Глава 15. Когда и с Эйнштейном было покончено — яйцеклетка с его геномом была захвачена

Когда и с Эйнштейном было покончено — яйцеклетка с его геномом была захвачена эпителием очередной искусственной матки, и это был наш очередной успех — нужно было приниматься за Наполеона.

Я уже рассказывал, каких трудов нам стоило получить его биополе, мои походы к его гробу в Доме инвалидов, путешествие на Эльбу и остров Святой Елены. Аня напомнила:

— Ниточка, где твоя ниточка! Ты не потерял нитку из его мундира?!

Я не потерял ту ниточку, и она-то нас и выручила. Кроме того, нам удалось за кругленькую сумму купить на аукционе зуб Наполеона.

— Зуб? Какой зуб?

— Его собственный зуб, какой-то моляр… Я же рассказывал.

— Моляр?

— Да, кажется… Тем не менее, мы ухлопали тогда уйму сил и времени, но все же нам удалось раздобыть и волосяную луковицу с его лысеющей головы и воссоздать биополе. Ну и член! Я же рассказывал! Кстати говоря, клетки члена Наполеона, как и клетки фаллоса Ленина оказались самыми жизнеспособными. Мы гадали — почему?

— Хорошо бы нам, — предложил тогда Алька Дубницкий, — отыскать и ухо Ван Гога. У нас ведь ни одного известного импрессиониста пока нет.

— Хорошо бы, — сказал Жора, — но его ухо, говорят, съел Гоген. Они какое-то время враждовали, и вот твой Гогенчик со злости…

— Да ладно…

— Голову даю…

— Ухо гони, — говорит Алька, — твоя голова ещё пригодится!..

У нас еще оставалось время на шутки.

Одним словом, все было готово к воплощению наших наполеоновских планов, как вдруг клетки подняли настоящий бунт. Среди них начался повальный падеж. В стане своих, откуда ни возьмись, появились чужие, озлобленные и опасные клетки. Это как раковая опухоль. Клетки гибли десятками, несмотря на свою изначальную жизнестойкость, гибли сотнями, издавая радостные победные вопли, точно это были какие-то воины, вплотную приблизившиеся к врагу. Кто был их врагом, для нас было загадкой. Знаменитая формула успеха Эйнштейна (работа до седьмого пота и умение держать язык за зубами) теперь нас не спасала. Абсолютно исключалось, что информация о том, чем занималась наша лаборатория, могла просочиться за ее пределы. Об этом не могло быть и речи. А работали мы не только до седьмого пота — с нас сошло сто потов. Мы недоумевали и злились.

— Так действительно можно с ума сдуреть, — гневно сводя брови в тонкую черную молнию, бросила Ася.

Но подобные возгласы не принимались всерьез, и их авторы оставались безутешны. Тестирование на присутствие в культуральной среде мышьяка, которым якобы был отравлен Наполеон и, следы которого могли сохраниться в его волосах, не дало положительных результатов. Экспресс-диагностика других токсических ингредиентов, возможных загрязнителей среды, также ничего определенного не выявила. Все было чисто, как в спальне молодоженов. В чем дело? Откуда у клеток эта гибельная радость? Мы гнули мозги. Юра носился со своим ауромером от термостата к термостату, от флакона к флакону в попытке обнаружить хоть какую-нибудь специфическую изюминку, хоть ничтожный изъян, крапинку в изумительной красоты радужных сияниях, оплетавших контуры тестируемых клеток, но он был бессилен дать толковое объяснение обнаруженному феномену. Это была война миров на клеточном уровне. Был бы я Гербертом Уэллсом, Гарри Гаррисоном или хотя бы Василием Головачевым, я бы нарисовал такую красочную картину битв этих микроскопических гигантов, вооруженных самым старым и самым примитивным на свете оружием — молекулами стресса.

— Признанное абсолютное оружие — это лук со стрелами, — напомнил Эяль. — Гарри Гаррисон…

— А Роберт Шекли, — сказала Зина, — считает, что это какой-то там рот, пожирающий все живое: «Мне нравится спокойная протоплазма».

