Третий Раскольников

Литература и история отечества хорошо знают двух Раскольниковых. Первый, по имени Родион, персонаж известного ро­мана Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», второй — герой Гражданской войны Федор Федорович Раскольников, впоследствии бежавший от Сталина за границу и писавший оттуда дерзкие разоблачительные письма тирану. Но был и третий, не столь широко известный в культуре. Как это часто случалось с нашими соотечественниками, не совершив никакого преступ­ления, он понес наказание, оказавшись далеко за пределами страны.

Судьба свела меня, начинающего учителя, с Феликсом Алек­сандровичем Раскольниковым не в самый радостный момент его жизни. Он, известный московский преподаватель литерату­ры, уже успел пережить все перипетии разгона школы № 2 и два года работал на новом месте, откуда вновь надо было уходить. Летней ночью мы сидели на скамейке близ его дома на Ленин­ском проспекте, курили, и он с тоской рассказывал о своей оче­редной одиссее.

История вкратце такова. Два года назад в его классе появи­лась девушка — дочь прогрессивного, гонимого кинорежиссе­ра. Его единственный фильм так и не вышел тогда на экраны. Режиссер, много наслышанный о блеске и глубине преподава­ния Ф. А. Раскольникова, поспешил определить к нему свою единственную дочь, собравшуюся поступать на филологиче­ский факультет МГУ, и не преминул познакомиться с известным и тоже гонимым учителем.

Возник личный доверительный контакт. Вплоть до выпуск­ных экзаменов все шло в привычном русле обмена новостями (пугающими и не очень), обсуждения острых по тем временам публикаций и т. п. До тех пор, пока девушка не получила на эк­замене по литературе надежную четверку. Для филфака, как можно догадаться, требовалась пятерка. Вот тогда-то и были отброшены все условности. Режиссер «смело» пошел к директо­ру и заявил, что, если отметка по литературе не будет пересмот­рена, он оставляет за собой право обратиться в компетентные органы по поводу сомнительной идеологической направленности преподавания Ф. А. Раскольникова. В частности, учитель обвинялся в чрезмерном увлечении М. Е. Салтыковым-Щед­риным в ущерб советским авторам и т. п. Этот опальный режис­сер знал толк в эзоповом языке классиков. Дальше сработала известная система выкручивания рук — от дружеского похло­пывания по плечу (нашел с кем связываться, плюнь и поставь, сколько нужно, у тебя и так репутация подмочена) до недву­смысленного предложения уйти из школы. Последнее нашло большее понимание у учителя. Вот мы и оказались рядом на скамейке в ночь после выпуска (у меня в тот год не было вы­пускных классов).

Прошло много лет. Феликс Александрович преподает рос­сийскую словесность в одном из канадских университетов, а тот, так и оставшийся единственным, фильм опального режиссера в годы перестройки вышел на экраны и потрясал залы, ореол мученика за идею окружал автора, но мне долго не хотелось идти на этот фильм...

Тень 2-й физматшколы еще долго витала над просвещением столицы. Когда я, молодой преподаватель, попал в яркий педа­гогический коллектив, то неожиданно услышал от методиста, довольного посещенным уроком: «Вы становитесь слишком умной школой. Это опасно. Не забывайте о печальном опыте 2-й школы...» К сожалению, предупреждение оказалось проро­ческим. Довольно скоро наши учителя разошлись кто куда.

Позже я напряженно думал: почему опыт 2-й школы оказал­ся уникальным? Ну, разумеется, напугали, дали горький урок остальным. Но можно ли перекладывать всю ответственность только на внешние обстоятельства? Что-то в нас самих мешало продолжить борьбу. Может быть, чувство страха за детей? От­крывать им горькие истины в условиях, когда общество не по­дает надежд на обновление, — значит обрушивать на детей тяжесть несовершенства бытия, а стало быть, обрекать их на двойную жизнь.

Вот мы и добрались до трагической альтернативы, перед ко­торой останавливался в нерешительности совестливый педагог: ввергать молодого человека в тяжесть противостояния или ос­тавлять в относительном неведении (ибо абсолютное все равно невозможно — глаза и уши-то у них есть!). Неразрешимость ди­леммы обрекала педагогов (да и родителей) на уход от острых вопросов, хотя официально нас призывали не уклоняться от об­суждения актуальных проблем. Не уклоняться-то можно, да вот ответы, которые приличествовало давать, звучали жалко. Так мы (я имею в виду не только учителей) теряли кредит доверия, за что расплачиваемся до сих пор.

Пересмотреть, передумать, осудить свою прежнюю духов­ную жизнь, т. е. «покаяться», извлечь уроки из прошлого, — возможно ли без этого движение вперед? Обо всем этом мы разговаривали с Феликсом Александровичем на ночной ска­мейке. Разошлись под утро. Каждый из нас пошел своим путем. Обсуждавшаяся тогда нравственно-педагогическая проблема, к сожалению, не снята до сегодняшнего дня.

Дата добавления: 2015-08-03