая ладошка закрыла ему рот, и он умолк.

— Молчи. Пожалуйста, молчи.

Линора придвинулась ближе.

— Ты сумасшедшая, — выдохнул травник, едва ладонь убралась с его лица.

— Как и ты, — просто ответила та.

Их губы слились, и травник почти что против воли прижал ее к себе. Зарылся лицом в шелковистые темные волосы. Сомнения, досада, неуверенность — все вдруг покинуло его, осталась только беспричинная злость — на Роджера, на Вайду, на Иваша. Злость и желание любить. Почти не глядя, он разогнул кольцо меча, сунул его в изголовье вместе с ножнами и, путаясь в рукавах, принялся стягивать рубаху.

Какие, к черту, мысли?!

Кого там бог лишает разума?

Все влюбленные — дураки…

Они любили друг друга в мокрой траве и старых волчьих шкурах, забыв себя, забыв про всех, забывши все, шепча всякую белиберду и тихо смеясь, когда кто-то из них случайно ударялся головой о днище фургона. А потом — Еще. И еще.

— Люблю тебя…

— Люблю тебя…

Линора нащупала в темноте руку травника. Ладонь к ладони.

— Я и ты… — улыбнулась она. — Ли и… Лис…

Подняла руку к затылку. Что-то кольнуло травника в грудь. Он поднял голову.

В руках у девушки был дротик. Травник перехватил умоляющий взгляд ее карих глаз. Губы ее шевельнулись: «Дай. Пожалуйста…»Сил возражать у Жуги уже не было, и он лишь молча наблюдал, как острие дротика движется вниз, к животу, распарывая кожу. Кровь проступила тонкой нитью, набухла, потекла неровной струйкой. Линора отложила дротик, нагнулась над Жугой и жадно приникла губами к разрезу. Подняла к травнику заляпанную кровью мордочку. Улыбнулась мягко, виновато. Провела рукой вдоль раны, собирая кровь в ладонь. Вновь посмотрела на Жугу.

Некоторое время они лежали в тишине.

— А ведь ты вампир, девочка, — убежденно сказал Жуга. — Я прав?

Та кивнула.

— Вот значит, как… — он вздохнул. Все сразу стало на свои места — и предсказания, и неожиданная страсть, и всякое иное прочее.

Мало кто задается вопросом, почему вампира никогда не убивают те, у кого он пьет кровь. А ответ прост.

Потому что любят.

— Прости, — она села. — Я не могла… Я… я сейчас уйду.

Жуга помедлил, затем протянул руку, положил ладонь Линоре на затылок и медленно привлек ее к своей груди, туда, где струился во тьме багровый ручеек.

— У нас, у волохов есть поговорка, — сказал он. — «Мужчина, полюбивший женщину-вампира, не обязательно умрет сейчас, но он не будет и жить вечно». Так что — пей… Пей.

* * *

Впрок выспаться нельзя — Жуга давно усвоил эту старую истину, хотя каждый раз надеялся, что это ему удастся. Не удалось и сейчас — утренний холодок заставил странников подняться ни свет, ни заря. Зевая и щурясь спросонья, травник вылез из-под фургона и подсел к костру. Есть хотелось неимоверно. В котелке еще осталась со вчерашнего холодная чечевица, Жуга, не умываясь, нагрузил ею с верхом деревянную миску и принялся за еду.

— Экий на тебя жор-то сегодня напал! — понимающе усмехнулся Вайда. Рифмач сидел рядом, задумчиво пощипывая лютневые струны. Жуга наконец прожевался. Глотнул воды из кружки.

— Ты чего такой смурной?

— Да видишь, вот, струну порвал. И запасные кончились.

— У скрипача спроси.

— Да спрашивал уже, — отмахнулся тот. — Есть, говорит, в запасе два бунта для скрипки. Я попробовал натянуть — короткие…

Жуга вдруг насторожился. Отложил миску, проверил, на месте ли меч, и окликнул горбуна:

— Роджер! Вроде едет кто-то!

