ЧАСТЬ II. Семинар критиков: будут ли гимназисты читать В. Курицына?

И они вспомнили. Вернее вспоминали чуть ли не с детской радостью первооткрывателей о том, что раньше входило в святцы каждого критика, воспитанного на Белинском. Это и понятно: как только "Титаник" критического жанра дал течь и стал титанически тонуть, все его пассажиры дружно воззвали к нему, отцу русской критики. Первым делом вспомнили, конечно, о "пафосе", этом вечном двигателе внутреннего сгорания "неистового Виссариона", который он завещал своим потомкам по цеху. Лев Пирогов в №29 "ЛГ" так, с пафосом, то есть с "волнением, одухотворяющим мысль", и написал, что благодаря ему (не Л. Пирогову, а пафосу) "литература способна…предохранять их (данные опыта. - Е.П.) от эмоционального выветривания, энтропии". И еще - мы такого не читали с 1991 года - что "безусловной ценностью обладает только жизнь общества". И даже - этого мы не читали года с 1953-го - что "литературная критика становится частью критики социальной, литературная борьба - частью политической борьбы".

И тут же к этой борьбе приступили. Минуя чересчур академичную для этого мужского вида спорта Инну Ростовцеву (№30), написавшую целый трактат о забвении критиком своего "основного инстинкта" - "права критиковать" (можно ли "забыть" инстинкт?), и поэтически настроенного Алексея Шорохова (№32), поставившего критику куда-то "между собакой и волком" и тут же забывшей о ней ("лучшими критиками у нас были поэты"), "ЛГ" выпустила на арену основные силы "борцов". Андрей Столяров (№33) прямо, по-"белински", переходит на личности. Парадокс, однако, заключается в том, что личностей-то в критике, как выясняется, и не осталось. Есть лишь большие и маленькие начальники, которые наживают капитал (и не только литературный) в "Большой литературной игре", связанной с "распределением премий" и грантов, становясь наконец литературными "олигархами". И при чем тут, скажите, критики со своей литературой? Они остались где-то в далеком прошлом. А в настоящем - это "несчастные люди", которые знают, "как написать роман века или гениальное стихотворение", но сами не могут. И вот эти импотенты, чей приблизительный образ уже обрисовала И. Ростовцева, начинают от бессилия или что-то придумывать, или кого-то ненавидеть. Л. Пирогов, пишет А.Столяров, "придумал термин "постинтеллектуализм" и почувствовал себя умнее, Вячеслав Курицын "придумал постмодернизм", прекрасно зная, что это "вроде бы и до него было известно". Ну а потом другие, поддавшись моде, стали "придумывать" букеровских лауреатов. И вместе, сообща, они "создают даже не виртуальный, а потусторонний мир, где вместо крови - труха, а вместо сердца - потрескавшийся обмылок". Михаил Золотоносов, Виктор Топоров, Самуил Лурье - чемпионы в другом литературно-критическом "спорте" - ненависти к тем, кто пишет или "умеет писать". В общем, все чем-то заняты. Только не литературой, которую в упор, как считает А. Столяров, не замечают. Как воскликнет две недели спустя Павел Ульяшов кляня такую ослепшую критику: "Хоть поругали бы, что ли?"

Но мы забежали вперед, потому что до П. Ульяшова были еще Алексей Балакин и Вячеслав Куприянов. А.Балакин в №34, повздыхав о "периодике середины Х1Х века" и ее людях, которые были "значительно более цельны, страстны и главное - оперативны", он вспомнил о других людях и временах. Спору нет, Тыняновы и Эйхенбаумы, смело шедшие из литературоведения в критику и обратно, нам сейчас позарез нужны. Но все-таки больше в наше апокалиптическое время нам нужны пафос, неистовость и, простите, злость. Заканчивать свою благородно-вздыхательную статью (в 20-е годы выходило "немыслимое количество журналов и газет" с критическим материалом, а сейчас…) призывом к "черной работе", то есть "писать, писать и писать" - старомодное прекраснодушие. Честнее покончить самоубийством, чем жить вечным импотентом или босяком. И горьковский Сатин со своим "испортил песню дур-рак!" в ответ на известие о самоубийстве Актера А. Балакину, процитировавшему классика в заключение, здесь совсем не союзник. Уж его-то работать "по-черному" никто не мог заставить. Даже М. Горький, который вложил в его уста монолог о Человеке. Если пламенные речи и можно назвать работой, то лишь "на дне".

