Глава 27. — и я просто не мог к ней простучаться

… — и я просто не мог к ней простучаться! Она всецело была поглощена какой-то мыслью о… О чём?! Овладевшая ею временная рассеянность и какое-то внутреннее беспокойство при абсолютной сосредоточенности на главном вызывали во мне искреннее неподкупное любопытство: что?! Что вдруг такого невероятно-непредвиденного в мире случилось, что могло вывести её из равновесия?

— Ты едешь в Багдад?…

— На неделю всего лишь…

Но мог ли мой отъезд на какую-то неделю в какой-то Багдад так ошеломить мою Тину? Никогда!

— Я — с тобой!

Да-да, как же, как же!

— Там, между прочим, стреляют.

— Стоп, — восклицает Лена, — теперь — стоп!

— Что ещё?! — возмущаюсь я.

— Ты нашёл её? Вашу Тину?..

Ха! Нашёл! Ха!.. Ты бы видела!..

— Слушай же, слушай!..

Лена аж вздрагивает от моего «Слушай!».

Молчит.

— Никакая война, — продолжаю я, — никакие громы и молнии, ни землетрясения и цунами не в состоянии остановить Тину, если ею принято решение. Решительно — ничто!

Это я уже понимал: она не отвяжется! Но это не та привязка, которая… Ей вдруг понадобился её Багдад! Я же — просто оказия. На меня можно положиться, можно-можно… В дороге, в пути… Вдруг понадобится… В конце концов, среди нас я — мужчина, а не шкаф, и меня не надо таскать за собой как мешок с…

Я это уже понимал: я обречён! Меня настораживало вот ещё что: женщина за рулём…

— О’кей! — я был просто припёрт к стене!

— Машина — априори моя! — заявила Тина.

На твоей, так на твоей.

— Значит, нашёл! — утверждает Лена.

Пауза.

— Мой рюкзак, — говорит Тина, — держи!

— Ого! Что там у тебя?

Тина не отвечает, но я слышу: «Всё, что мне может понадобиться!».

Съестные припасы, дрова, палатка, спальные мешки… Всё это экспедиционное барахло я взял на себя. Фонари, топорики, ножи, спички, карту местности…

— Не забудь соль, — напоминает Тина.

Я же не ребёнок! Какой же плов без соли!

— Ты, — восклицаю я, — моя соль!

Радуюсь? Конечно! С Тинкой-то веселее!

— Ты — соль земли! — улыбаюсь я.

С нею не только веселее, на неё можно положиться: дорога есть дорога. До сих пор все наши совместные поездки убедили меня в том, что, когда она за рулём… И уж если ты соль… Не дашь мне испортиться.

Первые дни, сидя рядом на пассажирском сидении, я прям хватал её за руки: ты куда?! Левее!.. Тормози же!.. Лез носком левой кроссовки к педали тормоза… Она просто остановила машину и заставила меня пересесть на заднее сидение, пристегнув ремнём, как ребёнка.

А вскоре я мог уже даже спать на ходу.

Всё это меня веселило. Воспитательный процесс! И притирка. Мы же с Тиной знакомы едва-едва! Наш пуд соли ещё ждёт нас. Видимо, поэтому она и напомнила мне о ней.

Пива! Не забыть пива — вот тревога!

И само собой разумеется — наша камера-сканер! Запасные батарейки, аккумуляторы, телефоны, ножи… Ножи — Тинкина страсть! Однажды я был свидетелем, как она…

Впрочем, не в этом дело. Мы ведь едем не упражняться в метании, цель экспедиции ясно прописана у нас в голове: лоно цивилизации, место силы! Силищи! Нам позарез понадобилось поле этого места, этой силы! Есть ещё порох в пороховницах? И если есть…

— Женщина на корабле, — ухмыльнулся Жора, — сам знаешь…

Я промолчал.

— Зачем ты её берешь?

Я не собирался отвечать: решено!

Так вот, мы надеялись, что это биополе подарит нам ещё один шанс напитать наши клоны… И самим пропитаться!

Вавилон!..

Вавилон завладел Тиной, как… Одно только это слово выветривало из неё всю её демократическую сдержанность, превращая её в ураган, в смерч, даже в смерч.

В царицу! Не меньше!..

У меня не было выбора… Мы выехали до восхода солнца. Тина за рулём.

Вы бы видели её глаза, её губы, когда она говорит:

— … сделать несметное количество кирпичей и затем обжечь их и сегодня нелёгкий труд, а для тех, кто нашёл в земле Сеннаар равнину для строительства башни высотой до небес…

Само собой разумеется, что счастье без труда для Тины — не счастье! Но для того, чтобы убедиться в этом не обязательно надо переться в Багдад. Нынешний Багдад — это ад. Ад кромешный!..

— Багдад прекрасен! Не обижай мой Багдад, — полоснула меня взглядом моя спутница, — здесь каждая пылинка бесценна.

Отсюда до Вавилона рукой подать…

Какое же это наслаждение — после жаркого свиста и воя палящего ветра, после тряски и грохота камней по днищу машины окунуться в тихие прохладные воды седого, измученного временем и до сих пор величавого Тигра! Точно так же здесь, возможно, плескался и Гильгамеш! Или Навуходоносор. Или даже Хаммурапи со своей Семирамидой.

— Аметис, — восстанавливает справедливость Тина, — её звали Аметис!.. Неееуч!.. — поёт она, фыркая и с визгом взбивая воду вокруг себя.

Она резвится как ребёнок, ныряет, выпрыгивает из воды…

Прекрасно!

