ПРАХ И ПЕПЕЛ 1 страница

— Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык!.. а как еще назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то… Это наверно где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора — сплошное любованье: там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше, и ни меньше, а здесь у вас весна — просто бедствие какое-то. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, все то дерьмо, что вылили из окон и дверей, течет под солнцем, вонь — хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнешь. Да и с крыш тоже валится — вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не прибило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости — одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь, как девка — вредная, распутная и никому проходу не дает. Пешком не всякий проберется, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю — дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы все подъели, вот и сидите на бобах… Дороги, ха! Кисель! Недавно видел — лошадь чуть в грязи не утонула… вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!

Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись скорее прочь от входа, а через миг обшарпанная дверь корчмы под желтым колесом вдруг распахнулась с громким треском, и чье-то тело вылетело вон, упавши на брусчатку мостовой, проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, и попыталось встать, но тут большой и, видимо, увесистый мешок, что вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула хохотом, засвистела, заулюлюкла, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.

Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплевываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие, отворачиваясь и пряча улыбки, проходили мимо, спеша по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом в руках, остался стоять, глядя сверху на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был березовый, недавно срубленный, белесая кора на нем еще кудрявилась тонкими пленочками.

— Что, схлопотал? — спросил беззлобно рыжий странник и усмехнулся, протягивая руку. — Вставай, а то застудишься.

— Тебе-то что за дело… — буркнул тот, поднялся на ноги, кряхтя потер отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно пошатывало, мешок в руках тянул его куда-то в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца.

— Ты кто т-такой?

— Да проходил вот мимо, гляжу: летит чего-то. Ты как? Башка цела?

— Не твое дело… А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.

— Ну ты, братец, совсем обнаглел, — усмехнулся странник. — А ну, как я не угощу?

— А нет, ну так и хрен с тобой, — ответил тот. — Мне все равно сегодня помирать.

— Что? — странник поднял бровь. — С чего ты это взял?

— С того… Ну, так поставишь пива?

Рыжий помолчал, затем кивнул на дверь:

— Пошли.

* * *

Тревожно было в городах, тревожно в селах. Худые вести доходили с окраин. С юга шла война — в который раз, не сосчитать, отряды оттоманских турок, порезав на горах заставы сербов-граничар, не повернули вспять, удовлетворившись награбленным, а двинулись походом на Валахию и Дакию, и дальше — куда аллах поведет. А тут еще откуда ни возьмись вдруг выползла холера — поганая сестра весеннего ненастья, выползла и гуляла в городе почти что целый месяц, терзая жителей от мала до велика без разбору, в кровь выгрызая потроха мучительным поносом. Шумели люди в кабаках, ругались, пили, думали, что делать, иногда дрались: малейшая искра внезапной ссоры, спор, острота, маленький должок — все вызывало гнев. Немудрено, что незадачливый любитель полетов на пьяную голову счел за лучшее смолчать, когда опять зашел в корчму. И все ж таки его заметили — еще бы не заметить! — разило от него, как от козла. Компания, сидевшая за столом в углу, притихла, мрачно наблюдая за тем, как двое отыскали для себя свободный стол под лестницей и заказали пива.

— Есть хочешь? — рыжий странник скинул с плеч мешок. Пристроил рядышком на лавке посох.

— А… все равно… — махнул рукою незнакомец, задвинул свой мешок под лавку, вытер руки об себя, схватил поспешно кружку и долго пил, не отрываясь. Хмельной напиток тек на грудь и заливался в рукава.

— Заладил, как осенний дождик! «Все равно, все равно…»На.

