ЧАСТЬ I . Ч.П.К, или Человек, похожий на критика

Итак, сигнал дан. О критике опять говорить можно и не обязательно осторожно. Ибо критика состоит из критиков, что предполагает малый и большой базар, в зависимости от числа собравшихся. В пионерской (по первичности и духу) статье П. Басинского ("Литературная газета", №28) так и носится гарь и дым от внутрицеховых баталий. Актуальная по существу ("действующая критика" убывает, а "чехарда мнений, оценок, амбиций" наоборот, нарастает), она в итоге оказывается избыточно злободневной по форме. Вместе с застрельщиком дискуссии мы радуемся нарастающей бойкости рецензий коллег по цеху и печалимся "утрате критикой статуса государственного взгляда на литературу". Но, увы, не соглашаемся с автором, что русскую критику съел "человек Ч.".

Критику съели сами критики, начав состязаться с писателями в уме (и безумии), благородстве (и плебействе), писучести (и графомании). С. Чупринин, от чьей недавней статьи в "Знамени" (2003, №5), как от печки танцует, а вернее воспламеняется "царственный безумец" П. Басинский, и даже пытается наметить иерархию современных критиков-сочинителей. Правда, оказалось, что вся разница между тугодумными "академиками", борзописцами "колумнистами" и снобами "младофилологами" лишь в том, кто где пишет, то есть тешит свой эгоизм. "Толстожурнальные" академики так и остались толстокоже неповоротливыми: они изрекают, а их не слышат, да и не слушают; за "колумнистами" попробуй уследи - "избегаешься", пытаясь синхронно прочесть разноместно печатающихся А. Немзера, Л. Данилкина, М. Золотоносова, не говоря уж об А. Архангельском; а "младофилологам" и совсем уж все по фене, кроме собственного космополитизма.

О каком же лит.процессе тут можно сметь говорить и писать? Ведь слишком долго находясь у трюмо с белилами и румянами, трудно разглядеть, что отражают чужие зеркала. Увлекаясь косметикой критического слэнга, доказывая, чье отражение всех "румяней и белее", и вовсе невозможно узреть физиономию чаемого лит.процесса. Для этого нужно вернуться к азам и истокам жанра, вспомнить, что такое критика "в натуре", без прикрас и мишуры нарциссизма. Делать это, понятно, неохота, ибо опять придется говорить о "банальностях", а затем, набравшись духу, подтвердить, что критика не забава, а труд, не упражнения в остроумии, а непреклонность знатока и ведуна. Но выговорить все это нынешние, до тошноты объевшиеся тортом "хорошей литературы" критики не в состоянии. И понять их (нас) можно: какова литература, такова и критика.

Какая у нас сейчас литература, ведомо каждому, кто наслышан о главных ее фигурантах: В. Пелевине и Б. Акунине, В. Сорокине и В. Ерофееве, Л. Улицкой и А. Марининой, М. Веллере и Л. Петрушевской (набор имен случаен, как на уличном книжном лотке). Это нечто трудно поддающееся определению, какая-то холодная смесь недозревше-перезревшего постмодернизма с проклюнувшимся неореализмом, еще с колыбели инфицированным беллетристикой, которая одной ногой застряла в детективе, а другой увязла в фантастике. В общем, не литература, а "сад разбегающихся строчек", царство пародии, заповедник для кентавров и клонов. И что же теперь делать критику, имеющему дело по большей части с вторичной литературой, ленящейся быть первичной, то есть настоящей? Он начинает метаться от хвалы к хуле, от скепсиса к суровости, от рецензии к эссе. Тут уж не до "большого стиля", то есть поисков идейного смысла, концепции, системы образов и персонажей (какие старые, древние слова!). Особенно если всего перечисленного в произведении нет. Тогда критика и становится игрой в слова, новой русской потехой на фоне общего застоя.

Так критик становится писателем-сочинителем, поскольку простора для самовыражения там, в прозе, куда больше, чем в устаревающем критическом жанре. Как бы не дошло до того, что писатель-профессионал начнет попросту мешать писать прозу критику-профессионалу, который, конечно, уж знает, как надо "делать литературу". Но одно дело, когда Л.Толстой мешал писать А. Блоку, а вот когда Г. Чхартишвили мешает писать Б. Акунину, то получается - "провинциальный детективъ", то есть промежуточной природы изделие (сюжет+стилизация). И ладно бы А. Немзер, В. Курицын, П. Басинский, А. Агеев, А. Архангельский только сватали литературу как вид искусства за критику как вид всезнайства.