Я не мог налюбоваться. Никто бы не мог!

Прекрасный прожит день! Дальше выехали, когда тени уже вовсю поползли. И, конечно же, говорили о Боге. Молчать было просто невмоготу.

— «… и сделаем себе имя, — читаю я, — прежде, чем рассеемся по лицу всей земли… На всей земле был один язык и одно наречие...».

Я смотрю на Тину: что она скажет про язык и наречие? Она говорит:

— Ты разницу между языком и наречием понимаешь?

— Вот, — говорю я, тыча ей сияющим как большой светлячок aйфоном, — тут так написано.

— Хм! Писаки…

— Зачем было пыжиться с этой башней. Это ж сколько кирпича пошло на её строительство?

— Восемьдесят пять миллионов, — невинно округляя глаза, сообщает мне Тина.

— Сколько?! Это же…

У меня перехватывает дыхание.

— А какие вереницы рабов таскали его до самого неба! Или рабов тогда ещё не было и в помине?..

— Рабы? Рабы всегда были и будут. Разве вы и сегодня не рабы? — спокойно, как о само собой разумеющемся факте, поясняет Тина.

Я, поражённый, молчу.

— А в те времена были уже статьи, защищающие рабовладение. Но и рабов! И наказания: за пособничество бегству рабов — смерть!

— Надо же!

— А ты знаешь, что существует несколько преданий о Башне? И что согласно одному из них башню строили не в форме перста, а в форме зиккурата. Это не спиралеобразный перст, как любят изображать историки и художники. Это пирамида без верхушки. Наверху — площадка со святилищем. Как у майя. Видишь, как все переплетено? Но зиккурат не строили из кирпича. Значит?.. Ну?.. Было две башни.

Две, так и две…

Жора был против нашей поездки. Я вдруг вспомнил, как он предупреждал:

«Там смертельно опасно! И с Тинкой, знаешь…».

Но не упадёт же этот вавилонский кирпич мне на голову! А с Тинкой — я знал: надёжно! Жора, конечно, волновался за Тину — неблизкий путь, да и места пустынные… И война, и война… Мин насыпано, как звёзд на небе…

Бабах — и в дамках!..

— «… вот один народ, — снова читаю я, — и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать… сойдём же и смешаем там языки их…».

— Зачем ты мне всё это читаешь? Я до стёклышка знаю всю эту историю с языками, — выпевает мне Тина, искусно объезжая трепыхающийся пластиковый пакет. — Вы и тут наследили. Признаки вашей цивилизации, однако, — возмущается она.

Откуда же мне знать, что ты знаешь?!

— Развлекаюсь, — язвлю я, — И развлекаю тебя. Ты же не дашь мне порулить?

Тина не слышит. Делает вид, что не слышит!

— И вообще я за рулём молчу, — затыкает мне рот.

Вскоре я это пойму — она пропускает мимо ушей то, что считает глупостью.

— Потому, что думаю, — не отрывая глаз от дороги.

Я закрываю книжицу, откидываюсь на спинку сидения, мы молчим. Ладно, думаю я, не хочешь слушать — не надо. Я же не только тебе читал, мне и самому было интересно. Подремлю хоть… Глаза устали… Ну, и дорога — стиральная доска! Собственно, никакой дороги и нет — пустыня!

И теперь ясно, что оказией-то оказывается не Тина, а я! Я — в оказии!

Мне удаётся на пару минут прикорнуть… Протираю глаза… Я слышу:

— " как можно спать на такой дороге..."

Я? Сплю?!

Не могу взять в толк, мне ли она это говорит.

— Тебе, тебе, — уточняет Тина, — не спи… Нельзя спать на такой дороге — голову расшибёшь.

Её возмущает и то, что я не всегда…

Да ты же сама не даёшь мне проходу! То тебе дай Бермуды (что если рядышком Атлантида?), то Антарктиду (где-то там вход в параллельный мир) или Стоунхендж, или Конарак, то ли даже Кайлас…

— Расскажи про Кайлас, — просит Лена.

Успеется.

Не далее как неделю назад мы вернулись из Мачу Пикчу…

У неё, видите ли, свои взгляды на инков. Да, пожалуйста: уточняй свои взгляды, выверяй, сопоставляй, развивай…

То ей подавай пещеры Кумрана!

Ну, какие могут быть новые взгляды на эти допотопные свитки ессеев?!

Я включаю приемник. Туристическая компания с нелепым названием «Сизиф» заманивает красотами пирамид.

— Пирамиды, — цепляюсь я за возможность порассуждать, — пирамиды — конечно! В пирамидах, как в капле воды… Надо отдать должное и Хеопсу, и Хефрену…

— Ты это во сне?

— С тобой разве уснёшь! — бурчу я.

— Where were we? — спрашивает Тина.

Ты спроси, где мы с тобой только не были!

Теперь вот Вавилон!

Даже не верится, что мы несколько часов назад купались в водах Тигра. Вполне допускаю, что эти воды помнят и царицу Савскую, а возможно, и царя Соломона. Наверняка они тут уединялись в тени кедров, чтобы решать свои царские дела.

— «… и рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город (и башню). Посему дано ему имя Вавилон…».

— Почему? — спрашиваю я.

Тина за рулём — молчун. Она снова делает вид, что не слышит меня: песок есть песок. А о чём она думает, когда не слышит меня?

Иногда она напевает.

Я закрываю все окна джипа, включаю кондиционер. Мне кажется, мы не едем, а едва ползём.