Тот опустил пустую кружку, все также безразлично взял протянутые странником хлеб, лук и колбасу, отгрыз кусок и принялся жевать. Ел он бездумно, торопливо, с какой-то мутной жадностью в глазах, не чувствуя, похоже, ни вкуса колбасы, ни тошнотворной вони, исходившей от него самого. Был он высок и бородат, с неряшливой копной каких-то сизых, местами даже — обгорелых, давно не стриженых волос, имел лет двадцать пять за плечами и странный, затаенный страх в душе. В его речах сквозил тот самый неистребимый лающий акцент, в любом краю выдающий уроженца германских земель. Одежда — подпоясанная вервием изодранная ряса, была грязна до безобразия, под левой рукою расплывшейся бурой полоской темнела запекшаяся кровь. В просвете рваного ворота мелькал нательный черный крестик. Распухший нос, разбитая губа… Похоже было, что досталось ему крепко.

— Тебя как звать?

Вопрос, казалось бы невинный, заставил незнакомца сжаться, будто от удара — он даже словно ростом ниже стал. Прожевавшись, положил огрызок колбасы на стол.

— Зовут меня Бертольд, а прозвище мне — Шварц, что значит черный, — ответил он и снова смолк.

— Ты не монах ли часом?

— Ну, может, и монах… — Голова его качнулась с пьяной несуразностью. — А как тебя зовут?

— Зови меня… ну, скажем, Лис, — ответил тот.

— Лис? — Брат Бертольд наморщил лоб. — Это который бегает… вот этак?

Губы его собеседника тронула улыбка.

— Да.

— Идет. Поставь мне пива, Лис.

— Может, хватит? — посерьезнил странник. — Чего ты набираешься с утра?

— С того, — угрюмо буркнул тот. — Я, может, до утра…

Рука легла на стол меж ними, и чей-то голос коротко потребовал:

— Эй. Выметайтесь. Оба.

Корчма затихла. Рыжий поднял взгляд.

Подошедших было трое — чернявый, стриженый в кружок парнишка в белой безрукавке поверх вышитой рубахи, второй — постарше первого, но тоже не мужик еще — едва-едва вон усики пробились, как черные сопли под носом, и третий, в грубых шерстяных штанах и голый по пояс. Этот был крупнее всех, хотя и парни тоже с виду были крепкие. Однако Лис не шелохнулся, остался сидеть, как сидел, лишь бросил беглый взгляд в сторону окна, где за столом оставшиеся трое следили напряженно, чем все кончится. Один из них вертел в руках колоду карт. Шварц молчал, растерянно помаргивая. Дела… Здоровый ведь мужик! Шутя троих осилил бы, да видно злости не хватает, что ли…

Меж тем парнишка, тот, что был поближе, шагнул вперед, взял со скамейки посох и отступил обратно. Посмотрел на своего приятеля — тот кивнул одобрительно.

— Ну? — нетерпеливо бросил голопузый, — долго вы еще тут будете вонять?

— А ты нос заткни, — Лис встал и выпрямился, глядя ему в глаза. — Чего расшумелся? Или твоя корчма?

— Может, и моя. А ты вот, кто такой, ядри тебя холера?

— Залетный воробей… Чего пристали к человеку?

— А нечего тут языком трепать! Тоже мне, нашелся… Мало, видать, попало — вишь, опять пришел.

Лис посмотрел на Шварца.

— Свое он получил, так стало быть, в расчете вы.

— В расчете, или нет — решаю я, — набычился верзила. — Ну, так что, дать вам по мордам, или сами уберетесь?

Рука его потянулась вперед.

Движенье было быстрым. Неуловимо быстрым. Толчок, подножка — заводила растянулся на полу. Его дружок взмахнул дубинкой, промахнулся, а через миг и сам приложился головой об стол. Кружка разлетелась в черепки. Посох, не успев упасть, как будто сам собою прыгнул страннику в руки, и третий забияка поспешно отступил назад. Полураздетый картежник рванулся было встать и замер, углядев под носом у себя грязный березовый кол.

— Ну? — в свой черед спросил у парня Лис и повел туда-сюда рукой. — Теперь-то мы в расчете?

Картежник завороженно следил, как двигается посох. Облизал пересохшие губы. Опустил глаза.

— В расчете, — пробурчал он.