Со стороны дороги уже явственно был слышен перестук копыт, а через мгновение показался небольшой отряд верховых. Завидев притулившийся у берега фургон, они тут же свернули к нему и окружили поляну. Кони фыркали, переступали, звякая збруей и шумно дыша, от их раздувающихся боков валил пар. Сразу же запахло кислым лошадиным потом. Всадники спешились, поправляя амуницию и осматриваясь. Было их семеро, все рослые, добротно и тепло одетые, при саблях, с луками. Их предводитель — высокий и худой, по-военному гибкий в суставах малый лет тридцати с выбритым до синевы лицом — соскочил с коня, одернул на себе потрепанную серую хламиду и направился к костру. Остальные разбрелись по поляне.

— Не дергайтесь, но будьте настороже, — не выпуская трубки изо рта, пробормотал еле слышно Роджер. — Это не разбойники.

Жуга кивнул и предпочел промолчать.

Горбун привстал. Приподнял шляпу.

— Доброго здоровья, — приветственно сказал он. — Чем привлек вас мой фургон?

Не доходя шагов пяти, тот остановился. Посмотрел на горбуна, на Вайду, на Жугу. Взгляд его был холоден, как зима.

— Кто вы такие?

Вопрос упал и канул в тишину. Как раз в этот миг показались Линора и Иваш, в сопровождении рослого детины, плотоядно поглядывавшего на стройную фигурку девушки.

— Обыскать, — коротко бросил предводитель. Кто-то полез в фургон. Обшарив карманы странников и не найдя в них ничего интересного, за исключением пары талеров, тут же перекочевавших в бездонные солдатские сумки, Иваша и Линору вытолкнули к костру.

— Ну? — нетерпеливо бросил тот.

— Артисты, ваша милость, — ответил Роджер.

— Артисты? — тот поднял бровь. — Посмотри на себя — какой из тебя артист! Что ты можешь?

Не говоря ни слова, Роджер вынул из кармана четыре раскрашенных шарика чуть побольше грецкого ореха каждый, и быстро подбросил их в воздух. Цветные пятна замелькали радужной дугой. Горбун поймал все шарики одной рукой, сжал ладонь в кулак, подул в него и развернул в воздухе тонкий большой платок. Вынул из-за уха шарик, ловко покрутил его меж пальцев, затем, откуда — непонятно, прибавил к нему остальные три, сложил их на коленях, накрыл получившуюся пирамидку платком и с размаху шлепнул по нею ладонью. Платок смялся — шарики исчезли. Послышались довольные смешки — похоже было, что представление понравилось. Предводитель, однако, нахмурился.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Понятно. Этот играет на лютне, этот — на скрипке. А девка что делает?

— Да разное, — ответил Роджер. — Предсказывает, желания угадывает, вещи спрятанные находит…

— А этот?

Длинный палец, обтянутый потертой тканью перчатки, указал на Жугу. На пару секунд воцарилось напряженное молчание.

— По углям я хожу, — буркнул тот.

— Ха! — усмехнулся тот. — Так-таки и по углям? Ты еще скажи, что стрелы ловишь.

Травник поднял голову. Под кожей на его лице заходили желваки.

— Могу и стрелы, — сказал он.

Солдаты заинтересованно подались вперед — нечасто ведь такую забаву глянуть можно. Стрелы — не угли, костра разводить не надо. «Поймает! Не поймает!»— слышалось меж ними. Звякнули монеты спорящих.

— Дерек! — не оборачиваясь, позвал предводитель. — Лук! — Он повернулся к травнику. — Становись-ка у фургона, циркач. За хвастовство полагается платить. Сейчас проверим, на что ты способен. Двадцать шагов тебя устроит?

Жуга покосился на фургон.

— Если не покажется слишком далеко, то лучше двадцать пять.