— И это — дорога? — спрашиваю я. — Хочешь, поведу я.

Тина косится на меня, хмыкает. Она только сбавляет скорость и тот же час снова давит на газ: нельзя тормозить! Впечатление такое, что Тина выросла из этого моря песка!.. Эх, как лихо она управляется с джипом! За нами — густая серая стена пыли!

Вой ветра.

Мне достаточно и жары, и этого белого солнца, и этой пыли, и… Хоть в платок кутайся!.. Мы и кутались.

За время нашего недолгого знакомства (каких-то дней триста, по сути — считанные часы!) я твёрдо усвоил одно — Тина… Она… Ей… С нею…

Это слово, которое я выискиваю в сейфах собственной памяти, чтобы назвать Тину Тиной так истоптано, истерзано, издёргано, обветшало и сплющено…

Всё земное с нею — померкло… С тех пор, как она однажды произнесла своё беспрекословно-безаппеляционное «у тебя же совсем нет людей!», я, не переставал думать об этом. Признаюсь: я был ошарашен. Она просто вставила мне по спичке в каждый глаз: присмотрись!

Как так «нет людей»? Каких ещё людей? Их полным полно! А Жора, а Юля, а Юра, а…? Их уже столько… От них просто…

— Да нет, это же… Это не… Ты для кого строишь свою Пирамиду?

Хм! Разве до сих пор это не понятно? Для них же, для всех, для людей! Для всех этих убогих и сирых, и слепых, и горбатых…

— Нет! — Тина, точно клинком, срезала мой ответ. — Для себя!..

— Хох! Ну как же?!

— Гордыня, серая гордыня завладела тобой… Тобой и твоими жорами и юрами, и юлианями…

Она улыбнулась:

— Это же видно и без очков! В самом деле, я советую вам…

Вот с этих самых «я вам советую», я и поплёлся за нею… Прилип, прикипел… Как за сталкером. С каждым шагом, разбрасывающим для меня свои гайки с тесёмками — сюда можно! А сюда — ни-ни! Я не мог объяснить себе этот безмятежный порыв лягушонка, беспрепятственно и настырно лезущего в пасть этой змеи. Да-да, именно — сталкер! Именно — в пасть! Она играла со мной как кошка с мышкой. Блестя своими ореховыми глазами… Котяра! Да, было в её повадках что-то кошачье, цепляющее, не дающее передышек. Она словно сбросила меня в эпицентр минного поля — иди! И я посмотрю, что с тобой будет с первым твоим шагом. Без меня! Вот я и… прилип! А как же — шаг влево — огонь, шаг вправо — и крышка. Она не давала мне права на ошибку. Aut — aut! (Или — или, — лат.). Что значил этот её «aut» к тому времени я уже себе представлял — строжайший порядок и беспрекословное доверие её словам и поступкам. Подчинение, примус? Нет! Доверительность и, если хотите, — почитание. Ага! Она требовала почитания. Это даже было не требование, а предложение, но жёсткое, если не жестокое предложение. Стиль отношений! Из тех, где le style c’est l’ame (стиль — это душа, — фр.). Стиль — как порядок вещей! Вот — порядок!..

Я, как любой нормальный мужчина, в поисках той или иной степени свободы, пытался выскользнуть из-под её жёсткой опеки. Я же не какой-то там подкаблучник!

— Иди, — просто предоставила она мне право выбора.

Оставив меня, я понимал, на минном поле.

Но вы бы видели эти глаза!.. Так тигрица смотрит на жертву. Не на ту, которую хочет запугать, но на ту, у которой нет выхода: я хочу есть!

Я ещё трепыхался: никакая я тебе не добыча! Тина только хмыкнула.

— Своё решение я тебе сообщила. Разборок больше не будет. Я переверну эту страницу…

— А моё право, моё право на ошибку?! Нельзя же без права, без права и правил!

— … без разборок и предупреждений, — ясно заявила Тина, — dixi (я сказал, — лат.).

Конечно же, для меня это был шок. Вот такой она мне предложила стиль сотрудничества: le travail est un frein (труд — это узда, — лат.).

Мой отпор, сопротивление и нежелание быть подмятым, ломка моих внутренних установок касательно свобод и мужского честолюбия не возымели никакого видимого действия, хотя я и предпринимал попытки вырваться из этой узды. Тина только щурила свои редкие в мире орехово-зелёные роковые глаза и уже даже не ухмылялась.

— Но своими правилами и напоминаниями о том, что я время от времени допускаю промахи, ты просто добиваешь меня, говоря горбатому, что он горбат.

— Не спекулируй своим горбом — просто выпрямься, выпрямься!..

С тех пор…

Dura necessitas! (Суровая необходимость! — Лат.) — признал я. Добавить нечего!

— Скажи мне, — спросила она, — что является действительно ценностью в твоей жизни? Мерилом успеха?

Я, помню, что-то промямлил, мол, вот эта сиеминутность, а успех — пучок сена перед носом…

— Осла? — уточнила Тина.

Я даже не кивнул в ответ. И не дал себе труда сформулировать своё представление об успехе.

Разговор, содержание которого я передаю лишь вкратце, тогда чрезвычайно меня потряс! И оживил, и оживил: у меня появилось второе дыхание! В самом деле — я вдруг почувствовал в себе избыток энергии, прилив свежих сил… Я выпрямился!.. Выпрямился!.. И вот…

Cest la vie (Такова жизнь, — фр.).

Я спрашивал себя, верно ли я определился с ценностью собственной жизни и с кем я хочу разделить свой успех?