— Вот и славно, — странник встал и вновь шагнул к столу. Посмотрел с неодобреньем на Бертольда и пошарил в кошельке.

— Хозяин! — позвал он. — Дай воды.

Компания игравших вновь собралась у окна. По грязному столу зашлепали карты. Народ в корчме задвигался, загомонил, обсуждая происшествие, забрякали кружки. А в дальнем углу чей-то негромкий голос вдруг сказал со странной убежденностью: «Жуга».

— Жуга? — Бертольд вдруг встрепенулся. — Тебя и впрямь зовут Жуга? О, господи… Мне про тебя Олег рассказывал, как вы тогда на мельнице… и в замке…

— Я — Лис, — нахмурившись, ответил рыжий странник. — Оставь Жугу в покое. И вообще, говори тише.

— Жуга, наверное, только ты сумеешь мне помочь! — Монах приблизился и громко зашептал ему в лицо: — Меня… убить хотят.

— С чего ты взял? — опешил тот. — Да и кто?

— Не знаю я! Не знаю!

— Ну, а за что, знаешь хоть?

Взгляд монаха стал совсем беспомощным.

— Я… дьявола на землю выпустил… — сказал он, всхлипнул и заплакал.

* * *

Некоторое время оба они молчали.

— Так-таки и дьявола? — усомнился Жуга.

Брат Бертольд развел руками.

— Я не знаю…

— А ну-ка, расскажи.

Тот вытер слезы, помолчал, тоскливо заглянул в пустую кружку, вздохнул и начал свой рассказ.

Все началось, похоже, года три тому назад, когда маг Тотлис, «малефик и чернокнижник», как назвал его Бертольд, после очередной, устроенной прямо в его лаборатории, попойки, выгнал в шею нерадивого ученика. Из опасенья вызвать гнев богатого родителя, Бертольд решил на родину в Эльзас не возвращаться, и поскитавшись без толку с полгода по городам и весям, вдруг неожиданно пристроился к монахам-доминиканцам. Постриг принять у него, похоже, духу не хватило, но в послушание он все же поступил. Обрывки знаний и остатки денег позволили ему продолжить алхимические опыты — не из любви к науке, нет! — причина, подвигшая его на эти исследования, была куда как более прозаической: Бертольд, подобно многим, искал «великий магистерий» — чудесный способ превращения «пустых» металлов в царственное золото.

— Сперва я брал свинец, ибо он тяжелее всех, — рассказывал монах, — брал и пережигал его с серой в тигле, на огне.

— Господи! С серой-то зачем? — опешил Жуга.

— Ну, сера… — брат Бертольд повел рукой. — Она ведь желтая такая…

— А, ну-ну… И что? Хоть что-то получалось?

— Да не очень, — монах смутился. — Ведь тут, понимаешь, не в исходных элементах дело, а в малых веществах, кои тинктурами именуются и все эти превращения производят.

— И что ж ты, травы что ли брал?

— Нет, травы я отбросил сразу, ибо в огне любая трава и животная плоть становятся золой настолько одинаковой, что различить ее весьма затруднительно, а потому нет разницы, какую брать золу. Вот я и взял древесный уголь — он дешевле.

По мере того, как продвигался рассказ, ровней становилась и речь монаха, словно бы он находил утешение в воспоминаниях.

— Читая манускрипты, собранные Тотлисом, наткнулся я на труд алхимикуса Марка Греческого, «Книгой огней» озаглавленного, и в оном труде, стародавнем и мудром, нашел я рецепт странного зелья, следуя которому, добавил ко всему, что было у меня, селитры и масла, и долго нагревал потом в сосуде. Но увы! — летучие пары, что наибольшее воздействие в нагретом состоянии производят, разорвали сей сосуд. Я взял тогда горшок со стенками потолще, сложил туда искомые ингредиенты и тинктуру, забил отверстие плотнее пробкой и укрепил для тяжести камень сверху. Господи Исусе, спаси мою душу! Громыхнуло так, что меня бросило к стене, и верно, если даже и не сам владыка ада — Люцифер, будь трижды проклято имя его! — явился предо мной в безумной вспышке, то кто-то из его прислужников! Я обгорел и оглох и даже — на время ослеп, могильный смрад заполнил мою келью, черепки от горшка разлетелись без счета вокруг, а камень, возложенный сверху, пробил мою крышу и сгинул бесследно!

