Модернизм» в исследовании политического поведения

На первый взгляд предположение о том, что конвенциональные электо­ральные исследования и основанные на опросах работы по политическому поведению носят «модернистский» характер, может показаться не слишком правдоподобным. Ж.-Ф. Лиотар предложил одно из самых знаменитых опреде­лений модернизма, которое с годами, очевидно, выпало из повседневного внимания: «Я буду использовать термин «модерн» (т.е. «современный») для обозначения любой науки, оправдывающей свое существование ссылками на своего рода метадискурс, напрямую связанный с какой-либо крупной кон­цепцией, такой, как диалектика духа, герменевтика значения, освобождение рациональности от действующего субъекта, или создание благополучия» (Lyotard, 1984, р. xxiii).

Случайный наблюдатель едва ли обнаружит в электоральном анализе отго­лоски гегельянства, марксистского исторического материализма, критики Хабермаса или просто «метафизических» идей.

Но все же послевоенные исследования политического поведения имеют свою собственную крупную концепцию и наделены многими особенностями, которые постмодернисты сочли бы позорящими модернистское мировоззре­ние. В этой концепции современный период модерна, или современности пред­ставляется уникальным, благодаря прогрессу демократизации, на материалах которого проведено большинство исследований политического поведения. Та­кого рода исследования появились в Соединенных Штатах, стране, раньше других пошедшей по пути демократии, хотя степень демократичности там весьма относительна, если судить по активности участия в выборах (Vanhanen, 1984, р. 115; 1990). Первый крупный опрос был проведен как раз в то время, когда затормозившийся в начале 40-х годов прогресс демократизации вновь резко активизировался после войны в ряде стран, где проходили более или менее свободные выборы. Доля населения, проживающего в этих странах мира показана в таблице 10.1.

Таблица 10.1

РОСТ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ДЕМОКРАТИИ с 1900 по 1995 гг.

Либеральные демократии Население мира

Год	Количество государств	Численность населения, мил.	Общая численность, мил.	Численность живущих в демократических странах, %
		1,169 1,263 1,636 2,070 2,263	1,608 нет данных 1,860 2,008 2,294 2,516 3,019 3,693 4,450 5,246 5,765	нет данных

Источники: Источником данных по демократическим странам является исследование От­дела по изучению правительственной политики Лондонской школы экономики. Данные о населении мира за 1900—1940 гг. см.: Воте, 1970, р. 6; начиная с 1950 г.:«ООН. Население мира: ожидания и перспективы».

Американские политические социологи плюралистической ориентации, ко­торые первыми разработали исследования, основанные на опросе, несомненно рассматривали демократизацию как составной элемент модернизации, рацио-

нализации и секуляризации общества и распространения «передовых» идей в культуре. В предисловии к первому изданию книги Д. Батлера и Д. Стоукса «Политическое изменение в Британии.» говорится: «Возможность того, что правитель может быть конституционно смещен со своего поста в ходе свобод­ных выборов, появилась в истории управления достаточно недавно» (Batler, Stokes, 1969, р. 15). Электоральный анализ должен был дать уникальный ключ к пониманию фундаментальных процессов новой политической эры.

Основной модернистской чертой большинства электоральных исследова­ний, проводившихся в рамках данной концепции, было стремление к тоталь­ному охвату исследуемого объекта. С самого начала Мичиганская школа в США и Великобритании критиковала практику опросов по отдельным окру­гам и предлагали вместо них провести один общенациональный опрос, кото­рый позволит получить совокупность данных, свободных от местного контек­ста (Campbellet ai, 1969; Butler, Stokes, 1974). Учеными этой школы разраба­тывались крупные срезовые опросы, которые могли проводиться только еди­ной командой, располагающей значительными ресурсами. Те, кто осуществляли контроль над этими проектами, становились могущественными академичес­кими олигархами. В связи с этим появилась опасность того, что они будут доминировать в исследовании как собственники, или, став новыми ортодок­сами, будут диктовать содержание вопросов. После того как был проведен ряд продолжающихся исследований и были накоплены данные панельных опро­сов, эти исследователи получили такой обширный материал, который можно было проанализировать так, как будто они находились вне времени. Многие из этих исследований прямо предполагали, что политический контекст всего периода «модерна» был настолько однороден, что не было необходимости детально сопоставлять ответы респондентов и непосредственную политическую среду того времени, в которое проводился опрос (Heath etal., 1991).