«…и никогда в твоих карманах не заводятся деньги — потому что там по пять дыр в каждом — для каждого из пальцев, и не задерживается там звонкая монета. Зато так приятно, когда она звучно падает на асфальтовую шкурку и катится, щекоча его грубую спину... И люди смеются, и находятся такие, кто поднимает копеечку и бежит следом. "Вы обронили..."
Я не обронила... Я посеяла...».

Вот — успех: «Я посеяла…»!..

И молчание, и молчание… Как принцип поведения. Никаких пояснений! Молчание даже самому себе, для себя и в себе!

Вот вершина успеха!

И вот ещё:

я твоя глина. тела кувшин. женственно крУглы формы.

мёдом наполни или вином — тело запомнит.

Вдруг вот именно эти строчки пришли мне в голову:

пела в ладонях, горела в огне, стала ль прочнее?

срочно мне силу ветров и стихий, слов панацею.

Пела в ладонях…

Моя глина? Я прикрываю веки, чтобы лучше рассмотреть это тело, наполненное и медом, и вином, тело, которое запомнит… Я за то, чтобы оставить хорошую память!

срочно мне — в почту твоих голубей. почерк непрочный строчек.

О, Господи! Какое блаженство этот «Строчек непрочный почерк…»

мне обещает волшебный трофей армия одиночек.

мне обещают — только примкни — славу, карьеру, звание.

Это и есть ваши хваленые мерила успеха?! Да идите вы в ж… со своей славой и своими званиями!.. Я вот что скажу вам: я выбираю… Собственно, зачем же выдумывать?! Вот вам:

я выбираю сонный Берлин. кофе и утро раннее.

я выбираю — не выбирать, если с тобой вместе.

голуби Генуи. зимний Монмартр. Краков воскресный.

мир разноцветный лохматым ковром под ноги брошен

Welcome! — Willkommen! — Bienvenue! — Так! — Панов запрошам!

А если еще и с Тинкой, то «явыбираю — не выбирать»! Если с Тинкой! Если она — моя глина! И если этого тела кувшин до краев наполнен… Переполнен!.. живой влагой жизни… Пей — не хочу!.. Я выбираю кофе… и утро раннее… Голуби Генуи… Зимний Монмартр… Welcome! — Willkommen!..

Мне даже пришло в голову — мужчина! Странно, странно всё это… Я не понимал: при чём тут половая принадлежность?

А кто я для неё?!

Тина как-то произнесла мимоходом, что… Собственно, это уже не имеет никакого значения.

Джип аж вибрирует под ударами встречного ветра! Как парус.

— Ты не могла бы ехать помедленнее, — прошу я, жуя орешки, — того и гляди…

— Не волнуйся, — говорит Тина, — всё под контролем! Воду передай.

Да уж, контроль что надо!

Отвинтив пробку, я даю ей пластик с водой. Она пьёт, не сбавляя скорости, отдаёт мне воду, я тоже делаю пару глотков. От этих орешков першит в горле.

И вот же не лень ей тащиться на другой край земли, чтобы показать мне, незрячему, её глазами… Я это утверждаю: ей не лень! Я даже не знаю, знает ли она, что такое лень!

Так кто же я для неё?

«У вас нет людей»!.. Надо же!..

Каких-то около ста километров — и мы в столице Вавилонии! Баб-илю — значит «Врата Бога». Хорошенькие врата — пустырь, песчаные холмы, редкий кустарник… Хорошо Бог устроился! Тук-тук, можно к Вам, Боже?

Руины Бабилона…

«Хаммурапи завоевал Шумер и стал властелином Шумеро-Аккадского царства… Он провёл важные реформы, подчинил себе храмы, упорядочил сбор налогов и создал единую судебную систему. Законы Хаммурапи стали…».

— И где теперь эта важность? — спрашиваю я.

Тина не отвечает, рассматривает карту города, которого нет.

— Помоги мне, пожалуйста, — просит она, — подержи карту. И перестань грызть! Как суслик!

Меня просто поражает её «Помоги мне…»! Я ещё ни разу не слышал, чтобы Тина просила меня о помощи! Ни меня, ни кого бы то ни было. Её «Помоги мне…» — как песня, как трель жаворонка…

А всего-то и надо — подержать край карты, парусящий на ветру.

Да, пожалуйста!..

Я сую пакетик с орешками себе под ноги.

«…город был хорошо спланирован, улицы пересекались под прямым углом, а дома построены из сырцового кирпича, а фундамент из обожжённого…».

— Город как город, — говорю я.

«Затем были касситы, которых сменила династия Иссина с Навуходоносором, которого победил ассириец Саргон второй, построивший у южной цитадели Вавилона стену с круглой угловой башней и надписью: К Мардуку! Великий Господин, божественный создатель, который живёт в Эсагиле, Господин Бибиля, его господин; Саргон, могущественный царь, Царь земли Ашшура, царь всех. Правитель Бабиля, царь Шумера и Аккада, кормилец Эсагилы и Эзида”».

Сколько же их тут было! Царили! Ни стены, ни надписи…

«Сын Саргона Синнахериб полностью разрушил город и повернул на него воды Евфрата, чтобы смыть с лица земли».

— Ну и жарище, — ропщу я.

Тина снова не слышит меня.

Думает? О чём можно думать, когда того и гляди можно завалиться на бок или загрузнуть по самые уши в песке?!

— Вечером будем купаться в Евфрате, — произносит она. — Доживёшь?

А что остаётся?

— О чём ты всё время думаешь? — спрашиваю я.