— Это все? — спросил Жуга.

— О, если бы! — в отчаяньи ответил брат Бертольд. — Мне запретили заниматься алхимической наукой, настоятель наложил на меня суровую епитимью, и я ревностно молился день и ночь. Но вскре, в одну из ночей, когда я утомленный задремал, явились двое, чтоб меня убить. После долгих молитв спал я чутко, и тихий шорох разбудил меня в тот миг, когда клинок уж занесен был надо мною! Я с криком оттолкнул напавшего — а он, хоть был не очень-то высок, но силы был необычайной, и только чудом вырвался из кельи, избежав смертельного удара — нож оцарапал мне ребро. Когда ж вернулся я, собравши братию свою, лишь черная зловонная нора, прорытая в земле, осталась после демонов. ее засыпали землей и даже не пытались заглянуть в тот ход, что вел не иначе, как в сердце ада, а я ушел на следующий день… Вот так.

— И долго ты так ходишь?

— Сегодня — третий день… — Монах по-детски шмыгнул носом. Поднял взгляд. — Поставь мне пива, Лис.

— И что, в эти две ночи тоже искали тебя?

— Не спал я. Даже не ложился.

Жуга нахмурился.

— Вот значит, как… Ну что ж… — Он встал, порылся в кошельке. — От пива тебе вряд ли полегчает. А вот купи-ка ты лучше немного мыла, отмойся сам и платье отстирай.

— Где? — брат Бертольд повертел в руках менку.

— В реке за городом. А к вечеру, уговоримся так, придешь сюда, тогда посмотрим. Да смотри, ежели и это пропьешь, то так и знай — вообще к тебе не подойду. А пока что, на вот, протрезвись.

Он подвинул монаху уцелевшую кружку и плеснул в нее воды из большого кувшина, принесенного хозяином, после чего поднял свою котомку, посох, и молча вышел из корчмы.

* * *

То, что за ним идут, Жуга заметил сразу. Навряд ли здесь, за городской стеной, где узенькие улочки сплетались меж домов в запутанную каменную сеть, два человека враз могли облюбовать один и тот же путь, не сговорившись перед этим. Жуга прошелся от корчмы к центру города, свернул на улицу ткачей — то был богатый чистенький квартал со множеством торговых лавочек по обе стороны — и приценился для виду к выложенным на прилавок тканям. Сейчас, когда холерная напасть пошла на убыль, люди вспомнили о приближающемся лете. Меха, сукно и теплую фланель сменили саржа, лен и яркая сарпинка, а кое-где с немалой переплатой можно было отыскать батист, причудливую вязь голландских кружев и совсем уж редкие по нынешней поре восточные шелка. Торговцы с беспокойством поглядывали на небо: похоже, с запада ползла гроза.

— Купи рубаху, рыжий!

Травник поднял взгляд.

Хозяин лавки — толстый бородач южанин подмигнул и развернул перед Жугой расшитую рубашку.

— Спасибо. Не хочу.

— Купи, недорого отдам. А то — вон погляди, совсем ты обносился, стыдно людям показаться. Четыре менки и прошу всего.

Жуга поколебался. Купец, конечно же, был прав, но слишком уж дешево просил.

Но… больно хороша была рубаха.

Подозрительно дешево.

— Четыре?

— Ладыть, уговорил. Три с половиной. Ну, берешь?