Тем временем принесли лук и колчан. Предводитель отряда отсчитал двадцать пять шагов и наложил стрелу на тетиву. Остальные всадники сгрудились у него за спиной. Линора, стоя в сторонке, нервно покусывала сжатый кулак. Чуть развернувшись боком, травник стянул рубашку и встал у бортика фургона. Подвигался, проверяя, не скользят ли башмаки, убрал с земли пару камешков. Сосредоточился. Время привычно замедлило свой бег. Жуга вздохнул и поднял взгляд.

— Я готов.

Лук разогнулся. Чуть прянув назад, травник взмахнул рукой и продемонстрировал зажатую в кулаке стрелу. Бросил ее на землю. Со стороны полукруга зрителей донесся изумленный вздох. Один лишь предводитель остался невозмутим и снова потянулся к колчану.

С коротким разрывом вторая стрела сорвалась с тетивы, и снова упала, пойманная в воздухе.

Предводитель ухмыльнулся. Отложил в сторону лук.

— Дерек! — вновь окликнул он. — Мой арбалет!

Он присоединил к арбалету рычаг, натянул стальную тетиву, положил на ложе стрелу и вскинул оружие к плечу. Травник сглотнул и взглядом отыскал Линору. Та покачала головой. «Не лови,»— одними губами прошептала она.

Предводитель спустил курок. С коротким «Бам!» стрела пробила борт фургона и застряла там. Жуга запоздало махнул рукой. Зрители возбужденно зашумели, предводитель же, все также криво улыбаясь, погладил черное ложе арбалета и передал его стоявшему рядом всаднику.

— Фокусы фокусами, — сказал он, подойдя к Жуге, — а против доброго старого арбалета ничего не устоит.

Коротким движением отломив стрелу, он помахал древком перед самым носом травника и указал на засевший в борту фургона осколок металла.

— Это вам на память, чтобы знали свое место. Эй, вы! — он повернулся к всадникам. — Все в седла! Да пошевеливайтесь!

И вскочил в седло.

Отряд выехал на дорогу, конский топот перешел в галоп, и вскоре всадники скрылись за поворотом.

— Дурак! — Линора бросилась к Жуге. — Зачем тебе все это было нужно? Ну зачем?!

— Да, это… — кивнул Вайда. — Ты и впрямь того… маху дал.

Роджер подошел к костру, поворошил золу и, отыскав горячий уголек, разжег свою кривую трубку. Помолчал.

— Вот что, Лис, — сказал он наконец. — Уходи.

И принялся запрягать волов. Линора метнулась было к нему, но тот лишь покачал головой в ответ.

Жуга молчал. В голове были холод и пустота. Гулкая и звонкая пустота потери. Пришло время принимать решения.

— Хорошо, — сказал он. — Я уйду.

— Я с тобой, — быстро сказал Вайда.

— Скатертью дорога, — кивнул горбун.

И только Иваш молчал, глядя на грудь травника, где багровела тонкой полосой запекшаяся кровь.

* * *

Ни за что, ни про что,

На авось, просто так

Грел снежок, тер очки,

Не заметил — осень пришла.

Так и гнал, так и брел

За собой по пятам.

Все на пятки себе

Упоенно наступал.

Через край, через рай,

Через раз, через год

Да забыл про волосы —

Зацепились за забор.

Лишь слегка врезался,

Оказалось — наповал.

Наступил лишь одной ногой,

А в говне уж по уши.

На заре, на столе

Разноцветны стеклушки,

Разноцветны тряпочки —

Непонятно ни хрена…

Жуга поднял взгляд на Вайду.

— Это ты про кого?

— Да так, — пожал плечами тот. — Про все сразу. Про меня, про тебя, про Роджера этого… Вот. Сочинилось вдруг, — он отложил лютню и вздохнул. — Да и струну заодно опробовал.

Жуга и Вайда сидели на поляне. Полупогасший костер ожил и накинулся на брошенные в огонь ветви сушняка.

— Непонятно ни хрена… — хмыкнул Жуга. — Да уж. Что верно, то верно. А что, струна нашлась?