И этот мой вопрос она подшивает в папочку к глупым. Подшивка толстеет.

«Его наследник Асархаддон восстановил и перестроил город. Был построен и знаменитый зиккурат — Вавилонская башня».

Мы идем к великолепным развалинам. Перед самым входом Тина останавливается и жестом останавливает меня:

— Я хочу показать тебе мой Вавилон… Смотри. Слушай сердцем. А теперь-замри! Перед тобой врата Этеменанкис. Входи…

Я шагаю меж двух останков — бывших столпов Великих врат и пытаюсь проникнуться величием этих развалин….

— Вот, — говорит Тина, — зиккурат!

— Что «вот», — спрашиваю я, — где?

— Да вот же! — Тина гладит руками оплавленный неведомой силой и слизанный временем кирпич и вдруг прислоняется к нему щекой. — Здесь мой дом… Здравствуй!..

Она с непередаваемой нежностью гладит раненные стены, которые, кажется, замирают и сладко урчат под её ладонью. Захваченный её порывом и я подхожу к стене, прислоняюсь щекой. Не отнимая щеки и ладоней от стены, Тина смотрит на меня. Говорит:

— Город греха и разврата? Враньё! Никому не верь… Это был Город Богов!

А мне вдруг пришли в голову строчки из Библии: «…пал, пал Вавилон, великая блудница…».

— В нем, — продолжает Тина, — было столько святилищ и храмов, сколько нет до сих пор ни в одном городе мира. Мардук, Иштар, Нергал, Адади… земных божеств было около трех сотен и небесных — шестьсот. А сколько алтарей! Ты можешь себе это представить? Такое, конечно же, нужно было сравнять с землей, чтобы построить храм Бога Единого.

Она лишь на миг умолкает…

— Вот так… — повторяет она и прикрывает веки, погружая себя в те жаркие, плавящие даже каменные стены, суровые дни… И я тоже прикрываю веки, погружаясь вместе с нею. Такого душевного трепета, такой ласки и неги я давно не испытывал.

Индикатор биополя (я жужжу камерой) сперва был малиновый, а теперь — тёмно-синий… индиго… даже фиолетовый…

Затем я вижу, с какой невероятно-немыслимой нежностью она своими хрупкими, но и крепкими пальцами, пальцами лекаря, прикасается к зияющей ране стены… И, о чудо! — рана вдруг перестаёт кровоточить и затягивается на глазах… Даже боль уходит!.. А рана ластится и… урчит, заживая, под ладошкой Тины… И бинты — не нужны! И никакие самые белые-белые, самые что ни на есть престерильные бинты… Не нужны! Не нужны не только бинты, но и мази… Ни мази, ни примочки, ни спиртовые настойки с присыпками и примочками…

Даже никакие подпорки! Время повернуло вспять!

Ран как не бывало! Я вижу теперь это собственными глазами!

Стоит стена! Стеной!

Тина — лекарь!..

Экран сканера трепетно мерцает… Мириады… Переливы… Это надо видеть!.. Полевые цветы на лесной поляне… Ни единой чёрной полосы, ни единой крапинки… И нет серого, нет такого привычного серого… Нет! Совсем нет! Периметр — нежно-жёлт…

И конечно, запахи, её запахи… Я как конь расширяю ноздри, шумно тяну в себя эту негу, этот дурман… Закрываю глаза… Чтобы не сойти с ума… Чтобы не сойти с ума, я закусываю нижнюю губу, чтобы болью избежать умопомрачения. Полный транс, катарсис, абсолютная абстиненция…

Тина — как наркотик!

Прихожу в себя, открываю глаза…

— Не упади, — Тина держит меня за локоть.

— С чего бы? — молодцевато подбочениваясь, пытаюсь освободить руку от её крепких пальцев.

Удостоверившись, что со мной всё в порядке, она даёт мне волю.

И я ещё раз припадаю к стене щекой.

В знак благодарности!

За что, собственно?!

Я не ищу ответа и на этот вопрос: Тинка — вот ответ! Если Тина так… Если она с таким трепетом и пиететом… Да-да, с таким пиететом…

«…пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы (Откровение, 18,2)».

Откровение!..

«И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её» (Откровение, 18, 3).

Ну, совершенно так же, как и сейчас!

— Это мой Город Богов! — повторяет Тина.

Она делает шаг вперёд, выпростав свои божественные руки, словно в попытке объять всё это царство земное… И небесное, и небесное… Долго смотрит на меня и затем вдруг говорит, говорит… Не прерываясь:

— …и Вавилон будет грудою развалин, жилищем шакалов, ужасом и посмеянием… Без жителей… Как взят Сесах, и завоёвана слава всей земли! Как сделался Вавилон ужасом между народами!

Я слушаю… Сколько же скрытой боли в её голосе!

Она стоит среди развалин осыпавшихся стен Великого Вавилона, стоит с неистовой грустью в глазах, произнося, как заклинание только эти два святых слова: «мой дом… мой дом… мой дом…». На ласковом незнакомом мне языке.

Непостижимо!

Видеть это — жить мертвым! Я сажусь на валун, закрываю глаза… Её голос, словно голос пустыни… Кто был в пустыне, тот знает, тот помнит этот голос правды, идущий сквозь века и века…

Манит ветер пустыни – иди, иди,

Там такие красавицы – мед и яд

Там, за сотым барханом, что впереди

Есть оазисы счастья. Так говорят.