Соблазн был велик. Жуга кивнул и полез за кошельком. Сунул нежданную обнову в сумку и взглянул украдкой назад, вдоль улицы, отметив машинально, как незнакомец, увязавшийся за ним, свернул поспешно именно туда, где лавки были побогаче. Жуга поправил за спиной котомку и ходко двинулся назад, проворно обходя прохожих. Спустился вниз по улице, свернул два раза налево и вскоре вышел к рынку, прямо в рыбный ряд.

Здесь царила суета. В преддверии войны и в ожидании осады ненасытный город проглотил не один обоз провизии. Грузились и разгружались подводы, ржали лошади, скрипели тали, с грохотом катились пустые бочки и глухо стучали по камням полные. В душном воздухе витал тяжелый запах от корзин с соленой, вяленой, копченой и просто снулой рыбой. Приметив небольшой возок, Жуга укрылся за ним и осторожно выглянул оттуда.

Преследователь только-только показался из-за угла — Жуга опередил его почти на всю длину кривого переулка — и теперь с беспокойством озирался в поисках внезапно сгинувшей приметной рыжей головы. Жуга невольно усмехнулся, так неумело и нелепо это выглядело со стороны, затем вдруг посерьезнел и двинулся меж больших, полосками раскрашенных палаток с намерением оставить незнакомца в стороне. И — остановился словно вкопанный.

— Бог мой… Влана!

Девушка за прилавком подняла взгляд. Губы ее дрогнули.

— Ты?

Жуга не ответил. Молчала и Влана. Она похудела, спала с лица. Каштановые волосы упрятались в чепец. Болезненная тонкость рук, отеки под глазами и туго под рубашкой перевязанная грудь лучше всяких слов сказали травнику, в чем дело.

Девчонка, месяц не прошел, как вытравила плод.

— Давно тебя не видно было… — Влана поискала косу. Не нашла, потупилась. — Как ты? Где?

— Не стоит говорить об этом, — уклончиво ответил тот.

— По-прежнему дороги топчешь?

— Можно сказать и так. Ты замужем?

— Я… нет… — Она покачала головой. — Мне тетка моя двоюродная в лавку торговать помогла устроиться. Спасибо, хоть холера не задела. А прежнее… занятие бросить пришлось. Видишь ли… я…

— Я знаю, — кивнул Жуга. — Скажи… — Он помолчал, не решаясь продолжить. — …это был… мой?

Влана пожала плечами.

— Теперь-то какая разница?

— Да. В самом деле. — Жуга прошелся пятерней по рыжим волосам.

— Ты где сейчас? — спросила Влана. — Опять у Ладоша?

— Угу. Я… Знаешь, мне хотелось бы тебя увидеть.

— Ты там остановишься?

— Не знаю. Наверно, да.

— Надолго?

Жуга пожал плечами.

— Я приду сегодня вечером, когда освобожусь.

— Гроза идет, — Жуга взглянул на небо. — Недолго торговать осталось.

— Наверное, недолго.

Внезапная встреча спутала все планы. Вдобавок, травник совсем забыл, с чего вдруг его понесло на рынок, и голос за спиной заставил его вздрогнуть.

— Эй! Это тебя зовут Жуга?

Жуга обернулся так резко, что чуть не повалил составленые в три этажа корзины. Большая серебристая треска соскользнула с прилавка и мокро шлепнулсь на камни мостовой.

Стоящий перед ним был высок и тонок в кости, одет неброско, но богато — ткань на кафтан пошла из самых дорогих, на оторочку ворота положен был искристый черный соболь. Богато изукрашенный широкий пояс оттягивал прямой недлинный меч с приметной, хитро извитой, и тоже черной с серебром рукоятью. Сам паренек был молод и едва ли успел отпраздновать свое двадцатилетие. Был он темноволосый, кареглазый, с небольшой бородавкой у левого виска. Черты красивого лица немного портила излишне большая нижняя челюсть. Жуга вдруг вспомнил — именно его он видел только что в корчме в кругу подвыпивших картежников. Не самая достойная компания для боярского сынка.

