|
В самом деле: слова — вода, когда разговаривают глаза… И глаза, и сердца, и руки… И кожа, и особенно кожа… Её трепетное безмолвие шепчет мне своими пупырышками такие слова, такие слова… Мир ещё не придумал слов, чтобы выразить этот шёпот, этот немой крик и сладкие стоны, читаемые, как пальцы слепого, читаемые жажду желания… «…у неё только кожи безбожие неосторожное… а в зрачках тьма осторожная…».
Точно так и было!
К вечеру, совершенно выбившиеся из сил, мы пили вино и тотчас засыпали, совершенно опустошённые…
Я просто бредил Аней! Только иногда сквозь сон мне слышалось: «Я напишу водой тайное на камнях. Если ты был собой, значит, избыл свой страх. Если ты был со мной, гладил меня, читал, значит, ты точно знал… тяжесть и месть креста…».
Я просто бредил…
Я просыпался в холодном поту, озираясь в темноте, видел спящую рядом Аню, слышал её мирное посапывание и снова тихонечко укладывал себя, баюкая, закрыв глаза лежал, вспоминая эти слова… «гладил меня, читал…», напрягая память и понимаю, что уже не усну, точно зная, что это «значит, ты точно знал» ничего для меня не значит. Потом открывал глаза и прислушивался… И с нетерпением ждал рассвета, веруя в то, что этот рассвет принесет, наконец, спасение от самого себя и почти не сомневаясь в том, что это ожидание может оказаться тщетным. Тем не менее, я надеялся.
«…значит, ты точно знал… тяжесть и месть креста…».
Я точно знал только то, что это её стихи!
Тина!..
«Тиннн-н-н…».
Как будто я их мог забыть!
Что касается моей уверенности в том, что крест, который я взгромоздил на собственные плечи, окажется мне по силам, то я в этом никогда не сомневался. Я же не один подрядился тащить эту тяжесть! Но вот месть… Месть креста — это.. это… Что Тина хотела этим сказать? И кому? Читающему эти строчки? Думаю, что не все смогли ощутить эту тяжесть, многие — проскочили, даже не оглянувшись, не заметив…
Я — заметил.
Никакой мести пока не было и в помине. Собственно, мне и мстить-то по особому некому. Ни мне, ни мне. У меня как у каждого деятельного человека есть, конечно, враги. И многие готовы мне мстить. Мстить — не сеять. Просто сила и звук той мести, которыми они могут меня ударить и оглушить, меня даже не заденет, не тронет. Эта их мелочная мстительность замкнется на них самих. Я даже не почувствую её дыхания. Но есть все и есть Тина! И ей нельзя это ставить в вину. Раз уж она об этом сказала… За собой же я никакой вины перед ней не чувствовал. И тут вдруг: «значит, ты знал!»
«И душа в жгуты!..»
Кто-то кричал мне надрывным женским голосом, называя меня чужим именем, кричал, чтобы я остановился, спрыгнул с подножки, стеная и размахивая руками, крича во всё горло… Я не помню слов, только ор, ор… Только орррррр…
Я и проснулся…
— А проснулся… Ты так орал…
Я проснулся…
— Ти, — сказал я, — ты всё время называешь меня чужим именем.
— Я не Тина, я — Аня…
«Тиннн-н-н…».
Потом была презентация моей книжки «Стратегия совершенствования жизни». Ее устроили друзья Ани. Было много знаменитостей с выражением глубокой скуки (так мне казалось), но и с достоинством благовоспитанного человека слушавших мое выступление.
— Презентация, я считаю, прошла безупречно. Очень четко и ясно. И информативно.
Аня была восхищена моей краткой речью и доводами, вызвавшими, как потом оказалось, неподкупный интерес у фешенебельной публики. Неизгладимое впечатление произвели цветные рисунки и схемы во весь экран, поясняющие существо и подробности теории совершенной жизни.