Говорит мне пустыня сухим песком,

Мне танцует пустыня седой мираж…

Кто с ее выкрутасами не знаком

Тот отдаст ей и душу…

Тина на секунду умолкает, смотрит на меня, улыбаясь и, уверенно кивнув, добавляет:

И ты отдашь.

Она закрывает глаза и делает глубокий вдох…

Солнце путается в её огненных волосах и стекает по раскинутым навстречу рукам. Она вся словно из золота — царица!

Вот же, вот же успех!..

Крошечная группка туристов обступила Тину. Они уставились на неё, как на живую реликвию! Как на маску Тутанхамона! Золото, золото… Море золота!..

Да — золото!

Защёлкали фотоаппараты, зажужжали кинокамеры…

Тина отвернулась. Мы отошли в сторону. Её губы что-то шептали… Я едва мог уловить:

— Я и сейчас слышу их вопли, — проговорила она и добавила, — если ты способен это понять…

Я не понимал, что я должен понять. Смог лишь кивнуть — понимаю.

Вечером она не проронила ни слова.

Чтобы отвлечь её, я читаю вслух из глянцевого буклета:

«Было перестроено все: Эсагила — храм Мардука, зиккурат Этеменанки, храм Эмах в цитадели и более древний храм Иштар на Меркесе… Были вырыты каналы и построен первый каменный мост через Евфрат. Одним из семи чудес древнего мира считались висячие сады…».

Всё это можно было прочитать и в Москве, и в Майями, и в Питере, и даже в какой-нибудь Хацапетовке, сидя на завалинке… Но здесь!.. Когда под ногами земля, которая помнит и знает все эти имена!.. Здесь, где…

Меня просто бросает в жар.

«В греческий и парфянский период оставшиеся от древности царские постройки начали разбирать на материал для нового строительства, и это продолжалось веками, пока от города не остались руины».

— Вот, — говорит Тина, — руины… Хранящие счастье труда и надежд.

Я стараюсь уяснить себе, в чём же, собственно, это счастье труда.

— Вот отсюда-то мы и пошли по дороге жизни…

Сильно сказано: «мы пошли!».

Кто это — вы?!

Единственное, что меня тяготит — её страсть к этим развалинам, под которыми погребены груды жизней, ушедших в песок.

Это была совершенно сумасшедшая идея — Вавилон!

Пришла восточная ночь… Звёзды — как россыпи золотых монет по небу…

Мы сидим на берегу Евфрата…

— Ты будешь купаться? — спрашивает Тина.

Бррррр… Холодина ведь жуткая!..

Она сбрасывает с себя все одежды и в полном свете луны кажется сказочной феей… С распущенными рыжими волосами, со светящимися, как у кошки глазами…

Бррррр…

Не дожидаясь ответа, она, как светлый клинок, входит в чёрные воды реки и мягко исчезает в темноте. Воцаряется щемящая тишина. На воде только блики лунного света… Только жуткая звенящая ждущая тишина… Весь мир превращается в ожидание… Чуда! Чуда!.. Мы все ждём только чуда, ибо только чудо в состоянии вызволить Тину из плена этих чёрных зловещих всепоглощающих евфратских вод…

Чудо случается через минуту:

— Э-гей, где ты там?!. Сюда, я здесь!..

Мысль о говорящих её языком крокодилах просто трясёт меня.

— О, Боже, — взрывается Тина на всю свою Месопотамию, — как же хорошо! Просто здорово, здорово!..

Затем я слышу только плеск, только сумасшедшие всплески… Так резвятся только те, для кого вода — родная стихия… рыбы… прыткие рыбины… юркие дельфины… дельфинихи… и русалки, и, конечно, русалки…

Вскоре она выходит в лунном сиянии — нимфа… Богиня…

Боже, да на ней ни единой ниточки, ни волоконца — Тина Евфратская!..

Я спешу к ней с белой, как снег, махровой простынью…

— Спасибо, Рест, мне не холодно…

— Жарко? — спрашиваю я.

— Ага… Жарко…

Вот он — успех!.. И великая ценность!..

У меня, что называется, глаза просто валятся из орбит! Ведь — брррр…

Но где моя камера, где мой сканер? Это обязательно надо запечатлеть! Вот — Чудо!..

— Есть хочу, — говорит Тина через минуту, кутая-таки себя в мою простыню и усаживаясь на камень, — доставай свою самобранку…

Теперь я спешу к машине за припасами…

— Хорошо бы, — слышу я, — костёрчик небольшой смастерить…

Да это мы мигом!

Потом я любуюсь, как Тина — женщина в белом! — устроив себе стол на валуне, ест, отламывая по кусочку то от хлеба, то от сыра…

Теперь глоток воды… И снова — хлеб… сыр… вода…

— Ты же хотела есть!

— А я что делаю?

— На вот… балык, рыба, окорок… есть язык, треска… Будешь?..

— Рест, я итак ем!

Я в полном недоумении:

— Но… Ты… Я… Как же… Я себе простить не смогу…

На это Тина только улыбается.

А я ем!.. Аааа… Я голоден! Ещё бы! Такое пережить!..

Я не перестаю жевать (наш стол просто завален едой!), а она, сделав еще пару глотков, отвернувшись, молча смотрит на восходящую луну. Время от времени бросает на меня короткий взгляд — наелся?

Я уже хлещу пиво. И ещё вот… последний кусочек… копчушка…

И еще глоток… И ещё…

Она веточкой ворошит угли костра, вздымая ворох весёлых праздничных искр, вдруг говорит:

— Помню там, у Великой стены… где мои племена-шатуны… разжигали огромный костёр…

Задумчиво смотрит на тлеющие поленья. Продолжает:

— … извивался под бубен шаман… ночь к костру приходила сама…

И ещё раз:

— …ночь к костру приходила сама…

Она повторяет это дважды, чтобы расслышал это не только костёр, но и я.