— Мне Роджер дал. Во, видишь? Длинная, зараза… Аж обрезать пришлось. Вот он, остаток-то.

— А. Понятно.

— Не пойму никак я Роджера этого, — продолжал меж тем рифмач. — То он с собой тебя зовет, то гонит прочь через день… Зачем?

Жуга пожал плечами. Поворошил в костре острием меча. Металл клинка блестел, отражая кровавые блики. Лис плясал свой отземок.

— Как твой зуб? — спросил вдруг травник.

— Зуб? Выдрал, — рифмач махнул рукой. — Прав ты был тогда. Зря только мучился, терпел… Вон, видишь дырку? Вот.

— Ну и правильно. Слышь, Вайда, — травник повернулся на бок, лицом к рифмачу. — Как ты догадался, где меня искать?

— Мне сказали, что ты в здешние места подался. Встретился один монах-доминиканец. Сказать точнее, не монах, а так — расстрига, апостат. Понарассказывал всякого.

— А, Шварц, — Жуга кивнул. — Так я и думал.

— Скажи, — рифмач замялся, — этот меч… Тот самый?

— Самый тот.

— И ты бился им?

Травник поднял взгляд.

— Он бился мной.

— Дай посмотреть.

Он осторожно принял Хриз и взял его за рукоять. Потрогал пальцем острие и скорчил уважительную мину: «Ого…»Травник поймал себя на мысли, что наблюдает за Вайдой чуть ли не с ревностью, и ощутил немалое облегчение, когда меч возвратился к нему.

— Я ночью слышал шум, — глядя в сторону, сказал Вайда. — Так стало быть, то были вы?

Жуга кивнул и промолчал.

— Ну, что ж… Тогда пошли. Не бросать же дело на полдороге.

— Погоди. Мне надо кое-что тебе сказать, — в глазах травника читалась боль. — Линора — не совсем человек. Она вампир.

— Что? — вскинулся рифмач. — Вот эта пигалица? Не смеши меня. Вампиров не бывает. С чего ты взял?

— Она сама мне рассказала. Она не виновата, это у нее с рождения. Ей постоянно нужна свежая кровь, особенно если у нее, ну это… женские дела. У всех баб по чуть-чуть, у нее — водопад. С ней от этого вообще не смерть случиться может, но такое… беспамятство, что ли. В общем, лучше помереть. Хотя, не знаю, я раньше только слышал про таких, с ее слов говорю. И видимо, от этого у нее и дар пророчества, и малый рост, и кожа бледная, и дар внушения тоже. Понимаешь, у нее в роду были пикты — сумрачный народ. И если она кого-нибудь любит, то и он… поневоле…

— Что ты несешь! Какие еще пикты?

— Она и Роджер с островов, — терпеливо пояснил Жуга. — Британских. Бог знает, что они тут делают. Ли говорила, будто бы они бежали оттуда.

Рифмач помолчал. Поднял взгляд на травника.

— Если это так… вампир, да еще и суккуб… — он вздохнул. — Ну и влип же ты, парень!

— Так ты идешь со мной?

— Иду, — кивнул рифмач.

* * *

— Да в замок они идут! Голову даю на отсеченье — в замок!

— Ты погоди головами-то разбрасываться. В замок… Чего им там делать-то, в замке?

— Вот уж, не знаю, но что — в замок, это факт. Сам посуди: дорога на развилке налево к городу ведет, направо — к замку.

— К которому?!

— Хрен его знает…

Дымился костер. На пятачке неровной утрамбованной земли лежали камни, веточки и куски коры: два странника по мере своего уменья рисовали карту здешних мест. Бугрились маленькие песчаные горы, большой кусок коры обозначал Ноул-Сасэск, четыре сосновых шишки — окрестные замки, белесый камешек — фургон. Начерченными змейками вились дороги.

