Февраля, понедельник

День был никакой – печальный, опять много курила, улеглась спать в девять вечера. Мура мерила мне температуру, температура 36,5, пониженная, – сильная слабость.

Я никак не могла заснуть. Одолевали печальные мысли, к тому же от беспрестанного курения внутри было противно, как будто я съела пачку сигарет. Вспомнила выражение «У каждого свой ад», и вовсе не Бог нас туда посылает, а сам человек создает для себя маленький уютный ад на свой личный вкус. Я не буду плакать, злиться и создавать себе свой ад.

Ревела. Я совсем‑совсем одна, вообще одна во всей Вселенной. И мне как‑то больно в голове, в горле, в груди и в животе.

В десять позвонила мама, ругала меня за какую‑то Мурину двойку и еще за что‑то – за все.

– У Муры двойка, у тебя непростительное легкомыслие… а еще у Муры утром были рези в животе…

– Мама, пока! – чувствую, что не могу с ней больше разговаривать.

– Нет, не пока, не пока! У Муры двойка, у тебя вчера опять болела голова, я тебе говорила, нужно принимать одновременно цитрамон и спазмолгон, разжевать, не запивая… а у Муры непростительное легкомыслие… говорю тебе, цитрамон нужно разжевать, а ты наверняка глотаешь…

Неужели мама совсем не чувствует, как мне плохо? Наверное, меня подменили в роддоме.

Ну что сегодня за день такой несчастный! Только я немножко забылась сном, пришла Мура в пижаме и бигудях. Подкралась тихонечко, а когда заносила ногу, чтобы залезть ко мне в кровать, уже рыдала в голос: «У‑у, а‑аа, уу‑у!».

Я умоляла, чтобы Мура сказала, в чем дело, – двойка или неприятность с каким‑нибудь мальчиком, или же она хочет новое пальто, и когда я уже совершенно изнемогала от ужасной неизвестности, Мура вдруг резко прекратила подвывать и сказала спокойным, наглым от страха голосом (я такой ее голос хорошо знаю, она им с детства пользовалась для признаний в чем‑нибудь строго запрещенном):

– Я легко могла бы тебе не говорить… но я скажу, потому что я очень честная. – Мурка замолчала. – Я же не хотела, чтобы ты плакала, и чтобы ты осталась без работы, тоже не хотела…

– Мура, не интригуй ночью и не заставляй себя упрашивать. Быстро признавайся, а то я тебя укушу.

Мурка еще немного покривлялась, села в постели и как‑то приосанилась, потом укатилась в самый угол и протрубила в подушку:

– Это все из‑за меня… Я во всем виновата… Из‑за меня ты с этим рассталась, и с работы тебя уволили… Ты думала, я не знаю, а я все подслушивала…

– Я и не сомневалась, что подслушивала. Но почему из‑за тебя? – Ребенок рехнулся от моих историй!… Мама права, я плохая мать, и Женька тоже права – я дура…

– Теща – это Сережка…

– Какой Сережка? – машинально спросила я, хотя нужно было спросить, какая теща. – Тебе что‑то приснилось, Мурочка? Давай будем уже спать…

– Сережка Плетнев…

Если бы после сегодняшнего дня у меня еще оставались моральные силы, я бы в возбуждении вскочила и помчалась по беговой дорожке, а так я только слабым голосом спрашивала, совсем как девочки сегодня вечером: «А ты… а он… а ты что?…» Удивительная, невероятная история, в которую просто невозможно поверить!

Мура утверждала, что:

1. Теща Романа, которая сначала звонила в шкаф, а потом мы с ней подружились и обсуждали разные вопросы семейной жизни (точно припоминаю, что речь шла о мотороллерах),

2. Теща, которую я считала второй Нинон де Ланкло за неожиданный интерес к безопасному сексу,

3. Теща, которая говорила со мной хриплым басом (думала, может, она курит), – эта обеспокоенная семейной жизнью дочери пожилая женщина оказалась Муркиным одноклассником Сережкой Плетневым.

– Ты что‑то путаешь, Мурочка. Теща – совершенно взрослая пожилая женщина, спрашивала меня про измену… и еще рассказывала, как детям плохо, когда родители развелись… – мягко сказала я. (Бедный ребенок сошел с ума.) – Мальчики твоего возраста не интересуются такими взрослыми проблемами. Ты ошиблась, Мурочка, иди спать, а завтра мы с тобой пойдем к доктору…

Мура отмахнулась.