Ночь, костёр, дивная дева… Дивная!.. Дива!.. Чего ещё желать?!

— Ты бы съела чего, — всё ещё жуя, предлагаю я, — смотри — тут всего ещё полно, и рулеты мясные, и колбасы копчёные, и московская и еврейская, и охотничьи вот… балык… грудинка… А?.. А?! На, держи… Держи же!..

Теперь её чарующая улыбка в огненных бликах. Зрелище непередаваемое, неповторимое: Тина — огненная принцесса! Она смотрит на меня, но не видит — она смотрит сквозь меня, как сквозь стекло витрины… И не произносит больше ни слова. И вот уже без единого стона умирает наш костерец, тлеют угли, жар ещё теплится и если подбросить сухих веток или пучок прошлогодней травы (припасённый для моего осла!), можно поддержать жизнь и этого чуда, созерцая свою Диву, как Чудо…

Чудо говорит:

— Спасибо тебе…

А с первыми лучами солнца мы уже в пути… Мы спешим, Тина за рулём, скоро Новый год…

— Тринадцатый разлив Нила, — говорит Тина, — надо успеть…

При чём тут Нил и его тринадцатый разлив я не спрашиваю.

— Две тысячи, — уточняю я, — две тысячи тринадцатый!

— Конечно, — соглашается Тина, — ровно две. И ещё две! Вот тебе и четыре!

— Что — «четыре»? — спрашиваю я.

— Четыре тысячи тринадцатый — год рождения одной из моих прабабок…

К Новому году мы как раз успеваем… У нас даже есть в запасе …

— Вот, собственно, и вся Вавилонская башня. Месопотамия, Тигр, Евфрат…

Что дальше — Нил?

Я уже не задаюсь подобным вопросом — Нил так Нил!

— Как скажешь, — говорю я, — тебе лучше знать.

— Я знаю, — говорит Тина, — да!.. Лучше!

Её уверенность меня просто испепеляет!

И вот я должен признаться себе: я строю свой Храм, свою Пирамиду! Для Тины! У меня просто нет выхода: для Тины! Вот тебе и вся ценность жизни, и успех, и, конечно, успех! Формула успеха — adaras! (у алтарей! — Лат.).

Ад!..

Да-да, именно: услада этого ада — стопроцентный и неопровержимый успех!

Мог ли я тогда представить себе, что Тинка, что её геном… Да ни коим серьёзным образом! Да ни-ни…

К концу года я предпринимаю решительный шаг!

— Что это? — спрашивает Тина.

— Сирень!

— Сирень?!

— Сирень!.. — произношу я, — с Новым годом!

Тринадцатый-таки разлив Нила…

Правда, через бесконечное число лет и тысячелетий. Так повелось, что пришёл тринадцатый. Всё это не совсем понятно… И что же!

«Я учусь говорить на понятном тебе языке… А не хватит согласных — давай перейдем на птичий… Я шумерскую клинопись писем отдам реке…».

Как это вам всем рассказать? И какие еще нужны архитекторы и конструкторы, чтобы возвести этот Храм?

Жора бы сказал: да пошли ты их…

«…клинопись писем отдам реке!..».

Нет уж, хватит с меня и Тигра, и Евфрата, и всех твоих Вавилоньих башен! Что-что — Нил? Теперь Нил?!

Опять эти тысячи разливов!!!

— Слушай, — говорю я на понятном всем языке, — выходи за меня!

Тина замирает. Потом разворачивается ко мне и спрашивает:

— Ты, действительно считаешь, что это — хорошая идея? Замуж! За… строителя пирамид!

Я киваю: замуж!

Мужчина! Фараон!

Я не знаю, куда девать свои руки.

Тина улыбается.

— Ты Хеопс, Хефрен или Джосер?.. Или Хуфу?.. Все пирамиды, друг мой, уже построены…

Я сую чужие мешающие мне свои руки в карманы куртки. Пальцы нащупывают мои любимые вездесущие орешки, но я не осмеливаюсь забить ими рот.

— Да нет, — говорю я, — такой ещё не было и в помине. Это будет…

И рассказываю то, о чём Тина даже представления не имеет… То, что невозможно вообразить… Я рассказываю… Я столько раз уже всем это рассказывал... Только не Тине. Об этом уже столько написано… Лекция нобелевского лауреата! Мир просто помешан на этом… Только не Тина…

Она смотрит на меня, улыбаясь, мол, разве может быть это мне (Тине!) интересно? Я киваю: конечно!..

И высвобождаю, наконец, свои руки из карманного плена, давая им сладкую волю, и теперь они — как крылья, отрывают меня от земли, придавая в полёте уверенности моим мыслям…

Тина восхищена!

А я рассказываю о силе духа, о золотом сечении, о значении чисел в нашей жизни, мол, ещё Пифагор… и о значении числа π и чисел Фибоначчи, о виртувианском мужичке Леонардо и о магнитных полюсах земли, которые уже едва держатся на ногах, и, конечно, о всеобщей глобализации, о глобальном потеплении и таянии льдов Гренландии… Ой, да ещё много о многом таком, о чём Тина даже не подозревает, скажем, о гонке вооружений, об освоении Луны и уже о борьбе за семейный склеп на Луне нашим олигархам, о планете-близнеце Глория (Нибиру!), преследующей нас по нашей орбите и спрятавшейся за Солнцем, наконец, и о том, что наши гены, наши гены…

— … и наши клоны, — настаиваю я, — не сегодня так завтра…

Тина просто очарована мной! Я же вижу!..