Вторые сутки Вайда и Жуга держали след, не упуская Роджера из виду. Фургон, влекомый парой волов, неторопливо катился по дороге, совсем как тот, из песни. Две глубокие, наезженные колеи указывали, что ездят тут частенько, но ни людей, ни верховых за эти дни странникам больше не встретилось. Дорога, добежав до берега, шла дальше вдоль реки, что видимо, вполне устраивало Роджера. Лес кончился с обрывом, уступая место широкой и залитой солнцем долине. Прятаться стало труднее, и два приятеля, пронаблюдав за фургончиком с холма, устроили привал.

— Значит, направо, — задумчиво проговорил Жуга, снимая с огня котелок и разливая по кружкам дымящийся чай. Поправил притороченный за спиной меч. — Что ж… ладно. Под утро двинемся. Ночью они так и так никуда не поедут.

Прихлебывая темный взвар, он долго смотрел на карту. Хотел было что-то сказать, но передумал и молча развернул одеяла.

Наутро вышли в путь, и через два часа вновь вошли под темные лесные своды. Поляну, на которой Роджер коротал ночлег, отыскали сразу. Старое кострище здесь еще дымилось.

— На пятки наступаем.

Мягкая земля еще хранила отпечатки чьих-то босых ног и две неровных колеи. Жуга склонился над следами. Поскреб запястье под браслетом. Камень медленно, но верно разгорался красным. Тревожно стукнуло сердце, неясным холодком обдало спину. Травник вскинул голову, прислушался…

И вдруг сорвался с места, как ошпаренный.

— Черт… Скорее, Вайда!

Прежде чем рифмач опомнился, он уже вломился с треском в заросли на краю поляны и исчез.

Бег был безумный. Придерживая бьющую по бедрам лютню, Вайда едва поспевал за Жугой — травник мчался сквозь лес, минуя тропы и дороги. Они пробежали березняком, чуть ли не кувырком скатились в небольшой распадок и лишь когда поднялись наверх, рифмач наконец понял, в чем причина столь внезапной спешки.

А там был скрип раскидистого вяза, растрепанное облако белых волос, и пляска тела в воздухе…

В петле.

Жуга перемахнул через поваленное дерево, на бегу выхватывая меч. Взвился в прыжке, раскинув руки — бахромою рукава — и с разворота разрубил веревку. Упал на спину, лишь чудом не напоровшись на собственный же меч, поднялся на колени, с хрипом выдохнул воздух. Подоспевший Вайда непослушными пальцами уже дергал узел, снимая петлю с шеи Иваша.

— Как он?

— Вроде дышит. И шея цела.

Багровое лицо скрипача медленно розовело.

— Успели… — выдохнул Жуга. Прошелся пятерней по волосам и помотал головой. — Все-таки успели…

Он вложил меч в ножны и потянул с плеч котомку. Нащупал твердый бок кожаной фляги и выдернул пробку. Плеснул воды Ивашу на рубаху, смочил ему лицо. Скрипач задергался, вдохнул, закашлялся, давясь, согнулся пополам у Вайды на руках. Схватился за шею. Его рвало.

— Жить будет, — кивнул Вайда. Посмотрел на травника. — Как ты узнал?

— Какая разница… — бессильно отмахнулся тот. — Поблазнило.

И он полез в мешок за травами.

Наконец, Иваш пришел в себя.

— Опять вы, — прохрипел он, глядя то на Вайду, то на Жугу. Сглотнул. — Нашли, сволочи, чтоб вас…

И опять закашлял.

Приятели переглянулись.

— Вот ведь гад, — миролюбиво подытожил Вайда. — Ему впору бы нам спасибо сказать, что с того света вытащили, а он — ругаться.

— Мне без нее все равно не жить…

— Это еще почему?

— Потому…

— Где фургон? — вмешался травник.

Иваш перевел взгляд на Жугу.

— А ты небось доволен? Думаешь, что ты ей нужен? Ни хрена ты ей не нужен… И кончишь также, как и я, только лишь нового она себе найдет. Дурак. Тебя затем только и взяли, чтобы ты стражников отвлек, и Роджера не признали, а ты… Она же все заранее видела, Линора… В замок они едут, чтоб тебя. В замок.