— Так ты Жуга? — нетерпеливо повторил тот свой вопрос. Отрывистая, жесткая речь. Голос еще ломается, а гляди-ка — уже командовать привык…

Рыжеволосый кивнул.

— Это мое имя.

— Тогда у меня к тебе дело.

Жуга покачал головой.

— Не знаю, кто тебе и что про меня наболтал, но я не берусь ни за какие дела.

— Я заплачу тебе. Я видел, как ты дрался. Мне нужны такие люди.

— Многие дерутся лучше. На деньги ты наймешь кого угодно.

— Но ты умеешь колдовать.

Жуга пожал плечами.

— Я травник, только и всего.

Паренек помолчал. Чувствовалось, что ему трудно себя переломить, чтобы продолжить разговор с этим упрямым простолюдином.

— Радмил и Молинар не захотели мне помочь, — сказал он, поборов богаческую гордость, — а Золтан Хагг и вовсе отказался говорить со мной. Быть может, ты сумеешь.

Жуга покачал головой.

— Не знаю, кто такие. И Радмил, и Молинар, и Золтан Хагг.

— Волшебники из местных.

— А-а… — кивнул тот безразлично. — Тогда — тем более. Прости, боярский сын, не смогу тебе помочь.

— Но может, ты хоть выслушаешь меня?

Жуга помедлил.

— Нет.

— И все же знай — меня зовут Кинкаш. Кинкаш Деже. Я жду тебя под желтым колесом. Сегодня вечером.

Он развернулся и направился обратно.

Жуга нагнулся, поднял рыбу. Положил ее на прилавок. На западе пока еще негромко заворочалась гроза. Влана торопливо перекрестилась. Жуга посмотрел наверх. Налетевший ветер шевельнул его отросшие рыжие волосы, приоткрыл висок, белеющий косым давнишним шрамом.

— Как ни крути, а все пути ведут в корчму, — вздохнул он.

— А что там?

— Так, дела…

— Так мне прийти?

Жуга впервые улыбнулся.

— Да. Конечно, приходи. Я помогу.

Влана вздрогнула и промолчала.

* * *

Остаток дня гроза кружила над домами, словно коршун над цыплятами, все выбирая, где и как сподручней разразиться. Жуга успел за это время посетить обжорный ряд, где прикупил пирожков с требухой, и после перебрал почти что весь товар в трех лавках с травами и снадобьями. Купил он, впрочем, мало, все больше морщился, ругаясь втихомолку: торговцы травами здесь оказались сплошь, как на подбор, жулье и шарлатаны.

Под вечер грохнуло, потоком хлынул дождь. Корчма была полна народу. Шварц в вымокшей насквозь, но чистой рясе сидел на прежнем месте возле лестницы. Какой-то друг или знакомый, из состраданья, не иначе, угостил его пивком — на столе перед ним были полупустая кружка и длинный, дочиста обглоданный скелет сушеного рыбца. Отмытая в реке монашья борода изрядно распушилась, приобрела вполне приличный пепельный оттенок; Шварц вычесал из шевелюры жженые волосья, и теперь лишь опаленные брови напоминали о рассказаной им истории.

Влана тоже была здесь, помахала рукою, завидев Жугу. На лавке рядом с ней лежал рогожный куль, разрезанный в накидку. С рогожи капало.

Жуга присел за стол.

— Пьешь? — он кивнул монаху.

— Пью, — печально согласился тот. — Грешен есть. Моя вина.

— Это я его угостила, — поспешно вмешалась Влана. — Мы тут говорили…

— Дожили, — поворчал Жуга, снимая с плеч котомку, — монаху девка пива ставит… Давно сидите-то?

— Недавно. С полчаса, — ответил тот.

— Три кружки, стало быть, — отметил про себя Жуга. — Хозяин! Ладош! Эй!

Тот обернулся из-за стойки. Прищурился.

— Чего там?

— За этих я плачу. Только пива больше не надо.

— А что подать-то в таком разе? — Он подошел, вытирая передником руки, и остановился в ожидании. Жуга порылся в кошельке.

