Как-то вечером мы сидели в кафе, за окном моросило, а за столиком было уютно и тихо. Жора жадно курил, сигарета за сигаретой и огрызком карандаша, откуда-то появившимся в его руке, рисовал на салфетках какие-то одному ему понятные структурные схемы. У него была страсть — все превращать в знаки, символы, схемы, рисуя их на всем, что попадалось под руку и даже под ногу — на фильтре, на клочке газеты, на колене или на салфетке, на асфальте или веточкой на прибрежном песке… Ему нравилось марать бумагу, создавая на ней какой-либо очередной графический шедевр своей мысли.
— Понимаешь меня? — время от времени спрашивал он и, не дожидаясь ответа, продолжал одним росчерком, как Пикассо своего знаменитого голубя, рисовать корону. Я не силен в политике, но из вороха его слов и салфеточного символа царской власти можно было догадаться, что речь шла о монархии, возвращаемой Жорой на территорию нашего кафе. Жору несло. Он так быстро и сбивчиво говорил, что трудно было вставить слово и уследить за его мыслью.
— Ко мне словно прикоснулась Божья десница, — горячо произнес он, — я теперь знаю, зачем живу...
Я не знал, куда себя девать, слушая его признания. О лечении рака, инфаркта или инсульта не было сказано ни слова, как не было упомянуто и о предупреждении старости, решении проблем долголетия. А между тем, от решения этих проблем, кормивших и одевавших нас, впрямую зависела наша жизнь.
— И мы построим, — возбужденно говорил он, — новый мир, новый мир... Экология, экономика, социум… Но главное — дух! Главное изменить сознание этого ублюдка, объявившего себя Homo sapiens — твоего человека разумного.
— Моего?!
Мы помолчали.
Жора словно в воду глядел. Изменить сознание человека, пожалуй, самое трудное дело. И мозг его напряженно думал об этом: нужно менять. Менять и затем, как на камне, строить новый дом, новый мир! Строить. И владеть… И владеть, конечно! Кто из нас не мечтал в свое время стать на миг Александром Великим или Наполеоном, Цезарем или Октавианом, Коперником или Эйнштейном, или, на худой конец, Чан-Кай-Ши? Пусть кинет в меня камень тот, кому хоть единожды в жизни не приходила в голову эта великая мысль: владеть миром!
Все, что Жора рисовал на салфетках, мне не очень нравилось. Это были спирали развития и круги, и ромбы… Были и чьи-то глаза и уши, нейроциты и ДНК… Не было только звезд. Ни пяти, ни шестиугольных. Звезды, которые он видел здесь, на земле, его раздражали. Бесконечно же любоваться он мог только тайнами небесных звезд. Жора был никчемным художником, фигурки его кособочились и, хотя были плоскими, как листок фанеры, они едва держались на хрупких бумажных ногах. Я смотрел на все его художнические потуги и ухмылялся: нарисует он пирамиду или не нарисует? Нет. Нет! И вот пробил час, решил я, пришла та минута!
— Дай-ка я, — сказал я и забрал у него карандаш.
Я взял салфетку и стал рисовать на ней сначала какие-то фигурки: кружки, спирали, квадратики… Жора снисходительно улыбался, мол, давай-давай, я уже все перепробовал.
— Вот смотри, — сказал я и смело начертил пирамиду.
— Что это? — спросил он.
— Пирамида, — сказал я тихо, — пирамида жизни. Четыре грани: экономика, экология, социум…
— А четвертая?
— Личность, власть…
— Власть!.. Какое крепкое, сильное слово, — сказал Жора, сверкнув очами, и повторил с наслаждением, — власть!.. Как клинок! Как кортик!..
Я дождался, когда он снова вернулся ко мне и стал рассказывать о значении каждой линии на салфетке. Что-то дорисовывал, что-то черкал… Пока салфетка не превращалась в бумажный ошметок. Я тянулся рукой за другой…
— Пирамида, — сказал я еще раз, — вот модель жизни.
Жора откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.
— Ты, парень, бредишь, — произнес он, — какая еще пирамида?! Пирамида — это каменный гроб, яма, смерть…
Я выждал, когда он закончит, и попытался продолжить рассказ.
— Брось, — сказал Жора, — тебе не идет быть упрямцем. Ты же знаешь: я их терпеть не могу. Упрямство — это явный признак…
— Тупости, — сказал я, — я знаю.