— Вот видишь, я же говорил… — Вайда повернулся к травнику и умолк.

— Прав он, — тихо сказал Жуга, — не жить ему. Да и мне тоже, если девку эту не найдем.

— На кой черт они туда едут?!

— А ты подумай. Признаться, я и сам сперва понять не мог, откуда вдруг струна у горбуна взялась. Только не струна это. Тетива от лука. Ворон этот еще, чтобы страх наводить… Да и Линора тоже ведь не просто акробатка. Все знает наперед, крадется в темноте без шума, дротиком из девяти мишеней десять бьет…

— Так не бывает.

— Слепой бросок идет за два. Птичка ее деревянная, знаешь, как ненавистью напиталась? — Жуга вздохнул. — Убивать они кого-то едут. А вот кого — другой вопрос. Что за замки тут окрест?

Рифмач наморщил лоб.

— Сейчас, дай вспомню. Словенич далеко, с той стороны… Так стало быть, остаются ближние — Зарад, Ражданы и Эшер.

Жуга напрягся, привычно уходя в темноту, сплетая вместе нити прошлого, скользя по временной спирали. Как это делала Линора? Путей у фургона было множество, но только три сверкали в темноте алмазной тропкой. Какой из них был верен, гадать почти что не пришлось — лишь один пересекался в будущем с его собственным.

Жуга открыл глаза.

— Эшер, — сказал он. — Они едут в Эшер.

* * *

— Хозяин замка, Хьюго Эшер поселился здесь лет двадцать пять тому назад, с женой и двумя сыновьями. Поговаривают, что он перебрался сюда откуда-то с севера, может, и с Британских островов. Жену его звали Иннельда. Иннельда Эшер. Она тоже приехала с ним оттуда. Детей у них не помню, сколько, помню только, что два сына было… Под старость он, похоже, малость тронулся умом (он и раньше-то был с прибабахом — стоит только посмотреть, где он свой замок возвел!), жену свел в могилу, женился снова на девчонке…

— И все-то ты знаешь.

— Мне ли не знать! — усмехнулся рифмач. — Так вот. Старший сын от отца ушел. Черт знает, что они там не поделили. Челядь всю он тоже затиранил, кто сбежал, а кто и сам таким же сделался. В последнее время слух пошел, что людей он нанимает — ну, война, чего уж, понятно… Может статься, что всадники те — как раз они и были.

— Ну и бояре тут у вас, внизу, — задумчиво проговорил Жуга. — Кого ни тронь — гадюка на гадюке.

— Уж какие есть…

Три странника шагали по дороге. Темнело. В облаках проглянул мутный круг полной луны, высветились тени. Потянуло ветерком. Почуяв холодок, путники невольно зашагали быстрей. Некоторое время Вайда молчал, затем продолжил снова:

— Ходит тут еще одна история…

— Хорош болтать, рифмач, — угрюмо оборвал его Иваш. — На кой нам черт все это знать?

Скрипач, и без того немногословный, теперь совершенно замкнулся в себе. Всю дорогу он шел молча, лишь часто сглатывал, и то и дело прикладывался к фляге. На горле его багровела темная полоса от веревки.

— Тебе, может, и ни к чему, — сказал Жуга. — А нам, глядишь, и пригодится. Рассказывай, Вайда.

— Да нечего рассказывать. Петь надо. Довелось мне как-то раз в одной таверне побывать, и там один парнишка пел по-саксонски. Я слова перевел, как мог, только вот на музыку они не ложатся, хоть тресни. Я уж и так, и этак… Вот, послушайте:

Нет, королева, я не шут, хотя и был шутом,

Но время всех меняет год от года.

А я не шут, не такова моя природа,

Пусть даже мне придется пожалеть о том.

