Глава 26. Чувство удушающего одиночества

Чувство удушающего одиночества... Я знаю, что это такое.

— Фух, — произносит Юля, — вот и эта вершина взята!

Мы стоим на самой макушке горы, которую часа три покоряли и таки покорили, влезли, выкарабкались из последних сил, чтобы теперь сказать, наконец, себе, что любая вершина по силам, если видеть перед собой только небо…

— Здесь совсем мало места, — говорит Юля, озираясь вокруг.— Точно так же, как и на вершине твоей Пирамиды.

— Там полно места, — говорю я, — только негде сесть. Все время нужно идти, двигаться…

— Но куда? С вершины ведь только один путь — вниз…

— Нет: вперед!.. Но как можно не видеть, не чувствовать всей красоты этого феномена? — возмущаюсь я. — Преображение Иисуса — это ведь приглашение в Его дом: заходи, сними на пороге запыленные сандалии, сбрось измученные одежды повседневности, оторви глаза от земли и взгляни на небо... Заходи же!.. Смелее!..

— Не так-то просто стать Богом, — говорит Юлия, — для этого нужно...

— Бог так устроил нас, — говорю я, — что мы не можем без него обойтись.

Край земли! Здесь кажется, что мир вымер. И ни слова о Тине! Это — такое счастье…

— А знаешь, — говорит Юлия потом, — Цюрих и на этот раз, уже шестой год подряд, признан самым лучшим городом на земле для работы и жизни. Там что — живут все продвинутые и преображенные?

— В Цюрихе наша Пирамида уже выстроена наполовину.

— Как так выстроена? — удивляется Юлия.

— Так, — говорю я, — там старики умирают счастливыми.

— И в Канаде, говорят, тоже...

— И в Канаде, и в Штатах, и... Кстати, в Штатах идеи Пирамиды уже вошли в школьные учебники... Правда, этот кризис здорово все подпортил…

Когда однажды дождливая погода обрекла нас на затворничество, мы целую неделю не выходили из дома. Это было не в Цюрихе, не в Париже, не в Риме... И даже не в Антананариву. Какое-то заброшенное и забытое Богом селеньице в три ветхие хибары на краю земли. Но лучшего места на Земле я не помню…

А сюда мы рвались, как никуда прежде. Мы отвоевали это право на праздник у повседневности и сдаваться не собираемся. В начале мая здесь особенно хорошо, хотя зимы в Давосе нам тоже нравились. Был, как сказано, май, воздух был наполнен прохладой, все утопало в густой зелени, стекающей по склонам швейцарских Альп, и тишина пронизывала душу до слез. Тишина была такая, что слышно было, как распускаются эдельвейсы. Смешно было даже думать, что нужно куда-то бежать, от кого-то скрываться…(Разве что только от Тины?). Мы ведь никому ничего плохого не сделали, я предложил миру новый, как мне казалось, новый стиль жизни, где каждый в состоянии стать счастливым, жить долго, может быть, даже вечно, если укротить свои прихоти, подчиниться каким-то там новым законам сосуществования, хотя эти законы и придуманы много тысяч лет тому назад…

(Может быть, Тиной?).

Что в этом плохого? Ровным счетом — ничего. Но вот этот-то новый стиль стал теснить старые привычки, ломать прогнившие опоры, рушить устои… Люд встрепенулся, ожил… Оказалось, что новое-то как раз и не всем по нутру.

Отсюда — преследования.

И это невероятно, — и Тина среди этих преследователей! Что ей-то от меня нужно?!

— Смотри, — говорит Юля, — какая дымка!..

В Самадене (кантон Граубюнден) мы сняли комнату и, казалось, что спрятались от мира надежно: тишь, глушь, край мира… Наутро, чтобы совсем уйти от людей, мы решили покорить даже пик Кеш. До снега, казалось, рукой подать, но карабкаться по склонам, усеянным галькой, было не очень-то удобно: то споткнешься о выступ, то нога вдруг скользнет, ступив на камешек… Солнце уже взошло и стало теплей. Через час мы устроили привал в расселине Кеша, съели по бутерброду и выпили по стаканчику кофе.

— Кажется, в мире нет ничего, что могло бы тебе угрожать.

— Разве что только вот эти мелкие камешки, — согласился я.

Теперь было слышно, как они (потревоженные камешки), постукивая, катятся по склону.

Еще целый час мы добирались до снежной границы. Теперь перед нами был самый опасный участок пути. Приходилось ледорубом высекать в снегу ямки для ступней, шаг за шагом, я шел впереди, она следом…

Даже если оступишься — ничего страшного, склон не такой уж крутой, чтобы сорваться, можно ухватиться рукой за выступ скалы, за обнаженный корень кустарника или горного деревца, словом, никакой серьезной опасности не было. Кроме ветра. Кроме ветра, который здесь давал о себе знать резкими порывами и свистом в ушах. Мы достигли-таки вершины, когда солнце стояло почти в зените. Стало тепло, несмотря на ветер. Мы укрылись за валунами и так сидели плечо к плечу, одни в мире, наедине, в полной отрешенности…

Юля сорвалась на спуске. И дело вовсе не в порывистом ветре — соскользнула нога, я не успел поймать ее руку…

Я нес ее на руках до самого дома.

— Мне это очень нравится, — призналась она.

— Что?

— Ты носишь меня на руках.

— Мне тоже, — сказал я.

Тогда целых две недели мы провели в Швейцарии. Никто нас не преследовал, никуда не нужно было бежать…

Никто по нам ни разу не выстрелил. Казалось, повсюду горели маки…

— Маки?

— Казалось…

Но как быть с этим чувством удушающего одиночества? Ведь чувства никогда не лгут.

— Слушай, — говорит Юля, — где ты был? Аня звонила… Просила срочно перезвонить… Где ты был?

Вот и Аня… Они что — сговорились с Тиной?

«… что за ночь?! черная нечисть свистя пласталась по телу Земли, свивалась кольцами… тени качались безумно в отрыве от тел дерев… проткнуто небо медной окалиной око лунное мечено… пялится небо, словно циклоп одноглазый… шепчется тайно нечисть …».

— Хорошо-хорошо, — говорю я, — позвоню, позвоню…

И выключаю телефон.

А мне казалось, что Тина оставила меня в покое.

Что за день? «…что за ночь?».

«…пялится небо…».

Дата добавления: 2015-08-03