Но вот грядет в массовой критике новый "хам" - старый знакомый, эссеист широкого профиля, коллективный Парамонов-Вайль-Генис, он же - внутренний эмигрант пятой волны (или колонны?). Это тот, кто забывает о произведении, которое собрался критиковать, едва начав. Мечтающий о славе Розанова или хотя бы Айхенвальда, он добивается нужного эффекта путем смешения жанров и их критериев, мысля и пиша "листьями": что и как выпадет из головы на текущей странице. Самое главное: в этот момент он знает и гордится тем, что он уже не критик (К.), а только человек, похожий на критика (Ч.П.К.), готовый творить хоть в "Знамени", хоть в "Дне литературы", хоть в "Политбюро". Слава продолжателя традиций "серебряного века" такому "Ч.П.К." обеспечена, да и с литературой вроде бы все в порядке: Набоковых (то есть Н. Кононовых или С. Гандлевских), Ремизовых (Т. Толстых или М. Вишневецких), Сологубов (Ю. Мамлеевых или Л. Петрушевских), Леонид Андреевых (А. Прохановых или П. Крусановых) в избытке. "И увидел он, что это хорошо". Но хорошо ли? Попробовал, вчитался потом, очнувшись от стилистических красот очередной газетной рецензии, и увидел, что кроме парада подробностей, мелочишек быта и отработанных инстинктов, ничего не отыскивается. Ощущение вторичности прочитанного и откритикованного заставляет отрыгивать вкушенное. (Самый свежий пример несвежего - тошнотворно-приторная "Кысь" Т. Толстой, настоенная на приемах Ремизова и интонациях Тэффи.) И нипочем от нее, добротной второсортности, не избавишься, если по-прежнему обладать в творчестве только собой любимым, только своим талантом, своим отражением в слове, в чем нам так долго потакали всякие ЕПСы и прочие постмодернистские бесы.

Нужно вернуть литературе, критической и некритической (художественной), ее основу - переживание. И появится оно только через, извините, народность, о чем так громко было сказано во всем известной "сумеречной" статье. Если сказать попонятнее, поделикатнее что ли, то вместо "народности" надо употребить "нетусовочность", ("тусовка" - наследие сгинувшего диссидентства). Придется, ей Богу, придется всем пишущим отведать-таки вновь, как "в годы золотые", сермяжного духа жизни реальной, а не желаемой. И вновь обогнать литературу. Но не для того, чтобы прощально помахать ей рукой, а чтобы быть "К"., а не "Ч.П.К".

В нашей сибирской литературе был некогда опробован опыт публичного чтения и оценки крестьянами изящной словесности. Было это в пору "цветущей сложности" отечественной литературы, в середине 1920-х годов, когда активно работали С. Есенин, И. Бабель, Б. Пильняк, М. Горький. Все началось с того, что простодушная эта публика "от сохи" увидела кричащее несоответствие рекомендаций столичной критики собственным вкусам. "Поверишь спецу-критику из толстого журнала, станешь в нардоме читать публике вещь, а она, вещь-то, хрясь - паскудная выходит. Народ возмущается подвохом", - писал культработник и энтузиаст печатного слова А. Топоров в "Сибирских огнях" (1927 год, №6). Причем проверку на естественность не всегда проходили не то что Б. Пильняк ("как черт ладану не переносят крестьяне скачкообразной, ребусной формы литературного языка" писателя) или М. Зощенко ("смеху мало. Какой есть - поддельный, скучный"), но даже С. Есенин ("прекрасные творения", но "рядом с ними давал прорву чуши"). Где же вы были, А. Воронский, В. Полонский, В. Шкловский и примкнувшие к ним, так и не продравшиеся сквозь схоластику споров о "попутчиках" и "напостовцах"?

Оно понятно, даже В. Белинский ошибался ("Повести Белкина") и даже Л. Троцкий бывал прав (футуристы). Но вот ведь В. Белинский и Н. Чернышевский, что бы ни говорили "силуэтный" Айхенвальд или "даровый" Набоков, сломав-таки в себе хребет младогегельянства, заговорили о "натуральной школе". Это все равно, что из надушенной артистической уборной перенестись сразу на скотный двор. Что делать, жажда реализма, настоящего искусства все же сильнее привычки к сладкому. Ведь поняли же это утонченные символисты (А. Белый, например, писал об одинаковой важности "жемчужных зорь и кабаков"), понял это и изысканный Г. Адамович, писавший в "Комментариях" о "неисчерпаемой таинственности повседневности", питающей реализм. Почему бы не понять это и нынешним слугам и служанкам мифогенной литературы.