Методологические допущения, лежащие в основе этого тотального подхо­да на первый взгляд просты. Главным мотивом фактически всех исследований политического поведения, сохранившихся практически вплоть до 90-х годов, был поиск единственного оптимального алгоритма принятия решений, с по­мощью которого можно было охарактеризовать расстановку сил и поведение электората в целом. При любом анализе ведется поиск ограниченного множе­ства переменных, составляющих единое уравнение вне зависимости от их относительного влияния, которое объясняет большее разнообразие, чем ка­кие-либо иные переменные или уравнения. Во многих исследованиях номи­нальная заинтересованность в «теоретическом» понимании была быстро вы­теснена, и анализ каузальных связей был отправлен в разряд маргинальных:

вместо него стали проводить простейшие компьютерные сравнения различных сочетаний возможных независимых переменных, которые анализировались с содержательной стороны минимальным образом. Электоральное исследование, таким образом, становилось состязанием регрессионной и лог-линейной мо­делей, каждая из которых предлагала свое представление о том, как избирате­ли в целом распределяются между партиями или по отдельным вопросам, в качестве единственно возможного. Со временем исследователи стали более опыт­ными в анализе того, что оставалось за пределами такого моделирования, и в поиске взаимовлияния переменных друг на друга. Но никогда серьезно не обсуждалось создание единого «полного» алгоритма принятия решений как способа ответить на серьезные вопросы.

Еще хуже то, что исследователи часто говорили об избирателях, как о едином архетипе. Это прослеживается не только по названиям многих работ — «Меняющийся американский избиратель», «Как голосует Британия» или «Амери­канский избиратель», но также и в самих текстах (Nie et al., 1979; Heath et al., 1985; Campbell et al., 1960). Например: «Определение своей партийной принад­лежности призвано помочь избирателю справиться с политической информа­цией и понять, за какую партию голосовать» (Наггор, Miller, 1987, р. 134). Или: «В то время как социальная психология избирателя, возможно, не слиш­ком изменилась...» (Heath et al., 1991, р. 200). Или: «Акцент снова делается на... неизменной психологии избирателя» (Crewe, Nanis, 1992, р. 19).

Эти маленькие отрывки фактически указывают на значительную абстракт­ность, присущую анализу крупномасштабных опросов в целом, проводяще­муся в отрыве от жизненного опыта реальных людей¹.

Главным последствием тотального подхода в электоральных исследованиях стало исключение из анализа любого меньшинства избирателей. Вначале ис­ключались малочисленные категории избирателей, плохо подходящие для пе­рекрестных таблиц, или такие, которые требовали особой техники с приме­нением дихотомических зависимых переменных. Г. Каттдал следующий пере­чень обычно «исчезающих» из общего анализа электората в Великобритании меньшинств: жители севера Ирландии, где партийная система отличается от основной партийной системы Британии; жители севера Шотландии, опрос которых стоит слишком дорого; респонденты, отказывающиеся отвечать на вопросы анкеты; респонденты, заявляющие об отказе от участия в выборах; избиратели всех «малых» партий — националистических партий в Шотландии и Уэльсе; а на протяжении многих лет даже избиратели, отдававшие голоса за Либеральную или Либерально-демократическую партии и составлявшие, на­чиная с 80-х годов более четверти всех избирателей (Catt, 1989). Электораль­ные исследования в Великобритании изображали дело так, словно избиратели голосуют только за две основные партии еще долгое время, после того как это перестало соответствовать действительности выборов. Другие «меньшин­ства» испарялись из анализа благодаря ряду несложных действий, таких, как выведение единого архетипа избирателя — некоего существа мужского пола:

определение занятий замужних женщин по мужу (тем самым создавался класс «домохозяек», состоящий исключительно из женщин), или недостаточно точ­ное определение особенностей социального положения людей. Так электо­ральные исследования, проводимые в этом основном русле, постоянно стал­кивались с ростом политически значимых расхождений и проблем (например конфликт между государственным и частным сектором в Великобритании, этническая принадлежность, сексуальная ориентация и экологические вопро­сы) и не могли должным образом отреагировать на них.

Более фундаментальным следствием монистических тенденций большин­ства исследований по выборам стала полная неразвитость методик, позволяю­щих установить, на основе каких достаточно четких алгоритмов голосуют различные группы избирателей в действительности. Нет ничего другого, что оставалось бы настолько отторгнутым и неизученным. Лишь в очень немногих

¹ Сюда можно отнести и комментарии, в которых избиратели описываютсякак единое существо, обладающее антропоморфными чертами. Например: «Мы начинаем... с размыш­лений о том, действительно ли электорат 1992 г был подвержен сомнениям больше, чем обычно.. Идея о том, что электорат стал более капризным,... часто подтверждается» (Clifford, Heath, 1994, р. 6).