Моим вы радовались шуткам и забавам,

Когда средь сонма важных подлецов

Презревши все, смеяться вам в лицо

Мне одному дано лишь было право!

Я был для вас привычным дураком,

И на меня не обращали вы вниманья,

Но знали ль вы, какие чувства и страданья

Скрывались под дурацким колпаком?

И пусть мне суждено лишиться головы,

Я снова повторю, смеясь сквозь слезы:

Я счастлив, ведь исчезли все вопросы

С ответом, тем, что мне не дали вы.

Вы испугаетесь, я снова повторю,

Когда под вечер стихнет зал ваш тронный,

В тот самый миг, когда паяц картонный

У вас в руках вдруг скажет: «Я люблю».

— Сказка, — скривился Иваш.

— Как это называется? — помедлив, спросил Жуга.

— «Эшер», — ответил Вайда. Помолчал, поправил лютню. Поднял взгляд и вздрогнул. — Эй, гляньте-ка! — Он указал рукой. — Чего это там, а?

Лес впереди вдруг осветился заревом огня, рыжие языки пламени плеснули над верхушками деревьев. Жуга ускорил шаг, потом перешел на бег. Иваш и Вайда бросились за ним. Они промчались напрямик через луг, свернули в лес, и вскоре дорога вывела их на поляну.

Разбросанные тут и там, повсюду валялись вещи из фургончика бродячих артистов. Туши обоих волов лежали в луже крови, утыканные стрелами. Животные как шли — сцепленные ярмом, так и рухнули, где их застигла смерть. В траве у самой лесной опушки распростерлось человеческое тело. Чуть поодаль виднелись еще два. У одного из них в руках была сабля. А посреди поляны полыхал фургон. Полог прогорел насквозь, дуги раскалились докрасна, на глазах у путников левый борт отвалился и с шумом рухнул, рассыпавшись каскадами пылающих углей. А в глубине повозки, в жарком пламени кружилась, догорая, деревянная птица.

— Линора!

Иваш бросился к фургону.

— Стой, дурак! — Рифмач в два прыжка догнал его и повалил на землю. — Сгоришь!

— Пусти!

Изловчившись, Вайда заломил Ивашу руку, прикрылся от жара плащом и покосился на Жугу. Тот покачал головой.

— Отпусти его, — сказал он. — Нет их там.

Оглядевшись, Жуга спрятал меч в ножны, наклонился и перевернул лежащее у его ног тело. Лицо убитого показалось смутно знакомым. Вспомнились лесные всадники. В залитой кровью левой глазнице мертвеца торчал пучок цветастых перьев — дротик.

Они переглянулись.

— Знали, черти, где засаду устроить, — процедил сквозь зубы травник. — Опытные, сволочи…

— Если это Эшер, — медленно проговорил Иваш, — то чего он добивается?

Ответа он не получил.

Жуга стоял, кусая губы, ерошил нервной пятерней всклокоченные рыжие волосы. Что-то здесь было не так, и он никак не мог понять, что.

— Жуга! — окликнул его рифмач с края поляны. — Взгляни сюда.

— Погоди, — отмахнулся тот. — Не сейчас…

«Была засада, — думал травник. — Но почему Линора не предвидела ее? Ведь это же так просто, с ее-то даром. А если предвидела, значит… так и было задумано? Но тогда получается, что Линора и горбун попали в плен, а стало быть, в драке победили всадники, и вскоре за оставшимися здесь телами…»

— Черт… — ругнулся он. — Вайда, Иваш! Бросайте все. Уходим!

Вайда поднял голову.

— Какого черта…

Договорить он не успел: в кустах отрывисто и тонко спела тетива, длинная оперенная стрела глухо ударила в спину рифмача, и Вайда рухнул, как подкошенный.

Две тени вынырнули из кустов. Засверкали клинки. Иваш бестолково завертел головой, затем схватил валявшуюся в траве саблю и очертя голову с криком ринулся на врага.

— Иваш!