— Похлебки дай и каши. Гречневой. Большую миску.

— С рыбой?

— С мясом.

— И что ж, — он усмехнулся, — всухомятку, стало быть, все есть-то будете?

— Ну… а, ладно, черт с тобой, — Жуга махнул рукой, — давай неси и пива тоже.

— Сколько?

— Две кружки.

— Три, — сказала Влана.

— С вами по миру пойдешь, — усмехнулся Жуга. Повернулся к Ладошу. — Сколько там?

— Ну, ежели вам с пивом… Два на десять менок.

— Однако ж, дорого… На четверик. А на сдачу рыбки нам сообрази сушеной.

Хозяин ушел.

— Богато живешь, Лис, — с оттенком легкой зависти заметил брат Бертольд. — Работал зиму-то, небось?

— Всякое бывало.

— Лис? — девушка нахмурилась. — Почему Лис?

— Прозвали так, — Жуга пожал плечами. — А что, не похож?

— Нет. Вот разве, рыжий только.

— Спасибо хоть на том, — Жуга поворотился к Шварцу. — Ну, что, тебя не тронули сегодня?

— Благодаренье богу, нет, — ответил тот. Вздохнул.

В дымящем блюде принесли похлебку. Жуга вынул нож, достал из сумки и нарезал хлеба. Взялись за ложки.

— Мне бы хотелось осмотреть ту яму, — сказал Жуга, когда черед дошел до каши.

— Никак не можно, — брат Бертольд облизал ложку и сыто отдулся. Глотнул пивка и взялся за рыбца. — Монахи в келью нас не пустят, а если самому пробраться, тоже все едино — яма-то засыпана.

— Ну, а про тех двоих ты что-то вспомнил?

Шварц торопливо перекрестился рыбьим хвостиком.

— Спаси меня боже, вспоминать! Темно там было. Сильные, аки беси. Ростом малые — мне вот по сюда. А! вот еще — за бороду, я помню, ухватил того, с ножом. Рога еще там были у него…

— Хватит, — поморщился Жуга, — гляжу, еще кружка, так ты и про копыта вспомнишь. Н-да…

Монах растерянно примолк.

— Чего ж мне делать-то, Жуга? — спросил он наконец.

— Посмотрим утром. Я здесь комнату заказал, да вижу, что еще одну надо. Ты все еще не при деньгах? — Бертольд поспешно замотал головой. — Так, — Жуга нахмурился. — Ладно. Сниму я на ночь комнату тебе.

— Это что, мне одному опять?! — подпрыгнул тот. — Я не… я… да они ж меня…

— Да не ори ты. Я рядом буду, за стеной.

— Ну, да! Ты с девкой миловаться будешь, а я — всю ночь сиди, дрожи?

— Замолкни, — коротко сказал Жуга. — Не знаю, что ты натворил, и кто тебе за это хочет глотку перерезать, если не врешь. Чтоб тебе помочь, новой напасти дождаться надо.

— А я, получается, наживкой в таком разе буду?!

Жуга поднял взгляд и усмехнулся.

— Кому сейчас легко?

Гроза прошла. За окнами стемнело. Жуга поднялся и прошел к хозяину. Тот глянул вопросительно.

— Чего угодно?

— Бадью с водой и комнату.

— Еще одну?

— Угу. И вот еще что… Кто такой Кинкаш Деже?

— Кинкаш Деже? Сын Милоша Деже, боярина из Клуж-Напоки. Это с его ребятами ты поцапался сегодня. Он тоже, кстати говоря, тут комнату снимает, уже четвертый день. Да только не видать его сегодня что-то. А ты и впрямь Жуга?

— Впрямь, вкось, какая разница, — ответил тот. — А что?

— Да так, — пожал плечами Ладош, — ничего.

* * *

Бадья с водой дымилась посреди комнаты. Жуга поставил посох в угол, швырнул котомку на кровать. Отлил воды из принесенного с собой кувшина в кружку. Влана молчала.