исследованиях систематически пытались моделировать решение избирателей, для того чтобы определить последовательность операций и критерии, которые могут приближаться к алгоритмам, используемым реальными избирателями, решающими за кого отдать свой голос. Это пренебрежение к реальному разно­образию мотивов избирателей сказывается и на том, как исследователи ин­терпретируют, казалось бы, «очевидные» данные. Например, хотя политологи достаточно хорошо знают, что избиратели могут выбирать только из тех дос­тупных им вариантов, которые они хотя бы немного контролируют, как отмечал Катт, они последовательно интерпретируют все голоса, полученные партией в ходе голосования, в качестве свидетельства «поддержки» этой партии, считая определенную отметку в бюллетене проявлением позитивного идеоло­гического или эмоционального отношения к партии и, таким образом, скры­вая или отрицая возможность негативной мотивации выбора (Catt, 1989). От­сюда недалеко до пренебрежения такими мотивами, как сомнение, циничное отношение и опасение: «В качестве давно действующих на политической сцене акторов партии естественно являются объектами выражения массовой лояль­ности и идентификации» (Batler, Stokes, 1974, р. 34. — Курсив авт. гл.). Опери­руя предельно общими, оторванными от контекста данными и скоропали­тельными, предвзято сделанными выводами о поведении избирателей, элек­торальный анализ дал очень мало для понимания множественности способов политического мышления и действия.

Но так было не всегда. Эта проблема была поставлена еще в опросах начала 50-х годов. Разоблачая принятые в то время нормативные модели рациональ­ных избирателей и показывая, что обыкновенные люди в отличие от элит пользуются иначе структурированной политической информацией, эти ис­следования не давали широких интерпретаций политики в рамках понятий «левые» и «правые» и часто объясняли взгляды избирателей влиянием семьи или длительной идентификацией существующих партий. На самом деле в тот период подобные исследования казались наименее модернистскими, или со­временными благодаря однозначному отрицанию «логоцентристских» моделей и признанию «иррациональности» избирателя. На том этапе на общий стиль мышления влияли также и публикации неколичественного характера, на­пример, замечательное эссе Р. Лейна «Политическая идеология», в которой объяснялись установки и реакции всего лишь 15 индивидов в контексте их социального происхождения в лучших традициях социальной и политичес­кой теории.

Начало развития эмпирических исследований, приведших к новому взгля­ду на социетальные процессы, теряется за границами ортодоксальных постро­ений. Изучение политического поведения шаг за шагом «рационализировало» основанный на опросах образ избирателей. Произошел пересмотр предложе­ний Б. Пейджа и Р. Шапиро относительно того, какие требования предъявляет своим гражданам стабильная и эффективная демократия (Page, Shapiro, 1992). При этом первоначальное разнообразие методологий изучения политического поведения было вытеснено ориентацией исключительно на количественные методы. Фактически вся получаемая информация заранее закладывалась зако­дированными вопросами, определяемыми самим исследователем, а не извле­калась из фиксированных представлений респондентов. Нередко опрашивае­мым предлагалось выполнить совершенно искусственные операции, например ранжирование политических партий и кандидатов по пятидесятибальной шка­ле, только для того, чтобы специалисты могли опробовать тонкие аналити-

ческие методы (Page, Jones, 1979). Ответы, полученные в ходе опроса, очень редко сопоставляются с данными другого рода, как правило, не проводится повторное интервьюирование респондентов по другим методикам, не сравни­ваются ответы на косвенные или иначе сформулированные вопросы и прак­тически не сопоставляется количественная и качественная информация. Б опуб­ликованных исследованиях преобладают инструменты, которые интуитивно, с помощью одного «здравого смысла» создаются для единичных исследова­ний, без пилотажной проверки, и не подвергается сомнению (Bishop et al., 1978; Sullivan et al., 1978). Исследователей отличает от экспериментаторов использование смешанных шкал или индексов, одни из них создаются перед началом анализа собранных данных, другие — в результате анализа данных либо выделяются при компьютерной обработке ответов и рационализируют­ся post hoc. Таким образом, в частности, были сформулированы Р. Роузом и И. Макаллистером «политические принципы» при обработке данных коммер­ческого опроса с помощью факторного анализа (Rose, McAllister, 1986).