Еще два человека поспешили на подмогу первым. Думать или сожалеть о чем-то было уже некогда, одна только мысль, что эти четверо могли убить Линору, бросала в яростную дрожь, и прежде чем Жуга осознал, что произошло, ноги уже несли его вперед. Рука метнулась к плечу, Хриз словно бы сам прыгнул в ладонь, плеснул в сумерках дымчатым высверком, растекся живым серебром, вытягиваясь в посох — привычное оружие горца, и через миг травник влетел в самую гущу драки.

— А, с-суки!!!

Иваш, в опрометчивой горячке атаковавший сразу троих, теперь медленно отступал, безжалостно теснимый к горевшей повозке, но при том, сам того не желая, отвлек внимание от травника, и когда Жуга, подобно рыжей молнии набросился на противников со спины, те слегка подрастерялись. Посох крутанулся, лезвие меча сухо щелкнуло, ломаясь, и один солдат рухнул, хватая выпавшие потроха. Остались трое; лезвия клинков мгновенно повернулись к травнику. Жуга ощерился, пригнулся и вдруг, вместо того, чтоб отступить, метнулся вбок и закружился, вспарывая воздух лепестками лезвий. Ударил, целясь в белое пятно лица — верзила с саблей шарахнулся назад — повел посох по дуге, прервал движение, нырнул под занесенный меч — и второй солдат замер, с размаху налетев на посох грудью, как медведь на рогатину. Последний заколебался на мгновение, и травник не замедлил этим воспользоваться, распластав ему сперва плечо, а вторым оборотом посоха и горло.

Четвертый, тот, что занялся Ивашем, оказался вдруг один против двоих и, наседая на скрипача, попытался пробиться к спасительным кустам. Жуга метнулся вперед («Живым!» — мелькнуло в голове), ударил посохом, не зная сам, зачем, солдата по рукам. Хриз гибкой плетью захлестнул запястье, Жуга в момент окрутил его вторую руку, и солдат замер, связанный живым металлом. Опустил глаза, с ужасом глядя, как оковы на его руках медленно тончают, превращаясь в свитое восьмеркой лезвие меча, и бросил саблю: в любой момент ему могло отрезать кисти рук — стоило лишь травнику рвануть за рукоять.

— Нет… — пролепетал он. — Господи, не надо… нет…

Лис щерился с клинка. Солдат гулко сглотнул, закатил глаза и медленно осел на траву, лишившись чувств.

Травник, севший вместе с ним, поднял взгляд на скрипача.

— Ты в порядке?

Иваш кивнул. Грудь его ходила ходуном. Тяжелая кривая сабля подрагивала в руке.

— У тебя кровь течет, — сказал он.

Жуга вытер лоб, покосился на ладонь.

— Это не моя, — он обернулся. — Вайда? Вайда!

— Сволочи… — донеслось до них из темноты. Фургон почти совсем прогорел. — Ах, сволочи…

— Живой!

Было видно, как их спутник, извиваясь, пытается выдернуть застрявшую стрелу. Приятели чуть ли не бегом бросились к нему и замерли, не добежавши двух шагов. Переглянулись. Теперь, вблизи стало понятно, что пущенная всадником впотьмах стрела попала рифмачу не совсем в спину. Точнее, совсем даже не в спину, как показалось им вначале, а ниже. Гораздо ниже.

Пробив бархатный синий плащ и лютню, стрела на добрый дюйм вонзилась Вайде в ягодицу и застряла там на всю длину узкого наконечника.

— Ну помогите же, что ли!

Иваш вдруг захихикал самым глупым образом, а затем и вовсе расхохотался. Жуга присел на колени, ухватился за древко и одним быстрым движением выдернул стрелу. Жалобно тренькнули струны. Рифмач дернулся от боли, зашипел, рванулся было сесть, да вовремя одумался и остался лежать. Схватился за ремень и потянул к себе лютню.

— Лютню сволочи! — взревел он. — Лютню пробили!

Дата добавления: 2015-08-05