О таких современных Сатиных, использующих чужие мысли как свои, пространно пишет Вячеслав Куприянов (№35). Только надо ли так литературоведчески пушечно, почти целой газетной полосой, палить по воробьям постмодернизма? А тут и А.Блок, и В. Кожинов, и какой-то канадский профессор, и Поль Валери, и Иван Ильин приглашены на подмогу. Ясно ведь и слепому, что ничего, кроме лит.жульничества и саморекламы из этих Приговых и Ерофеевых не вышло. Но автор, как честный литературовед говорит о "принципе нонселекции", "карнавальности", "компенсаторном сознании". А можно было бы и попроще, например, так: вся хитрость этих беспафосных кривляк в том и состоит, чтобы повальным ерническим цитированием слепив некий текст, поставив себя вне литературы, а следовательно и критики. Вот и останется им, вчерашним "высоколобым", говорить не о "текстах", а "личностях": кто во что был одет на очередной пресс-конференции, с кем спит и дружит и с какой степенью "исступления" читает публике свои опусы. В общем, побороться у В. Куприянова не вышло. Его портрет современного критика получился каким-то застенчивым - безропотно и бесславно уступает он место таким, как Виктор Ерофеев, который узурпировал право вещать "в заграницах" о замене русской литературы чем-то фантастически "новым". А оказалось, всего-то Владимиром Сорокиным. Тут не блоковским "трагическим тенором", тут Маяковским ором горланить надо. И не об отсутствии "духовных глубин", а о вымирании их носителей - русских писателей и русских вообще.

Об этом и вспомнил следующий участник дискуссии Павел Ульяшов в №36-м. Начав с вопроса "Почему вымирают критики?", он заканчивает ответом "Ее (критику. - Е.П.) убили…Как убивают сегодня русский народ". Как убил когда-то Белинского Гоголь, смирившийся под конец жизни с существованием "мертвых душ". И теперь, когда нет критика "со сверхзадачей" формирования "чувства гражданина", говорить просто не о ком. Пустыня. И потому П. Ульяшов переносит свой пафос на более знакомые ему издательские дела: почему издают Х и не издают Y, а Z и вовсе "сидит на печи". Так, едва начав, автор констатировал собственную литературную смерть, оправдав ее тем, что время Белинских прошло. "Лениво отмахиваюсь: "Да кому это нужно!", - исповедуется он, имея в виду свою прошлую критическую деятельность. Кому же нужна тогда эта статья? Выходит, самому автору. Об этом говорит и чья-то ко времени вспомнившаяся убийственная цитата о том, что "русские вымирают от безысходности, утраты перспективы и в конечном счете от потери смысла жизни". Но разве этот самонекролог, в который превращается статья, - дискуссия?

Вот Виктор Топоров в №37 так прямо, в дебюте своей статьи, и рубанул: "Дискуссия, на мой взгляд, не задалась". Скандальный критик, журналист и литературовед тем самым явно оживил уже дышавшую на ладан траурную тему. Для закрепления успеха надо было опять перейти на личности, что и было сделано. Уничтожающие вопросы вроде "Кто это Пирогов?" или Столяров, или Балакин быстро вывели В. Топорова на финишную прямую его заветной мысли: писать надо лучше. "Пишите красиво, пишите оригинально, пишите интересно - и вас прочтут". Неужто только в этом "сермяжная правда" критики? Но если нет хорошего "двигателя внутреннего сгорания", то есть пафоса, и, главное, того, что сгорает - живых впечатлений бытия земного и литературного, то чего будет стоить эта оригинальность? Ведь вот В. Белинский, по утверждению Юлия Айхенвальда, писал ужасно неряшливо и порой скучно. Но его все равно читали даже гимназисты, как свидетельствует А. Шорохов. Все верно, для опрятных текстов нужно одиночество и "башня из слоновой кости". Но как раз их-то сейчас, во времена литературных "резерваций" и "взимоопыляющихся (?) бандочек", должно быть с избытком. И где же "самоценные" критические тексты? Неужто только "Быков, Данилкин или Курицын" на это способны? Плюс два студента с филфака СпбГУ, где автор статьи преподает, у которых "есть некоторые признаки литературного таланта".

Поэтому ближе к истине те участники этого скорее семинара еще не вымерших критиков, чем дискуссии (вспомним жаркие 20-е годы!), которые доказывали, по факту, появление новой номенклатурной критики. Той, что раздает "Букеры" или "Нацбесты" (кстати, В. Топоров - председатель жюри последнего, о чем поведал А. Столяров) и обслуживает плеяду модных беллетристов с постмодернистским прошлым и настоящим. Именно при этих щекотливых обстоятельствах и нужна, как воздух, расплывчатая филологическая критика, от которой предостерегла И. Ростовцева: "Современная критика (и критики) предпочитает не исследовать реальные, существующие и возникающие по ходу дела проблемы литературной жизни, но зато любит тешить свое самолюбие ложными мифами, мнимыми мишенями, создавая иллюзию бурной полемики". А мы бы уточнили, что не только "литературной", но и просто жизни. Ибо своеобразие нашей литературы, а следовательно, и критики в наложении на себя не рук, а, как верно отметил П. Ульяшов, обязанности "быть всем: политикой, историей, философией, социологией и пр. и пр.". Вот поэтому-то "Отечественные записки" в Х1Х веке читали даже гимназисты, начиная с конца, то есть со статей В. Белинского. Вот почему Пирогова, Данилкина или Курицына прочитают, может быть только студенты СПбГУ.

Дата добавления: 2015-08-03