Прикрепление крестьян в Малороссии

НАДО сказать, что в исторической литературе по поводу прикрепления крестьян в Малороссии существуют некоторые разногласия. Малороссийские, особенно украинские историки, приписывают это прикрепление крестьян господству великороссиян над Малороссией. Указывают, что Малороссия была страной вольности, и только тогда, когда она была связана с Ве-ликороссией, пошли всяческие угнетения, в том числе и прикрепление крестьян. Но-это соображение историков рушится, потому что в настоящее время достоверно известно, как утверждалось крепостное право в Малороссии. Оказывается, что это был процесс внутреннего характера, начавшийся раньше и только закончившийся в царствование Екатерины. Еще в 1730-х годах казацкая старшина начинает подавать гетману просьбы о запрещении переходов крестьян; великороссийские чины действуют подобно тому, как действовали землевладельцы в XVII веке; они укрепляют малороссиян в вечное холопство, берут на них крепости, женят на своих крепостных. По просьбе старшины генеральная войсковая канцелярия в 1739 году воспрещает переходы, но Елизавета Петровна по настоянию Разумовского восстанавливает свободу перехода крестьян в Малороссии и запрещает великороссийским чинам укреплять за собой малороссиян. Но казацкая старшина неустанно стремится к закрепощению крестьян. В 1763 году, на другой год царствования Екатерины, гетман со всем малороссийским шляхетством подал челобитную, в которой просил: 1) «самовольный малороссийских мужиков переход в силу прав малороссийских навсегда пресечь; 2) о перешедших в слободские полки и великороссийские слободы приказать учинить публикацию, чтобы они на прежние свои жилища в положенный срок возвратились, а ежели не возвратятся, то чтоб вольно было всякому помещику своего мужика, отыскав, взять и пожилые деньги за оного доправить; 3) перешедшим от малороссийских помещиков к другим малороссийским же помещикам мужикам, понеже тот вольный переход делали они с дозволения, указать остаться навсегда на тех местах, где ныне находятся; 4)запретить впредь мужикам записываться в казаки». Кроме этого, малороссийское шляхетство просило «раскольников, поселившихся на землях малороссийского шляхетства, отдать в подданство тех земель помещикам, чтобы они, по примеру других малороссийских мужиков, помещичьи работы исправляли». Вот каковы были желания малороссийских помещиков. Но Екатерина не отменила перехода крестьян, а обставила его известными формальностями. После уничтожения гетманства в Малороссии, при вступлении Румянцева в должность генерал-губернатора края, императрица дала ему секретное наставление, в котором рекомендовала, чтобы «весьма вредные, как владельцам, так и самим посполитым людям, с места на место переходы» были оставлены. Надо сказать, что перед этим Екатерина получила «Записки о Малой России» Теплова, в которых он указывал на вред, который, по его мнению, Приносят вольные переходы крестьян. Но Екатерина не решилась все-таки издать прямо запретительного закона. В 1766 году Румянцев сделал императрице представление, в котором предлагал, чтобы «от сего времени никого более в казаки не писать, а кто по нынешней генеральной в Малой России описи, к окончанию приводимой, где как найден будет, тому там уже и быть вечно». В малороссийском шляхетском наказе, привезенном в комиссию по составлению нового Уложения, встречается ходатайство о запрещении вольного перехода крестьян. И вот Екатерина, вняв советам Румянцева, указом 1783 года приравняла малороссийских крестьян к великорусским. Это показывает, что положение великорусских крестьян Екатерина стала считать нормальным,

КРЕСТЬЯНСКИЙ ВОПРОС В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ

ЛИТЕРАТУРЕ

Перемена в настроении Екатерины в отношении крестьянского вопроса отразилось и в тогдашней литературе, которой Екатерина вообще задавала тон. Надо сказать, что в то время, когда Екатерина предложила свою тему.на обсуждение Вольному экономическому обществу и когда она писала свой Наказ комиссии по составлению нового Уложения, в русской литературе усилились дебаты по вопросу о крепостном праве, и в тогдашних сатирах постоянно затрагивалась эта сторона жизни, Но теперь времена изменились, и литература отразила перемену в настроении Екатерины.