— А ты что, читаешь Головачёва? — с каким-то неявным презрением спросила меня Руся.

Я кисло улыбнулся, мол, заглядывал, мол, он столько книг написал.

— Макулатура, — констатировала Руся, — нечего вспомнить. Не то, что взять. А уж перечитывать… Или с карандашом в руке… Не…

— Да я и сам, — признался я, — открыл на сорок четвёртой странице… И больше не открывал.

А какая настольная книга у Тинки? Я многое дал бы…

Да!..

Мы были потрясены бунтом наших клеточек: в чём дело?!.

— Оказывается…

Мы искали причины проколов. Васька Тамаров высказал предположение, что даже среди молекул могут быть…

— Верно, — воскликнул Ушков, — молекулярные бомбы! Молекулярные междоусобные войны! Как у людей!

Никаких автоматов Калашникова, никаких танков и бомбардировщиков, ни авианосцев, ни баллистических ракет дальнего действия. Незримые ничтожно малые смертоносные молекулярные инструменты.

— Нанотехнология смерти, — заключил Маврин, — это и есть самое что ни на есть абсолютное оружие для уничтожения жизни.

И это — наше неизбежное завтра!

— Если мы не…

— Да, если не…

Вряд ли она читала Дюрренматта, там где чёрным по белому…

Вряд ли!

Ученые гадают, как полчища раковых клеток берут верх над своими соплеменниками? Как? Какие-то внутриклеточные дисгармонии? Здесь, именно здесь находят благодатную почву зерна неприятия и розни людей, именно здесь разворачиваются основные события вражды и ненависти друг к другу, вызревают гроздья расовых, религиозных, социальных конфликтов. Гены, всесильные гены — вот источник радостей и бед человечества. Вот где собака зарыта!

— Зри в корень! — воскликнул Стив.

— Вот-вот! Вот где нужно копать свой колодец иссохнувшему и исстрадавшемуся от жажды справедливости и добра человечеству.

— Тебе нравится везде копать свои колодцы, — заметила Шарлотта.

Научиться управлять генами — как лошадью — насущнейшая задача сегодняшнего дня. Кто этого не видит — слеп! Кто не слышит шепота, опутавших нашу планету, как шелкопряд куколку, опутавших и натянутых, как струна, нитей ДНК, тот глух. Слеп, как крот, глух, как зимний медведь и поэтому нем, как сом.

— Кстати, сом, — говорит Лена, — зовёт уже тебя к ужину.

— Лен, — радуюсь я, — ты у меня просто…

Лене нравится моя радость. Но прежде, чем усесться за сома, я должен договорить:

— …тот, — говорю я, — слепоглухонемой!

— Идём уже… Заладил…

Я не сдаюсь:

— Зачем жить? Многие, все, все до нашего времени, все, кто правил странами и народами так и жили. Многие так и живут. При упоминании аббревиатуры ДНК (DNA) они кривятся, они не понимают, при чем тут ДНК. Она напоминает им урок биологии в седьмом классе, экзамен по которой они дважды заваливали. Они только морщатся: неприятные ассоциации, да и детство давно прошло. И при чем тут ДНК? Они строят счастливую жизнь своего народа на валовом продукте и рабочих местах без учета возможностей более полной реализации его генофонда.

— Строят же! — говорит Лена.

— Они снова построят гроб…

— Ты опять оседлал своего коня? Опять ода гену? — спрашивает Лена.

— Ода? О! Да!.. Где там наш сом?

«Отыщу твою безымянную планету, поаукаю там. Придумаю веские доводы и причины решиться прижиться (прижаться)… отыщу там место как раз под моё сердце… прижаться (остаться-не расстаться…) свернусь котёнково и замурлыкаю тебя… изнутриии.и.и…».

Какой там Дюрренматт?! Я не знаю, знает ли Тинка … этого… с бородой?..

«Котёнково…».

А лысого? Как там его?..

«Тинннн…».

Ага, звени, звени…

Дата добавления: 2015-08-03