— Все так просто, понятно… Наконец-то и я прониклась твоими идеями.
— Ты хотела бы жить в такой Пирамиде?— спросил я.
— Да, мне нравится…
— Быть женой фараона?..
Аня не стала развивать эту тему.
— Я уверена: твоя книжица теперь войдет в каждый дом. Теперь каждый захочет построить твою Пирамиду у себя прямо в спальне.
Я был счастлив. Теперь мы говорили о чем попало.
— Скажи, и здесь пляшут твои красавицы?— спросил я.
— Танцуют. И здесь, и везде, где есть толстосумы и старые пердуны. Они жить не могут без наших красивых ножек. Наши ножки — как куриные окорочка, только у них другие покупатели. Поэтому они не пляшут, а танцуют. Пляшут на дискотеках и в подтанцовках, в разных там шоу и на свадьбах… А у нас танцуют.
Аня сказала все это спокойным ровным тоном, по-прежнему любуясь полетом чайки. «Пляшут» — это был еще один мой промах. Я понимал, что все эти пляски с безукоризненно четким и гармоничным выбрасыванием высоко вверх и далеко в сторону чудодейственных голых ножек — это всего лишь яркое зрелище, фейерверк, за которым стоит фантастически тяжкий труд.
— Тебе все еще нравится быть на виду?— спросила Аня, чтобы заполнить возникшую паузу.
Я рассмеялся, хотя ничего смешного в ее вопросе не было.
— Идем отсюда, — сказала она, когда я попытался задержаться у толпы любопытствующих, — я долго не могу находиться среди праздных людей.
Я посмотрел ей в глаза.
— Меня от них тошнит, — сказала она и, кивнув в сторону какой-то звезды Голливуда, спросила, — ты думаешь ей нужна твоя Пирамида?
— Конечно!— сказал я, — они же однобоки, как камбалы. Ты попробуй сунуть ее в парикмахерши или банщицы, она пропадет.
— Она уже никогда не станет банщицей.
— Никто этого не знает. Все зависит от высоты, с которой ей придется падать.
— Разве эти уже не живут на ее вершине?
— На вершине, запомни — Бог. А эти карабкаются по ее граням, как солдаты во время штурма крепости, кто выше, кто ниже, а кто-то уже летит кубарем, сбивая других… Мы тоже где-то там, а где — может сказать только наука. Нужно считать кванты.
— И этому пузырю, — спросила Аня, провожая глазами раздутого во все стороны колобка в белых шортах с розовой лысиной, — тоже нужна твоя Пирамида?
— Этому в первую голову.
Мы говорили и говорили…
— Отсюда рукой подать до… Два-три часа быстрой езды и ты в…
В Мадриде, в Кельне, в Осло, в Берне… Да где хочешь, где заблагорассудится. Два-три-четыре часа… Ну, пять-шесть... Ты в самом пупе Европы…
— Пуп, как раз там, дома…
— Да, там. Но там нет жизни, там — гроб… Ты же знаешь.
Она на секунду умолкла, затем тихо произнесла:
— Как жаль родину…
А затем:
— И ты же не туда меня зовешь, а в Чикаго.
— Чтобы вернуться туда.
Солнце слепило глаза и Аня надела светозащитные очки.
— Ты должна вот что понять: в мире нет справедливости. И нам предстоит найти рецепт для ее торжества. Нам придется хорошо попотеть, но согласись — это достойно.
Аня кивнула: достойно.
— Слушай, — сказала она, — а ведь прав Альберт: что если нам попробовать осуществить это у нас дома?
— Альберт прав, но ты же знаешь, что у нас правят люди, которым наша страна не нужна. Им, извини, насрать на страну и ее жителей… Страна вымирает, полным ходом идет этноцид.
Аня вдруг резко затормозила и, сняв очки, уставилась на меня.
— А тебе?— спросила она.
Губы ее были плотно сжаты, а взгляд резал меня холодным ножом.