Еще в «Недоросле» (1783) предавались осмеянию и позору жестокие и безжалостные помещики, хотя мрачность красок уже смягчалась и тут выставлением добродетельных чиновников и восхвалением наместника, который «с ревностью помогает страждущему человечеству». После «Недоросля» обличения злоупотреблений крепостного права становятся все бледнее и бледнее, и иногда сопровождаются поучениями господам и рабам, вроде следующего: «.„Бог, Премудрый и Преблагий Отец, вос-' хотел, чтобы ты был слугой,., так порадуйся сему управлению, сей воле Божией. Ибо все, что Бог хочет, есть благо... посему лучше быть тебе слугой, служанкой или нянькой и прочая, нежели каким-нибудь другим человеком», Иногда автор, изображая безобразные типы крепостников, спешил утешить читателя, что «сила просвещения» значительно уменьшила число таких «уродов».

Общественная реакция сказалась и в том, что некоторые писатели вместо отрицательного отношения к крепостному праву стали доказывать, что положение наших крестьян очень хорошо сравнительно с жизнью простонародья на Западе. В конце 1780-х годов эту задачу взял на себя генерал-майор Болтин в своих полемических примечаниях на русскую историю Леклерка. Болтин издал свой труд с ведома императрицы, которая была, таким образом, его нравственной руководительницей. Во многих местах своего сочинения Болтин доказывает, что положение наших крепостных крестьян лучше, чем французских и немецких. Он утверждает, что крепостные de facto владеют своим движимым имуществом на основании обычая, «который имеет силу, не меньшую закона», хотя и сознается, что крестьяне некоторых помещиков «из сего всеобщего состояния исключаются». Но эти исключения, по его мнению, не дают основания требовать освобождения крепостных крестьян из-под власти помещиков. «Прежде должно освободить души рабов, — приводит он слова Руссо, — а потом уже тела». «Не всякому народу, — пишет Болтин, — вольность может быть полезна; не всякий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и пособием многих обстоятельств». Болтин признает только необходимость дать некоторое облегчение крестьянам₉ которое должно состоять в ограничении помещичьей власти, главным образом в отправлении крестьянами их повинностей. Болтин восстает против безземельного освобождения крестьян и считает такую вольность хуже рабства. «Земледельцы наши, — говорит он, — прусской вольности не снесут, германская не сделает их состояние лучшим, с французской помрут они с голоду, а английская низвергнет их в бездну погибели».

Не все, однако, русские люди примирились с крепостным правом по примеру Екатерины и не все голоса пели в унисон с ее настроением. В 1783 году Екатерина прикрепила крестьян в Малороссии. В. Капнист ответил на это прикрепление одой «На рабство», в которой он пел:

«Куда не обращу зеницу,

Омытую потоком слез, В

езде, как скорбную вдовицу,

Я зрю мою отчизну днесь;

Исчезли сельские утехи,

Игрива резвость, пляска, смех;

Веселых песней глас утих;

Златые нивы сиротеют;

Поля, леса, луга пустеют.

Как туча, скорбь легла на них.

Везде, где кущи, села, грады

Хранил от бед свободы щит,

Там тверды зиждет власть ограды

И вольность узами теснит.

Где благо, счастие народно

Со всех сторон текли свободно,

Там рабство их отгонит прочь.

Увы! судьбе угодно было,

Одно чтоб слово превратило

Наш ясный день во мрачну ночь.

А вы, цари! на то ль Зиждитель

Своей подобну власть вам дал,

Чтобы во областях подвластных

Из счастливых людей — несчастных

И зло из общих благ творить?

На то ль даны вам скиптр, порфира,

Чтоб были вы бичами мира

И ваших чад могли губить?

Воззрите вы на те народы,

Где рабство тяготит людей,

И раздается звук цепей;

Там к бедству смертные рождены,

К уничиженью осуждены,

Несчастий полну чашу пьют;

Под игом тяжкие державы

Потоками льют пот кровавый

И злее смерти жизнь влекут.

Насилия властей страшатся,

Потупя взор, должны стенать;

Подняв главу, воззреть боятся

На жезл, готовый их карать.

В веригах рабства унывают,

Низвергнуть ига не дерзают,

Обременяющего их;

От страха казни цепенеют

И мыслию насилу смеют

Роптать против оков своих».

Обращаясь к императрице, поэт спрашивает ее: неужели она «умножит муки» народа:

«Возможно ль, чтоб сама ты ныне

Повергла в жертву злой судьбине

Тебя любящих чад твоих?»

Поэт выражает надежду, что настанет

«...то златое время,

Когда спасительной рукой

Вериг постыдно сложит бремя

С моей отчизны дорогой».

Тогда

«Прервется в тех краях стенанье

и счастьем вольность процветет».