Еще в 70-е годы теория рационального выбора первой бросила вызов орто­доксальному глобалистскому подходу, но это не привело к ослаблению инте­реса к крупномасштабным опросам и разнообразию в изучении электорально­го поведения. Теория рационального выбора изначально основывалась на дос­таточно сложных и подверженных фальсификации процедурах и содержала мощные, хотя и ограничивающие предположения о менталитете акторов, уров­нях информированности и устойчивости. Эти предположения легко встраива­лись в создание более «реалистических» вариантов объяснения поведения из­бирателей. Испытанные в опросах и уже приспособленные к системам обра­ботки данных, упрощенные разновидности теории рационального выбора ста­ли появляться все чаще, представляя собой крайнюю форму «логоцентризма» (Fiorina, 1981). В таких теориях приоритетными были объективированные мо­дели формальной рациональности, которые приписывались всем без исклю­чения политическим акторам (Hinich, Munger, 1994). Этот подход также был нацелен на тотальное объяснение и использовал понятие единого архетипа «избирателя». «Голосование по проблеме» определяется в нем следующим об­разом: «Допустим, по каждой проблеме избиратель [заметьте, не избиратель­ница] сравнивает свои позиции с позициями партий. Затем избиратель собира­ет воедино свои предпочтения по различным политическим проблемам и го­лосует за ту партию, которая в общей сумме набирает наибольшее количество совпадений позиции избирателя и позиции оцениваемой им партии по данно­му вопросу» (Heath, McDonald, 1988, р. 96).

Здесь становится очевидно, что в рамках этой теории невозможно появле­ние эмпирически различных взглядов на общие основания расстановки сил в выборных кампаниях или использования гражданами многочисленных алго­ритмов выбора.

Модели «голосования по проблемам» расширяют трактовку демократиза­ции, присутствующую в более ранних исследованиях лишь в скрытой форме. Они изображают ее как процесс, в котором электорат, который был в плену привычной, или традиционной семьи, этнических групп, групп интересов и влияний социального класса, начинает обретать свободу и привыкать к либе­ральной демократии, массовому образованию и широкому распространению средств массовой информации, чтобы стать автономным субъектом целена­правленного действия. Например, Роуз и Макаллистер доказали, что выборы в Великобритании значительно продвинулись от «узко классового» к «откры-

тому» соревнованию, Б. Сарлвик и А. Кру выделили 70-е годы как «десятиле­тие перераспределения сил» в британской политике, а X. Химмельвайт с кол­легами установили безусловно возросшую разборчивость избирателей (Rose, McAllister, 1986; Sarlvik, Crewe, 1983; Himmelweit et ai, 1985). Во всех этих исследованиях явственно просматривается склонность к модернистской теле­ологии. Был большой соблазн принять будущую тенденцию за уже существу­ющую реальность. Отклонения, непоследовательность, откаты назад и проти­воречия в имеющихся данных — слишком частые явления, которые не долж­ны скрываться исследователями, делающими столь серьезные выводы.

Все, кто специализировался по таким направлениям, как «голосование по проблеме», традиционная «партийная идентификация» и «политическая соци­ология», согласны с тем, что анализ чисто количественных, в высшей степе­ни агрегированных данных, полученных в результате крупномасштабных оп­росов, является подходящим и вполне «научным» методом исследования по­литического поведения. Первоочередной задачей массовых опросов всегда яв­ляется реконструкция институционально значимых изменений: какая партия стала пользоваться меньшей поддержкой, какая большей. Авторы, принадле­жащие к этим исследовательским направлениям, осознают ограниченность своих методов, неизбежное снижение адекватности предлагаемого ими пони­мания изучаемых явлений, связанное с трансформированием сложных чело­веческих представлений на бинарный язык компьютера. В ответ на это беспо­койство пришлось совершенствовать методы выборки, вопросники, а также методы анализа, способствующие осмыслению данных.

Сейчас нет больших различий между документами неакадемических опро­сов, проводимых по заказу для средств массовой информации или партий, и документами академических опросов, проводимых в научных целях. Как по­литическая социология, так и теория рационального выбора внесли свой вклад в упрочение отношений, связывающих исследования политического поведе­ния с практическим политическим контролем и манипулятивными техноло­гиями. За последние тридцать лет это стало профессионально престижным и коммерчески «приемлемым», данная отрасль знания значительно изменила структуру электоральной реальности, что является темой отдельного разгово­ра. Как и практически во всех областях профессионального знания, главным результатом существования дисциплины стало расширение технических воз­можностей для анализа, предсказания и описания социального поведения (в данном случае, партийного) и результатов выборов. Теперь почти все описы­вают выборы в соответствии с разработанными в политологии понятиями и моделями: политики, победившие на выборах, профессионалы из политичес­ких партий, политические консультанты и консультанты по выборам, орга­низации, проводящие широкомасштабные опросы, комментаторы в средствах массовой информации, рекламные корпорации и многие избиратели. Большие возможности «контроля», приписываемые исследованиям политического по­ведения, очень похожи на «инженерную» модель научной деятельности, где истина связывается с практической возможностью успешно манипулировать социальными силами и предсказывать поведение (Camhis, 1979).