И начать можно элементарно, с "литературной пушнины" - такое богатое понятие-метафору ввел в критический обиход редактор "Сибирских огней" в 20-е годы писатель и критик В. Зазубрин в одноименной статье 1927 года. С одной стороны, это обозначение естественного - не придерешься - лит. "продукта" (очерк, рассказ, повесть, роман). Но с другой - его сырьевого характера: мало "зверька" углядеть и отстрелять, надо еще и правильно "шкурку" обработать, чтобы приличную "шубу" (произведение) сшить. Такие "лит.шубы" в то время лучше других в Сибири умели изготовлять Вс. Иванов и Л. Сейфуллина, почему сразу в Москву и уехали. Известно, пушнина может быть подвергнута "жесточайшей уценке…за то только, что она…сибирская", - горько замечает В. Зазубрин. Но это так, в скобках. На самом деле и критика и литература нуждаются в твердой почве под ногами.

"Надо проездиться по России", если хочешь критиковать, а не пижонить или пиарить. Любим ведь и почитаем А. Платонова и М. Пришвина, И. Золотусского и Л. Аннинского, В. Курбатова и В. Астафьева, знавших и знающих жизнь не понаслышке, но и писавших далеко не голую публицистику. Если угодно, то критике сейчас именно ее-то, публицистики, осмеянной и втоптанной в политическую грязь, и не хватает. Попробуйте представить "Впрок" или "Чевенгур", "Печальный детектив" или "Прокляты и убиты" без нее? А статьи И. Роднянской, А. Латыниной, П. Басинского, В. Бондаренко, стесняющиеся эстетствовать, когда литература в "сумерках"?

Конечно, словосочетание "критик-демократ" слух не порадует: огненный взгляд "неистового Виссариона", застегнутый сюртук Н. Добролюбова, всезнающие очки политэконома Н. Чернышевского влекут не слишком приятные ассоциации. Но ведь политизированность не помешала им, революционным (о реакционных, постмодернистских, умолчим) демократам знать еще в Х1Х веке, что "Евгений Онегин", "Отцы и дети", "Детство" Л.Толстого - классика, а не публицистика. Тогда как Б. Парамонов, например, разглядел в М. Цветаевой всего лишь "солдатку". О Розанове, прихлопнувшем Гоголя и Салтыкова-Щедрина, можно и не вспоминать. Но вот что здесь отличает одних и извиняет других: они-то пребывали в целительном лоне литературного процесса, где все сглаживал мощный вектор истории и могущество империи. А мы сейчас где?..

И все-таки, что же нам делать? Можно, как С. Чупринин, воззвать к "гражданам", чтобы они из чувства гражданского долга выслушали мелеющую и мельчающую не по дням, а по часам критику. А можно начать не с "плача Ярославны" (П. Басинский), а с того, что честно признаться в наступлении "сумерек критики". Не оплакивая выбывших, надо скорее превращаться из жертв прерванного лит.процесса в его акушеров. Проще говоря, из "маленьких человеков" смутного времени русской литературы нужно становиться его героями. Подобно маканинскому Петровичу, нашему почетному Печорину "замечательного десятилетия", нам запрещается увязнуть в маргинальном аристократизме, а необоходимо понять, что стать героями нашего времени - насущная потребность текущего момента. Тем более, что за Печориными, согласно демократической критике, следуют Базаров и Рахметов.

Пора оглянуться во гневе и тошноте. Несмотря на то, что внешне все обстоит вполне благопристойно: рецензии пишутся, "бестселлеры" и "букеры" функционируют, замещая пустоту, критики лелеют свои репутации "журналистов", "аналитиков" или "букеродателей". Тишина обманчива, потому что литература продолжает дичать. И критикам давно пора бы стать миссионерами в каменных джунглях, населенных туземцами-писателями и дикарями-читателями. Именно критика и лично критики способны собрать осколки разбитого вдребезги в шальное десятилетие. Впрочем, критик-демократ новейшего времени С. Чупринин скажет об этом лучше: "Но только критики и именно критики могут предложить целостный "взгляд на русскую литературу"…, проследить тонкие внутри- и междужанровые взаимодействия…, обрисовать контекст…, увидеть стилевые, смысловые, идеологические, любые иные оппозиции современной литературе в их живом родстве и живом противоборстве". Заметьте, это не Белинский и не М.Храпченко. Это авторитетная критика в авторитетном журнале по третьему году от рождества "милениума". Значит, близко начало конца "чехарде мнений" в критике.

Критик, помни о вечности, а не о самоубийстве.

Дата добавления: 2015-08-03