Я и не думал обидеться, я понимал, я чутьем, шестым чувством своим ощущал, что пирамида прекрасна. И Жора, я уверен, тоже почуял: это то, что он так долго искал! На то он и Чуич, чтобы ловить на лету! Пирамида, как ничто другое, вместила в себя существо жизни. Это было новое представление о жизни, новый брэнд. Геометрическая пространственная модель. Как модель атома. Или модель ДНК. Я увидел мгновенную искру не то чтобы зависти, нет, искрометную вспышку обиды, может быть, сожаления и внутреннего неудовольствия, даже разочарования собственной персоной: почему не я?! Почему не мне пришла в голову эта мысль? Такое бывает: ты думаешь, мучаешься, сходишь с ума от того, что не в состоянии разложить, так сказать, по полочкам свои представления о чем-то значимом для тебя, важном, скажем, о жизни, и вдруг кто-то приходит и заявляет: «Смотри: это же пирамида!». И у тебя выпадают глаза: в самом деле! Именно в такую минуту Архимед и проорал свою «Эврику!» Но глаза загораются и тот же час тухнут: только слепой мог этого не увидеть. Такое бывает. Теперь мы сидели и просто молчали. Как-то не было слов. Я черкал очередную салфетку, Жора раскурил свою трубку.
— Налить? — спросил он и потянулся рукой к бутылке.
Я кивнул: давай.
— Знаешь, — сказал потом Жора, — в этом что-то есть.
Он слово в слово повторил слова Вильяма Задорского. Ничего другого от него я и не ждал. Еще бы! Есть не какое-то «что-то», а именно то, что нам было нужно. Вскоре мы в этом удостоверились в полной мере.
— Смотри, — снова с жаром сказал я, суя ему под нос свежую салфетку с красивенькой пирамидой, — смотри…
— Ладно, ладно, я понял.
Еще бы! Как такую простоту не понять!
— Здесь все, — сказал я, — основание — это весь генофонд жизни, на вершине — Иисус.
— Да, — сказал Жора, — мне нравится. Вершина — это точка абсолютной гармонии всех ее составляющих.
Он и мою мысль повторил слово в слово!
— Точно! Точка! Точка абсолютного совершенства, — кивнул я, — если хочешь — трон Иисуса Христа.
— Трон?!
Он выкрикнул это слово и сам себе удивился. Он был просто обезоружен моими доводами. Я гордился и торжествовал, видя, как Жора был потрясен моей придумкой.
— Слушай, — сказал он, — ты опять гений!.. Прекрасный образ! Мы ведь редко думаем словами, хотя, собственно, здесь слова уже и не нужны. Но вот еще что…
Он задумался на секунду и тут же обреченно прорек:
— Совершенства ведь не бывает…
Он сказал это так тихо, что мне пришлось читать по губам.
Как раз в этот момент я было пригубил рюмку, но тотчас оторвал ее от губ и приподнял над столом. Я спешил ему на помощь.
— Ты тоже гений, давай выпьем за это. За нас, гениев…
Жора отложил трубку в сторону, взял свою рюмку, и теперь искренняя обворожительная улыбка озарила его лицо.
— За нас, гениев, — согласился он, мы чокнулись и опрокинули в себя содержимое рюмок.
Потом мы долго молчали. Он тоже стал рисовать пирамиды, затем конусы, многоугольники и даже какие-то тетраэдры или октаэдры. Но они ни в какое сравнение не шли с моей пирамидой. Мне нравилась лишь его похвала: «Мне нравится».
— Невероятно, — вполголоса произнес он, — но еще вчера я жил как слепой… Слушай, мне нравится, — повторил он, — это — совершенно! Как круг! Просто и совершенно!
Он не только прозрел, но и принял мою пирамиду. Как неизбежность. Как приговор палача. Как крест! Мы легко водрузили ее на свои плечи и готовы были нести в мир людей.
— Знаешь, я понял теперь, чего мне так не хватало — воздуха!..
Я смотрел на него в ожидании пояснений. Он даже стукнул себя кулаком по лбу с досады, что не ему пришла в голову мысль о Пирамиде.
— Воздуха, — повторил он, — объема, пространства… Определенно!
Воздушная, пространственная модель жизни — это была моя придумка! Я сиял! Как здорово! Просто прекрасно!
— Идея твоя, на мой взгляд, потрясающа, — сказал Жора, — мы должны ее хорошенько поэксплуатировать. Вытащить из нее все жилы…
— Да, — сказал я, — выпить все соки…
Жорина похвала, одобрение и его признание возбуждали и оживляли меня: я горячился, острил, невпопад хохотал… Да-да, это была истерика открывателя. Не каждому удавалось снискать Жорино восхищение. Впору было бы выкрикнуть свое «Эврика!», но я удержался.