Потенциальные опасности «промышленного» применения знаний не тре­буют обсуждения (Foucault, 1980). Пренебрежение аналитиков к различным меньшинствам избирателей и сосредоточенность на количественном модели­ровании соответствуют целям контроля и успешно им служат. В данном случае политология не является чистой наукой, она используется для эффективного

понимания тех сил (и, скорее всего, только их), которые участвуют в борьбе за политическую власть (Heath et al., 1994). По существу, многие исследова­ния политического поведения имеют перекос в сторону изучения системы. Они больше заинтересованы в понимании тех массовых политических явле­ний, которые являются условием изменения или сохранения институцио­нальной власти, и меньше обращают внимание на те явления, которые не оказывают значительного влияния на текущую расстановку сил. Например, в странах с «плюралистическим правлением» или системами пропорционально­го представительства политологи или исследователи общественного мнения получают множество данных, фиксирующих изменения первоначальных партий­ных предпочтений избирателей, но они игнорируют вторичные и последую­щие предпочтения, так как это непосредственно не влияет на состав полити­ческой элиты, которая будет контролировать правительство. Не обязательно соглашаться с М. Фуко, утверждавшим, что государство — это «мифическая абстракция, значение которой значительно меньше, чем полагают многие из нас» (Hoffman, 1995, р. 162), для того чтобы увидеть неизбежную ограничен­ность столь узкого институционального подхода.

В качестве еще одной модернистской черты, свойственной исследованиям политического поведения, можно указать их доверие к сверхполяризованным антиномиям и ложным дихотомиям. В частности, для электоральных исследова­ний характерно стремление выражать сложные теоретические идеи в виде наи­меньшего общего кратного для удобства проведения эмпирических тестов. В этом кривом зеркале избиратели оказываются либо «рациональными», либо эксп­рессивными, установки по проблемам либо «реальны», либо отсутствуют, ак­торы либо имеют «полную» информацию, либо не имеют ее вообще, а действу­ют они в четко выделяемом «рыночном» или «политическом» контексте (Вгеппап, Lomansky, 1993) и т.д. Принимая во внимание несовершенство вопросов, неиз­бежную двусмысленность языка, изменение «рамок» вопросов в соответствии целями исследования или внешние перемены политической среды, во многих случаях трудно понять, как должен отвечать на эти вопросы человек с ясной позицией? Рассмотрим, например, панельное исследование 900 британских из­бирателей 1987 г. (Heath, McDonald, 1988). Анализ данных привел ученых к выво­ду, что за период с 1983 по 1987 гг. избиратели их выборки стали более «последо­вательными» в своей партийной идентификации (дихотомизированной на «кон­серваторов» и «всех прочих», хотя в 1983 г. число партий составляло 2,9), чем в своих установках по отношению к национализации и приватизации. Допустим, какой-то избиратель поддержал приватизацию дорогостоящей телефонной сис­темы (проводившуюся в 1983 г.), но был против приватизации хорошо нала­женной газовой промышленности 1985 г. и надеялся получить доход от прива­тизации крупной электрической компании (предполагавшейся в 1987 г.). Разве это означает, что избиратель «непоследователен»? Да, но только при очень странном или ограниченном взгляде на мир. На таком уровне обобщения иссле­дователю просто невозможно судить о том, как интерпретировать ответы лю­дей, он может только загонять их в надуманные и искусственные рамки своих критериев. В таких обстоятельствах неясно, к кому более применима критика И. Шумпетера — к избирателям или к исследователям, изучающим их².

² Приведем знаменитую фразу Шумпетера: «Как только типичный гражданин попадает в политическую сферу, его умственный уровень падает. Он спорит и рассуждает в такой манере, которую сам бы назвал инфантильной в области своих реальных интересов. В поли­тике он снова становится примитивным» (Schumpeter, 1987, р. 262).

Таким образом, модернистский характер исследований политического по­ведения прослеживается по многим направлениям. Он заметен в предположе­нии широкой трактовки демократизации, в сверхобобщенности выводов, в приоритете количественных исследований, основанных на опросах, в мониз­ме исследовательских методов и маргинализации социальных меньшинств, в поисках единого оптимального алгоритма решений, в «инженерной» трактов­ке знаний, в признании системной природы развития познания, в сверхполяризованных антиномиях.

Дата добавления: 2015-08-03