– Насчет измены – так это ему Танька изменила, она сначала с Сережкой в кино ходила, а потом стала с Максом встречаться… И в прошлом году у него родители развелись, вот он и говорит, что детям плохо…

– Но зачем, Мурочка? – тупо спросила я. – Зачем вы это сделали?

Мура спряталась под одеяло с головой, и мне пришлось к ней поскрестись.

– А зачем ты замуж собиралась? А?! – бормотала Мурка из‑под одеяла.

– Ты сошла с ума, Мура, как я могла собираться замуж за женатого человека?

– А кто говорил: «У нас все серьезно»? Кто говорил: «Все может случиться». Пушкин, что ли?

– Мура, не говори пошлостей.

– Сначала, видите ли, у папы ребенок будет, – распалилась Мурка, высунувшись наружу, – кроме меня будет еще неизвестно кто! А вдруг папа его больше будет любить? А потом и ты – замуж?! И тоже мне кого‑нибудь родишь? – Мура воинственно выпрямилась, и в ее голосе явственно послышались истерические нотки. – А я как же, позвольте спросить? Меня куда денете? Я еще ребенок!

Наконец я почти все поняла. Так совпало, что у Сережки Плетнева, как и у Муры, была очень сложная семейная ситуация, вот два бедных одиночества и нашли друг друга.

Сначала Мура испугалась, что я выхожу замуж, и Сережка помог Муре, а вскоре Сережкина мама выгнала черепаху на улицу, и настала Мурина очередь оказывать помощь. Договорились по‑честному – Сережка притворяется Тещей до тех пор, пока я пообещаю ему не выходить замуж, а Мура за это берет на постой черепаху.

Правда, Сережка немного обманул Муру и теперь не соглашается взять черепаху назад, но это неважно, потому что мы ее уже назвали Гантенбайном, а если ты кому‑то дал имя, то все – ты уже за него в ответе.

Мурка требовала сочувствия к себе. Сережке и черепахе, шантажировала меня тем, что она дитя развода, угрожала немедленной психологической травмой, наконец тоненько заныла и сквозь слезы попросила прощения. Так и сказала: «Прости меня, пожалуйста, я больше не буду!» Мура ни разу в жизни не просила прощения, и это настолько выбило меня из колеи, что я внезапно вспомнила, о чем я сегодня говорила на лекции, и вылезла из постели.

– Мура, есть такое понятие «коридорное мышление», – торжественно начала я, прохаживаясь перед Мурой в своей тепленькой рваной пижаме. – Оно означает, что человек думает в одном направлении и поэтому вряд ли сделает какое‑нибудь ценное открытие. Мы с тобой будем мыслить иначе. Объясняю по пунктам, бери тетрадь и записывай за мной сокращенно.

1. Я рассталась с Романом.

а) Меня еще никто ни разу не бросал, и я даже была совершенно уверена, что меня бросить нельзя. А человек должен все испытать, так что все хорошо и правильно.

б) Кроме того, впереди меня ждет настоящая любовь (тьфу‑тьфу‑тьфу, чтобы не сглазить). Скорей всего, когда она меня дождется, я уже не смогу никого родить, и это будет тебе, Мура, на руку.

2. Сережка отказывается брать назад черепаху.

а) Я вот‑вот перестану бояться Гантенбайна, мне уже сейчас кажется, что он милый. Только представь, как горько существу, которого нигде не хотят! Наш долг сделать так, чтобы он чувствовал себя как в родной семье.

б) Черепахи живут триста лет. Через триста лет я совершенно утешусь, а Гантенбайн все еще будет жить у нас дома и помнить о моей драме.

***

Я улеглась в постель, вспомнила, как распевала Теще‑Сережке психологическим соловьем о разных сложных проблемах женской семейной жизни, и мне захотелось немного подкузьмить Мурку.

– Допрыгалась ты, Мурочка дорогая моя, – мстительно сказала я. – Работы у меня теперь нет, Ирину Андреевну содержать надо, будем экономить на тебе… Завтра придумаю, как именно я планирую держать тебя в черном теле.

Мура заснула, а я не спала – подводила итоги.

1. Я осталась без Романа и без работы.

2. Зато с черепахой и беговой дорожкой.

Перед тем как окончательно заснуть (надеюсь,

с меня пока хватит сюрпризов, и никто не появится сообщить мне, что Роман на самом деле женщина или зоофил) я, наконец, смогла спокойно поплакать по своей любви… Только сейчас осознала, что я ОДНА, ОДНА, ОДНА…

Не собираюсь снимать утешительную пижаму никогда. И на лекции буду в ней ходить.

Дата добавления: 2015-08-03