Наконец, о всепланетном финансовом кризисе… Да!.. Жуткие подробности… О закате, таки о закате Европы и китайском зареве… да, и Восток, и вот теперь Африка, да, мир даёт крен, и…

— И наша Пирамида, — я даже встаю на цыпочки, вскидывая руки к облакам, — вот-вот уже скоро возвысится и врастёт в небо… Прорастёт его…

Тина слушает с нескрываемым любопытством, говорит:

— Скажите-ка!..

— Да, — сверкаю я глазами, — именно!..

Она резким движением головы отбрасывает свою рыжую гриву назад, высвобождая свои прелестные чуткие уши. Чтобы лучше слышать меня!

— … да-да, — фонтанирую я, — и даже наш знаменитый коллайдер, — захлёбываюсь я, — который вот-вот уже обнаружит частичку Бога, которая организует нам маленькую черную дырочку, — убеждаю я, — такую маленькую-маленькую… С гулькин нос!

— С гулькин?

— Ага, — радостно киваю я, напоследок взмахнув руками-крыльями и затем мирно сунув их снова в карманы.

Вот, вот же, где ценность жизни: выходи за меня!

Жду.

Молчание.

Улыбка медленно сползает с Тининого лица. Ореховый взгляд тускнеет. Какое-то время Тина думает. Затем:

— Я уже была замужем. Такие, как я не меняют мужчин..

Я не в состоянии сообразить, что она сказала: как так не меняют?! Она сказала «была», так что ей мешает…? И кто такие эти «такие»?

Я смотрю на неё в полном недоумении. Слышу вдруг: «Рест, выпрямься!».

— Мы ещё вернёмся к этому разговорю, — говорит Тина, и сделав паузу, добавляет, — может быть… А сейчас — мне лень…

Леееееень? Тебе лееееень?!! Тебе снова лень?!!

Ах, какой музыкой звучит это её «Но мне лень…»!

Нет-нет — это просто немыслимо: лень… Ей, видите ли, лень!.. Мне же завтра, уже завтра… Человечество ждёт не дождётся!..

— … тебе, значит, леннннь! — ору я.

Тина не выносит ора. Она просто ждёт, созерцая меня, насмешливо щуря свои глазищи.

— Вот, — произносит она, когда я умолкаю, — это тебе.

И вложив в мою ладонь что-то прохладное, закрывает это моими пальцами.

— Потом посмотришь.

— Что это? — спрашиваю я.

И просыпаюсь…

Новогодняя ночь в разгаре! Я вздремнул на диване в соседей комнате…

— Ах, вот ты где, — говорит Лена, — давай выходи… Снова ты за своё — орёшь как резаный! Гостей полон дом! Нет только…

— Тины? — спрашиваю я.

— Как же, как же, — говорит Лена, — Тины, Тины… Тины нам только и не доставало…

Я встаю, шарю рукой по дивану, ищу на журнальном столике, на камине, на подоконниках, рыскаю по карманам, заглядываю под диван, даже сейф открываю…

— Что ты ищешь, — спрашивает Лена, — это?

Она подаёт мне мой телефон.

— Да, — говорю я, — спасибо.

Беру телефон и набираю Тинин номер… Гудки…

— Слушаю, — говорит Тина.

Господи, какой знакомый родной голос!

— Чем ты меня хотела удивить, — спрашиваю я, — что там у тебя в руке?

— Рестик, привет! Наконец-то ты объявился!.. Пропал весь…

— Ань, ты?

— Я — Юля! Дать Аню?

Да какую Аню?!

— Я перезвоню, — говорю я, — сейчас, понимаешь…

И бросаю телефон на диван.

Куда, куда я мог задевать эту Тинину штучку? Я же видел в её руке…

— А что вы там делали, в вашем?.. — спрашивает Лена.

— С кем?

— Ты всё время орал: «Вавилон, Вавилон!.. Башня…».

У меня даже начался тик века, левого.

— Где?

— Одевайся же, наконец, — просит Лена, — народ ждёт.

Где же эта Тинкина штучка?

— А где камера, где мой сканер?! Я хочу посмотреть…

Взглянуть на Тину!.. А был ли Вавилон?..

— В сейфе, — говорит Лена, — где же ему ещё быть?!

Вот такая Вавилония…

Хм, замуж!

А вы говорите — успех… Мерило, мерило… Какое мерило? Какой там успех?!

И где мои солёненькие к пиву орешки?..

Эх, гулять так гулять!..

Хм, успех…

Тинка — в сейфе!.. Ей не привыкать!

И теперь никуда не денется! Вот успех!..

— Но…

Лена в полном недоумении:

— Но как… Когда… Где ты её нашёл?!

Хм…

— Нашёл-таки?! — Лена не может сдержать себя от восклицания.

— Хм, нашёл… Ты же видишь! А как бы я… Я даже… Да! Конечно, нашёл!.. Мы же с ней чуть было не… Если бы не…

Лена просто берет меня за горло:

— Что?! Что вы бы с ней, если бы не…?!

Хм… Кто ж об этом рассказывает!

Если бы, конечно, не… мы бы уже…

Теперь — не потерять!..

Тинико ты моя, Тинико…

Я выбираю кофе… и утро раннее…

Welcome!..

Дата добавления: 2015-08-03