Княгиня Дашкова хотела поместить оду Капниста в журнале «Новые ежемесячные сочинения», который стал издаваться с 1786 года. Но Державин, друг Капниста, объяснил ей, что как для нее, так и для автора выгоднее не печатать этой оды. Впервые она появилась в печати в «Лирических сочинениях» Капниста в 1806 году.

Державин был прав, потому что семь лет спустя и не такое произведение едва не стоило жизни его автору.

СОЧИНЕНИЕ РАДИЩЕВА

В 1790 году вышло из печати знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Не ограничиваясь указанием на отдельные факты, Радищев обобщил их и путем рассуждений указал на тот вред, который приносило всему государству крепостное право. Как бы припоминая самонадеянное намерение императрицы доставить блаженство всем, Радищев говорит, что нельзя назвать блаженной ту страну, «где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют ни надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова». От существования рабства страдают не только рабы, оно вредно и для всего государства. Рабский труд менее производителен, чем свободный. Рабство приносит более вреда, чем нашествие врага: последнее «опустошает случайно и мгновенно, тогда как первое «губит долговременно и всегда». Кроме того, рабство приносит еще большой нравственный вред — как рабам, так и господам; «с одной стороны, родится надменность, а с другой — робость»; рабы «оковы свои возлюбят», а для других сословий «примеры властвования суть заразительны». Наконец рабство опасно. «Не ведаете ли, любезные наши сограждане, кол икая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности? Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему невозможет. Таковы суть братия наши, в узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание, — нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут в мщении своем». Приглашая своих читателей вспомнить пугачевский бунт, Радищев предлагает помещикам приступить к освобождению своих крестьян. Но он желает дарования не одной личной свободы, а полагает, что земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. «Кто же в ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?» — спрашивает Радищев. Освобождение крестьян он полагает совершить постепенно в следующем порядке. Сначала Радищев предлагает уничтожить рабство, оставив крепостное право. Он объясняет это следующим образом: уничтожается помещичья воля и запрещается помещикам переводить крестьян в дворовые; взятый на двор делается свободным; крестьяне получают право вступать в брак без согласия помещика. Затем крестьяне получают земельную собственность и гражданские права. Одним из этих прав является право быть судимым равными себе, в расправах, которые выбираются из помещичьих крестьян. (Это, как видите, идея Екатерины и Комиссии). После всего этого настанет совершенное уничтожение рабства.

Но, изложив план постепенного уничтожения крепостного права, Радищев как будто спохватывается и говорит, что он не ожидает согласия на осуществление этого плана от помещиков. «Свобода сельских жителей, — пишет Радищев, — обидит, как-то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, к свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения.» «Крестьянин в законе мертв, сказали мы... Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхощет!» Значит, только стремление самой народной массы изменит существующий порядок. Но Радищев верит и в другие силы — в просвещение, в разум.

«Путешествие из Петербурга в Москву» слишком больно задело самолюбие императрицы. Екатерина, слишком любившая похвалу, привыкшая слушать истину, говоримую с улыбкой, приправленную значительной долей лести, в книге Радищева встретилась с такой свободой речи и смелостью критики, от которых она давно уже отвыкла в применении к русской действительности; вдобавок она терзалась призраками революции и с опаской вглядывалась в настроение русского общества, склонная всюду видеть революционеров. Прочитав 30 страниц произведения Радищева, Екатерина подвергла его суровой критике. «Намерение сей книги, — писала Екатерина, — в каждом листе видно. Сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески умаления власти и защищает все, способствующее приведению крестьян в непослушание». Характерны заметки Екатерины, посвященные крестьянскому вопросу. Так, например, по поводу продажи людей с молотка она замечает: «Начинается прежалкая повесть о семье, проданной с молотка за долги господина». По поводу другого места она говорит: «едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной». Глава, посвященная крестьянскому вопросу, вызывает такое замечание императрицы: «клонится к возмущению крестьян противу помещиков»; на увещание Радищева освободить рабов Екатерина восклицает: «уговаривает помещиков освободить крестьян, да никто не послушает».

Приведенные замечания не оставляют никакого сомнения в том, что под конец жизни Екатерина смотрела на крепостное право как на институт, не подлежащий отмене. Крепостное право представлялось ей нормальным порядком, а нападки на него — сентиментальностью или мятежом.

По приказанию Екатерины Сенат судил Радищева и присудил его к смертной казни, которую императрица заменила ему десятилетней ссылкой.

Так, выражаясь вульгарно, Екатерина в крестьянском вопросе начала за здравие, а кончила за упокой.

Дата добавления: 2015-08-03