Я вспомнил этот взгляд, эти сжатые губы, эти обескровленные пальцы, сжимающие рулевое колесо так, что казалось — из него вот-вот брызнут капли крови. Аня жаждала правды, которая бы вышвырнула коту под хвост все ее сомнения. Что ж, желаете знать звонкую правду — пожалуйста!
— Иисус, — как можно более хладнокровно и тихо сказал я, — разработал свое учение не только для своей страны, но для всех и каждого на планете. Он…
— И был своими распят!
— Он уже на заре зарождения человечности понимал, что люди ничем не отличаются друг от друга, как не отличаются две капли сока березы, или нашей с тобой крови.
— И был распят!
Я кивнул в такт ее восклицанию и продолжал тем же тоном.
— Генотип человека один. Он — человеческий: 46! У китайца, индуса, афроамериканца и пигмея — только 46 хромосом. Как и у парикмахера, президента, проститутки и твоего любимчика Алена Делона… Только у Него двадцать три.
— Двадцать три?
— Ага.
— И за это Он был распят!
— Ну, конечно! Не в этом ведь дело.
— И тебя вознесут. Не на крест. А закажут или засунут в психушку, как... Ты этого хочешь?
— Да. Я тоже хочу быть распятым. На своем кресте — на Пирамиде.
Я наслаждался тем, что сказал и ждал от Ани следующего вопроса. Мне достаточно было сидеть с ней рядом и ошеломлять ее новыми и новыми пассажами и перспективами. Мы снова мчались во весь опор, и в конце концов Аня задала свой вопрос, который, по всей видимости, давно ее мучил.
— Рест, скажи, тебе не приходило в голову, что ты заставляешь меня заняться делом, которое не стоит выеденного яйца? Ведь твои прожекты погубят нас. Тебе не стыдно тянуть меня в пропасть, заведомо зная, что выбраться из нее будет невозможно?
Она явно ожидала, что этим вопросом загонит меня в тупик.
— Стыдно? Стыдно быть только нищим. Странно видеть твои сомнения, когда ты уже двумя ногами стоишь на вершине…
У нее были странные представления о моих планах строительства Пирамиды. Здесь не требуется никакого насилия, никакой диктатуры — только убеждение, основанное на научном факте. Все. Не желаешь совершенствоваться — твое дело, катись в канаву невежества и вечного мрака.
— Прости, мне нужно принять таблетку.
— Вот видишь.
— Ты плохо обо мне думаешь. Просто раскалывается голова.
— Я никогда о тебе плохо не думал.
— Еще наслушаешься.
— Плохое всегда прорастает первым.
— Плохое — это все то, что обо мне говорят, а хорошее — то, что ты обо мне думаешь.
— Я никогда о тебе плохо не думал.
— Я знаю. Все хорошо. А то, что плохо мы всегда сумеем исправить.
Вдруг я задал вопрос, который давно мучил меня:
— Все эти твои друзья… Ты с ними спишь?
Я не знаю, зачем задал этот вопрос. Ревность? Ну да! Меня пропитала черная ревность! А я думал, что забыл ее навсегда.
Аня резко затормозила и выключила двигатель. Воцарилась такая тишина, что слышно было, как у меня поднимаются волосы.
— Нет, — сказала она и, повернув голову, посмотрела мне прямо в глаза, — нет. С ними ведь уснуть невозможно.
Она вдруг рассмеялась.
— Ты меня ненавидишь? — спросил я.
Дурацкий вопрос!
— Ты льстишь себе, — сказала Аня. — Ненависть необходимо заслужить. Ее носят, как орден.
И вдруг закашлялась.
— Тебе нужен врач, — сказал я.
— Надеюсь, он передо мной. А своему психоаналитику я плачу предостаточно…
— А как же твоё «Тиннн-н-н…», — спрашивает Лена, — оно звякнуло?
Грохнуло!
Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 49 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Глава 20 | | | Глава 22 |