— Все имеет свою цену, но самые большие деньги умные люди выкладывают за идею, реализация которой вскоре с лихвой окупается и приносит баснословную прибыль, просто бешеные деньги. Вот только как прилепить сюда наши клеточки? — задумчиво произнес Жора. — Над этим мы должны еще потрудиться…
Это был самый главный вопрос: как? А ведь тогда мы уже знали, как на него ответить. Но не сказали об этом друг другу. Мы еще опасались неверных формулировок, неточностей в подборе слов, мы знали, как это важно — дождаться словам своего часа. И мы верили своей интуиции: наши клеточки тут были как раз очень кстати. Оставался открытым вопрос финансирования.
— И знаешь, — добавил он, — меня просто убивает такое неслыханное равнодушие к совершенству…
Я это уже не раз слышал от него. Я знал: даже самая никчемная глупость его раздражала.
— А что, — неожиданно спросил он, — ты нашел свою Ти?
Я сделал вид, что не понимал о ком речь.
— Тину, ну… ту что…
Он кашлянул, как бы набирая голос, затем:
«… пока дележ и кутерьма: кому — сума, кому тюрьма
И от ухмылок сводит лица,
Давай с тобой поговорим, пока стоит Ершалаим
И целы храмы и столицы…».
Я только дивился Жоре: когда он успевал выучить Тинины стихи. И где он их взял? Интернет его никогда не привлекал — пауки в паутине…
— Не-а, — сказал я, — где б я ее искал? И как ты себе это представляешь? Да и зачем?
Я делал вид, что Тина никогда меня не интересовала. Стишки у нее, конечно, так себе, но чтобы разыскивать ее… Зачем? Так, завираясь на каждом шагу о придуманных мною ее достоинствах, я пытался спрятать ее от Жоры. Только много лет спустя я понял, как жалки были мои уловки. Тина ведь не та, кого можно спрятать во внутренний карман или усадить в бочку, как Диогена. Прозрение пришло годы спустя.
— Врешь, — сказал Жора, — небось держишь ее взаперти в какой-нибудь башенке из слоновой кости, таскаешь ей завтраки и обеды, делишь с ней ужины… Ух, хитрюган! Знаю я тебя, мышку серую…
— Жор, брось, не юродствуй…
— Делишь, делишь… и не только ужины…
Вот так на измятых салфетках какого-то ночного кафе мы и набросали первый план строительства Пирамиды. Тогда мы жаждали вытащить из нее все жилы, выпить все ее соки… Эх, знать бы нам тогда, что все так грустно закончится… Но в тот день я ни разу не произнес его фразу, когда-то брошенную как камень в мой огород: «Совершенства ведь не бывает…». Как же он оказался прав!
— Мне кажется, что и ты разлил для меня свое масло, — сказал тогда Жора, — как та Аннушка… Да, нужно спешить работать, времени крайне мало.
Он на секунду задумался, затем произнёс:
— Спору нет, твоя Пирамида прекрасна! Но как её формализовать?
Ему было около тридцати пяти. «Работать» было его любимым словом. Однажды я спросил, не хочется ли ему отдохнуть, уехать на неделю-другую к морю, уйти в горы…
— Я буду работать, даже если меня подвесят вниз головой, — сказал он, ни на секунду не задумываясь.
Меня поразил его ответ. Я не считал его трудоголиком, он много времени проводил, мне казалось, впустую, мог сидеть в задумчивости часами, жуя свои кедровые орешки и перебирая четки, и попыхивая трубкой, просто откровенно бездельничая.
— Даже за яйца, — прибавил он.
— Что «за яйца»? — не совсем понимая его, спросил я.
— Подвесят…
Он сухо улыбнулся и в подтверждение своих слов утвердительно кивнул: да!
— А ты хотел бы умереть молодым? — неожиданно спросил он. И, секунду помедлив, добавил, — ладно… договоримся.
Я не знал, что на это ответить: умирать мне не хотелось. К тому же он меня уже не раз спрашивал об этом. Почему? А о чем мы должны были договориться, я понятия не имел.
Что же касается Тины…
У меня голова звоном звенела: это — она!
И я готов был выстроить для нее эту самую башню из самой белой слоновой кости. И заточить ее напрочь! Посадить даже на цепь! Золотую… Только бы она…
Вот дурак-то!
Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 74 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Глава 4 | | | Глава 7 |