— Мойся пока, — Жуга кивнул ей на бадью и протянул брусочек мыла.

— Но я не… Видишь ли, я сейчас…

— Я не для этого прошу.

— Ладно, — кивнула та. Нащупала завязки юбки. — Ты выйдешь?

— Нет, — Жуга покачал головой и пояснил. — Так надо.

Обострившееся обоняние травника еще на рынке уловило исходящий от девушки едва заметный характерный острый запах. Теперь же ясно можно было разглядеть и прочие признаки надвигающейся болезни. Огневка-сыпь. Жуга ругнулся про себя, недобрым словом помянувщи дуру повитуху, вздохнул и молча вывернул мешок. Достал и развернул тряпицу. Мелко нашинкованая смесь сухой травы, шурша, посыпалась на воду. Влана настороженно покосилась не него.

— Зачем это?

— Так надо. Ты мойся, мойся. И запоминай. Вот это, — он вытащил другой, поменьше, сверток, — будешь дважды в день запаривать и пить. Щепоть на кружку. Я сам готовил, можешь не бояться.

— А что это?

— Чтоб молоко скорее высохло. Болит, небось, в груди?

Влана покраснела.

— Н-да, — Жуга взъерошил волосы рукой. — Вот. Это тоже заваривай и растирайся на ночь. Боль… ну… которая там, тоже пройдет. Не перепутай только.

— Жуга, — девушка потупилась. Закусила губу. — Ты… Я хочу сказать, это был не твой… не твоя…

— Знаю, — отмахнулся тот. — Знаю.

— Откуда?

— Оттуда, — буркнул травник. — Я, может, неуч и дурак, но до девяти считать еще умею. Не было ему столько… Ладно, вылезай. Я отвернусь.

Жуга дождался, пока Влана не залезла под одеяло, раскрыл окно, с натугой приподнял бадью и вылил позеленевшую воду на улицу. Снаружи заматерились. Жуга захлопнул раму, погасил свечу и тоже забрался на кровать. Улегся спина к спине.

— Жуга, — позвала девушка негромко.

— М-м?

— Зачем ты нянчишься со мной, коль знаешь?

Жуга пожал плечами. В постели это получилось плохо.

— Бог знает, зачем.

— Ты вспоминал обо мне?

— Нет.

— Я… наверное, мне нельзя было так. Но как растить ребенка одной, без дома, без семьи, без денег? Холера тут еще…

Жуга промолчал.

— Злишься на меня?

— Нет.

— Жуга, я… — Влана вдруг повернулась лицом к нему.

— Что?

— Я… Нет, ничего, — она вздохнула. — Спи, Лис. Спи.

* * *

Истошный крик взвился в полночной тишине, гвоздем буравя уши. Жуга вскочил, отбросил одеяло, одним движеньем натянул штаны и с посохом в руках метнулся к двери.

— Запрись и никуда не выходи! — крикнул он Влане. Перепуганная девушка сумела лишь кивнуть в ответ.

Кричала женщина, откуда-то снизу. Кричала долго, не умолкая. Корчма зашумела, просыпаясь. Захлопали двери. В нижнем зале было пусто. Жуга, едва касаясь ступеней, сбежал вниз по лестнице, где у дверей почти что сразу столкнулся с Ладошем.

— Кто кричит?!

— Что?

Ладош был в одном носке и в вязаной жилетке поверх ночной рубахи, в одной руке держал горящую свечу, в другой — мясницкий длинный нож.

— Кто кричит, спрашиваю?! — рявкнул Жуга, теряя терпение.

Хозяин указал ножом на дверь:

— Там. В комнате…

Дверь, запертая изнутри, не поддавалась. Жуга ударил раз, другой — с разбегу, расшиб плечо и выругался. За дверью притихли. Меж тем сбегался народ — большинство постояльцев корчмы, разбуженные криками, спешили вниз. Кто мог, пришел с оружием.

Дата добавления: 2015-08-05